Шах ферзю

Азирафаэль боялся не давления со стороны своей семьи, а разочарования. У него были прекрасные отношения с родителями, особенно когда они стали жить отдельно друг от друга, и с бабушкой с дедушкой, имевшими для него огромный авторитет. Сказать деду-военному и мечтающей о внуках матери, что он встречается с парнем — это означает расстроенные вздохи, печальные взгляды, неловкие вопросы и вообще все то, что Азирафаэль вынести был совершенно не в состоянии, и именно поэтому Вельзевул, вытащив из шкафа все, что было выбрано и куплено не лично ей, ехала в зефирную лавку с двумя сумками, доверху набитыми одеждой. За деревянными дверцами из женского сиротливо остались висеть три платья, два купленных Габриэлем, одно то, которое давала ей Мишель. Когда Вельзевул вошла в жилище Рафаэля, Энтони как раз расхаживал по коридору в туфлях, надетых на три пары носков, разнашивая их. — Избавь меня от необходимости видеть твою тощую задницу, — велела Вельз, скидывая на руки Азирафаэлю сумки под его взволнованные причитания о том, что ей надо было ему позвонить и не тащить все самой. — Не смотри, — фыркнул тот, потративший последние деньги на обувь и призвавший Вельзевул на помощь, потому что из женской одежды у него была только юбка с блестками, едва прикрывающая бедра, и кожаный бюстгальтер с шипами, который запомнился всем посетителям новогодней вечеринки позапрошлого года. — У меня на носу знакомство с родителями, моя задница и так подгорает, не обижай ее еще больше. — Может быть, все же не надо? — робко сказал Азирафаэль. — Я скажу им… так… — И прорыдаю оставшийся год в уголке? — закончил за него Кроули. — Нет уж, если тебе это важно, я докажу, что буду решать твои проблемы. Давай сюда платье, Вельзевул! Девушка из Энтони получилась что надо: эпатажность рыжих коротких волос, завитых лично Вельзевул под мат и шипение от боли в исполнении Кроули, уравновешивалась плотной темно-синей юбкой ниже колена и закрытой блузкой со стоячим кружевным воротником и мерзкими на взгляд Вельз оборками вдоль ряда пуговиц, но на нем это все смотрелось элегантно и скромно. Кроули с час провел в ванной, пытаясь подобрать себе подходящий цвет помады и нарисовать ровные стрелки, Вельзевул и Азирафаэль уже ни на что не надеялись, но когда он вышел, охнули оба. Особенно когда мисс Совершенство смачно выругалась, отставила ногу в юбке в сторону и закурила, вытянув вперед шею. — Над манерами надо немного… поработать, — блестя глазами, осторожно сказал Азирафаэль, хищно кружа вокруг Кроули. Вельзевул пообещала подарить Кроули на день рождения набор для маникюра, велела позвонить, когда вечер с родителями закончится, и сбежала к себе от греха подальше: что-то ей подсказывало, что на семейный ужин они опоздают. Когда наступил поздний вечер, окончательно стемнело, а Энтони даже не позвонил, Вельзевул занервничала. Что же делать, но не сбросили же его с балкона, даже если раскрыли! Скорее всего, Энтони сейчас едет домой вместе с Зефиром, утешая последнего сквозь зубы и обещая, что из него семейка получится ничуть не хуже, и вообще, это же родители, пошумят и забудут, а если их он так смущает, то может больше не приезжать. В конце концов, он никогда не стремился к семейным отношениям, ему нужен только сам Рафаэль, а не его семейка. Вельзевул переоделась в спортивный костюм и свернулась под одеялом, удерживаясь из последних сил, чтобы не позвонить самой. Кроули, конечно, тот еще кадр, но всегда выходил на связь, если обещал. — Деми, тут к тебе гости, — в комнату заглянула сестра. Вельз смерила ее хмурым взглядом и выбралась из-под одеяла. — Кто? — спросила Вельзевул, надевая длинный черный халат прямо на костюм. Если это Габриэль… хотя нет, тогда бы сестра не топала как слон, а порхала по