Шах ферзю

— Доволен? — спросила Вельзевул, доставая сигареты из кармана и дожидаясь, пока Хастур зажжет свою и наклонится к ней в почти интимном жесте, давая прикурить. Все его переняли от нее и Люцифера. — Вполне, — он выпустил дым ей в лицо и выпрямился. — Это то, о чем ты мечтал? — Я не мечтал, не думал, что это в принципе возможно. — А как? Просто отпугивать всех ее поклонников, пока она не плюнет и не выскочит замуж за первого встречного? — Я не думал вообще, — Хастур закрыл глаза, выдыхая дым вверх. — Она была со мной, и меня вполне устраивало, что она ходит на бесконечные первые свидания с министрами всякими, а потом вечером возвращается ко мне. — Мишель ходила на свидания?! — Ага, все пыталась мне замену найти, только никому даже прикоснуться к себе не давала, за руку взять, — хмыкнул Хастур. — Этот слишком старый, тот толстый, тот шепелявит, этот смотрит не так, тот пахнет не так… — Как будто ты идеал, — перебила Вельз. — Нет, во мне вообще все настолько неправильно, что она не могла сосредоточиться на чем-то одном, — он рассмеялся, но Вельз не подхватила. — Ты счастлив? — Я не знаю, — Хастур посмотрел на нее сверху вниз. — Нет, наверное, сомневаюсь, что я вообще могу. Но я доволен. Она же теперь моя. Все равно что купил. — Ты знаешь лучше других, что можно развестись, — заметила Вельзевул, гася сигарету о стену. — Не с ней, — отозвался Хастур. К ним вышел Лигур, сел на каменный куб возле входа, тоже закурил. — Теперь ты будешь жить во Франции? — спросил он Хастура. — Иногда, — ответил тот. — В Хорватии мне больше нравится, да и в Турции тоже. Здесь слишком все мелкое какое-то, непрочное, родители еще ее, — он передернулся. — Как у них Мишель родилась вообще, должно было появиться страшилище с силиконом от рождения. Вельз села рядом с Лигуром на камень, все еще смеясь. — Ты, главное, им в лицо не скажи это, — сказала она. — А то тебя проклянут. — Если бы на меня действовали проклятия, я не знаю бы, что бы со мной случилось бы. Я бы наверное умер бы, — съехидничал Хастур. — Ненависть окружающих — мой бензин. Хлопнула дверь, и на пороге появился Сандальфон. — Помяни солнышко, вот и лучик, — хихикнула Вельз и подала Хастуру темные очки. — На, а то ослепнешь от святости. Хастур демонстративно достал две сигареты сразу и зажег кончики, завешиваясь более густым дымом. — Хастур, — голос Сандальфона прозвучал почти заискивающе. — Я понимаю, твой титул и прочее… но ты небогат, я говорил с Мишель. — Приданое сейчас давать будет, — Вельзевул толкнула Лигура в бок. — Тостер, чайник электрический, одна штука, наволочку и носок с центами от щедрот. — Ставлю на постельное белье и розочку из стодолларовой купюры, — отозвался Лигур и пожал ей руку. — Хастур, разбей. Хастур! Не слышит… — Сколько ты хочешь за то, чтобы исчезнуть? У меня есть деньги, есть связи, можно полностью уничтожить все сведения о судимости, могу купить тебе машину, какую ты захочешь, на какую пальцем покажешь! — А ребенок? — Хастур глубоко затянулся. — Срок еще совсем маленький, мы положим Мишель в лучшую клинику как для обследования, она даже не будет знать, что это аборт, скажут, что просто не выносила. Хастур, если ты любишь ее хоть немного, ты понимаешь, что с тобой она будет несчастна. У Мишель слабое здоровье, она нервная девочка, ты просто убьешь ее одним своим присутствием. Даже то, что ты куришь, а она вынуждена дышать этим, она не спит, ее врач сказал о ее успокоительных… Вельзевул и Лигур посмотрели друг на друга молча, выслушивая и гадая, что ответит Хастур. — Разглашение врачебной тайны, вообще-то, за это ее психотерапевту можно устроить неприятности, — неуверенно сказал Лигур. — Когда ты исчезнешь, оформим быстренько развод, и мы выдадим ее за того, кто сможет о ней позаботиться, такой