Танго над пропастью

      Мягкий зеленоватый свет лампы отбрасывает на расслабленное лицо Ники причудливые тени. Мы лежим на моей постели, тесно прижавшись друг к другу: ширина дивана не позволяет расположиться на нем более вольготно. Но так даже лучше, потому что мне не хочется отпускать Николя хотя бы на минуту и сейчас есть прекрасная возможность обнимать его совершенно легально. Я бережно поглаживаю Ники до щеке, очерчивая линию скулы, отводя в сторону вьющиеся пряди волос.       — Расскажи что-нибудь о себе? Например, что ты любишь делать, кроме танцев. Или наоборот, чего не любишь?       Он прикрывает глаза, глядя на меня из-под ресниц.       — Люблю валяться в горячей ванне с бокалом вина. Не люблю, когда нет горячей воды. А ты?       У меня вырывается невольный смешок. Не знаю почему, но я ожидал чего-то более глобального. Может быть, даже романтичного. Или загадочного. Такого, каким мне кажется сам Ники.       — А я люблю сидеть на крыше одного старого оперного театра и смотреть на закат. Чувствовать, как ветер обдувает кожу… И не люблю, когда мои мечты оказываются иллюзиями. А ещё?       Ники приоткрывает один глаз, а затем и вовсе приподнимается на локте.       — Я тоже хочу увидеть этот театр. Отведешь меня туда?       — Не съезжай с темы, — я упираюсь указательным пальцем в переносицу Ники, но тут же фыркаю и тянусь, чтобы поцеловать его в нос. — Конечно, я отвезу тебя туда. Это в соседнем городке. Когда-то я проводил там каждое лето…       — В субботу. Поедем туда в субботу. Ты там вырос? В этом городе, — Ники потирается щекой о мое плечо и снова ложится.       Ники снова командует, но почему-то это меня не раздражает. Я поглаживаю его по волосам.       — Я жил там, когда был совсем маленьким, ещё до школы. У бабушки. А потом мама забрала меня в столицу. Но летом, и иногда на зимних каникулах, я снова мог окунуться в неповторимую атмосферу этого городка… Наверное, я нигде не чувствовал себя настолько свободным, как там… А у тебя было такое место?       Ники некоторое время молчит и только поглаживает меня по плечу кончиками пальцев.       — В детстве. Дом и… танцевальная студия. Я танцевал с трех лет. Сначала это просто было такой игрой. И мне нравилось, когда родители приходили на наши маленькие представления, садились в первом ряду… — он смотрит куда-то поверх меня и грустно улыбается. — Они всегда садились в левой части первого ряда. Даже когда залы стали куда больше. Я иногда до сих пор посматриваю в левый угол во время выступлений.       Я ловлю его за руку и целую пальцы:       — А что было потом?       — Я повзрослел, — он слегка пожимает мои пальцы и усмехается. — Они развелись. Еще год приходили иногда на мои выступления вместе. А потом… было много всякого.       Я обнимаю Ники крепче, поглаживая по спине:       — Ты с ними общаешься сейчас?       — Когда я в Бельгии, мы видимся по выходным. Раз в пару месяцев. Все нормально. Они нормальные. Просто… не могу избавиться от мысли, что это моя вина. Семейный психолог не помогает, — Ники смеется и запускает пальцы в мои волосы. — А ты видишься с отцом?       Я отрицательно качаю головой:       — Даже не знаю, кто он. Раньше все пытался как-то выведать это у матери или у бабушки, но они обе хранили молчание. Точнее, бабушка всегда говорила, что мой отец — какой-то козел и чтобы я об этом не думал. А мать как-то сказала, что даже не знает его имени и чтобы я радовался, потому что отец был хотя бы красивым…       Ники обнимает меня за шею и, притянув к себе, целует в кончик носа.       — У такой женщины просто обязаны быть секреты, правда?       — Моя мать — просто котлован с секретами. И у каждого из них — разное имя. Иногда мне даже немного страшно: как у нее хватает темперамента на всех? И ведь никто не считает ее падшей женщиной, вот что удивительно… Наверное, потому что каждый готов упасть вместе с ней.       — А ты ее боготворишь, правда? — вдруг улыбается Ники.       — Что? — поймав его взгляд, я моментально вспыхиваю щеками, как будто Ники поймал меня на чем-то крайне постыдном. — Нет, с чего ты это взял? Она даже не всегда помнит, когда у меня день рождения!       — И все же ты ею восхищаешься, — он притягивает меня поближе и осторожно целует в шею. — Может как мать она не столь успешна. Но ты все равно ею восхищаешься.       Прикосновения его губ отзываются во мне прерывистым вздохом. И отбивают желание спорить.       — Иногда я ужасно ей завидую. Ее все обожают, но не то чтобы ей нужна эта любовь. В том числе и моя…       — Может, потому что у нее этой любви в избытке? Легко делать вид, что тебе ничего не нужно, когда у тебя все есть, — Ники удивительно серьезно смотрит мне в глаза.       Так серьезно, что мне становится неловко и я снова целую его в нос:       — Может быть и так, я не знаю. Знаю только, что не могу добиться ее внимания больше чем на час раз в несколько месяцев, чего бы я ни достиг и сколько бы ни пытался. Иногда… Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что…       Я замолкаю, понимая, что всё-таки не могу произнести такое вслух. Слишком кощунственно. И страшно.       — Что? — Ники внимательно смотрит мне в лицо.       Но мне становится слишком стыдно от того, что я чуть было не сказал это вслух, и я прячу лицо, уткнувшись Ники в подмышку.       — Забудь…       Ники гладит меня по волосам, нежно, как котенка.       — Что? Что такое? Скажи мне.       У него такой участливый и нежный тон, что я невольно думаю: а что если Ники способен выдержать мои бредни? И не осудить. Особенно не осудить.       Я поднимаю голову, встречаясь с ним взглядом:       — Иногда я хочу, чтобы они с бабушкой поменялись местами. Чтобы бабушка была жива, а она…       Ники очень пристально смотрит в мои глаза. Так, что на мгновение мне даже становится страшно. А затем осторожно целует меня в губы.       — Ты любил ее? — спрашивает он тихо. — Расскажи мне про бабушку?..       Мне вспоминается детство. Вроде бы не такое и далёкое, но, кажется, будто все это было много-много лет назад. Залитые солнцем бетонные плиты во дворе, сквозь прорехи между которыми прорастает зелёная трава. Горький беловатый сок одуванчиков, которым всегда были перепачканы мои пальцы. Скрипучие качели с облупившейся краской. Запах свежей выпечки и теплые бабушкины руки, гладившие меня по волосам.       — Она была самой обычной женщиной, — голос невольно дрожит, но мне удается выровнять его усилием воли. — Работала на фабрике всю жизнь. Никогда не стремилась ни в столицу, ни к славе или почестям. И всегда была мне рада. Да, я очень ее любил. И люблю до сих пор.       Ники молча гладит меня по волосам, прижимается губами к моему виску. И мне кажется — или это только потому, что мне очень этого хочется — Ники понимает меня сейчас. Делит мою тихую боль.       — Малыш, — шепчет он и снова меня целует.       Я крепко обнимаю его, прижимаясь щекой к груди и слушая, как размеренно бьётся сердце.       — Я хочу побывать на твоём выступлении, — я говорю тихо, но знаю, что Ники слышит каждое слово. — И сидеть на левой стороне первого ряда. Чтобы ты не зря туда смотрел.       Он на мгновение прижимает меня к себе так крепко, что я не могу вдохнуть, и утыкается носом мне в макушку.       — Ты бываешь просто невообразимо милым, Алекс Франт, — шепчет он придушенно.       — Это все гены, — сдавленно бормочу я, — не уверен, что имею к ним какое-то отношение.       — Что? В смысле?       — Ты просто ещё не общался с моей мамой. Она умеет быть невероятно милой. Если захочет. Но я обязательно вас познакомлю и ты убедишься сам, что я по сравнению с ней — лишь жалкое подобие.       