Шах ферзю

— О чем, — Вельзевул отодвинула от себя тарелки и украдкой под столом до боли сжала в ладони бриллиантовую муху. — Феминизм со мной обсудить хочешь? — Ты боишься меня, — Хастур выпустил дым изо рта. — Это заметно. Не стоит. Я не хотел делать больно Габриэлю раньше, не хочу и сейчас. И ты ничего мне не сделала. Просто ты смешно дергаешься и начинаешь метаться, когда я напоминаю тебе. — Если я попрошу тебя, ты перестанешь? — безнадежно спросила Вельз. — Если ты скажешь мне, что действительно думаешь, — отозвался Хастур. — Даже если то, что ты скажешь, мне не понравится, я перестану напоминать при посторонних. — Хорошо, — Вельзевул положила руки на стол. — Я скажу, ты сам хотел. Вообще трудно представить себе кандидатуры в мужья хуже, чем ты. Ты сексист, ведешь себя как козел, убивал людей, одеваешься как бомж, паразитируешь, на тебя невозможно положиться, точнее, возможно твоим друзьям, но точно не Мишель, еще и с головой наследственные проблемы. — Там не с головой, — прервал Хастур и задумался. — Хотя, может, это как раз голова. — Ты постоянно ей манипулируешь, берешь ее вещи и портишь, а я видела ценники, если тебя продать в бордель твоей бывшей, потом убить и все твои органы сбыть по самым высоким ценам, ты вряд ли оплатишь то, во что ты жабу заворачивал. И секс с тобой — это не праздник, а все, кто говорили тебе другое, боялись тебя, или Дагон их подкупила, чтобы не поранить твою тонкую душевную организацию. Вообще не понимаю, что Мишель в тебе нашла, но ведь что-то нашла, и я не понимаю, почему ты наказывал ее за то, что она выбрала тебя. Ты вытащил такой счастливый билет, на который никогда не должен был рассчитывать. Она была готова создать семью с тобой, порвав со своей прежней жизнью, а ты теперь, когда точно знаешь, что она тебя не предавала, воротишь рыло. — Я это и так все знаю, — Хастур не опустил взгляд, не глядя нажимая что-то на телефоне. — Я бы сам разобрался, касайся дело только меня и Мишель, но вообще-то теперь их двое. — Тогда сам мне скажи, ты не хочешь или тебе страшно? Потому что бояться — это нормально, отцовского инстинкта не существует, но мне кажется, чем больше боишься, тем лучше все будет. Ты представь, это ведь появится живое существо, которое понятия не имеет, какой ты гандон, и никогда не поверит в то, что это так, потому что сказал кто-то еще. Оно будет просто любить тебя, безусловно, инстинктивно, и у тебя есть лет пять-шесть, чтобы обосновать этот инстинкт, для этого требуется только быть рядом, а Мишель, скажи спасибо ее психопатии и неврозам, что она не переносит рядом с собой неидеальности, распишет из тебя такого принца на белом коне, что ты сам поверишь. Думаешь, она когда-нибудь скажет своему ребенку, что папа — это чмошник с жабой, который никак не мог поверить, что кто-то в здравом уме решит от него родить? Да никогда. — За чмошника и плохой секс я тебе когда-нибудь всеку, — усмехнулся Хастур, умиротворенный голос давал понять, что сейчас он в наилучшем расположении духа. — Кто тебе тогда правду скажет, — Вельзевул расслабила руки, только сейчас заметив, что до онемения вцепляется в собственные рукава. — А сам что думаешь? — Наверное… это будет… не знаю, — Хастур покрутил головой. — Я никогда не представлял себе, что когда-нибудь у меня будет семья… нормальная. Обычная. Меня все устраивало с Рыбкой. А теперь я уже как-то привыкаю к тому, что Мишель… что теперь я буду с ней постоянно. — Ты и так у нее торчал все время. — Это другое, теперь будет… еще будет кое-кто, — он покачал головой. — Купила, Рыбка? — он качнулся на стуле, глядя на Дагон, которая подала Лигуру бархатную коробочку. Тот встал перед Хастуром на одно колено. — Скажи «да», милый, и мы получим бесплатный десерт, — негромко сказал он, и Хастур, прикрыв лицо ладонью, подал ему руку. Зал разразился аплодисментами, забегали официанты. Хастур надел второе кольцо на фалангу мизинца правой руки, посмотрел на два тонких обруча: для Мишель золотое, а для него самого платиновое. Надо же, Дагон помнит, что у него к золоту стойкая неприязнь. Они все нарочно тянули, не хотя уходить: Габриэль позвонил и