человек есть, — не слушая его, продолжил Сандальфон. — Что ты хочешь? — А чего хочет Миша? — тускло поинтересовался Хастур. — Она всегда хотела, чтобы все было по ее желанию, — сокрушенно вздохнул Сандальфон. — Никогда никого не слушает. Мы с женой слишком потакали ей с самого детства, эти шахматы вместо гимнастики, волосы отрезала, потом Габриэль, он ведь тоже ей не подходил, она стала жить отдельно… мы должны были понимать, что ее косметика, стрижки, короткие юбки, туры и конкурсы красоты рано или поздно приведут к тому, что она забеременеет без брака, — от такой логической цепочки у Вельзевул глаза на лоб полезли. Да, она сама осуждала Мишель за провокационные наряды, но только потому, что она в таком виде находилась слишком близко к Габриэлю. Дагон вообще ходит вся закрытая, как будто из церковного хора, но тем не менее именно она владеет публичным домом. — Я вас услышал, — Хастур медленно протянул руку, словно для рукопожатия, под ошарашенными взглядами Вельзевул и Лигура, но в самый последний момент не сжал ладонь Сандальфона, а кинул ему в нее несколько центов. — Это плата за выступление с монологом, — прорычал он. — Мне было не смешно, шут из вас еще хуже, чем отец, — он прошел мимо, толкнув его в плечо так, что он едва устоял на ногах; вслед за ним поднялись Вельз и Лигур, и Вельзевул на ходу бросила: — Вы удивительное говно. Габриэль с Мишель, словно почувствовав, что произошел неприятный разговор, встретили их прямо на пороге, и Вельз, оказавшись в крепких объятиях, громогласно заявила, что у Габриэля предки еще ничего. — Мне кажется, на этой ноте нам точно пора, — категорично сказал Габриэль, забирая у гардеробщика пальто и пытаясь надеть его на Вельзевул, которая вцепилась обеими руками в его ремень и наотрез отказалась отпускать. — Ко мне поедешь? — Лигур тоже было засобирался, но Габриэль покачал головой. — В отель. Вещи все равно в машине, так что оставайся пока, — он оторвал Вельз от себя и одним движением завернул в пальто, завязал рукава как на смирительной рубашке. — Мам, пап? — Мы возьмем такси, — Женщина посмотрела, как ее сын взваливает Вельз на плечо, как викинг добычу. — Ангел, закажи, чтобы с утра принесли в номер воду с лимоном и льдом, вам понадобится. — И на завтрак супчик, — добавила Дагон, умиленно глядя на Вельзевул, потом посмотрела на Хастура. — Ты тоже поезжай с Мишель, мы с Лигуром разберемся со всем и завезем вам все подарки завтра днем. Парижская ночь показалась по-московскому промозглой. — В таксо поедешь? — пошутил Азирафаэль, глядя на едва держащегося за столб Кроули, который пытался вызвать машину, объясняясь по-английски. — Ага, а почему таксо? Рафаэль закатил глаза: — Так говорила Эллочка Людоедка. — Эллочка? Твоя бывшая, что ли? Азирафаэль даже подошел ближе, чтобы посмотреть на Антона, надеясь, что это очередной обморок его чувства юмора, но по выражению лица понял, что он сказал совершенно серьезно. — Значит, так, — закипая, раздельно проговорил Азирафаэль. — Если ты на самом деле хочешь стать моим парнем, то я дам тебе список литературы, и горе тебе, если я спрошу, а ты не прочел! — Я в школе не читал, и твои спис… что ты сказал? — Что слышал! — Я не слышал! — Не собираюсь я ничего тебе повторять. — Ты сказал, если я хочу быть твоим парнем… — Я хочу? Я этого не говорил, — Азирафаэль уже открыто смеялся, но Кроули в силу приконченной перед самым выходом в одно лицо бутылки игристого соображал крайне туго. — Нет, я слышал! Ты рассматриваешь меня как потенциального парня? — Мы поговорим, когда ты придешь в себя, — холодновато сказал Азирафаэль и опешил, впервые в жизни наблюдая, как человек трезвеет на глазах усилием воли. Энтони посмотрел на него абсолютно осознанно и твердо сказал: — Нет, мы поговорим прямо сейчас.

