***
Вельзевул проснулась утром и сначала даже не сразу поняла, где находится. Из огромного окна дуло, и она попыталась укрыться с головой, но ей не дали. — Я был у тебя дома, — раздался веселый голос Габриэля над головой. — Забрал твой паспорт. Мы побудем в Москве немного, пусть тебе дадут визу. — Куда мы едем? — не открывая глаз, пробормотала Вельз. — Иди сюда, мне холодно. — Я уже оделся, не хочу лежать в кровати в одежде. — Разденься, — она пожала плечами и с трудом села, прижимая к себе тощее одеяло полностью из натуральных материалов. — Вельз, уже день, — мягко проговорил Габриэль. — Я успел переделать кучу дел, пока ты спала. Пойдем обедать. — Разбудил бы, — лениво огрызнулась Вельз, спуская ноги на пол и утопая в ковролине. — Я не хотел тревожить тебя после вчерашнего. Вот зачем сказал. Снова затянула черная дыра в груди, Вельзевул поморщилась, сначала отворачиваясь от него, а потом выталкивая из комнаты. Вчера, когда они триумфально вышли из бара под ливень, Вельзевул вдруг согнулась и села на корточки: живот заболел так сильно, что перед глазами потемнело. Вельз с трудом подняла голову и уставилась прямо во встревоженные глаза Габриэля. — Сейчас пройдет, — сквозь зубы проговорила она, надеясь изо всех сил, что так и будет, это просто нервное. Габриэль встал на колени прямо на асфальт рядом с ней и обнял, а когда ей показалось, что стало полегче, помог выпрямиться и довел до машины. Вельз тряслась от холода, едва не засовывая пальцы в прорези вентиляции, откуда шел теплый воздух, и слушала, как Габриэль объясняется по телефону с консульством. — Что тебе сказали? — Габриэль выключил громкую связь и повернулся к Вельз, машинально сбрасывая скорость. — Что мне не стоит с тобой встречаться, — ровно проговорила Вельз. — И что ты им на это ответила? — Что я тебя хочу, — тем же тоном отозвалась Вельз. Габриэль кивнул и вздохнул, вдавил педаль в пол, поморщился, полез в карман и вынул из него пистолет, бросил в бардачок. Вельзевул проводила ствол ошарашенным взглядом: ничего себе он был экипирован для разговора с младшим братом… — Согрелась? — наконец спросил Габриэль, тряся рукой: мокрая рубашка неприятно облепила тело, мешала двигаться. — Пока нет. Не помогла и горячая вода: стоя под душем, Вельз чувствовала только, что вода обжигает ледяную кожу. Она ощущала себя совершенно больной и разбитой. — Позвони Зефиру, — устраиваясь в постели Габриэля, уже сквозь сон проговорила Вельзевул. — Они его там сожрали, наверное, когда мы ушли. Габриэль кинул в нее свой свитер и ушел с телефоном в коридор. Вельзевул натянула свитер на пижаму и завернулась в одеяло как в кокон, если Габриэлю хотелось бы спать под ним тоже, позвонил бы из кровати, а так — кто успел, тот и в тепле. За приоткрытой дверью слышался голос Габриэля, но Вельз сквозь сон ничего не различала. Она наконец-то начала согреваться, и когда Габриэль попытался отвоевать себе законную половину одеяла, вцепилась в него до боли в пальцах. — Да я обниму тебя, тебе еще лучше будет, — бессмысленно упрашивал Габриэль, прилагая настоящие усилия, чтобы развернуть кокон. Кто бы мог подумать, что в таком маленьком худом теле такая сила, когда у нее отнимают тепло. Вельзевул засунула ему холодные ладони под майку и легла так, чтобы большая часть одеяла досталась все же ей. А теперь никак не могла проснуться, даже когда поднялась. Габриэль ждал ее под дверью и сразу обнял, тревожно заглядывая в глаза. — Не надо обращаться со мной, как с больной, — поморщилась Вельзевул. — У всех бывают неудачные дни. — Что не так, Деми? — тихо спросил Габриэль. — Все так, — напряженно ответила она, отводя глаза. — Ты теперь живешь со мной, — Габриэль обхватил ладонями ее лицо и заставил посмотреть себе в глаза. — И то, что было раньше, все было неудачно. Теперь все по-другому, и тебе надо учиться жить по-другому. Я не прошу тебя жить как я сразу, я прошу попробовать. Ради меня, Деми. Вельзевул кивнула, утонув в его глазах; гипнотический эффект был еще сильнее, чем у Люция, потому что здесь Вельз не боялась, совершенно не боялась.***