Ники некоторое время молча гладит меня по голове.       — Если честно, твоя мама меня не слишком интересует. То есть она выдающаяся женщина, я уверен. Но она тут не при чем. Ты милый, потому что это — ты, — произносит он медленно, словно тщательно подбирая слова.       Резко вскинув голову, так что Ники едва успевает отдернуть руку, я прижимаюсь к его губам, едва не плача от охватившей сердце нежности.       — Когда-нибудь я заработаю кучу денег, увезу тебя в Нидерланды и мы поженимся в  самом шикарном борделе, — говорю я, встречаясь с Ники взглядом.       Ники смеется:       — Почему в борделе?       — Как почему? Потому что бордели в этой стране наверняка роскошнее гостиниц или церквей. Ну и там можно будет надеть стринги вместо костюмов.       Ники радостно хохочет и целует меня куда-то в ухо.       — А как насчет гостей? Взглянул бы я на твою маму в шикарном борделе. Мою туда и вовсе не затянуть.       Я тоже фыркаю, прижимаясь щекой к плечу Ники. Мне очень нравится, как весело он воспринимает всю чепуху, которую я болтаю. Так легче вообразить, что нечто подобное действительно может случиться в нашей с ним жизни.       — Думаю, мама бы затмила там всех! Особенно с ее любовью к нарядам красного цвета…       — Значит, она нормально относится к тому, что тебе нравятся парни? — вдруг спрашивает Ники. — Или она не знает?       — Нормально. Я рассказал ей о тебе, когда даже не знал, что мне настолько повезет и мы будем встречаться. Она даже не сделала вид, будто удивлена. Правда, пару лет назад она застала меня в квартире бабушки с одним парнем в постели… Я тогда… экспериментировал. И, в общем… Она сказала, чтобы я не смел таскать незнакомцев в квартиру, которая долго стоит без присмотра.       Ники фыркает, уткнувшись носом мне в плечо, и бормочет сквозь смех:       — Вот это приоритеты… Мои были в шоке. Особенно отец. До сих пор игнорирует тот факт, что я гей. Ждет внуков и все такое. Подаришь моему папе внуков? — Ники поглаживает меня по подбородку.       — М-м… — у Ники такие мягкие волосы, очень приятно пропускать их между пальцами, поглаживая. За этим занятием я так же пропустил момент, когда разговор вдруг перешел на внуков. — Мне сменить пол? Не думаю, что мне пойдут сиськи. Да и представь, какая долговязая и носатая получится у тебя жена? Страх, да и только. Если на то пошло, то тебе быть женщиной пошло бы куда больше. Правда, есть одна проблема: у меня не стоит на женщин. Совсем. Я проверял.       Ники снова хохочет. Мне нравится, что его так легко развеселить.       — У тебя все равно не будет матки, дурачок. Ты что, не знаешь, откуда берутся дети? — он прижимается ко мне ближе и лукаво улыбается. — Так что придется как-то объяснить моему отцу. Может, он тоже до сих пор этого не знает: откуда берутся дети…       Желто-зеленые глаза Ники так искрятся весельем, что я совершенно таю, пытаясь сцеловать улыбку с его губ.       — Честно говоря, я думал, что матку пришивают вместе со всеми остальными женскими причиндалами, разве нет? Ну, допустим, грудь вырастает сама на гормонах, а все остальное? Впрочем, не то чтобы меня когда-то всерьез интересовало стать женщиной.       Ники качает головой:       — Боги, да у вас здесь серьезные проблемы с образованием! Или ты был троечником? Пришивают матку! — он фыркает. — И что значит «всерьез»? А не всерьез, значит, интересовало?       — Ну прости, у нас в школе не было дисциплины по смене пола, — я изо всех сил пытаюсь сдержать смех, но он все равно бульканьем прорывается изнутри. — Даже по смене полового покрытия не было. Так что я теперь ни плитку не положу, ни девочкой не стану…       Ники хохочет, откинувшись на подушку рядом со мной.       Это так весело, что я громко фыркаю и заливаюсь смехом в унисон с ним. Мы ржем, пока не начинает сводить живот, а потом ещё долго не можем перевести дух.       