***

Габриэль поверх пальто пристегнул Вельзевул к креслу не столько для безопасности, сколько для того, чтобы она его не дергала, пока он едет до отеля, где, согласно сайту, были свободные места. — Я хочу спать, — печально сказала Вельзевул, глядя на него огромными глазищами из-под челки. — А ты меня куда-то везешь. — Спать я тебя везу. — Зачем? — О, Господи, давай помолчим, не отвлекай, — он вел машину совсем медленно, помня о том, что он все же выпил, пусть и полбокала разведенного соком мартини, но это уже нарушение закона, и теперь ему было некомфортно. — Ты никогда не хочешь со мной разговаривать, — с претензией сказала Вельз, удобнее устраиваясь, насколько это возможно сделать в пальто с прижатыми к телу ремнями безопасности руками. — Это именно обо мне, — вздохнул Габриэль. — Не я прошу тебя вербализировать твое плохое настроение, не я умоляю тебя просто сказать, если тебе что-то не нравится. Я не хочу с тобой разговаривать. — Ты слишком логичный, — выдвинула следующее обвинение Вельз. — Это бесит, ты в жизни ведешь себя так, как будто вокруг идеальный мир, где всем нравится одно и то же, у всех критерии счастья одинаковые. Мишель вообще, оказывается, по кайфу, когда ее ловят и держат насильно, если Хастур ее запрет и будет выводить на поводке, она будет самым счастливым человеком на земле, а мне даже подумать страшно, если кто-то будет так вести себя со мной, и говоря «кто-то», я имею в виду тебя! — Я догадался, — сквозь зубы сказал Габриэль. — А мне надо, чтобы никто меня не строил. Просто никто не строил. Я ведь никому не мешаю, почему надо меня переделывать? Я не говорю кому-то, что его пробежки по утрам — это высшая степень дебилизма, и этот кто-то ты! — Я понял, что ты обо мне. — Так почему мои кеды надо было выбрасывать?! — Потому что они разваливались, Вельзевул! — вдруг разозлился Габриэль. — Я не назло тебе все делаю, я ничего не меняю в тебе, но я понятия не имею, где в Дубае купить то дерьмо, которое ты предпочитаешь носить! Я нашел то, что могло бы тебе понравиться, я искал все самое простое и темное, а ты попробуй это блядь найти в Дубае! В Москве ты сама сказала, что тебе нравится тот серый костюм, откуда я должен узнать, что это на самом деле не так?! Если бы я покупал то, что я хочу, ты бы совершенно по-другому выглядела, уж поверь. Но что поделать, если я люблю чучело без чувства стиля, — он шарахнул ладонями по рулю. Вельзевул молча хлопнула несколько раз глазами, вспоминая. Действительно, никаких украшений, кроме мухи, он не дарил, все платья были закрытыми и довольно длинными, чтобы она не чувствовала себя неловко. Она даже не подумала о том, что он выбирал то, что на его взгляд могло понравиться ей, а не ему. Но сдаваться нельзя. — А твои друзья? Которые не говорят на тех языках, которые я знаю? — Знаешь, что? — Габриэль посмотрел на нее уже устало. — Буду общаться с теми, с кем хочу. Это мои друзья, и если у тебя не оказалось компании в Дубае, это не моя вина. Развлекать тебя я не обязан. — Но ты заказывал столики, таскал в эти чертовы рестораны! — Я тебя на веревке тащил?! — Но как я могу отказаться, если это твоя поездка, ты платишь, ты все делаешь! Я же не свинья, чтобы еще и указывать тебе, как именно тратиться на меня! Габриэль посмотрел на нее с злобно и озадаченно, потом выдохнул, успокаиваясь. — Хорошо. Значит, так, можем по очереди: один раз ты выбираешь, что мы делаем, тогда ты платишь за нас обоих, потом я, и тогда я плачу за нас двоих. — Знаю я тебя, ты не будешь ничего на себя тратить из моих денег, — прищурилась Вельз. — Только если ты так будешь делать, — тем же тоном отозвался Габриэль. — Я тебя разорю.

