Шах ферзю

Вельзевул задернула шторы в своей комнате и, отодвинув кресло в угол, села в него с ногами, закрываясь в своей раковине из мыслей и воспоминаний. Со стороны можно было бы подумать, что она в депрессии, но на самом деле это было наиболее комфортное для нее состояние осознанного покоя. Она представляла свое сознание как гудящий рой, где она может поймать каждую мысль за прозрачные крылья и переслушать, пересмотреть, обновить. Ей крайне необходимо будет состояние медитации, когда завтра она увидит Габриэля. Он ни разу не позвонил ей за все это время, не дал о себе знать. Даже если он следит за ней, как отслеживал ее в Москве, хотя она сделала все, чтобы избежать этого, неужели у него не возникло вопросов, что она забыла в Париже? Или он звонил Мишель, и та все рассказала? Скорее всего, нет, потому что Мишель сильнее всех заинтересована в том, чтобы они не сошлись снова. Хастур? Ему вообще нет резона, он предпочитает наблюдать за цирком со стороны, да и Мишель наверняка ему запретила. Вельзевул проверила свой счет — аванс от Хастура пришел, но тем не менее, снять его нельзя еще сутки. Еще сутки в платьях, а потом первым же делом купит себе что-то нормальное, чтобы не дергаться от каждого порыва ветра. Как вообще можно было придумать короткую широкую юбку? Наверняка это сделал мужчина, как и каблуки, причем очень сильно обиженный женщинами мужчина. Отомстил так отомстил. Вельз скинула туфли и стянула платье, не расстегивая, прошла было до кровати, но остановилась, заметив свое отражение в зеркале. Почему она? После Мишель, после самого прекрасного создания на земле — он бросил ее сам и появился в ее жизни, вытащил из уютной раковины, высветив все своим нестерпимым светом. Вельзевул представила его рядом с собой, такого, каким она видела его каждый день, загорелого, с отпечатком часов на руке и белой полосой над резинкой шорт, с взъерошенными волосами и белоснежной улыбкой. А теперь — она сама: обтянутый кожей скелет как из концлагеря, острые локти и колени, уродливый шрам под грудью. Обычно считается, что худоба — это красиво, но только не в случае самой Вельзевул, она выглядела больной. Ее старались сделать лучше: платья не давали видеть торчащие ребра и кости, прическа, на которой настоял Габриэль, сделала ее визуально старше, но объективно — она была некрасивой. Хастур, если его связать и привести в порядок (по-другому не получится), рядом с ней — и то будет смотреться красавчиком, что уж говорить о Габриэле. Зачем она ему нужна? Нет, точнее, зачем она ему была нужна? Хастур дернул ручку в номер Вельзевул, чертыхнулся и, вставив кредитную карточку в щель между дверью и косяком, быстро открыл: ну и двери в этих гостиницах, одно название. Хорошо, что у него красть нечего, кроме ноутбука, тяжелого настолько, что никто в здравом смысле за него и не возьмется. — Стучать не учили? — Вельзевул повернулась к нему, прижав к груди платье. — Да что ты тут можешь делать, — махнул рукой Хастур. — Я ночью поеду Габриэля из аэропорта забирать, хочешь со мной? — Это лишнее, — Вельзевул поджала губы, отложила платье и надела слишком большой для нее махровый халат. — Ты вообще жрешь? — Хастур прищурился, глядя на нее. — На тебя смотреть страшно. — Я знаю, — отозвалась Вельз, на которую уже на улицах оглядывались. — Если ты таким образом хочешь вызвать у Габриэля отвращение… — начал Хастур. Вельзевул закатила глаза, ожидая, что он сейчас скажет, мол, это не сработает, но тот проговорил: — …то ты на верном пути. Лично я чуть импотентом не стал. Вельзевул резко обернулась на него. — Не твое дело. — Если это у тебя от переживаний, то если ты не приведешь себя в порядок, я тебя уволю, — просто сказал Хастур. — Не ты меня нанимал, не тебе и увольнять, — прошипела Вельз. — Вообще-то я, — Хастур засунул руки в карманы и пояснил. — Габриэль в жизни не занимается работой с людьми. — То есть, это не он меня позвал? — после паузы спросила Вельзевул. — Нет, не он. Тебя позвал я. — Почему?! Ты ведь знал, что это… это для меня! — Потому что ты хороший игрок, — отозвался Хастур. — Мне совершенно плевать, что ты там чувствуешь или не чувствуешь. — Тогда какого хрена ты зовешь меня ехать встречать Габриэля? — Потому что мы работаем только с завтрашнего дня! Я думал, может для тебя это развлечение. Не хочешь — как хочешь. Он вышел, хлопнув дверью. Вельзевул прямо в халате залезла под одеяло и постаралась замотаться в него как можно плотнее. У нее сердце буквально взлетело, когда она получила приглашение войти в команду, а теперь выяснилось, что это не он так высоко ее оценил, а Хастур. Габриэль может даже не знать, что она будет работать на его корону.