сказал, что пора бы уже появиться, то есть, Мишель относительно сменила гнев на милость и готова хотя бы разговаривать, но теперь все упиралось в Хастура, который ненавидел выяснять отношения еще сильнее, чем Вельзевул, и теперь мрачно кутался в плащ, отдирая бархат от коробочки из-под колец в виде розы. И еще напрягало, что Габриэль говорил неестественно и быстро, наверняка под строгим надзором, и Вельзевул кожей чувствовала, что он хочет о чем-то предупредить, но никак не может оказаться один, чтобы это сделать. На сообщения он не отвечал, и Вельзевул, догадываясь, что Мишель все читает, писала, как Хастур страдал, как переживает, как будет рад ребенку. Не совсем правда, но мало ли, вдруг сработает. Люди часто верят в желаемое. — Пошли, — наконец поднялась Дагон. — Хастур, это как высшее образование: пять минут позора, и диплом. Пять минут позора, и она будет твоей женой. — Не хочу смотреть на это, — передернулась Вельз. — Позорится будет Хастур, а стыдно мне. Да мне уже стыдно. — Я тоже не хочу, — Лигур качнулся к ней. — Он все испортит, и она выкинет его с балкона. Я внизу подежурю. — Ловить меня будешь? — оскалился Хастур. — Нет, мусорный бак подвину, чтобы ты сразу почувствовал себя в своей тарелке. — Никогда в тебе не сомневался. Дагон, давай ты тоже не пойдешь? — Ты ж сбежишь, трус несчастный, — фыркнула Дагон и сразу же замолчала, как только Хастур воткнул нож у нее между пальцами так близко к коже, что она почувствовала холодок лезвия. Верный признак, что Хастур немного нервничает. — Быстро все собрались и ушли в машину, — приказала она таким тоном, что Вельз и Лигур послушались без единого возражения, а сама она обняла Хастура за шею, столкнувшись с ним лбами. — Пора вырасти, чертенок, — шепнула она, стараясь не думать о трех собственных абортах и том, что, возможно, если бы она хоть раз сказала об этом Хастуру, все было бы совсем по-другому. Но она была уверена, что он навсегда останется тем, кто вытащил ее из заросшего пруда, никогда не согласится ни вырасти, ни измениться, ни самому перейти в статус отца, а Мишель, как выяснилось, узнала его лучше нее самой или инстинктивно доверяла. Или ей все равно, она решает сама за себя, и если так, то это даже заслуживает уважения. — Я вырос в пять, — отозвался Хастур, неловко обнимая ее в ответ. Дагон, оказавшись в его доме, учила шестнадцатилетнего двухметрового парня, который мог объясниться на нескольких языках, обыграть любого европейского гроссмейстера и сумел убить собственных родителей, но не знал, что одежда не появляется по щелчку пальцев у кровати, не умел мыть посуду и забывал ходить в ванную, варить дешевые макароны на роскошной кухне и включать стиральную машину (безуспешно). Дагон обмывала с ним первую международную шахматную победу и стреляла по урнам с прахом его родителей, милосердно промахиваясь и давая ему самому расколотить их. Приучила его всегда носить чистые рубашки, что даже если случится атомная война и он точно будет знать, что умрет через пять минут, воротник должен быть свежим, а все пуговицы на месте. Она показывала ему, как целоваться, вернувшись со второго аборта — Хастур не умел и кусался; научила считать до десяти, прежде чем принять решение — его считали тормозным и туповатым из-за этого, зато условный срок сняли, и избивать журналистов стали в подворотнях неизвестные, а не лично чемпион Европы: Хастур научился подавлять ярость и мстить с холодной головой. — Это была только первая ступенька твоего взросления, — Дагон погладила его по груди, задела пальцами висящий на золотой цепочке зуб — единственное золото, которое Хастур носил, несмотря на раздражение: это было единственное, что осталось от священника, а на том было именно золото. — Снимешь? — Я говорил тебе, возьми себе сувенир, — хмыкнул Хастур. — А это мое. — Мишель может спросить. — Значит, спросит, — он вздохнул и поцеловал руку Дагон, не говоря ни слова больше, потом встал рядом с ней. Дагон чинно взяла его под локоть, и они вышли, оставив официантов недоумевать, что вообще произошло, и почему странный посетитель после предложения от своего парня ушел с девушкой.