коридорам, улыбаясь и едва не вешаясь на чемпиона мира. Чужого чемпиона мира. Хотя Габриэль считает ее мелкой, так что все зря, злорадно подумала Вельзевул, идя по длинному темному коридору; сестра чуть не плачет, когда Габриэль зашнуровывает Вельз ботинки, когда они куда-то вместе уходят, его очень бесит, что она просто засовывает шнурки внутрь, потому сам делает красивые бантики. Вельз не мешает, ей нравится смотреть, как он стоит перед ней на коленях, да и сестру пораздражать всегда приятно. Наверняка это Люций приехал, которому скучно после возвращения из Хорватии — Дагон его пригласила, но через две недели сплавила назад сама, сказав, что ей такие деструктивные элементы в ее гармонии и счастье точно не нужны. Но оказалось, что приехал к ней Кроули: один, в счастливой растерянности, доходящей до радостной истерики. — Рассказывай, — велела Вельзевул, усадив его в своей комнате. Энтони отточенным жестом выдернул бюстгальтер из рукава и вздохнул полной грудью. — Все охуенно, лучше, чем охуенно, все настолько круто, что я хочу остаться жить в этом дне! По его рассказу выходило, что все началось неплохо, никто не понял, что перед ними на самом деле парень, сам Азирафаэль весь вечер трогательно держал его за ручку, но под конец, когда Энтони, не в силах вынести пафос и милую атмосферу, сбежал покурить на балкон, за ним вышли бабушка и дедушка Азирафаэля, личности странные, но интересные. Молодящаяся бабуля вынула из пальцев Энтони сигарету и заявила, что надо поговорить. — Так и скажи, — мрачно буркнул дед, который в молодости был офицером и до сих пор не отошел от казарменных порядков. — Нельзя так сразу, — улыбнулась бабушка, которую Азирафаэль называл, кажется, Трейси, но настоящее ее имя выпало из памяти, как назло. — Что сказать? — Кроули мигнул несколько раз, надеясь, что накладные ресницы, которые Вельзевул со страшными проклятиями приклеивала, не отвалятся от его актерской игры. — Рафаэль — очень милый и ответственный молодой человек, — сказала Трейси. — И я вижу, как он тебе нравится. Мы, девочки, не можем это скрывать, — хихикнула она, и Энтони едва удержался, чтобы не разразиться сатанинским смехом. — Уверена, он относится к тебе со всей душой, но… понимаешь ли, есть такие мальчики, которые предпочитают… компанию своего пола. Ты его хороший друг, это видно, но потом может быть мучительно больно. Дай ему самому дойти до этого, чтобы потом не было, как в фильмах, внезапного осознания. — Разве вы не осуждаете? — хмыкнул Кроули, смерив глазами воинственного деда. — Гомик и гомик, — добродушно проворчал тот, и Кроули не вынес и издал писк, пытаясь не заорать от восторга прямо перед всеми. — Это все твоя южная кровь, — он сурово посмотрел на свою жену. — Так и сказал, «гомик»? — недоверчиво перебила Вельзевул. — И не ори. У меня в доме такие как ты запрещены по закону телевизора. — Всегда знал, что ты гомофоб, — огрызнулся Кроули, прекрасно помня, что Вельз ненавидит феминитивы. — Не завидуй. Если у тебя с Мишель ничего не получилось, это не значит, что все вокруг страдают. — Ты сам бы хотел ее трахнуть, — Вельз пожала плечами. — Хотел бы. Но мне бы не понравилось! — Так что дальше произошло? — Вельзевул вернула его к рассказу. — Просто напоминаю, что я мачеха его папы, но ты все равно считаешь, что все это — сугубо моя вина, — мягко сказала Трейси и снова обратилась к Кроули, который готов был начать танцевать прямо на балконе. Рафаэль изо всех сил оберегал свою семью от сведений о своей ориентации, а те, видимо, систематически сливали его псевдо-подружек, понимая, что нужно ему на самом деле. Они даже лучше, чем думал о них сам Азирафаэль! Кроули представил, что будет, когда он скажет родителям, что бисексуальная дорожка все же привела его в голубую