Шах ферзю

Сандальфон и его жена прибыли на два дня раньше назначенного, потому Габриэль и Вельзевул еще были в гостях и как раз вернулись с утренней прогулки, когда стали свидетелями первого скандала. Хастур, скрестив руки на груди, специально не надев ничего, кроме джинсов на голое тело, скалился в сторону Сандальфона, а тот уже почти шипел, бросая тревожный взгляд на красные засосы на белой шее дочери. Мишель молчала — она проиграла Хастуру шесть дней полного подчинения, и тот, услышав поворот ключа в двери - Мишель тайком от него дала отцу ключ от нового замка, который тот врезал на следующий же день после свадьбы - и узнав по шагам, что это не Вельзевул с Габриэлем пришли, мгновенно подмял Мишель под себя, оставил на ее шее и груди цепочку синяков и запретил надевать воротник. — А вот и лягушонок, — Хастур забрал Илая у Габриэля и на вытянутых руках, чтобы не прижимать его к себе, передал Мишель. — А вы спрашивали, где он. С моими друзьями. Сандальфон смерил Вельзевул неприязненным взглядом, потом посмотрел на Габриэля. — И ты считаешь, что нормально отдавать ребенка непонятно кому? — Ну, это лучше, чем если бы Илай остался с ним, — Вельзевул почувствовала, как Габриэль сжал ее плечо, и раздраженно скинула его руку. — Или Хастур уже не в самом низу эволюционной лестницы, и там теперь мое место? Мишель с трудом держала Илая на весу, потом опустила на пол и хотела было за руку увести в комнату, но Сандальфон задержал ее. — Дай мне внука, — велел он. — Не давай, — рявкнул Хастур. — Смотрите на расстоянии. Нечего его трогать. — Если у тебя обострение, лечись, — бросил Сандальфон с улыбкой, присаживаясь перед Илаем. Тот, не выпуская руки Мишель, рассмеялся и потянулся к золотой заколке на его галстуке. Вельзевул чувствовала такое омерзение по отношению к родителям Мишель, что не вынесла и ушла на кухню; силиконовая, но все равно явно старая женщина дала ей дорогу, брезгливо прижавшись спиной к стене, и Вельзевул, проходя, мрачно на нее покосилась, борясь с желанием резко дернуться к ней и проверить, завизжит она или удержится. Хастур отправился в спальню за толстовкой, чтобы иметь возможность взять Илая, когда станет совсем невмоготу, Габриэль, как единственный, кого из них всех Сандальфон более-менее переваривал, остался. — О, ты тоже больше не смогла? — Вельз подняла голову, когда в кухню вошла Мишель. — Не в обиду, но пиздец у тебя родители. Мишель молча смерила ее взглядом и ничего не сказала, только села рядом и протянула половину батончика с шоколадным вкусом, но явно не содержащего ничего, хоть отдаленно шоколад напоминающее. — Ого, — Вельз взяла подношение. — Просьба о переговорах? — Да, — Мишель посмотрела на нее сверху вниз: она держала спину и голову неестественно прямо. — Хотела тебя спросить кое о чем. — Мишель, мне даже страшно, — Вельз повернулась к ней. — Это опять о Габриэле? — Что ты, — Мишель улыбнулась. — Разве я могу, имею право как-то вмешиваться в чужую личную жизнь? Вельзевул откашлялась, но промолчала. Если предъявить ей ее же отвратительное поведение два года назад, Мишель будет наивно хлопать ресницами, изображая полное непонимание, еще и заплачет, на ее слезы прибежит Хастур и открутит голову тому, кто посмел расстроить его принцессу. Вельзевул ее голова еще была нужна, поэтому она согласно кивнула. — Я хочу спросить о Хастуре, вы ведь близкие друзья, — Вельз отвлеклась от бликов на губах Мишель и напряглась. Что ей надо, какие еще близкие? Спокойно, спокойно, она не может ничего знать. — Лучше Габриэля спрашивать, — сразу открестилась Вельзевул. — Он расскажет Хастуру, — Мишель, задумавшись, коснулась