***

— Надо, наверное, цветы, — несмело предложила Вельзевул с заднего сиденья машины Лигура. — В жопу цветы, — отозвался Хастур, резко поворачивая руль, отчего Лигур повалился прямо на Вельз. — Как ты ездишь так медленно и так резко, что мы вечно опаздываем, но меня тошнит? — простонал он, натягивая на голову капюшон, на котором был нарисован красный контур ящерицы. Хастур припарковался прямо под балконом, перекрыв тротуар двум добропорядочным соседкам Мишель, тем самым, от которых она его прятала — именно они чуть что звонили ее родителям, вышел из машины, сатанея с каждой секундой. Он не любил встревать в неприятности, а теперь точно знал, что идет туда, где придется унижаться и позориться, и потому испытывал только бессильную злобу. — С дороги, — рявкнул он по-французски на женщин и ударом ноги открыл дверь в дом. Точнее, попытался. — Хастур, ее тянуть надо, — тихонько подсказала Дагон, и Хастур под испуганными взглядами соседок открыл нормально и прошел внутрь. Вельзевул села на бордюр, беззвучно плача от смеха и волнения, пока Лигур и Дагон, стараясь, чтобы их хохот не был слышен внутри, засобирались за ним следом. Вельзевул немного успокоилась, когда они ушли, и достала из кармана телефон: звонил Габриэль. — Скажи Хастуру, Мишель хочет, чтобы он думал, что она аборт сделала, — проговорил Габриэль торопливо, и Вельзевул, вскочив, молча ринулась в дом. Надо его предупредить, предупредить срочно; Мишель, стерва, поняла, как ударить по нему больнее всего — Вельз сама полдня писала Габриэлю, что все в порядке, Хастур свыкся с мыслью о ребенке и проникся, видимо, переборщила. Или это то самое, что Мишель сказала Габриэлю ночью, когда поняла, что Хастур в Париже? Вот что он хотел сказать и не мог… — Хастур! — крикнула она с нижнего пролета, но наклонилась только Дагон: Хастур уже прошел в квартиру. Вельзевул в три прыжка добежала, но сказать уже было невозможно. Они все стояли в прихожей, Мишель теперь могла услышать. — Хастур, не верь, — только и успела сказать Вельз. — Что бы она ни сказала тебе, — добавил Габриэль шепотом, открывая Хастуру вторую дверь, понял, что она не успела. Вельзевул толкнула его в спину, чтобы не задерживался на пороге, и прошла внутрь, Лигур и Дагон за ней, Дагон закрыла дверь и спросила: — Где она? Мишель показалась в дверном проеме, ведущем в спальню, бледная, босиком, в белых шортах и короткой широкой майке, застенчиво отступила вдоль стены, отвернувшись. Короткие вьющиеся волосы в тщательно продуманном беспорядке падали на лоб. Она выглядела, словно сошла с полотна художника, как бесплотный дух, на время принявший самое прекрасное обличье. Лигур позади Вельз прерывисто вздохнул. — Миш, — Хастур шагнул к ней, протянув руки, и замер, не решаясь коснуться. Вельзевул показалось, что это какая-то сцена из фильма, а не происходящее в реальности: слишком красиво, слишком трагично. Мишель глянула ему в лицо и тотчас снова отвернулась. — Я… люблю тебя, — вдруг проговорила она едва слышно. — Ты для меня дороже всех. Хастур выпрямился от неожиданности и даже отшатнулся, явно ожидая услышать проклятия, но никак не признание. — Я знаю, что ты не хотел ребенка, я думала оставить его, ведь он от тебя, я так хотела, чтобы у нас была семья, чтобы это был наш малыш, твой и мой. Но ты не хотел… я… я решила сама, ты правильно тогда сказал… теперь нам ничего не помешает, — Мишель улыбнулась дрожащими губами, по лицу текли слезы, большие, прозрачные, из-за осыпавшихся с век блестящих теней они сверкали, как бриллианты. — Я