долину, и мысленно содрогнулся: мать опять попробует его избить, отец найдет отличный предлог, чтобы отказаться от него окончательно и не посылать тысячу рублей в подарок на каждый день рождения. Он не сказал Азирафаэлю о прошедшем разговоре, едва дотерпел до конца ужина, а когда ехал к Вельз делиться радостью, нарвался на гаишников и огромный штраф, но даже это не могло испортить ему настроение. И теперь она катался в ее комнате по полу от смеха, рассказывая об ужине. — И Зефир ничего не знает, — уточнила Вельз. — И ты свалил от него и бросил, чтобы рассказать мне. — Нет! Я довез его до лавки, так что все нормально. — Ты сказал, что ты ко мне? — Не помню… — Люциферу дал знать, что ты точно за другую команду? — Нет пока, — заверил Энтони, посерьезнев. Они допили вино, оставшееся у Вельз после последнего визита Габриэля. Тот не возражал, что Вельзевул пьет, сам ей покупал алкоголь, но сам выглядел таким немым воплощением укора, что Вельзевул ничего в горло не лезло от его осуждающего взгляда. Потому и бутылка никак не могла кончиться уже полтора месяца, а Вельз пила не дома. — Дай мне что-то удобное, — попросил Энтони, расстегивая юбку. — Я в колготках весь вспотел. — Мой шкаф там, — Вельз махнула рукой и даже не удивилась, когда Кроули, дурачась, натянул какие-то полупрозрачные лосины с блестками из гардероба сестры, непонятно как попавшие в вещи самой Вельз, и белую блузку. — О-о-о, какой секс, Вельз, ты ведь это носишь? — он оттянул край блузки. — Нет? Бедняжка Габриэль, теперь понимаю, почему он такой злой и мерзкий. Напомни еще раз, почему ты с ним? — Потому что все остальные еще хуже. — Ты просто не встречалась с Азирафаэлем, — Кроули самодовольно посмотрел на нее. То, что Рафаэль перестал, по его мнению, быть влюбленным в нее, он считал своей личной заслугой. Вельзевул в который раз порадовалась своей выдержке и тому, что Кроули не считывает ее эмоции и не может узнать, что с ним никто не соперничал. Выходя из дома Вельзевул около полуночи, Кроули нос к носу столкнулся с обоими, кого в данный момент не желал видеть: Азирафаэль приехал проведать Кроули, понял, что с ним что-то не то, а Люцифер хотел зайти к Вельз и поиграть, у него была бессонница. — На моем дворе никаких трупов, я все дорожки утром подмела, — с крыльца заявила Вельзевул, глядя на всех троих, замерших друг перед другом. — Люций, если тебе плохо, зайди потом на кухню, я дам успокоительное. — Это. Блять. Что, — спросил Люцифер, переводя взгляд с Кроули на Азирафаэля; у него задергался глаз. Он не считал себя гомофобом, говоря, что все могут делать что угодно, скорее, он относился к таким отношениям как к чему-то далекому от него, с чем он никогда не столкнется; как выяснилось, что в непосредственной близости от него находятся два потенциальных гея, он едва удержался, чтобы не отскочить постыдно в сторону. — Это любовь, — с крыльца откомментировала Вельз, закуривая. — Прекрасное чувство. Преображает, не так ли? И это не заразно, Люций, ну что ты, в самом деле? — Дорогой, тебе… стоит прикрыться, — заметил Азирафаэль, отдавая Кроули его пальто, которое тот оставил в лавке. Энтони в полнейшей тишине надел пальто поверх лосин и блузки и, застегнувшись, стал выглядеть не как стильная девушка, а как строгая гувернантка. Они снова замерли в молчании на несколько минут, пока Вельзевул покатывалась со смеху. — Нянюшка, вали к себе, преврати зефирную лавку в логово разврата и похоти, — посоветовала Вельзевул, отсмеявшись, со вздохом погасила сигарету о перила и спускаясь со ступенек. — Люций, иди сюда. Люцифер в прострации шагнул к ней, потом обернулся. — Подожди, они же… — Пока он не пришел в себя, Кроули, Зефир, шуруйте в темпе вальса с моего участка, — Вельзевул схватила Люцифера за руку и нагнула