Танго над пропастью

      Как ни странно, решимость не покидает меня ни на утро, ни к следующему вечеру. Я с трудом могу сконцентрироваться на занятиях и впервые показываю откровенно слабый этюд. Внутри зреет иная роль. И я отыграю ее после заката.       В сумерках возвращаюсь в переулок, где мы столкнулись с Николя. У меня нет никаких доказательств, что сегодня он снова будет в «Лунном бархате», но я совершенно уверен в этом. Словно это нашептало мне провидение.       Клуб открывается в девять, сейчас только четверть девятого, так что я располагаюсь в скверике рядом, прямо на парапете фонтана, откуда прекрасно видно входную дверь клуба, а я сам скрыт в тени раскидистого дерева. Ближе к девяти к «Бархату» начинает сползаться разношерстная толпа и в ней гораздо больше фриков, чем людей, выглядевших прилично. Хотя, возможно, это просто такой способ замаскироваться?       К десяти меня начинает потряхивать. Я покупаю бутылку пива и выпиваю ее на своем наблюдательном пункте, но легче не становится. Будто пью чай или яблочный сок. Наконец, возле клуба появляется знакомая фигура. Николя сегодня тоже один. Он идет, сунув руки в карманы и опустив голову. Не смотрит вокруг. Даже не курит. Быстро ныряет в двери клуба и исчезает в сумраке. Мне почему-то кажется, что ему очень одиноко сейчас. Или плохо. Ведь днем в колледже он выглядит таким уверенным в себе и веселым.       Выбросив бутылку в урну, я решительно иду к дверям клуба. Но не успеваю переступить порог, как мне преграждает путь какой-то амбал:       — Ваши документы!             Я молча сую паспорт ему под нос. Там уже два года как значится, что я волен посещать все злачные места в столице, какие только вздумается. Некоторое время охранник внимательно изучает паспорт, будто ищет хоть одну знакомую букву, а после все-таки протягивает его обратно и нехотя отодвигается:       — Проходите.       И я вступаю в под сень обители разврата. Здесь оказывается накурено и довольно темно. Впрочем, как и в обычном клубе, вроде «Малибу». Сейчас довольно раннее время и людей не очень много. Я оглядываюсь по сторонам, в поисках знакомой фигуры.       Николя сидит у бара. Бармен ставит перед ним три шота, и пока я пересекаю зал, Николя опрокидывает их в себя один за другим. Закуривает. Глубоко затягивается. Кладет недокуренную сигарету на край пепельницы и поднимается со своего места.       Я преграждаю ему дорогу до того, как успеваю задуматься: стоило ли это делать? А может быть, лучше было сперва понаблюдать? Но тактика и стратегия — это слишком долго, когда тебя заживо сжирает любовная горячка.       — Потанцуете со мной, месье Мартен?       Он вскидывает на меня взгляд и улыбается: удивленно и от того искренне. Его глаза снова маслянисто блестят в слабом освещении клуба.       — Решили самовольно назначить дополнительное занятие? — усмехается Николя и, помедлив, подает мне руку. — Знаете, я думаю, мне следует вас наказать…       Я замираю, ладонь Николя повисает в воздухе, хотя совсем недавно мне так хотелось прикоснуться к нему:       — Наказать? За что?       — Вы продолжаете называть меня «месье Мартеном», — лукаво улыбается Николя и сам берет меня за руку. Пальцы у него холодные, как ледышки. — А обещали слушаться. Нужно придумать вам наказание…       Сердце замирает на долю секунды, пропуская удар. У меня темнеет перед глазами, хотя здесь и без того сумрачно. Но способность острить, к счастью, не исчезает:       — И что же это будет, месье Мартен? Отшлепаете меня? Розгами?       Его глаза вспыхивают зеленоватыми огнями, как у кошки. Николя подается мне навстречу, обдав запахом жасмина, гвоздики и джина, и шепчет почти в самое ухо:       — Ладонью. Хотите?       И вдруг ощутимо шлепает меня по заднице. Это совсем не больно, но вызывает такой взрыв эмоций, что я порывисто хватаю Николя за талию и прижимаю к себе. В голове снова звучит голос матери: «просто иди и возьми его, малыш, иначе ты — не мой сын!»       — Любите доминировать, не так ли? — шепчу я, вглядываясь в смеющиеся желто-зеленые глаза.       Николя улыбается и облизывает губы.       — Иногда, — шепчет он. — Но вы, кажется, звали меня танцевать?..       