у… убила его для тебя. Теперь мы опять можем быть вместе, — она шагнула вперед и обняла его за пояс, заглядывая в глаза. — Теперь его нет. Ты рад, Хастур? Не додержала покорный и виноватый тон, нотки злорадства все же прозвучали, но, кажется, это заметила только Вельзевул. Дагон в ужасе зажала себе рот обеими руками, глядя на Хастура совершенно круглыми глазами, Лигур зажмурился и отвернулся. Габриэль скрестил руки на груди и уставился в угол под потолком. Он отговаривал Мишель разыгрывать спектакль, потом, когда она уперлась, сумел вместе с Вельз подсказать Хастуру, чтобы тот не верил, но тот все равно побелел как бумага, услышав ее слова. Если бы Вельзевул не знала, у нее бы сердце разорвалось от жалости, когда она смотрела на то, как Мишель преданно смотрит ему в лицо. Понял ли Хастур? Вельзевул вдруг увидела, что он медленно опустился на колени. — Это не так, — проговорил он неожиданно глубоким и низким голосом, но почему-то это прозвучало угрожающе. — Я знаю, что наш с тобой ребенок жив, я чувствую это, — он бережно прижал ладонь к ее пока плоскому животу. — Ты не могла этого сделать. Вельз встретилась глазами с Габриэлем: хоть кто-то чувствует такое же отвращение к происходящему спектаклю, как и она. Нашли друг друга два лживых манипулятора и пытаются обмануть один другого как можно пафоснее. Хотя Хастур молодец, импровизирует, Мишель ведь наверняка весь день готовилась к этому монологу и точно не ожидала, что Хастур не поверит. Она растерянно замерла, глядя на него сверху вниз, потом, решив не выходить из образа — сама ему в любви призналась — положила руки ему на плечи, бросив паникующий взгляд на Габриэля, но тот в упор на нее не смотрел, мол, сама заварила — сама и выкручивайся теперь. Хастур снял с мизинца кольцо и, перевернув ладонь Мишель, вложил его ей в руку. «Отвратительно», написала Вельзевул сообщение за спиной Лигура и отправила Габриэлю. Пришел немедленный ответ: «Мне тоже не нравится». Вельзевул глянула на Габриэля со всей любовью, которая только была в ее сердце, и спрятала телефон в карман. — Теперь ты моя жена, Миш, — Хастур тяжело поднялся на ноги и оперся рукой на стену над плечом Мишель, чувствуя себя победителем. — Что тебе там надо для свадьбы, платье? Мишель даже ответить не успела, как Хастура оттолкнула в сторону сияющая Дагон, которой Вельз шепнула по секрету, что Мишель наврала. — Здравствуй, Мишель, я столько о тебе слышала! — радостно проговорила Дагон. — Я — подруга Вельзевул, мы все вместе объясняли Хастуру, что дети появляются из-за секса, представляешь себе, а он и не знал, думал, что если папа с мамой контракт подпишут, то только в этом случае. Ты такая красавица, — Дагон оскалила длинные зубы и взяла Мишель за ту руку, в которой она еще сжимала кольцо. — Надень, милая, я понимаю, как ты нервничаешь, все-таки предложение, к тому же Хастур сделал его как мудак, но ты не переживай. Габриэль уже позвонил, я надеюсь, своей маме, да, Габриэль? — она грозно обернулась к нему, и он поспешно схватился за телефон. — Она прилетит, поможет, а пока мы разделимся, девочки налево, мальчики направо, и пойдем посплетничаем. Лигур, котик, ой, прости, обещала же не называть тебя так при всех, что с памятью, Лигур, — она ткнула пальцем в Хастура и в дверь в белую гостиную, а сама приобняла Мишель за талию и увела в спальню, потянув за рукав Вельзевул за собой. — Это Оанн, — сказала Вельзевул, вновь оказавшись в знакомой комнате. Мишель растерянно хлопала ресницами, разглядывая кольцо, которое Дагон успела