зубами нижней губы. — А мне это не нужно. — Я расскажу Габриэлю, а он — Хастуру, — пожала плечами Вельз, и в ту же секунду оказалась в нежных объятиях. Мишель улыбалась, глядя на нее и почти касаясь губами ее губ, но глаза оставались холодными и насмешливыми. Тонкие руки легко легли на ее плечи, Мишель перебрала прохладными пальцами волосы на ее шее. — Не расскажешь, — шепнула она и коротко поцеловала ее, и Вельзевул поняла, что да, не расскажет. — Что ты хотела спросить? — сглотнув, спросила Вельзевул, глядя на слишком близко находящиеся глаза Мишель. — Все о его происхождении, — Мишель чуть наклонила голову, не отпуская Вельз. — Кем были его родители, почему он так ненавидит память о них. Что они с ним сделали? — Где я это узнаю? — спросила Вельзевул. — Я могу спросить только у Габриэля, но он вряд ли скажет. Если вообще знает. — Спроси напрямую у Хастура, — Мишель пожала плечами. — Он твой муж вообще-то, сама спроси. — Мне это неинтересно, — отозвалась Мишель и наконец разжала руки. Вельзевул без нее сразу стало тоскливо, как будто солнце ушло за тучи. Если она так на парней действует, понятно, что Хастур готов ради нее на все. Да и Лигур тоже. — Не должно быть интересно. Мне нельзя спрашивать, — горько усмехнулась Мишель, проговорив эти слова совсем тихо. — Не надо откапывать мертвых, — сказала Вельзевул, болезненно поморщившись. — Дай им лежать в могилах, пусть не тревожат живых. — Но ты же вспоминаешь своих родителей, — Мишель глянула на нее. — Разве плохо, если я выясню о нем хоть что-то? Хоть хорошее, хоть плохое, хоть что-нибудь. Я ничего не знаю. Мы живем вместе, спим друг с другом, у нас Илай, но я не слышала даже его полного имени. Он мне не дает даже паспорт посмотреть. — Ты знала, за кого выходишь, — Вельзевул поджала губы. О да, она знала, почему Хастур прячет паспорт. — Я до сих пор не знаю, за кого вышла, — возразила Мишель. — Пожалуйста, я прошу тебя выяснить. А в качестве ответной услуги я могу женить Габриэля на тебе меньше, чем за месяц, хочешь? Вельзевул запрокинула голову и разразилась своим особым — веселым и беззвучным — смехом. — Что? — не поняла Мишель. — Ты думаешь, я замуж хочу? — Вельзевул немного успокоилась. — Все хотят, — отрезала Мишель. — Некоторые просто не признаются. — Зачем это мне? — Вельз налила в стакан сок и отпила. — Я и так деться никуда не могу от Габриэля с его разговорами об отношениях и «скажи, что между нами», еще не хватало, чтобы он при каждом чихе меня мордой в штамп тыкал. — Разве ты не любишь его? — Мишель поморщилась, проведя ладонью по синякам на шее. — Мне не нужны подтверждения в виде безвкусных украшений, — отрезала Вельзевул. — Кстати, Хастур снимает кольцо, — ехидно добавила она. — Так что для него это тоже ничего не значит. — Я скажу ему, что это ты его сдала, — Мишель улыбнулась уголками губ. — Но вообще-то он заставил меня однажды среди ночи вставать и идти в ванну, потому что я, видите ли, забыла надеть кольцо после душа. — Это чтоб к тебе никто не лез. — Ночью в нашей общей постели? На меня обращают внимание независимо от кольца, — Мишель повернулась к двери, где показался злой Хастур, держа Илая за ногу. — Что опять? — Забери своего ребенка, — рявкнул он. Висящий вниз головой Илай пытался выпутаться из упавшей на лицо кофты и сосредоточенно сопел. — И чтоб я не видел твоего папашу больше, пока я его не прикончил! — Дай его мне, — Вельзевул присела и взяла Илая на руки; Мишель со вздохом поднялась на ноги. — Что вы опять не поделили? — Никто не должен… прикасаться к нему, — сквозь зубы проговорил Хастур. — Он же его дедушка, ну что ты