С большой неохотой я выпускаю его из объятий и за руку веду на танцпол. И самое странное, что сейчас у меня нет чувства, будто я поднимаюсь на эшафот. Здесь не так много людей и музыка звучит медленная, тягучая. Я снова обнимаю Николя за гибкую талию, притискивая ближе, он кладет ладонь на мое плечо. Жадно вдохнув аромат его волос, крепче сжимаю руку. Происходящее все больше напоминает горячечный бред. И я действительно чувствую себя больным. От каждой новой улыбки — сильнее.       — Вы ведь нарочно сделали это, правда? — шепчу я, приближая губы к маленькому, слегка оттопыренному ушку, скрытому под темными курчавыми волосами.       — Сделал? И что же? Я всего лишь пытался научить вас танцевать, — отзывается Николя с бархатистым смешком. Его голос звучит чуть хрипло и очень чувственно. — Я бросил вам вызов. И вы его приняли. Разве все было не так?       Я медленно скольжу ладонью вниз от талии к пояснице. От грубоватой ткани свитера к широким, оставляющим бездну простора для фантазии, брюкам. Вокруг нас льется плавная мелодия, мы покачиваемся в такт, но я чувствую, как с каждым мгновением кровь бурлит все быстрее. Это так волнующе: сжимать в объятиях по-девичьи гибкую фигурку Николя, но чувствовать, как уверенно он ведет меня в танце.       — И сейчас вы торжествуете, понимая, что одержали победу, месье Мартен?       — Пока нет. Но не волнуйтесь, я сражаюсь на вашей стороне, — скалится Николя. Он вдруг вынуждает меня сделать несколько шагов и откинуться назад. Зал накреняется. От позорной встречи с полом меня удерживают лишь его сильные руки. Чтобы избежать падения, я забрасываю ему ногу на бедро, на долю секунды вжимаясь пахом.       Выдох.       Николя рывком притягивает меня к себе, зал возвращается на место.       — Знаете, кажется, вы и правда хотите, чтобы я вас выпорол, — нежно шепчет месье Мартен мне на ухо.       — Если это даст гарантию, что я окажусь в вашей постели, то согласен даже на такой поворот событий, — я опускаю ладонь ниже и сжимаю восхитительно упругую ягодицу Николя. Меня просто трясет от возбуждения и он не может этого не чувствовать, черт его раздери!       Николя шумно выдыхает. Мне хочется прижаться губами к его шее, собрать языком дурманящий запах жасмина. Хочется покрыть поцелуями каждый дюйм его гибкого, как у леопарда, тела. Может, так я смогу присвоить его хоть на несколько часов.       — Значит, это то, как вы решили доказать мне, что страсть вам не чужда? Через постель? — шепчет Николя, и мне чудится в его голосе разочарование.       — Что?.. — я медленно разжимаю объятия, но все ещё не выпускаю его руки. — Нет!       Музыка вдруг замолкает и в этой тишине мои слова звучат особенно громко. Словно на сцене, в самый тревожный момент.       — Нет, Николя, нет! Я…       Он смотрит на меня спокойно, вопросительно вскинув брови. Явно не желая становиться частью драмы.       — Вы уверены?       Мне чудится будто в этот момент все вокруг смотрят только на нас. Но я не хочу быть объектом всеобщего внимания, не сегодня.       — Я уверен только в том, что вы сводите меня с ума, — бормочу я, понижая голос. — Если вам этого недостаточно, если я не слишком хорош для вас, то…       — То что?       Тишину разбивает музыка. Танцпол снова приходит в движение, и только мы с Николя так и стоим истуканами, глядя друг на друга, и моя рука все еще в его руке. Я вдруг понимаю, что понятия не имею, какие слова сейчас должен произнести. Что я — хреновый сын моей матери? Что я теперь должен посыпать голову пеплом и уйти в монастырь? Что ему сказать?..       — То бесчувственное бревно здесь — это вы! — выпаливаю я, глядя прямо в желто-зеленые глаза Николя.       — Знаете, Алекс, — он выпускает мою руку и отступает на шаг. На его губах появляется эта дурацкая вежливая улыбка. Словно никакого магнетизма и фривольных шуточек между нами просто не было. — Я плохо воспринимаю все эти монологи… Вербальные игры — не моя стихия… Похоже, мы просто неверно поняли правила, по которым играем. В любом случае, я не собирался вас обидеть…       Он отступает еще на шаг.       — Не ваша стихия? — мне стоит огромных усилий, чтобы не разразиться шипением. — Я заметил! Иначе вам стоило бы заранее огласить мне правила, которых я не знаю. Во что мы играем? В шахматы или в дурака?       — Мы танцуем, — Николя улыбается мне уголком рта, но это грустная улыбка. — Мне казалось, вы понимаете. Мне казалось, вы с самого начала это поняли. Это как танго. Один из самых страстных танцев. Вы когда-нибудь замечали, партнеры на паркете всегда отталкивают друг друга, только чтобы затем обнять еще жарче… Впрочем… забудьте. Я не хотел вам ничего плохого, Алекс. Я в самом деле хотел научить вас танцевать.       Он разворачивается и уходит с танцпола к бару.       «Танго? Отталкивают друг друга? Научить танцевать?» — слова Николя кружатся в голове, сталкиваясь и переплетаясь. Ну конечно, он всего лишь хотел научить меня танцевать, а вовсе не то, что я себе возомнил.       Если всю жизнь я был недостаточно хорош даже для собственной матери. И как бы ни лез из шкуры, чего бы ни достигал, для нее всегда были важнее ее любовники и театр. Почему я думал, что здесь будет как-то иначе?       В смятении я сбегаю с танцплощадки и бросаюсь прочь из клуба, прочь от самого себя. Эта история задевает меня куда сильнее, чем должна бы. Подумаешь, влюбился в красавчика-препода. С кем не бывает? Да у нас целый курс девчонок по нему сохнет. Но убедить себя таким образом не получалось. Потому что я был уверен, у меня — другое. Николя сам разбудил во мне эти чувства. Поддразнивал. Я же не придумал все эти намеки, прикосновения, шлепки? Заявление вроде: «вы вызываете во мне греховные мысли». В конце концов, как еще я должен был это понять?       Конечно, за годы, с самого детства проведенные в театре, я давно привык, что здесь, на сцене и на учебной площадке, физический контакт — это первое, что требуется от партнёра. Без него не будет «химии» на сцене, без него не будет магии игры. И у меня были разные учителя, партнёрши, но… Проблема в том, что с ними я — играл, а с Николя все случилось по-настоящему. А вот он, видимо, продолжал придерживаться правил. Все оказалось игрой.       А я чувствую себя идиотом. Наверное, это одна из причин, по которой я начинаю избегать Николя. Мне страшно неловко за собственную наивность. А учитывая, что мои чувства от этого ничуть не угасли, это по-настоящему мучительно.       Так что я не прихожу на следующее занятие. И следующее. И через неделю.       Исправно посещаю все остальные, но игнорирую танцы. Прекрасно понимаю, что это не избавит меня от экзамена, к которому я все ещё не готов, поэтому записываюсь в танцевальную студию возле дома, к счастью, преподаватель там оказывается женщиной. И к счастью, мама не особенно следит за тем, куда я трачу деньги, которые она регулярно переводит мне на еду и мелкие расходы. Студия оказывается недешевой, поэтому приходится существенно сократить расходы. Ем я через силу, просто потому что иначе не смогу танцевать и заниматься, но этого минимума не очень-то хватает, поэтому уже через месяц я напоминаю скорее долговязую вешалку, чем былого «первого красавчика курса». Но мне все равно.       Я занимаюсь в студии, как проклятый. Выжимаю из себя все соки. Снова и снова повторяю упражнения, отрабатываю различные па. Прихожу раньше всех и ухожу последним. Когда никого нет, повторяю те движения, которым нас обучал Николя. До всей этой истории.       Первое время мышцы ноют почти постоянно, но вскоре боль проходит. Или я перестаю ее замечать. Жаль, что боль душевная не отступает так же легко. Её удается заглушить во время занятий танцами, иногда на уроках актерского мастерства или на репетициях, но когда я остаюсь один, становится плохо настолько, будто собственный разум хочет моей смерти. К счастью, это бывает достаточно редко, ведь дома я валюсь с ног, стоит только добраться до кровати.       В университете, стоило только завидеть издалека фигуру Николя, я тут же стараюсь исчезнуть. Казалось, достаточно посмотреть ему в глаза, увидеть дежурную улыбку, и я просто сорвусь. Но я не могу позволить себе сорваться. Вместо этого снова иду в студию, чтобы работать, работать, работать…       Преподавательница хвалит меня, сначала за усердие, потом — за успехи. Впрочем, все это нисколько меня не трогает. Зато я часто ловлю себя на мысли: что бы сказал Николя, если бы увидел меня сейчас? И тут же себя одергиваю. Но мысли возвращаются вновь.       