надеть ей на палец. — Как я за вас рада, вы такая красивая пара, — Дагон усадила Мишель в кресло, как по волшебству в ее руке оказался стакан с водой. — Видно, как Хастур тебя любит. Расскажи мне, он ведь предупредил тебя, что будет делать предложение? А то я ничего не поняла, но мои французский и русский оставляют желать лучшего, но очень красиво. И Мишель, и Вельзевул уставились на Дагон в полнейшем недоумении. Дагон великолепно говорила на обоих языках, и фразу «желать лучшего» произнесла без малейшего акцента. — Он даже не предупредил? Эти мальчишки, — Дагон с совершенно дебильным хихиканьем кокетливо махнула рукой. — Хорошо, что у нас есть немного времени, а на твою фигуру купить платье не сложно. Ты ведь хочешь белый? Надо обязательно белый, ты станешь самой красивой невестой в мире. Что за бред, подумала Вельз, присаживаясь на край стула. Мишель сейчас совершенно не до этого, у нее план мести сорвался, ее совершенно не успокоит глупая болтовня о шмотках. Дагон вдруг начала расспрашивать о косметике, какие Мишель хочет туфли, ведь ей обязательно нужны каблуки рядом с Хастуром, а еще пусть прямо сейчас запишется на маникюр, но точно не голливудский, это безвкусно, наверное, матовый или максимально естественный? Конечно, зависит от платья, но тут возможны варианты, конечно, она француженка, и это накладывает определенные обязательства перед мадам Коко, но ведь уже двадцать первый век, и какие прекрасные модели есть у восточных творцов… к изумлению Вельзевул, Мишель детским жестом потерла кончик носа и принялась перелистывать какой-то журнал, пока Дагон, раскрыв ее шкаф, вытащила несколько вариантов, в которых можно дойти до салона красоты, и предложила платье, в которое можно переодеться после свадьбы, чтобы в нем выйти на следующий день. — Я тогда схожу в ванну сейчас, и решим, что с салоном, — Мишель поднялась на ноги, качнулась, но схватилась за стену и устояла. — Мой мастер в отпуске, но наверняка есть кому его заменить. — Конечно, милая, — Дагон с абсолютно идиотским выражением лица улыбалась ей, пока она не вышла в коридор, а потом обернулась к Вельзевул; улыбка исчезла, появилась знакомая усмешка и сосредоточенный ледяной взгляд. — Я не знаю как, но твое кривляние работает, — признала Вельз, хотя и с презрением. Как может Мишель повестись на такой цирк? Все-таки она дура, и то, что сумела выдрессировать Хастура, не ее достижение, а большие проблемы. — Ко мне приводят девочек, которых продают собственные матери, — отозвалась Дагон своим обычным тоном без ноток восторженной радости. — И попробуй объяснить девственнице, что отныне ее невинность — это мой новый браслет и кофе на сдачу. Мишель нужно что-то привычное, что-то, что позволит ей не чувствовать себя скованной и расслабиться. Я делаю вид, что все прошло романтично и мило, что со стороны не видно, какой это пиздец, и она мне старательно верит и успокаивается. А ты сделай лицо попроще и скажи, что Хастур весь извелся и хотел утопиться. Попроси ее быть с ним поласковее, все же попытка суицида. — Зачем жениться, если друг другу так врать? — поморщилась Вельз. — Меньше презрения, милая. Каждый человек видит счастье в чем-то своем. Мишель хочет замуж и видимость счастливой семьи, и потому она выходит замуж и будет счастлива, а ты хочешь непонятно чего и творишь все, чтобы счастливой не быть. Мишель гораздо умнее тебя, а о тебе я могу сказать… есть у русских выражение «горе от ума» — это как раз про тебя. Хастур записал одну очень мудрую фразу и дал мне послушать, — Дагон