в самом деле, — Мишель засунула пальцы за пояс джинсов Хастура и притянула его к себе. — Хватит так беспокоиться, никто не хочет Илая… в этом смысле. Что ты во всех педофилов видишь? Я за всю жизнь ни одного не встретила. И все прохожие смотрят на Илая просто потому, что он милый. — Эта твоя гребаная Франция, — Хастур увернулся от ее поцелуя. — Я сказал тебе, мой лимит Сандальфонов на сегодня исчерпан. Пусть валит отсюда! — Педофилы? — Вельзевул перехватила Илая поудобнее. — Хастур, ты ж католик, что, шутки про священников — это правда? — А слухи, что детдомовские трахаются со всеми, к кому испытывают хоть какую-то симпатию, а? Правда или нет? — злобно спросил Хастур над головой Мишель, и Вельзевул застыла, увидев, как он резко побледнел до синевы, и поняв, что неожиданно попала в точку. — И я не католик. Илай прижался щекой к щеке Вельзевул и зажмурился: он обожал ее в том числе потому, что от нее привычно и приятно пахло сигаретами, как от Хастура, но ее можно было обнимать, а Хастур не давался. Вельз отвернулась, скрывая мрачное удовлетворение: если Мишель не дура, она и сама поймет, что случилось, а Хастура теперь можно заткнуть, только намекнув, что она напрямую расскажет ей о том, что с ним сделали. — Хастур, какие шутки? — Мишель потянула на нем вниз майку и, не дождавшись ответа — Хастур сверлил злобным взглядом Вельзевул — добавила. — Пойдем помиримся с ними, и если будешь хорошо себя вести, я их выпровожу. Вельзевул села вместе с Илаем на подоконник, стараясь не слушать, как в коридоре Сандальфон орет на выбитого из колеи и потому только огрызающегося в ответ Хастура; немного стыдно, это же она его привела в такое состояние, что он боится, боится и правды, и собственных воспоминаний. Теперь ясно, почему Хастур терпеть не может все, что связано с любой религией, хотя отлично в них разбирается: детская травма. И родителей ненавидел наверняка потому, что не защитили и не поверили, может, высмеяли за фантазии. Она посмотрела на Илая: ну что-что, а домогательства ему точно не грозят, Хастур любого готов в асфальт закатать, кто на Илая дольше трех секунд пристально посмотрит. Илай удобно устроился на ее согнутой ноге и откинулся на нее, как на кресло. Нахаленок, любовно подумала Вельз, обняв его одной рукой. — Видишь? — она ткнула пальцем в окно. — Это Габриэль, он что-то делает рядом с машиной, опять взял джип, не царское дело ездить на плебейских машинах, не загрязняющих окружающую среду. Что он делает? Как думаешь, лягушонок, что делает этот дебил? Он что, цветы покупает? Дебил. — Дебил, — шепотом повторил Илай, приподнимаясь и опираясь обеими руками на стекло. — Хастур дарит маме цветы? — Вельзевул снова усадила его на колено. — Наверняка дарит, он же каблук. На кухню вошла силиконовая женщина, и Илай обернулся. — Нельзя держать ребенка на окне! — она быстро подошла и попыталась снять Илая с подоконника, но Вельз обняла его обеими руками. — А то что, мир увидит? — ехидно сказала она и добавила заговорщическим голосом. — Мы с ним еще и гуляем, представляете? — Его может продуть! — Из пластиковых окон? — Если ты будешь давать ему так смотреть, он когда-нибудь залезет сам, а окно будет открыто, и он выпадет. — Вы так Мишель и воспитывали? — ехидно спросила Вельзевул. — Не смотри на улицу, не знай, что такое жизнь, ни в коем случае сама не думай? Говорили ей, что замужем хорошо, а потом она Хастура нашла? И Габриэль теперь не кажется таким плохим вариантом, хоть и не француз? Лягушонок, хочешь к… бабушке? — она особенно выделила последнее слово, зная, как ту это бесит любой намек на возраст. — Лягушонок?! Ты