к себе. — А ты скажи мне, что лучше, встречаться с парнем или с проституткой? — Не знаю, — Люцифер глянул на нее. — Я с парнями не встречаюсь. — Я подружка Дагон больше, чем ты, поэтому я все знаю, — Вельз оскалилась. — О тебе и Лилит. Думаешь, я не в курсе, что ты натолкнул ее на мысль начать откладывать деньги на откуп? — То есть, Дагон в курсе, — Люций моргнул. — Надо же. Значит, она скоро мне позвонит, спасибо, что предупредила. — Тебе действительно понравилась Лилит? — Вельз сделала себе заметку на будущее, не называть Лилит проституткой. Пусть Люций и сам в курсе, не стоит его в это тыкать; никто из них не может выстроить нормальные отношения, вот и находят себе непонятно кого. — Наверное, — Люций пожал плечами. — Это ведь и есть привязанность? Мне нравится, когда она где-то рядом болтается, говорит что-то, — и добавил. — Вместо плеера. А Лилит… если она спалилась перед Дагон, значит, она дура, а дуры мне неинтересны.

***

— Охренеть, — Лигур точно не ожидал такого. — Я даже позвоню Дагон для такого случая. А с кем там встречается Люций, как ты ее назвала? — Заказать ее себе хочешь? — фыркнула Вельз. — Из вредности? — Не подавай мне идеи, наоборот, не хочу с ним ссориться, — Лигур наконец обратил внимание на давно дергающего его Илая, который был недоволен тем, что тот его игнорирует. — Что тебе, Антихрист? — Пап! — Илай указал в сторону продавца мороженого. — Хочу! — Хоти, — разрешил Лигур, разваливаясь на скамейке удобнее. — Но я хочу! — Я тоже много чего хочу, но ты у нас белый, из чего делаем вывод, что не все получают, что хотят, — Лигур посмотрел на Вельзевул. — Что за рожу ты скорчила, что это должно означать? — Осуждение, — ответила та. — Ты не покупаешь ребенку мороженое только потому, что у него не тот цвет кожи — это расизм. — И давно ты осуждаешь расизм? — хмыкнул Лигур. — Совсем забыл, ты у нас с сербом встречаешься. Встречалась. Но прошедшее время тут явно ненадолго, ты ж тряпка, когда он рядом. — Осуждаю расизм, только когда он против белых, — Вельзевул проигнорировала слова о Габриэле, как всегда, и посадила Илая к себе на колени. — Я куплю тебе мороженое, лягушонок, если ты станешь говорить не Хастур, а жаба. Ты же скажешь? — Он не понимает, — сказал Лигур. — Дети не умеют пользоваться мозгами. — Понимает, — Вельз усмехнулась и достала телефон с фотографией Хастура. — Давай, Илай. Не Хас, а жаба. Повторяй за мной! — Хас, — узнал Илай и ткнул пальцем в экран. — Нет, жаба, — Вельзевул увеличила изображение. — Жаба! — радостно сказал Илай. — Это он пригляделся, что ли? — рассмеялся Лигур, влез в карман и достал несколько мятых купюр, протянул Вельзевул, но та демонстративно проигнорировала. — И мне возьми, — сладким голосом сказала она, обнимая Илая. — Какого… — он посмотрел на ребенка и промолчал, зная, что Хастур голову оторвет, если Илай принесет с прогулки нецензурную речь. — Клубничного, — Вельз даже уже не смотрела на него, поставив Илая себе на колени. — Какой ты сладкий, лягушонок, даже не верится, кто твой папаша. Илай обнял ее за шею, и Вельзевул счастливо рассмеялась, гладя его по голове. Как ни странно, именно в этом ребенке находили утешение они все: Хастур, надев два свитера и куртку сверху, чтобы никак его не чувствовать, таскал его на руках, постоянно анализируя, родительская у него привязанность или нет, Мишель наконец-то нашла того, кого может любить открыто и без стеснений — все то, что она хотела выразить Хастуру, доставалось ребенку, который купался в ее любви, Вельзевул и Лигур буквально дрались за каждую минуту, проведенную с ним, Габриэль и Дагон задаривали игрушками, даже Люцифер иногда прилетал, с опаской садился напротив ребенка, и тот, привыкший ко всеобщему обожанию, с улыбкой во весь рот вручал ему книжку