Немного отдышавшись, я кладу голову Ники на плечо и шепчу:       — Я очень тебя люблю. И если тебя это порадует, можем даже внуков завести для твоего папы, честное слово! Только сначала мне нужно закончить универ…       Он шумно выдыхает и гладит меня по волосам.       — Еще полтора года. Знаешь, у нас ведь тоже есть университеты. Ты мог бы перевестись, если бы захотел. Наверняка есть такие, где преподают на английском… Впрочем, не слушай меня, это только твое дело.       — А ты правда хочешь, чтобы я к тебе переехал? Вот прямо жить вместе, а не просто в одном городе? — вскинув голову, я внимательно всматриваюсь в его лицо.       Ники некоторое время молчит, глядя в потолок. Потом переводит взгляд на меня.       — Это кажется неплохой идеей, разве нет? Если ты хочешь, конечно.       — Мне бы очень хотелось… Но ведь ещё несколько месяцев ты будешь здесь, да? Давай пока просто посмотрим, что будет дальше? Вдруг я завалю твой экзамен и меня исключат? Или ещё что-то такое случится…       Ники хмыкает и кивает. Больше мы не говорим о моем переезде. Мы вообще больше не говорим. Ники снова прижимается к моим губам и мы целуемся, пока все же не засыпаем. К этому моменту за окнами начинает светать.       Я просыпаюсь поздно. По крайней мере, освещение в комнате, просачивающееся сквозь зеленоватые плотные шторы, выглядит по-дневному. Ники спит, тихо посапывая во сне. Некоторое время я любуюсь его расслабленным, совершенно по-детски открытым лицом: легкая полуулыбка на чувственных губах, темные кудри разметались по простыне, словно морские водоросли, густые ресницы едва заметно подрагивают. Сейчас он выглядит лет на шестнадцать, не больше.       Мне очень хочется его поцеловать, но жаль будить. Поэтому я осторожно поднимаюсь с постели, чтобы побороть это искушение.       В квартире — полная тишина. Крадучись, я выхожу из комнаты, набросив на плечи халат. В голове все еще клубится туман и лучший способ его развеять — кофе. Ники тоже захочет кофе, когда проснется. Так что я иду в кухню.       В голове все еще кружатся туманные обрывки сна, словно иссохшие дубовые листья под дуновением влажного осеннего ветра. Кажется, в этом сне мы с Ники танцевали вальс в развалинах какого-то старого полуразрушенного замка, освещенного лунным светом. И это было так прекрасно, так тепло и вдохновляюще, что перехватывает дыхание от воспоминаний.       Я настолько ими увлекаюсь, что зайдя на кухню, не замечаю присутствия в ней еще одного человека и едва не подпрыгиваю, когда мама окликает меня по имени.       — Мам? — я поспешно запахиваю халат. — Привет. Какой сюрприз. Ты надолго?       — Сюрприз? Это все еще мой дом, — усмехается мать, выдыхая облачко дыма. Она в синем брючном костюме и при полном макияже, видимо, недавно вернулась. Глаза чуть покрасневшие — единственное, что выдает бессонную ночь. Перед ней на столе — пепельница и чашка чая.       — Ты что, только проснулся? В час дня?       «Все ещё» — это ключевое слово. Но сейчас мне вовсе не хочется язвить и ссориться. Особенно, если учесть, что в моей постели спит Ники. Нужно сварить кофе и быстрее ретироваться в спальню.       — Сегодня суббота, — мягко напоминаю я, открывая шкафчик с посудой и доставая турку. — Могу спать, сколько захочу.       Мать издает насмешливый звук, который выражает сразу все, что она думает по этому поводу. Я насыпаю в турку кофе, заливаю воду и ставлю на плиту. Под пристальным взглядом матери это то еще испытание.       — Ты пристрастился к кофе? Мне казалось, ты его терпеть не можешь.       — Иногда… Иногда хочется чем-то разнообразить жизнь, — я напускаю на себя беззаботный вид, а сам прислушиваюсь: не слышатся ли звуки из спальни?       — Как твои дела? Гастроли прошли хорошо? Никто не пострадал?       