называешь Илая лягушкой? — Вообще-то мы зовем его Антихристом, — с удовольствием сказала Вельзевул, и на этой триумфальной ноте визит родителей Мишель на тот день был окончен, а Вельз пришлось тащить Хастура подальше от праведного гнева его супруги гулять и курить под ворчание Габриэля, что она вообще-то обещала ему бросить. — Мишель велела мне выяснить о твоих родителях, а я знаю только то, что ты их грохнул, — они дошли до той самой лестницы, где они почти случайно поцеловались, и сели на прежнее место: Париж не изменился за эти два года, время словно замерло. — Ну, что тебя священник домогался еще. Придумывай, что мне ей сказать, что тебя били? Почему ты их убил? — С чего это ты шпионишь на нее? — Хастур выпустил дым вверх. — Я не шпионю, я ж тебе сказала! — И что ты за это хочешь? Вельзевул ненавидела моменты признания собственной слабости, но делать было нечего. Придется быть откровенной — и с кем, с Хастуром! Ведь гораздо страшнее, что она станет никем для Габриэля, если он узнает. Хоть как-то узнает. — Габриэль не простит, если узнает, что было между нами, — она посмотрела Хастуру прямо в глаза. Большинство избегало прямого взгляда в черные омуты, но только не она. — Мне надо, чтобы ни ты, ни Дагон ни при каких обстоятельствах не сказали про… нас. — А Лигур? — хмыкнул Хастур. — Что Лигур, — не поняла Вельз. — Он не знает. — Дагон и при нем говорила, он тоже слышал. — Даон и про него говорила, — Вельзевул махнула рукой и осеклась. — Ты… только не говори, что ты еще и с ним переспал! Это правда?! Хастур пожал плечами. — Он же по Мишель вздыхает, — ошарашенно сказала Вельзевул. — Ты хоть с кем-то не спал вообще? — С Люцифером, у него взгляд какой-то стремный, — Хастур загнул палец. — С Азирафаэлем тоже не трахался. С… как там ее… подружка Мишель, которую она хотела с Габриэлем свести. Забываю имя все время… Уриэль, точно. Красивая, кстати, наверное. — Наверное? — Она в блестках вся, прямо как Мишель, даже хуже, — фыркнул Хастур. — А с Кроули? — Вельз вдруг поняла, что его имя не звучало. Хастур в ответ оскалился и подмигнул, уже набрал в легкие воздух, чтобы рассказать, но Вельз прервала. — Не хочу знать. У него теперь все хорошо. — Конечно, — кивнул Хастур. — А со мной он теперь предельно вежлив. Но если ты, черт проницательный, выяснила своими тупыми шутками про меня… Как ты вообще всегда попадаешь так? Я даже собраться не успел, когда ты сказала, потому только и спалился. — Так ты будешь молчать? И сделаешь так, чтобы другие молчали? — Вельзевул зажгла новую сигарету. — А зачем тебе это? — через паузу сказал Хастур. — Тебе же он не нужен. — Нужен, — уверенно ответила Вельзевул. — Тогда это не любовь, — уверенно отрезал Хастур. — Называй как хочешь. Зависимость, самоудовлетворение, способ потешить свое эго, но не любовь. Любовь - это чувство двух свободных людей. — Не твое дело, — Вельз положила голову ему на плечо. — Я не лезу к тебе и Мишель, даже сдаю ее тебе, а ты не трогай нас с Габриэлем. Я не могу больше бояться, что он все узнает, у меня нет больше сил. Хастур выдохнул дым ей в волосы и закрыл глаза. — Скажи ему, — посоветовал он. — Если больше не можешь молчать. — Тогда все кончится, — вздохнула Вельзевул. — Ты не говоришь Мише, что с тобой священник делал. И что твои родители. — Меня это и не терзает, — отозвался Хастур. — Скажи ей, что меня били, подробности сама придумай. — А тебя били? — Вельз повернулась, чтобы взглянуть ему в глаза. — Никогда, — Хастур оскалил длинные зубы и сжал их так, что перекусил сигарету, она звездочкой упала вниз. — Я был хорошим мальчиком лет до восьми. Послушным. А потом