***

Кроули проводил взглядом Азирафаэля, который ушел в свой номер, и медленно побрел к себе. Его с каждым мгновением все плотнее окутывало мокрое ватное одеяло беспросветной тоски; и как издевательски все похоже на ситуацию с Вельзевул! Он любит, любит взаимно, как и Вельз, но не может переступить через свой страх. Он оскорбил ее, вытер ноги о то чувство, которое его самого теперь катком размазывает, предал второй раз, и Вельзевул пообещала мстить. Она даже сказала, как именно. Оставался только один способный привести к относительному успеху вариант: как на духу рассказать все Азирафаэлю и надеяться, что тот простит ему, как прощает всем все, но ведь Кроули знал, что ценнее всего для него верность. Он сам был таким, бесконечно преданным тем, кого назвал своими друзьями, и потому перед глазами Энтони при мыслях об этом способе невольно сразу вставала картина, где Азирафаэль, выслушав его признание и исповедь, тихо говорит, что такого не ожидал даже от него. И ему надо подумать. И больше никогда не скажет ему ни слова. Кроули вышел на балкон и глубоко вдохнул вечерний воздух. Рядом запахло сигаретами, он повернулся и увидел Вельзевул в белой простыне на соседнем балконе, которая смотрела вниз на то, как Хастур крутится вокруг взятой в прокат машины — белого кабриолета с бежевыми кожаными сиденьями. Сразу понятно, что машина взята им специально для Габриэля. — Эй, Миш! — крикнул снизу Хастур, запрокинув голову. — Кинь сигареты! — Курить вредно, — отозвалась Мишель с балкона выше. — Вельзевул! — Ты мои не куришь, — отозвалась Вельз, с наслаждениям затягиваясь. — У меня тонкие. — Кроули? — У меня кончились, — Энтони развел руками, искоса поглядывая на Вельзевул, но та его словно не замечала. — Попроси у Лигура, — посоветовала Вельзевул. — У меня специально те, которые он не курит, — влез Лигур, свесившись из окна. — Достал просить каждый раз, вот я и купил с ментолом. — Пидор! Я припомню эту сцену всем вам, когда будет обсуждаться вопрос денежных поощрений, — пообещал Хастур, садясь в кабриолет и злобно хлопая дверцей. — А запрыгнуть, не открывая дверь? — фыркнула Вельзевул. — Не все еще на этой улице считают тебя мудаком. — Вельз, — окликнул Кроули, когда Хастур уехал, и все разошлись с балконов. — Да? — Вельзевул повернулась к нему. — Давай поговорим. — Заходи, — Вельзевул безразлично повела плечом. Кроули пришел не сразу, через десять минут, но зато готовым к разговору: с вином, взятой на вынос в кофейне выпечкой (Азирафаэль буквально силой впихнул ему в руки одну из своих покупок) и любимыми дешевыми конфетами, которые Вельз скупала в Москве килограммами, не жалея зубов и желудка. Вельзевул по-прежнему в простыне открыла ему дверь и уселась в кресло, налила вино только себе и, открыв упаковку конфет, небрежно сказала: — Слушаю. Ты хотел поговорить. — Да. Вельз, — Кроули в который раз порадовался привычке носить темные очки всегда и всюду. — Я тогда, когда ты мне написала, был еще очень зол, мне казалось, что ты нас всех предала, и тогда я ответил, но это было тогда, а сейчас я считаю, что… — Антон, я никого не предавала, — перебила Вельзевул, и Энтони умолк на полуслове. — Предательство, как по мне, — это самый страшный проступок, и в этом мы сходимся с Азирафаэлем. Мы оба не прощаем предателей. — Что случилось, Вельзевул? — через паузу спросил Кроули. — Что он с тобой сделал, что ты попросила о помощи? — Кто ты мне, чтобы я рассказывала тебе что-то о себе? — в ответ задала вопрос Вельз. — Ты мне брат? Друг? Близкий мне человек? — Ты же согласилась поговорить, — уже отчаянно проговорил Кроули. — А я думала, что ты хочешь обсудить совместную работу, — мгновенно отбила Вельзевул и в два глотка допила вино. — Ты не за этим пришел? Свободен. — Азирафаэль тебе что сделал? — Кроули прибегнул к последнему козырю. — Это я не помог тебе, он вообще не знает! — Я забочусь о нем, — Вельзевул наклонила голову набок. Происходящее начинало ее забавлять, отвлекая от собственной печали. — Не хочу, чтобы его постигла та же участь. Я доверяла тебе, но как только от меня исчезла какая-то потенциальная выгода, ты сразу же предал. Тебе оказались важнее твои посиделки в барах. Рад занять мое место на коротком поводке у Люция? Кроули мрачно посмотрел на нее. О, она прекрасно понимает, во что он вляпался, знает, как невыносимо порой быть доверенным лицом Люцифера, купаться в его ненависти ко всему сущему и выслушивать его достойные Гитлера монологи. Только вот Вельзевул сама гораздо сильнее, оказывается, чем сам Энтони: она и терпела Люцифера столько лет, и смогла его послать, когда захотела.