Самолет приземлился в Дубае, и Вельз, глянув в иллюминатор на посадочную полосу, вцепилась в руку Габриэля. — Долетели уже, ты что, пост-фактум боишься летать? — рассмеялся тот. — Приедем в отель, пойдем купаться, — заметив ее выражение лица, добавил. — У нас свой бассейн. Вельз незаметно выбралась из-под тяжелой руки Габриэля, передернулась от неожиданно холодного воздуха: рядом с ним кондиционер совсем не чувствовался. Оглянулась на него, укрытого до пояса простыней, и босиком прошла по холодному полу до панорамного окна, из которого открывался вид на море и прибрежную полосу, где горели тысячи огоньков. Они уже несколько недель жили в ОАЭ, и каждый день повторял предыдущий. Днем они сидели за ноутбуками — Габриэль тренировался с Хастуром, Вельзевул — с программами, вечером обязательный выход в свет, потом купание и секс. Каждый день все по расписанию. Менялись только футболки и темные очки Габриэля и заказанные в ресторане блюда. Габриэль хотел от неё все большего и делал это довольно навязчиво. Ему надо было, чтобы она ходила с ним на пафосные тусовки, где, помня об их прежнем договоре, во всеуслышание заявлял, что они друзья. Но пусть она оденется так, чтобы было точно понятно, что они пришли вместе. И Вельз, с таким платьем, какое я тебе купил, нужны каблуки. А ещё давай зайдём во-о-он в тот салон, где тебе только губы накрасят. Вельзевул смотрела на своё отражение в зеркалах золотых дубайских лифтов и понимала, что ее здесь нет. Кто угодно, но не она. На их пару перестали оборачиваться как раньше, когда они были как красавица и чудовище, теперь они смотрелись органично и даже мило. Габриэль надышаться на неё не мог, и Вельз ловила себя на мысли, что стала привыкать к нему, к его присутствию рядом, чего делать было категорически нельзя. А еще он перестал с ней разговаривать. Раньше они смеялись друг над другом, у Вельз к ночи щеки болели от улыбки, ей несвойственной, а теперь они могли сутки провести, не сказав друг другу ни слова. При этом Габриэль явно был доволен сложившейся ситуацией. Даже сказать ему нечего. Вопреки собственным словам, Вельзевул чувствовала горячую благодарность ему, которая усугублялась тем, что он покупал все, на что у нее глаз упадет, даже если она этого не хотела. Сначала она пыталась считать, потом махнула рукой, но ниточки-мелочи опутывали ее все сильнее и держали возле Габриэля не хуже канатов. Уже было несколько тревожных звоночков: например, Габриэль переходил на другой язык, если ему не нравилось, что она говорит, и просто продолжал дискуссию на французском или немецком, полностью исключая ее из разговора. — Зачем ты так делаешь? — позже спрашивала Вельзевул. И если поначалу он отшучивался и говорил, что случайно перепутал и не смог перестроиться обратно, то в какой-то момент он просто прямо сказал, что иногда ей лучше с ним просто соглашаться. Не надо спорить, Деми, особенно при посторонних. — Но почему? Боишься, что у меня аргументы весомее? — Я не хочу, чтобы ты со мной спорила, — Габриэль подтянул подушку к себе ближе. — Ты же любишь меня, зачем тогда спорить. — Но то, что я тебя люблю, не делает тебя автоматически правым во всем! — Я не хочу продолжать этот неприятный разговор, — поморщился Габриэль. — Я надеюсь, ты меня услышала, — и, не дожидаясь ее ответа, он начал ее целовать, пока не отвлек совершенно. Вельз села на корточки, прижимая ладони к стеклу, чтобы те быстрее замёрзли, и закрыла глаза. Она была полностью без одежды, Габриэль приучил её спать так, теперь она при нем почти не стесняется, хотя каждый поход на общий пляж ещё давался боем. — Если не хочешь спать, можем куда-нибудь сходить, — раздалось позади неё, Вельз обернулась, вставая, и увидела Габриэля, завернутого в простыню. — Только если купаться, пока никого нет, — Вельзевул шагнула к нему, ткнулась губами в плечо, и он обнял её, укрыв простыней как огромными белыми крыльями. У нее был только он, никого не осталось. Люцифер при встрече ее в лучшем случае обойдет по дуге, как и Кроули, звонить Азирафаэлю после того, как она оставила его одного с ними обоими, когда он пытался за нее заступиться, просто отвратительно. Приемным родителям Вельз исправно отправляла сообщения, что все прекрасно; те довольствовались ее романтичными фотографиями, где она сидела рядом с Габриэлем, довольная, красивая и на вид счастливая, как с картинки. Кто бы мог подумать, что Вельзевул теперь иногда разговаривает сама с собой, потому что Габриэль целыми днями переругивается с Хастуром, а в ресторанах садится только с теми, кто словом с Вельзевул