вырос, и бить меня стало бесполезно. — Бойтесь гнева терпеливых, — хмыкнула Вельз и хвастливо добавила. — Кто, Драйден сказал? — Furor fit læsa sæpius patientia, — отозвался Хастур. — Публий Сир, по-моему, первый век до рождения Христа. — Все, что я ни знаю, ты знаешь лучше, — Вельзевул толкнула его локтем в бок. — Раздражает. Если бы ты не был такой мразью, я бы обзавидовалась. — Вот видишь, я специально, — Хастур улыбнулся, и у него тотчас до крови треснула нижняя губа. Вельзевул на следующий же день вытащила Мишель, чтобы рассказать ей легенду о Хастуре: не хотелось тянуть, к тому же Габриэль предлагал ей уехать в Загреб, пока там никого, и пожить там пару недель. В Хорватии чемпиона мира не узнавали никогда, поэтому ему там было оскорбительно спокойно. — Хастура избивали родители? — переспросила Мишель, и брови у нее дрогнули, лицо чуть не приобрело жалостливое выражение, но она удержалась и осталась по-прежнему холодной. — Ага, он даже радовался, когда они померли, — Вельзевул сунула руки в карманы брюк: они с Мишель чинно прогуливались вдоль набережной, и у нее от ветра мерзли руки. — Они требовали от него хорошего поведения всегда, и пока он не вырос настолько, что смог отвечать, все в него вколачивали. — Странно, — Мишель остановилась. — Он никогда не шарахается, если рядом резкое движение, а я читала, что это бывает у детей, которых бьют. — Он уже не ребенок, — напомнила Вельзевул. Мишель фыркнула. Ну конечно, не ребенок. Самый настоящий ребенок, точнее, подросток, который уверен, что весь мир его ненавидит, кроме Габриэля, и если происходит что-то, что этому убеждению противоречит, он пытается судорожно вернуть все на место. Стоит ей как-то приласкать его, как он нарочно ее бесит, чтобы глаза ее на него не смотрели, и снова ему все нравится. И он боится не боли, а прикосновений. Если он спит, то ни в коем случае нельзя к нему притрагиваться, он мог даже ударить, не проснувшись толком; только если засыпать сразу в обнимку, тогда он даже во сне помнил, с кем он. Мишель пару раз слетала с кровати, решив забраться к нему под одеяло вместо того, чтобы закрыть форточку; Хастур просыпался злой, как сатана, и, поднимая ее с пола, не переставал ругаться, что не так уж много он просит: просто не трогать его, когда он спит. Мишель приучилась его сначала будить, говорить, что ей холодно и хочется к нему, и Хастур, для порядка закатив глаза, приподнимался и откидывал одеяло, пуская ее в свой жар, и Мишель ложилась под него, обхватывала его ногами, и он никогда не боялся ее прикосновений, если бодрствовал. — Наверное, его наказывали, когда он спал, будили… так, — задумчиво проговорила Мишель. — Впрочем, это не так уж и плохо. Он никогда не ударит Илая. — Да вообще он хороший отец, — лживым голосом проговорила Вельзевул. — Ты права, — серьезно сказала Мишель. — Я ожидала худшего. Если бы он еще не обвинял всех взрослых вокруг в педофилии, цены бы ему не было. Я понимаю, мой отец не самый приятный человек, но то, что подозревает Хастур… — Лучше перебдеть, чем недобдеть, — усмехнулась Вельз. — Я узнала тебе все, что ты хотела, пожалуйста, не лезь к нам с Габриэлем. И Хастура держи подальше. — Он хочет, чтобы вы расстались? — с восторгом сплетницы повернулась к ней Мишель. — Если бы, — тоскливо вздохнула Вельзевул. — Он желает нам добра, что гораздо хуже. — А чего ты сама хочешь? — Мишель вдруг взяла ее под локоть и пошла с ней рядом, подстроившись под ее шаг так удобно, что даже не замечалась разница в росте; Вельз в который раз молчаливо восхитилась ее адоптируемостью ко всему и всем. — Ведь так не может вечно