и требовал, чтобы тот читал вслух, с такой непосредственностью, что Люций сдавался и потом под смешки листал сказку про говорящую лягушку — ехидный подарок Кроули. Азирафаэль и Энтони виделись с Илаем всего раз, но оба были от него без ума. Илай схватил бриллиантовую муху на шее Вельз и сильно потянул, и Вельзевул вытащила украшение у него из пальцев. — Не трогай, лягушонок. Это моя. — Это ты! — Я? — Вельзевул рассмеялась. — Ну, так меня еще не называли. — Муха! — Антихрист! — обозвалась в ответ Вельз. — Если он начнет отзываться только на Антихриста, я уеду к тебе в Россию, — Лигур подошел и дал Илаю мороженое. — Хорошо еще, Мишель не знает, что и ты его так называешь. — Она за лягушонка Хастуру каждый раз такой пистон вставляет, что он на реактивной тяге скоро на луну улетит, — фыркнула Вельзевул. — Ты ко мне на ночь? — Я не такая, — не дождавшись от Лигура даже усмешки, Вельз продолжила. — Нет, я уже договорилась с Хастуром, что я у них останусь. — Тебя Хастур задолбает ночью вставать курить, а Мишель — бегать в ванну со своими кремами. Ты знала, что «супруг не должен видеть, что женщина делает для того, чтобы оставаться красивой, потому что перестанет ее хотеть»? — Где она эту чушь вычитала? — Опять в журнале каком-то, — Лигур махнул рукой. — Как Хастур Библию, «Лефиафана», «Вавилонскую принцессу» и Гейне, так она какой-то шлак глянцевый читает, я все жду, кого преисподняя поглотит первым за цитирование всего этого дерьма. — Хастур читает Библию? — не поверила Вельзевул. — Он наизусть ее знает, — фыркнул Лигур. — А самой своей большой победой считает то, что сумел какого-то священника убедить бросить все и уйти в бизнес. Папа Римский не знает Писание так, как он. — Он же не верит. — Почему, верит, — Лигур пожал плечами. — Просто не надеется, потому и заранее выбивает себе в аду чин повыше. Или пониже. Или как там у них. В общем, хочет стать вторым после сатаны. — Если он верит, то может покаяться, — Вельзевул переглянулась с Лигуром, и оба рассмеялись: Хастур — покаяться? Отличный анекдот. — Пойти в монахи, перестать бухать и трахаться. — Хастур? Перестать? Он женат на Мишель, а как говорится, точнее, как он говорит, даже мертвая женщина еще полчаса женщина, так что он безнадежен. А так как Мишель после жизни с ним сто процентов попадет в рай и станет ангелом, они точно расстанутся, поэтому он сейчас старается не терять времени. — Пиздец, — констатировала Вельзевул. — Вообще-то есть врачи, которые могут с этим справиться. Он с ума сошел с религией и Мишель. Он еще ей жертвы не приносит? — Приносит, — кивнул Лигур. — Ну… как сказать. Не жертвы, а околоязыческие практики. Однажды я его поймал, когда он ладонь себе разрезал и кровью ей в чай капал, какая-то магия вуду или еще что-то, опять начитался какой-то херни. Так что будешь у них жить, насмотришься еще. — Ты у них ночевал, что так все увидел? — удивилась Вельз. — Зачем? — У меня шмон был, то есть, не у меня, не конкретно у меня, вообще не меня искали, но могли случайно накрыть, и мы решили подстраховаться. Лигур не стал рассказывать, что жил у Мишель и Хастура почти неделю, пока в его районе было неспокойно, и что случилось за это время. Он тогда не только понял, что Хастур по-настоящему сходит с ума, но если в его отце безумие вылилось в насилие, то сам Хастур стал параноиком. В то время в Париже как раз гостила Женщина со своим мужем, и она вовремя предложила Мишель взять полугодовалого Илая на пару дней, дав ей, Хастуру и Лигуру время передохнуть и пересидеть тревожное время. Лигур тогда впервые увидел Мишель не королевой, как всегда, а уставшей, тихой и молчаливой. И оттого она стала еще более любимой, когда открыла ему дверь и дала себя обнять, Лигур прижал ее к себе на несколько секунд