перекинуться не в состоянии. Она чувствовала себя в клетке, золотой прекрасной клетке, откуда она теоретически могла вырваться, только вот идти было некуда. Друзья от неё отвернулись, мыслей о том, чтобы хоть в чем-то признаться приемным родителям, даже не возникало. Вельзевул знала, что теоретически ее может принять только Люцифер, но возвращаться к нему — это сменить плен во дворце на карцер Гуантанамо. — Надо собрать вещи, — Габриэль обнял Вельз со спины и поцеловал в затылок, зарылся носом в черные вьющиеся волосы. Вельзевул, которой Люцифер отрезал косы в девять, даже не знала, что они, оказывается, могут не торчать сердито, а лежать мягкой волной. — Мы уезжаем из ОАЭ? — сонно спросила Вельзевул, не открывая глаз. Она скучала настолько, что организм сам стал защищать ее от печали, она спала теперь большую часть суток, что Габриэлю было только на руку. Он будил ее утром, занимался с ней сексом, потом Вельзевул переворачивалась на другой бок и спала до обеда, сидела пару часов за компьютером под навесом на пляже — Габриэль снял им вдвоем шатер, а вечером молча отсиживала в качестве сопровождающего Габриэля торжественный ужин. — Мы полетим в Монако, я обещал тебе, помнишь? — Габриэль прижал ее к себе сильнее. Вельзевул опустила голову и уткнулась носом ему в сгиб локтя. — Давай не будем там ни с кем встречаться? — предложила она, помня, что отношения — это труд, надо искать компромиссы и говорить о том, что тебя не устраивает. — Просто отдохнем вдвоем, как мы хотели. Без светских раутов и килотонн пафоса. — Ладно, — подумав, сказал Габриэль. — Одна только встреча будет, я уже договорился. А почему ты ни с кем не разговариваешь, кстати? Вельзевул разозлилась настолько, что даже спать расхотела. — Может быть, потому что ты сидишь с немцами, а я не знаю немецкий? — она села и развернулась лицом к Габриэлю. — А если вы соблаговолите перейти на английский, то обсуждаете свое обучение в британской частной школе. Для тебя, наверное, новость, но у меня опыт других учебных заведений! О чем я вообще могу разговаривать с кем-то из ваших?! Габриэль приподнялся на локте. — Не стоит так пренебрежительно говорить о людях моего круга, — холодно сказал он. — О, конечно, ты мне тогда титулы их говори заранее, а то вдруг скажу не «ваше высочество», а «ваша милость», позор же будет несусветный! Моего круга, — передразнила Вельзевул. — В жизни не видела настолько лицемерных рож, как в твоем круге. У нас на дне, в моем круге, как-то почестнее. — У меня этот круг хотя бы есть, — отрезал Габриэль и повернулся к Вельз спиной, потянул на себя простыню. Вельзевул молча легла, тоже от него отвернувшись; сон как рукой сняло. Она ведь выбрала его, как он может это не ценить? Еще и указывает на это так, словно это ее вина, что ей теперь даже поговорить не с кем. Если бы Вельзевул могла, она поговорила бы с Хастуром, почему-то казалось, что он бы если и не помог, то хотя бы выслушал, но Хастур ей своего номера не давал, а спрашивать у Габриэля не хотелось: начнет выяснять, зачем это, что она хочет ему сказать, и вообще он может передать. Вельзевул никогда не была в одиночестве. Когда она думала, что поступает непорядочно, оставляя Люцифера наедине с самим собой, она и не подозревала, что обрекает себя на то же. Габриэль любил ее, она знала, но он душил ее своей любовью, переделывая ее под себя: раскроил, выпотрошил, обрубил ей все нити, связывающие ее с теми, кто был ей настоящей семьей, и сшил уродливое чудовище Франкенштейна. Уродливое на ментальном уровне, внешне Вельзевул себя вообще в зеркале не признавала — там отражалась миниатюрная хрупкая девушка со светлыми глазами и темными волосами и ресницами, красивая как кукла и совершенно неживая. От таких Вельзевул сама отворачивалась раньше, ей было неловко смотреть. Она стала похожа на Мишель, вдруг подумала Вельз утром у зеркала в ванной и шарахнулась назад. То же неживое лицо, короткая и теперь женская стрижка, невесомые платья: девочка из того самого презираемого высшего света, которых Вельзевул всегда на дух не переносила.***