продолжаться. Габриэлю надо развивать отношения, а ты не позволяешь. — Пусть развивается сам, тогда и отношения за ним потянутся, — фыркнула Вельз. Она сама не знала, чего хочет, но видела, что Габриэль с каждым днем становится все серьезнее и задумчивее, у него не хватает времени просто лежать в постели и дурачиться, он смотрит квартиры, каждое утро вскакивает ни свет, ни заря уже не для пробежек, а потому что у него контракты с кучей рекламных агентств, и теперь он смотрит с рекламных щитов, уверяя, что именно этот банк — лучший, одеваться надо только в вещи той фирмы, а еще проголосуйте за правящую партию. Вельзевул опускала подбородок в воротник ниже, чтобы не видеть прямой ясный взгляд себе в глаза и куда-то спрятаться, но Габриэль был повсюду, подстерегал в интернете, предлагая посмотреть интервью с собой, врывался в газеты цветными фотографиями и рассуждениями о будущем на целый разворот, даже в метро, куда он практически не спускался, были его портреты. Как же, вернул корону в Россию. Богат, красив, умен и холост — Вельзевул сказала ему, что не желает светиться в прессе, и если он хочет каких-то с ней отношений, пусть о ней не упоминает. Он так и сделал, но теперь вынужден на все мероприятия ходить один, а Вельзевул потом скрипит зубами, глядя на всех, кто на него вешается. Но не одеваться же ей в платье в пол, чтобы сопровождать его величество в Большой театр, говорила себе Вельз, закрывая ноутбук и глядя на то, как Габриэль сокрушенно смотрит на испачканную помадой белую рубашку, сворачивает ее и засовывает в мусорное ведро, даже не пытаясь отстирать. — Он не будет прятаться вечно, — Мишель вздохнула. — Это против его природы. А еще он не любит подчиняться. — Любит, — мило улыбнулась Вельз. — По крайней мере мне. Мишель посмотрела на нее искоса и улыбнулась одними губами. — Ты сама знаешь, что я права, и терпение Габриэля, точнее, его конец — это вопрос времени. Что будешь делать? — А ты почему интересуешься? — прищурилась Вельз. — Одна страдать не хочешь? Мишель рассмеялась, запрокинув голову, и велосипедист, засмотревшись на нее, въехал в столб. — Я люблю Габриэля и хочу для него только лучшего, — отсмеявшись, сказала она. — И я не страдаю ни в коем случае, а то, что у меня какое-то мимолетное недопонимание с Хастуром — это даже не проблема, просто досадная мелочь. А вот Габриэль считает, что ты его используешь. — Да ты что, а мне он почему не скажет? — ернически спросила Вельз. — Боится? — Да, — просто согласилась Мишель. — Не знаю, почему уж он так, но он действительно боится, что ты уйдешь. На мой взгляд, невелика потеря, вы не подходите друг другу, но он почему-то испытывает эмоциональную привязанность, потому и не говорит тебе всего, что думает. А теперь посмотри с его точки зрения: ты с ним ездишь, но не помогаешь ему на мероприятиях, куда он обязан ходить, живешь у него, когда никого нет, но когда надо быть с ним на семейных праздниках, ты опять оставляешь его одного, зная, что его будут спрашивать, почему он снова один, запретила ему себя упоминать, и теперь на него открыли охоту, а еще вдобавок ко всему ты его пилишь, что появляются его фотографии с другими. Это ли не использовать? — Как будто ему нужна моя помощь, — мрачно сказала Вельз: она и подумать не могла, что Габриэль может от всеобщего внимания страдать, да он же без него загнется. Почему все кругом так правы, говоря о них с Габриэлем? Что Хастур, что Мишель — на себя бы лучше посмотрели, психопаты. Так нет же, Хастур с удовольствием изображает из себя смесь Фрейда и Ганнибала Лектора, а Мишель скоро блокнот достанет, чтобы диагнозы выписывать.