дольше, чем следовало, и она положила ему голову на плечо — так устала, что чуть не заснула прямо в его объятиях. Вышел в коридор Хастур, и они отпрянули друг от друга, Мишель отступила к мужу и, словно напоминая себе, кто здесь кто, взяла его за руку, нащупывая пальцами обручальное кольцо. — Материнство тебе к лицу, — съязвил Лигур, доставая из шкафа кальян — собственный подарок, и прикидывая, какой дозы хватит, чтобы их с Хастуром не срубило на вдохе, но и чтобы расслабиться вышло даже у него, привыкшего к разного рода наркотикам. — Очень смешно, — если бы Мишель знала, что сейчас рассыпано по стеклянному столику ее гостиной, они с Хастуром ночевали бы на улице. Но Мишель не знала. — Ты похудела, — Лигур провел пальцем по ее щеке. — Ты заметил? — польщенно спросила Мишель. — Я старалась. Правда заметно? — Заметно и страшно, — Хастур поднял глаза от ноутбука. — У меня от твоих костей синяки, как будто это ты меня трахаешь, а не я тебя. Жрать надо, Мишель, или я отвезу тебя в Загреб, и там буду выдавать тебе шмотки за съеденное. Они сидели втроем на полу в синей гостиной, передавая друг другу кальян, Мишель не курила, она лежала на ковре, устроив голову на колено Хастуру и глядя остановившимся взглядом перед собой. Хастур положил ладонь ей на грудь, Лигур обнял ее ноги, облокотившись на них; Хастур ничего не сказал, и сама Мишель не возражала. Хастур вообще на удивление спокойно воспринимал близость Лигура с Мишель, с другой стороны, еще страшнее было бы предать такое доверие с его стороны. После третьего обмена кальяном Мишель вдруг протянула руку. — Я хочу попробовать, — сказала она, глядя на Хастура снизу вверх. — Я совсем тебя испортил, — усмехнулся Хастур. Он никогда не позволил бы ей пробовать наркотики, если бы не был уже под кайфом, они с Лигуром и подумать не могли, что Мишель вдруг присоединится, потому и не скрывались. — Не вставай тогда, а то еще грохнешься с непривычки. Мишель вдохнула полной грудью, прикрыв глаза. По всему телу побежали мурашки, как будто всю ее обсыпало бисером, она даже поднесла руки к лицу, чтобы посмотреть, нет ли крошечных бусин. Хастур погладил ее по волосам, запустив новую волну дрожи, и Мишель перевернулась набок. Время сначала полетело стрелой, потом замедлилось, потом исчезло. Мишель не знала, сколько она сделала затяжек, сколько миллионов лет они сидят в синей гостиной. Пол стал пружинящим, словно резиновым, потолок исчез, как и стены, и Мишель оказалась в синем космосе на ковре-самолете, где были только Хастур и Лигур, как инь и янь, полностью друг другу противоположные. Мишель хотела посмеяться, что они даже черно-белые, а глаза у Хастура черные, значит, у Лигура должны быть белые, но мысль показалась ей слишком сложной, и она от нее отмахнулась. Хастур, перемежая затяжки с рюмками, пробормотал, что ему нужны нормальные сигареты, встал и почти сразу упал лицом вниз, это показалось Мишель невероятно смешно, и она хохотала так, что слезы выступили на глазах. Лигур, которого такая мелочь точно взять не могла, она даже действовала слабее алкоголя, чувствовал только тепло под кожей, словно все вены вдруг стали горячее положенного. — Он в порядке? — спросила его Мишель, отсмеявшись, и ткнула пальцем в сторону неподвижно лежащего Хастура. — В полном, — заверил Лигур, и вдруг, смерив Мишель взглядом, понял, чего хочет. Точнее, он давно знал, но сейчас есть возможность. Она не скажет Хастуру, он это понимал, потому что тот рассказывал ему, как Мишель уже много раз пыталась соврать, что испытывает к нему симпатию, чтобы просто его позлить. Как мальчик в сказке кричал «волки, волки», так и Мишель слишком долго угрожала Хастуру изменой с ним — он не поверит, и волк съест глупую самоуверенную девочку, а дальше она уже не сможет