включила звук, выдернув наушники, и Вельзевул узнала свой голос: «Вообще не понимаю, что она в тебе нашла, но ведь что-то нашла, и я не понимаю, почему ты наказывал ее за то, что она выбрала тебя. Ты вытащил такой счастливый билет, на который никогда не должен был рассчитывать…» — Не лезь в мою жизнь, Дагон, — Вельзевул закинула ногу на ногу. — Обычно те, кто сует туда нос, чудесным образом рушат свою жизнь по стечению обстоятельств. — Мишель знает, чего хочет, и если то, что у нее получается, тебе не удается, это не повод задирать нос, — отрезала Дагон. — Как будто я хотела замуж за Хастура, — фыркнула Вельзевул. — Зато она хотела. Хастур не хотел жениться, он вообще был женат, ее родители против, половина Франции против брака своего символа с иностранцем, да весь мир против, но она хотела — и теперь все по ее желанию. А ты добилась от Габриэля тех отношений, которые бы тебя устроили? Вельзевул молчала целую минуту, прежде чем ответить. — Хорошо. Признаю, я ошиблась, — одному небу известно, как это было тяжело. Сейчас Оанн еще скажет что-то наставительное, и Вельз ее вообще возненавидит. Дагон безмятежно улыбнулась и снова отошла к шкафу, перебирая кончиками пальцев невесомые платья и рубашки. Мишель взвизгнула в коридоре, Дагон и Вельз обеспокоенно выглянули и увидели Хастура, которого Лигур и Габриэль, с трудом скрутив вдвоем, выводили к двери. — Заявление мы отправили, через три дня вас распишут, около мэрии он будет в костюме, — пообещал красный и мокрый от пота Габриэль, улыбаясь Мишель, которая прижалась к стене, давая им проход. Хастур задергался сильнее, но, кажется, ему заткнули рот. — Мама скоро приедет. — Я рада, — Мишель улыбнулась, хотя взгляд был растерянный. Вельзевул вдруг стало ее жалко: может, Мишель и знает, чего хочет, но рада ли она теперь, что получила?

***

Она думала над этим несколько дней, пока оставалась с Мишель и Дагон, и пришла к выводу, что скорее всего, да, рада. Вельзевул сидела в кресле синей гостиной, наблюдая за тем, как Мишель в окружении трех стилистов превращается в совсем уж что-то неземное. Вчера прилетела Женщина и сразу же захлопотала вокруг Мишель, словно на ней женился действительно Габриэль. Если бы не шампанское, привезенное ею для всех, кто не ждет ребенка, Вельзевул от пафоса и сладких обещаний стошнило бы прямо у порога, но на стеклянном столике стояло шесть бутылок, две из которых были прикончены лично ей, и жизнь казалась сносной. Присела рядом Дагон, обняла за плечи. — Обожаю всю эту суматоху перед праздниками, — сказала она весело, потом добавила уже серьезно и тихо. — Нужны люди. Как я поняла из вчерашних реверансов, Мишель некого пригласить на свадьбу, родители — и те не придут, у нее одна-единственная более-менее близкая подружка… — Габриэль, что ли? — перебила Вельз. — Смешно, — холодновато сказала Дагон. — Нет, та, которую она не может пригласить из чувства благодарности тебе. Дело в том, что Мишель когда-то пыталась свести Габриэля с ней и теперь не может позвать, потому что у Габриэля ты, а она не хочет вызывать твое раздражение. — Благородно, — хмыкнула Вельзевул, допивая из бутылки. — Но мне все равно, не нужны мне ее подачки. — Вельзевул, может быть, ты знаешь, кого можно пригласить? Конечно, я могу создать массовку, девочки будут рады отдохнуть в Париже, но мне кажется, это будет немного неловко, если на свадьбе будут только оплаченные по времени гости. — Зови своих шлюх, — слишком громко сказала Вельзевул, со звоном опуская бутылку на столик. — А я позову своих.