***

Хастур назвал адрес и откинулся на спинку заднего сиденья такси, давая понять, что не намерен разговаривать ни с таксистом, ни с Мишель. Мишель, подумав, словно случайно коснулась пальцами его руки, и он сразу же сжал ее ладонь почти до боли. Она попыталась вырваться, безуспешно, но зато добилась того, чего хотела: Хастур обнял ее, притянув к себе, плотнее закутав в свой кожаный пиджак. Мишель опять уперлась руками ему в бок, отстраняясь, и он, сжав зубы так, что выступили скулы, сжал ее запястья в одной руке и дернул на себя. Вот теперь как надо. Мишель опустила голову ему на плечо, стараясь не оставить золотых блесток на рубашке. — Я устала, — тихо сказала она. — Нечего было каблуки надевать, — повел плечом Хастур, наклонился, сунул руку ей под юбку. — Ты и сейчас в них? — Да, — Мишель вздохнула. — Оанн сказала мне взять кроссовки, но я ведь часто хожу на каблуках, мне показалось, что будет несложно. — Слушай умных людей, — Хастур сильно провел пальцами по ее лодыжкам, нажал на какие-то болезненные точки, Мишель даже захныкала, но стало полегче, кровь разогналась, разогрелись напряженные мышцы. — Дагон, когда выходила замуж, три часа стояла у алтаря и бегала потом как марафонец. — Ты с ней знаком? — удивилась Мишель. — Вельзевул сказала, это ее подруга. — Вельзевул и познакомила, — отозвался Хастур. — Так она замужем, я не знала, она без кольца, — голос Мишель на миг смягчился, но снова охладел. — А что тогда с Лигуром? — Она в разводе, — Хастур снова сел ровно. — Понятно, — о, сколько осуждения, Мишель вся звенела им. Ну и отлично, подумал Хастур, прикрывая глаза, значит, она точно от него не уйдет. Мишель послушала несколько секунд его ровное дыхание, потом повернула голову и провела губами вдоль скулы, легко, едва касаясь; высвободила руку и погладила по животу и ребрам. Представляла ли она себе семью с ним? Миллион раз. Как он исчезнет на месяц, а потом внезапно появится полностью изменившийся, пообещает завязать со своим образом жизни, скажет, что она для него дороже всего, что было прежде, что он от всего готов отказаться… на этом моменте обычно Хастур переворачивался во сне, закидывал на нее тяжелую руку и подтаскивал к себе ближе, дыша в волосы стойким запахом крепких сигарет. Мишель даже пыталась сама покупать ему дорогие с более приятным ароматом, но Хастур курил их, только если его заканчивались. Но теперь фантазиям места нет. Хастур открыл непроницаемые в полутьме салона автомобиля глаза, внимательно посмотрел на нее и снова смежил веки. Теперь он — ее муж. Не придуманный, не исправленный воображением и надеждой, а такой как есть. «Ты рада? Ты этого хотела» задала себе Мишель тот вопрос, который никто не удосужился ей задать, даже Женщина; все были уверены, что для нее это все — предел мечтаний. Но ведь это свадьба по залету, то, что она сама считала позором. — Хастур, — Мишель посмотрела на его бесцветные губы, медленно перевела взгляд на закрытые глаза. — Если бы не этот ребенок, что бы с нами было? — Ничего, — ответил Хастур. — Но мне ничего бы на пальце не мешалось. — Ты бы женился на мне? — Нет, — Хастур не задумался ни на мгновение. — Мне все равно, женаты мы или нет. Если я решил, что буду с тобой, значит, буду, и женитьба мне не нужна. Если я решу уйти, я уйду, и ничего меня не удержит. Но я не уйду, не надейся даже. — Тогда зачем ты сделал предложение? — голос у нее не дрогнул, не изменился, но Хастур всегда понимал, когда она переживает. — Потому что это важно для тебя, — ровно ответил он. — Выходи, приехали. Мишель подумала о том, что только сейчас может попробовать что-то новое, потому жизнь уже устроена. Можно «отпустить» ситуацию, даже родители больше не указ, всегда можно спрятаться за спиной Хастура и наконец-то делать все, что в голову придет. Даже перестать делать вид, что он ей совершенно безразличен — даже страшно представить, как он обрадуется. В собственном доме Мишель впервые почувствовала себя гостьей, наверное, потому, что Хастур вел себя как полноправный хозяин: закрыл за ней дверь, снял с ее плеч свой пиджак, небрежно бросил его на стул, потом повернулся к Мишель, глаза у него странно сверкнули, когда он оглядел ее с головы до ног, но он нахмурился, словно что-то его не устраивало. Мишель в панике осмотрела платье — все нормально, глянула в зеркало — тоже все нормально: в зале было прохладно, поэтому макияж в лучшем виде. Что не так? — Иди в спальню, — сказал Хастур, дергая с шеи ненавистный галстук, который Габриэль на нем намертво зашил, чтобы не было возможности его снять без скандала. Он хотел ее в миллион раз сильнее, чем раньше. Мишель теперь его жена, изменится ли что-то? Будет ли она опять отворачиваться от него и отталкивать, или его ждет что-то новое? И даже не проверить, даже коснуться ее страшно. Хастур плеснул на лицо ледяную воду, пытаясь одновременно протрезветь и успокоиться, из зеркала на него глянули злые черные глаза из-под белой челки. Он еще не привык к себе новому; подумал, что главное — не выстрелить спьяну в отражение, если обнимет Мишель перед зеркалом. Хастур захлопнул дверь в спальню и повернулся. Мишель стояла посреди комнаты между ним и кроватью, как мраморная статуя, вся белая, только губы от волнения стали яркими, и блестели изумрудами глаза. Хастур подошел к ней, взял руки в свои; он понятия не имел, что делать теперь. Мишель заглянула ему в глаза и сама поцеловала; он не ответил. — Мне нельзя спать с тобой, — он сжал зубы. — Сколько там еще? Семь месяцев? Не провоцируй меня. — Можно, — Мишель улыбнулась, расстегивая на нем рубашку. — Только будь нежным, — она опустила голову и тихо добавила. — Я очень за него боюсь. Хастур вместо ответа развернул ее спиной к себе и тяжело вздохнул, увидев застежки; сел на край кровати и принялся расшнуровывать платье, сдернул его вниз, задумчиво провел пальцем по ее позвоночнику. Красивая, красивая до невозможности; он развернул ее лицом к себе и задрал подбородок. Мишель перебрала пальцами его теперь короткие волосы, едва закрывающие виски. — Что, теперь я отвечаю твоим требованиям? — хмыкнул Хастур. — Отчасти, — губы Мишель дрогнули, и она села к нему на колени. Осторожно, даже боязливо. — Скажешь мне еще когда-нибудь, что любишь меня? — спросил он, гладя ее талию. Его всегда удивляло, насколько у нее мягкое и податливое тело, несмотря на граничащую с худобой стройность. — Если ты будешь умирать, а мне это не будет нравиться, — спокойно сказала Мишель, сводя лопатки; по привычке, и сразу расстроилась, хотела же изменить свое поведение. — Тогда я скажу это, чтобы ты вернулся с того света. — А если я не послушаюсь? — Хастур мягко повалил ее на покрывало и положил руку на живот, пытаясь справиться с паническим ужасом. — Тогда я пойду за тобой, и даже если ты каким-то чудом попадешь в рай, я устрою тебе там ад, — без улыбки сказала Мишель. — Как здесь. Хастур снова увидел в ней ту отчаянную храбрость, которая и цепляла его в ней. Снова играет с огнем, играет с ним, пытаясь навязать свои правила в заведомо проигрышной ситуации, грозит устроить ему ад, она — ему! Хотя ход с ложью об аборте он оценил, если бы Габриэль не подсказал заранее, умер бы, наверное, прямо там. Он завел ей руки за голову и долго поцеловал в губы. Она попросила его быть нежным, но он этого не умел, для него секс был актом власти, тем, что символизировало ее принадлежность ему, а теперь она и так его. Нежно — это медленно? Или как? Но тогда она бы так и сказала «медленно», а она захотела другого. Мишель поняла его замешательство, заметила панику в глазах и догадалась, что именно этот момент определит его отношение в дальнейшем. — Ты меня любишь, — утвердительно проговорила она. — Покажи мне как.