отказать ему — он умеет понравиться в постели, особенно Мишель, у которой слабость к плохим парням, которые только с ней ведут себя по-другому. В отличие от Хастура, Лигура вполне устраивала мысль о том, что Мишель будет принадлежать им обоим, он бы и шведскую семью предложил, если бы не был уверен, что Хастур позабудет о многолетней дружбе, как только поймет, что предложение высказано всерьез. Мишель перевернулась, встала на четвереньки, попыталась выпрямиться, хватаясь руками за воздух. Лигур машинально подставил руку, а когда та с благодарностью оперлась, дернул ее так, что она резко повернулась. Голова у нее и так кружилась, поэтому ноги подкосились сразу же, но она удержалась, непонимающе глянула на Лигура, и он не больно, но сильно толкнул ее спиной на диван. Мишель показалось, что ее обнял воздух, плотный, как одеяло, подхватил так, что она оторвалась от земли и зависла посреди комнаты с остановившимся временем, потом ее медленно и бережно опустило спиной на диван, который оказался вязким, как зыбучие пески. Он затянул ее почти полностью в теплую тесноту и тяжесть со всех сторон, руки стали совсем слабые. Мишель перевела расфокусированный взгляд и растерянно уставилась в глаза напротив. Она узнала его, того, кто сейчас был с ней, но не помнила ни его имени, ни его лица. Это был тот, кто ее любит, поэтому она, почему-то думая, что сейчас будет как в сказке, и злое волшебство, делающее ее совсем бессильной, рассеется, поцеловала его в губы. Мишель никогда в жизни не целовалась… так. Габриэль целовал ее в губы, а она в тот момент думала о планах на день, воспринимая ласку от него как должное: они встречаются, значит, должны проявлять нежность друг к другу, так положено. С Хастуром так отвлекаться не получалось, но Хастур до нее целовал только Габриэля и Дагон, и отсутствие опыта в сочетании с постоянно подавляемой агрессией приводили к тому, что губы у Мишель болели от его укусов, а после поцелуев с ним у нее было чувство, как будто ее изнасиловали языком в рот. Мишель гораздо больше нравилось целоваться с Хастуром в постели, когда они были раздеты, их ничто не отделяло друг от друга, потому Хастур успокаивался, его внимание переключалось на все ее тело, поэтому его прикосновения становились менее грубыми. С Лигуром оказалось так, как она представляла себе, что у нее будет в будущем, в детстве, насмотревшись тайком фильмов. Не нужен воздух, даже он стал настолько незначительным, что Мишель забыла обо всем и чуть не задохнулась. Его руки подняли на шею тонкую майку, ладони легли на грудь, но Мишель даже не подумала ему помешать, только подалась навстречу, прижимаясь всем телом и чувствуя животом фигурную пряжку ремня. — Я люблю тебя, — шепнул Лигур. Мишель тяжело дышала ему в губы, слыша только его голос и собственное сердце. — Мне нельзя любить, — ответила она и снова потянулась за поцелуем. — Совсем никого? — Лигур приподнялся и коснулся губами ее груди; Мишель выгнулась, царапая ногтями обивку дивана. Лигур провел по ее животу руками, взялся пальцами за резинку домашних мягких брюк и потянул вниз. — Только Илая, — Мишель закусила губу и приподнялась, давая себя раздеть. — А Хастура? — Мне не разрешили, — она внимательно смотрела, как Лигур ложится рядом, отводит в сторону ее колено и проводит пальцами по ткани белья. Голова немного прояснилась, но к чему Лигуру знать, верно? Она прикрыла глаза, снова наслаждаясь поцелуем, даже сильнее, чем прикосновениями его пальцев внутри себя. Тело все делало правильно, мгновенно подстраиваясь под другого человека, под его дразнящую ласку, как раньше привыкало к Хастуру и его грубости. Но надо кое-что проверить. Мишель отвернулась и четко произнесла: — Нет, не хочу, отпусти меня. Он только прижал ее к дивану