Однажды в университете меня ловит куратор и достаточно вежливо интересуется, почему я систематически не посещаю занятия танцами. Я напускаю на себя крайне серьезный вид и заявляю, что мать наняла для меня персонального учителя, так как я сильно отставал от других, и теперь я буду сдавать экзамен экстерном. Куратор не возражает. Кажется, имя моей матери всякий раз вызывает в нем благоговение. А может быть, он просто от нее без ума. Как и все остальные.       Я сталкиваюсь с Николя примерно через полтора месяца после нашей встречи в клубе. Наверное, я слишком расслабляюсь, теряю осторожность, поэтому он ловит меня прямо у дверей в зал.       — Месье Франт! — он выходит из дверей вслед за покидающими занятие студентами и манит меня рукой. — Я уже почти месяц пытаюсь вас найти. Уделите мне пару минут?       Я невольно окидываю взглядом его гибкую фигуру, которую очень хотел бы перестать видеть по ночам в самых смелых и откровенных позах, и тут же отвожу взгляд:       — Простите, месье Мартен, я очень тороплюсь и…       — Две минуты, месье Франт, — настойчиво повторяет Николя и, протянув руку, касается моего плеча. — Зайдите.       На меня, вероятно, находит какое-то затмение. Ибо я молча следую за ним, словно крыса, зачарованная мелодией дудочки. В зале никого нет, здесь почти ничего не изменилось. Только вот мое отражение в зеркалах теперь больше похоже на больного туберкулёзом или анемией. Правда, весьма подтянутого больного. Я невольно фыркаю. Николя прикрывает за нами дверь и останавливается у притолоки. Словно боится, что я сбегу.       Он не улыбается. Никакой дурацкой вежливой улыбочки. Желтоватые глаза смотрят очень серьезно и даже встревоженно.       — Вы плохо выглядите, — говорит он, помолчав.       — Спасибо, я знаю, — теперь моя очередь вежливо улыбаться. — Это все, что вы хотели сказать?       — Вы перестали появляться на моих занятиях.       У меня просто нет сил смотреть ему в глаза. Дома я выбросил все, что хоть отдаленно напоминало запах жасмина или гвоздики, но не смог избавиться от мыслей о Николя. А сейчас он стоит слишком близко.       — У меня не было должного уровня, месье Мартен, я начал заниматься отдельно.       На этот раз Николя молчит довольно долго. Я не выдерживаю и все же бросаю на него быстрый взгляд. И тот кажется удивленным и даже раздосадованным.       — Значит… вы обратились к другому учителю? И есть успехи? Покажите!       Удивление Николя притягивает взгляд. Странно, что его так интересуют мои успехи.       — У меня нет с собой одежды для танцев и…       — Ерунда, — нетерпеливо отмахивается Николя. — Для танцев не обязательна специальная одежда. Просто снимите ботинки.       Я смотрю на него несколько секунд, а затем подчиняюсь. Странно, что он вдруг пришел в такое возбуждение.       — Какую музыку вам включить?       — На ваше усмотрение, — я снимаю обувь, аккуратно ставлю ее возле одного из зеркал. Почему-то с каждым мгновением все сильнее кажется, что меня снова втягивают в игру, правил которой я не знаю. И почему я не отказался? Наверное, так уж у нас сложилось с самого начала: я ведусь на его игры, а потом сам за это расплачиваюсь.       Николя включает проигрыватель. Звучит что-то латинское, довольно энергичное, немного напоминающее танго. На занятиях я учился танцевать танго. Воспринимал это как часть упражнений, но сейчас я сталкиваюсь с пристальным взглядом желтых глаз и вдруг чувствую, как мелодия отдается где-то в грудной клетке.       Я медленно приближаюсь к Николя и подаю ему руку. Навыков ещё слишком мало, чтобы вести, но Николя и не думает уступать мне эту роль, пускай он и ниже меня на полголовы. Но так даже лучше — не смотреть месье Мартену в глаза.             Его ладонь прохладная и сильная, как и раньше. Мы делаем несколько шагов в такт музыке и я…       Я отпускаю вожжи.       