***

Разговор запал ей в душу, и сейчас, сидя рядом с Габриэлем на пустом ряду стульев и слушая, как Мишель рассказывает о том, куда она собирается затащить Хастура на весенний отпуск, Вельзевул судорожно думала, что же делать. Согласиться на отношения? Но как? Не скажет же она ему впрямую. Габриэль словно случайно задел пальцами ее колено и чуть улыбнулся, когда она придвинулась к нему ближе. — Я сегодня переночую у тебя, — бросила Вельз, когда объявили о начале новых партий, и, не глядя, как он отреагирует, отправилась к своему месту. — Почему это? — он ее догнал, схватил за плечо. — Ты не хочешь? — она удивленно подняла брови. — Хочу, но почему. Ты сама мне говоришь, я тебя даже позвать не успел! Вельз ухмыльнулась и не ответила, но когда пришло время расходиться, взяла один из букетов — они всегда их оставляли, чтобы не таскать, и, подойдя на парковке к Габриэлю, сунула ему его в руки. — Это еще что? — не понял тот. Вельзевул галантно открыла перед ним дверцу машины. — Садись, принцесса, — заявила она. — Ты рехнулась, — констатировал Габриэль, послушно забираясь внутрь на пассажирское место, кинул букет на заднее сиденье. — Что случилось? — Ничего, я хочу за тобой поухаживать, — скрывая веселье, Вельзевул уставилась в лобовое стекло, прогрела мотор несколько минут, хотя машина Габриэля этого не требовала, и плавно выехала. — Рехнулась, — печально повторил Габриэль. — Это я тебе показываю, — заруливая во двор и оттуда на подземную парковку, сказала Вельзевул. — Как ты мне дорог, чмошник. Раз ты слов не понимаешь. Как мне еще тебе объяснить? Если твое мудацкое поведение — это по-твоему признак любви, я устрою тебе зеркалочку, и тебя стошнит через полчаса. — Меня уже тошнит, — заявил Габриэль. — Ты отвратительно водишь. — Милая моя, ты стерва, — нараспев сказала Вельзевул. — Побудь хорошей девочкой, не выноси мозг. — Сама ты девочка, — отозвался Габриэль и засопел, понимая, что оскорбление ушло в никуда. — И хватит! Хватит уже! — взвыл он, когда Вельзевул, обежав машину, снова открыла ему дверь. — Ага! А когда я тебя прошу, что ты начинаешь?! Нет, я буду, так положено! — передразнила она, пропуская его перед собой. — Шуруй давай, ветер до костей продувает. — Дать тебе шарф? — любезно поинтересовался Габриэль. — Удавись своим шарфом, — Вельз мрачно глянула на него снизу вверх и ниже опустила подбородок в воротник: ей было жутко холодно, но если она возьмет что-то у него, все усилия пойдут насмарку.