теснее, пользуясь тем, что руки ее совсем не слушаются, пальцы проникли глубже. — Смотри на меня, Мишель, — шепнул он. — Почувствуй, как со мной хорошо. Разве тебе не нравится? Не может не нравиться. Он знал, как сделать приятно, не полагаясь, как Хастур, на удачу и физиологию, и это внезапно разозлило Мишель. Она уже поняла, что была под кайфом, и если даже Хастур отключился, значит, доза была немаленькой, то есть, Лигур планировал, хотел стать ее любовником, но знал, что встретиться наедине не получится. Хорошо с ним? Лигур хотел воспользоваться ее беспомощностью и просто поиметь ее? Отлично, сейчас поймет, что такое, когда тебя поимели. Мишель почувствовала приближение оргазма и, запрокинув голову, мстительно выдохнула: — Хастур… Лигур замер, у него глаза расширились от шока. Он поймал ее за подбородок, заглянул в лицо, пытаясь выискать подтверждение того, что Мишель понимала, с кем она сейчас, но та смотрела на него нечитаемым взглядом, повторяя другое имя. «Хастур, Хастур, Хастур». Она всегда говорит так, выгибаясь от удовольствия, Хастур хвастался тем, что его имя в ее стонах может звучать вполне мелодично, Лигур знал об этом, и Мишель знала, что он знает. Мишель не видела его, она была с Хастуром, не с ним. Он по-прежнему останется для нее только другом ее мужа, никем больше — даже в забытье она связывает удовольствие только с Хастуром. Хастур, знавший всю Библию наизусть, рассказывал как-то, что самое страшное — это гордыня, но Лигур понял на собственной шкуре, что именно зависть может сжигать до костей, делая из земли ад. Лигур отпрянул от нее, оглядел снова: Мишель, старательно расслабившись и стараясь ничем не показать, как ей некомфортно лежать обнаженной, раскинулась на подушках с закрытыми глазами, не делая никаких попыток прикрыться или одеться — если верить тому, что опять же говорил о ней Хастур, ей такое поведение не свойственно, она стесняется обнажаться полностью, пусть и одевается обычно довольно развратно. Точно не в себе; Лигуру стало на миг так больно, как будто сердце пронзили тонкой иглой и протащили сквозь него грубую нитку. Она даже не знает. Все оказалось бессмысленно, ему не нужно ее тело, ей нужна она сама, полностью, с ее стервозным характером и злой любовью, но это все отдано Хастуру, и он оказался ни с чем, с пустой клеткой ее тела, а жар-птица выпорхнула из нее и оказалась вновь в руках Хастура. Даже в собственных мыслях она всегда в его власти. Он усадил ее на диване, дернул вниз майку, не удержался, еще раз провел ладонью по груди. Мишель несильно царапнула его плечи и вздохнула тихо и так нежно, что у него сердце зашлось: все, что она ни делала, воспринималось им как чудо и самое прекрасное действие, за которое ее можно только обожать. Завозился на полу Хастур, на четвереньках выполз в коридор и упал там снова, судя по звуку, уронив на себя как минимум шкаф. Лигур всего на несколько мгновений отвернулся, а Мишель уже слезла с дивана и, подойдя к Хастуру, опустилась рядом с ним. — Как он тут оказался… — протянула она, запуская пальцы в его волосы. — Ты помнишь, — подозрительно прищурился Лигур, уловив лживые нотки. — О чем? — Мишель повернулась к нему, глядя честными прозрачными глазами. И он не решился сказать: вдруг действительно не помнит, видела вместо него Хастура и потому только отвечала? Мишель вытянулась рядом с Хастуром прямо на полу, потянула на себя большой теплый платок, который упал со сшибленной Хастуром полки. Ей было холодно; Хастур закинул руку ей на пояс, но все равно. Лигур подумал и лег с ними, обняв Мишель с другой стороны. Пальцы сразу натолкнулись на руку Хастура, но он не отдернулся: он любил их обоих, пусть и по-разному, и ненавидел вселенную за то, что ему приходилось постоянно выбирать между ними.