— Это не я, — Вельзевул вышла в комнату, Габриэль, надевавший штаны, удивленно на нее посмотрел. — Что не ты? — Это все, — Вельз повела подбородком, оглядывая весь номер. — Все эти платья и встречи. Ты полюбил меня не за это. — Я полюбил тебя несмотря на это, — поправил Габриэль. — А теперь все правильно. Деми, — он повысил голос, предвосхищая возражения. — У нас самолет. Поговорим в Монако. Но в Монако не было времени: самолет опоздал, надо было уже идти на запланированную Габриэлем встречу, Вельзевул сидела в кресле с журналом и ждала, пока ее ненаглядный решит, лучше оставить с особой тщательностью завязанный галстук или вспомнить, что на улице тридцать градусов, и пойти с расстегнутым воротником. — Ангел мой, ты в порядке? — скучающим тоном спросила Вельзевул, не отрываясь от шахматной задачи. — Тебе помочь накраситься? — Я не крашусь, — отозвался из ванной Габриэль еще больше раздражающим чем обычно тоном праведного возмущения. — Мы опаздываем, потому что ты не можешь собраться вовремя, — напомнила Вельз. — Я все равно скажу, что это ты долго выбирала, что надеть, — Габриэль показался в комнате, и Вельзевул привычно уже почувствовала неприятную слабость. Она настолько его обожала, что любой его взгляд на нее, любое прикосновение, даже просто появление заставляло ее замирать на месте. Вельзевул поднялась с кресла и осторожно поцеловала Габриэля в губы, стараясь не касаться белоснежной рубашки, почему-то ей казалось, что от ее ладоней останутся грязные следы, хотя сама она тоже была в белом. Наверняка это не случайность, что у них одинаково белый верх и светло-голубой низ, только Габриэль в брюках, а Вельз досталась юбка. — Это тебе, кстати, — он протянул руку и уронил Вельзевул на ладонь тяжелое украшение на длинной золотой цепочке: какое-то насекомое с глазами-рубинами и усыпанными мелкими бриллиантами узорными тонкими крыльями. — Муха? — удивилась Вельз; муха ей понравилась, массивная, до отвратительного натуралистичная. — И я надеюсь, это подделки, а не настоящие, потому что иначе я не возьму. Габриэль неопределенно пожал плечами и галантно открыл перед Вельзевул дверь. Всего полтора-два часа мучений — и можно переодеться в купальник и пойти в бассейн, который на вилле только для них двоих, где она утопит Габриэля, сладко потягиваясь в кабриолете, подумала Вельз. Теперь она не позволит ему продолжать ее затыкать, теперь они будут вдвоем, и он узнает, точнее, вспомнит, как все по-настоящему должно быть. Вельзевул снова отвыкла смеяться, потому что Габриэль теперь не просто встречался с ней, как раньше, а почувствовав ее зависимость, волоком затаскивал ее в свой рай, не давая никакого шанса не то что возразить, но даже просто передохнуть. Хотела жизни как у Габриэля — получай, зло сказала себе Вельзевул, но тут же решила, что просто так не сдастся. Нужно объяснить ему, что первый шок от перемен прошел, и становиться его персонажем из игры, которого он может сформировать как хочет, она не собирается. Да и сам он последнее время хандрит: только пялится в экран и ругается с Хастуром, то ли было в Москве, когда они несколько дней не вылезали из постели, и едва можно было понять, от чего именно стонет Вельзевул, изнемогая от смеха или от удовольствия. Габриэль последовательно уничтожал в ней то, что не одобрял, но сам в ней любил, и сам попался в ловушку. Вельз твердо решила, что не позволит так с собой сделать, как раз когда автомобиль въехал на площадку перед рестораном, и Габриэль кинул ключи парковщику. — Они хоть по-английски говорят? — обреченно спросила Вельз, надевая темные очки. — И по-русски, и по-сербски, — ответил Габриэль, обнимая ее за плечи. Прохладный стеклянный лифт медленно шел на третий этаж, и Вельз смотрела вниз, на удаляющуюся землю. В животе было такое же странное чувство, как бывает при взлете самолета. Они вышли из лифта, и Вельзевул поразила невероятная белизна всего вокруг: белые столы, стулья и полы, прозрачная посуда, было холодно. Не прохладно, как в других ресторанах, а именно холодно. Но Габриэлю это нипочем, он любит такую атмосферу. Вельзевул мысленно напомнила себе про полтора часа и последующую реабилитацию и перевоспитание Габриэля в кого-то более-менее терпимого и приготовилась пережидать. Но чего она точно не могла предположить, так это того, что Габриэль, подведя ее за руку к одному из столов, за которым сидел кто-то тоже в белом, скажет, сияя так, словно уже стал чемпионом мира: — Мам, познакомься, это моя девушка. То есть, вы знакомы, конечно, но тогда она не была моей девушкой, а теперь мы встречаемся.