Мы движемся довольно быстро, кажется, месье Мартен не намерен давать мне спуску, а я изо всех сил стараюсь не запутаться в ногах. Музыка звучит все громче, пульсирует в ушах, в венах, в сердце. Я стараюсь не думать о том, как сильно кружит голову чертов аромат жасмина, только крепче сжимаю ладонь Николя. Но в какой-то момент забываю, что это он должен меня вести, вынуждая месье Мартена глубоко прогнуться назад. И встречаюсь с ним взглядом.       Я хочу его просто до слез, но даже не трахнуть, нет. Целовать с головы до ног, слизывать капли пота, почему-то кажется, что они обязательно должны быть горьковатые. Погрузиться в эти желто-зеленые кошачьи зрачки, словно улететь на Луну и никогда больше не вернуться.       Месье Мартен, Николя, так пристально смотрит мне в глаза, словно пытается прочитать что-то на внутренней стороне черепа. Он снова перехватывает инициативу, но я уже не думаю о том, как движутся мои ноги или о том, как выгляжу со стороны. Я чувствую восхитительное слияние с ним в этот момент. Мы ловим намерения друг друга, одно па за другим, ничего не проговаривая. Он отталкивает меня, заставляет сделать несколько стремительных шагов в сторону и тут же снова притягивает к себе собственническим жестом. Прижимает, скользит ладонью по груди, по ребрам вниз, к бедру. За его ладонью следует жар, прокатываясь по телу и собираясь где-то внизу живота.       В этот момент я испытываю странное чувство, словно раздвоение сознания: одна часть меня печатает шаги вместе с Николя, позволяет вновь отталкивать и притягивать к себе, каждый раз все более страстно. Так, что кажется, будто пол горит под нашими босыми ногами. А другая — наслаждается восхитительной пустотой внутри, когда нет времени и сил на терзания, сожаления, душевные метания. Есть только танец и горящие желто-зеленые глаза напротив.       За секунду до того, как музыка замолкает, я снова перехватываю инициативу, заставляя Николя прогнуться, и прижимаюсь ртом к его пухлым горячим губам. Всего мгновение. Я даже не планировал целовать его. Это был порыв, чистые эмоции. Но Николя вдруг обнимает меня за шею и жадно отвечает на поцелуй. Мы нелепо сталкиваемся зубами и языками, я ловлю губами его беззвучный вздох.       От неожиданности я едва не падаю вместе с Николя на пол, лишь каким-то чудом умудряясь устоять на ногах. У его губ восхитительный вкус и это самая четкая мысль, которая формируется в голове. Я прикусываю пухлую губу Николя и у меня самого чуть не подгибаются колени. Только внезапная мысль о том, что и этот поцелуй может быть частью игры, заставляет меня отстраниться.       Николя тяжело дышит, глядя на меня снизу вверх. Хотя раньше я никогда не замечал, чтобы у него сбивалось дыхание во время тренировок. Его глаза маслянисто блестят, взгляд цепко прикован к моему лицу. Месье Мартен облизывает припухшие губы и произносит сдавленно, но требовательно:       — Я хочу, чтобы вы вернулись к занятиям. Чтобы вы танцевали здесь. Со мной.       Я медленно разжимаю объятия, оглядываясь по сторонам. Мы все еще одни. Какая удача, что во время нашего танца в зал никто не вошел.       — Боюсь, остальные не поймут, если я поцелую вас на уроке, месье Мартен.       Он снова облизывает губы.       — Почему, черт возьми, вы все время зовете меня «месье»?       — Это напоминает о том, что я не имею права вас присваивать, Ники, — только сейчас я чувствую, что рубашка под пиджаком вся мокрая. Я нервно расстёгиваю пару пуговиц.       Николя внимательно следит за тем, как движутся мои пальцы.       — Кажется, я вас совершенно не понимаю, Алекс…       — Возможно, нам следует обсудить это где-то за пределами университета, вы так не думаете? — не успеваю я толком закончить фразу, как в коридоре раздается пронзительная трель звонка. Надо же, значит, прошло только десять минут? А мне кажется, будто целая жизнь.       Он кивает.       — Сегодня в шесть? Рядом есть кофейня…       Надо же, как его проняло! Я думал, он заставит меня пару дней помучиться ожиданием. Вот только почему-то не испытываю по этому поводу восторга.       — Значит, сегодня в шесть, в кофейне, — я посылаю ему улыбку, подхватываю с пола свои ботинки и сумку, стремительно иду к двери. — До встречи!