***

Утром Кроули проснулся оттого, что его кровать прогнулась под чужим весом, подскочил — рядом с улыбкой мигнул Азирафаэль. — Я перепутал время, — сказал он. — Пришел тебя разбудить, чтобы тебе от Хастура не влетело, и заметил твои часы, что еще час есть. Уйти бесшумно я бы уже не смог, а ты так спишь, что мне тоже захотелось. Ты ведь не против? Кроули оглядел его: он расстелил по краю кровати покрывало и лег на него сверху, хотя сам Кроули заснул вчера ночью прямо в джинсах на простыне. — Н-не против, — Энтони подумал и решился, перекатился на другой бок и обнял Азирафаэля за пояс. — Ты теплый, — сказал он, чтобы как-то оправдать момент нежности. Ему все время казалось, что Азирафаэль его рано или поздно оттолкнет, скажет, что не любит, не хочет даже общаться, хотя тот не давал никаких поводов думать так. Кроули ни во что не верил, кроме Великого всемирного Баланса, что-то типа кармы, но масштабнее: он совершил проступок, неприемлемый даже по его собственным заниженным и отчасти аморальным меркам, и теперь Вселенная ему отомстит. Как? Отнимет того, кто стал ему дороже всех. Кроули раньше не влюблялся, но вместе с ключом от квартиры Азирафаэль, сам, видимо, того не зная, дал ему гораздо больше, чем возможность переночевать в тепле. Кроули влюбился во все: не в человека, в детали — в шелест книг, в кипение воды в чайнике, в пластинки и собранные в бутоны очистки от карандашей, в бежевые нитки, которыми Азирафаэль зашивал карман, вечно рвущийся из-за привычки класть туда слишком много всего, в неподходящие одежде галстуки-бабочки. Азирафаэль был гораздо большим, чем просто человеком, он был образом жизни, полным любви и покоя, и Кроули тянулся к нему, как жаждущий тянется к воде. Азирафаэль явно проявлял к нему симпатию с самого начала, но Кроули уверил себя, что это лишь дружеский интерес и участие, и потому сказанное в ночь после ссоры с Вельзевул было для Кроули совершенной неожиданностью. Потенциальная взаимность стала причиной для паники: одно дело казаться всем геем, шутить над стесняющимся другом под хохот Люцифера, и совсем другое — начать отношения и обрушить на себя его гнев. А пока все было настолько хорошо, что Кроули боялся в это поверить и все время ждал подвоха. Но Азирафаэль никуда не девался, спокойно лежал рядом, приобняв Кроули одной рукой и прижавшись мягкой щекой к его затылку, словно между ними все уже было сказано. Как не хотелось вставать, отрываться друг от друга. Кроули злобно надел свитер и застегнул на шее цепочку с фамильным медальоном и, издевательски поклонившись, открыл Азирафаэлю дверь. — Благодарю, — чинно произнес тот, выплывая в коридор, и оба рассмеялись. Энтони хотел было взять Азирафаэля за руку, все равно коридор пустой, никто не увидит, но не решился.

***

Вельзевул натянула вчерашнее платье и подошла к зеркалу. Хастур прав, ей можно сниматься в любом фильме про холокост без грима; она завела руку за спину и собрала ткань, чтобы она натянулась спереди. Платье уродливо обтянуло бедра и ребра, собралось складками на животе. Испытав в очередной раз волну отвращения к самой себе, Вельзевул сунула бриллиантовую муху под ткань и вышла из номера, чувствуя, как та холодно царапает кожу на животе, закрыла дверь номера, развернулась — и уперлась взглядом в ювелирную пуговицу на шелковой жемчужно-серой рубашке. — Здравствуй, Вельзевул, — радостно сказал Габриэль сверху, глядя на нее сияющими глазами. — Я по тебе скучал.