Мать усмехается и снова изящно затягивается от сигареты в серебристом мундштуке.       — Смотря о ком ты печешься. Как твои успехи в колледже?       — О тебе, конечно. Чего мне переживать за вашего арт-директора, как там его звали? Сэмюэль? — последний раз когда я слышал о нем, Сэмюэль числился в официальных ухажерах моей матери. Пока она не застукала его с секретаршей.       Кем нужно быть, чтобы променять мою мать на секретаршу? Или что у него там за секретарша…       Мать вскидывает идеальные брови:       — Арт-директора? Может быть, не помню. Так как твои успехи в колледже?       Я сосредоточенно рассматриваю поднимающуюся кофейную пенку. Интересно, она ведь сейчас… об учебе? Вряд ли мать запомнила тот разговор и мое глупое признание. К тому же, это было три месяца назад. Или даже немного больше.       — Да все хорошо, ма-ам, — я делаю вид, будто меня интересует исключительно турка на плите. — Скоро начнем готовить отчетный спектакль за год. Пока что все спорят: лучше выбрать бессмертную классику или никому неизвестный постмодерн. Ничего особенного.       Мать только кивает и кажется теряет к разговору всякий интерес. Как это обычно бывает, когда речь заходит обо мне. Я снимаю с плиты турку, когда вдруг слышу шаги. У меня леденеет спина.       — Малыш?       Я ничего не успеваю предпринять. Я даже подумать не успеваю. В кухню входит Ники. Сонный и совершенно голый.       Я с грохотом роняю турку на безупречно белую плиту, горячий кофе брызжет мне на халат и на ноги. Я громко матерюсь от неожиданности, разом теряя образ приличного мальчика, и отскакиваю к столу. Посмотреть в сторону Ники или на мать не успеваю, как слышу ее абсолютно спокойный голос:       — Да, сынок, у тебя просто великолепный вкус. Видимо, это наследственное...       Ники игнорирует ее слова. Словно кроме нас двоих здесь больше никого нет. Он тут же оказывается рядом:       — Не обжёгся? Все нормально?       Он даже не кажется смущённым. Как не является поводом для смущения нагота древнегреческих статуй.       В образовавшейся тишине кофе гулко капает с плиты на кафельный пол. Я, кажется, обжёг ногу, но сейчас почти не чувствую боли. Только сердце колотится ближе к горлу.       — Немного, — я бросаю виноватый взгляд в мамину сторону, но она тоже не выказывает смущения, с любопытством разглядывая Николя. — Эм… Это моя мама — Сюзанна Франт. Мама, это Николя.       — Очень приятно. Простите, что я в таком не парадном виде, не ожидал что здесь есть кто-то, кроме Алекса, — произносит Ники через плечо и берет меня за руку. — Идём, посмотрим на твой ожог.       — Я тоже не ожидал, — бормочу я, позволяя ему увлечь себя из кухни, главным образом потому, что мне неприятно, как мама рассматривает Ники. Нашла развлечение, тоже мне.       — Не забудь потом вытереть пол, дорогой! — слышится голос матери мне в спину. — И раз уж с кофе не сложилось, вы можете выпить со мной чаю!       Ники качает головой. Только в комнате, когда он садится, почти падает, на кровать, я вижу, что он покраснел.       — Мда… У меня тут больше никогда не встанет, — тянет он, глядя в потолок. Шумно вздыхает и садится ровнее. — Как нога? Не болит?       Я плюхаюсь на кровать рядом с ним, задумчиво рассматривая покрасневшую ступню.       — Болит, вроде. Но, честно говоря, я так обалдел, что почти не чувствую боли. Да уж, я совсем не так представлял твое знакомство с мамой. У нее дурная привычка заявляться домой раньше оговоренных сроков, когда этого больше всего не ожидаешь… А ты держался здорово, я уж решил, что тебя совсем это не задело.       Ники хмыкает и качает головой.       — Убегать, стыдливо сверкнув голой задницей было бы глупо. Пойдем в душ, попробуем что-то сделать с твои ожогом, — он встает с кровати, натягивает на голое тело свои широченные брюки, ныряет в свитер. А я думаю: он ведь теперь, наверное, не станет ко мне приходить даже отсутствии матери. После такого-то.       — Да черт с ним, — я встаю, чтобы заключить Ники в объятия. Меня окутывает аромат жасмина, когда я утыкаюсь носом в его волосы. — Только не говори, что больше сюда не придёшь после этого случая! Пожалуйста…       Ники вздыхает и целует меня в ключицы.       — Мне было бы куда спокойнее, если бы ты жил один. Представляешь: страстный секс, а за стеной сидит твоя не вовремя вернувшаяся мама и под наши стоны невозмутимо пьет чай…       — Понимаешь… — не выпуская Ники из объятий, я тяну его обратно к дивану, усаживая себе на колени и целуя в висок. — Мамы и так почти никогда не бывает дома. Мне нужно периодически ездить в бабушкину квартиру, чтобы проверять, все ли там в порядке… Не вижу смысла жить отдельно, чтобы присматривать за обеими квартирами. Кроме того, я ещё не зарабатываю на свое обеспечение…       Ники кивает.       — Ты — ответственный сын, я понял. Но все же я бы предпочел видеться на моей территории.       Мне почему-то нравится, как он ворчит. От этого хочется повалить его на диван и зацеловать до полусмерти. Он конечно же не удержится и начнет постанывать, а мама, быть может, отучится являться раньше срока без предупреждения. Странно, первый раз в жизни она дома, а я хотел бы, чтоб ее здесь не было.       — Конечно, солнышко, все будет так, как ты скажешь… — шепчу я, крепче сжимая Николя в объятиях.       Он прикрывает глаза, запрокидывает голову, и я не могу не поцеловать его в соблазнительно открытую шею. Теперь я жалею, что он уже одет.       — Наверное, не очень дружелюбно бросать твою маму вот так, — шепчет он, запуская пальцы в мои волосы. — Надо вернуться…       И словно в ответ на его слова раздается деликатный стук в дверь.       — Мальчики, уберите кофе с пола, если не собираетесь его пить. И я приготовила вам пару бутербродов.       — Да, мам! — машинально отзываюсь я и тут же добавляю шепотом, встречаясь взглядом с Ники. — Кажется, ты полностью покорил мою мать, она сто лет не готовила мне бутербродов!       Он смеется, уткнувшись лбом мне в плечо.       — Видишь, как хорошо, что у вас с мамой совпадают вкусы. Она никогда не отбивала у тебя парней? Или ты у нее?       Но мне почему-то совсем не нравится эта шутка. Я легонько встряхиваю его, чтоб не воображал глупостей.       — Учти, если ты решишь изменить мне с моей матерью, я проколю вам все презервативы и тогда тебе придется на ней жениться. А это ооочень неблагодарная затея!       Ники вскидывает брови.       — Ты дурак? Это шутка. Мне нравишься ты.       Целых две секунды я пристально смотрю ему в глаза, за которые в его взгляде успевают промелькнуть и удивление, и обида, и недоверие. Но потом у меня уже не хватает сил сдержаться, и я громко прыскаю от смеха, уткнувшись лбом ему в плечо:       — Боже мой, месье Мартен, вы правда признались мне в чувствах? И я нравлюсь вам больше моей матери? Теперь я готов любить вас вечно!       — Я тебя съем, — помедлив, обещает Ники очень серьезно. — Прямо сейчас. Начну отсюда...       Его ладонь без предупреждения ныряет под халат и скользит к паху, бесцеремонно оглаживая. Прикосновение отзывается волнующей дрожью внутри, но вместо каких-то сладострастных звуков, я продолжаю давиться смехом, прижимаясь к плечу Ники.       — Ох, месье Мартен, я так напуган!       — Тебе следовало бы… — он ласкает меня уже настойчивее, так что смех застревает в горле. Но я не успеваю как следует распалиться, как Ники отстраняется и поднимается на ноги.       — Идем. Переодевайся, нужно все же побеседовать с твоей мамой. Не хочу, чтобы она запомнила меня голожопым.       — А как же… — у меня вырывается разочарованный вздох. — Мой ожог как же?       Я указываю на пострадавшую конечность, о которой я уже и думать забыл. Ники вздыхает и присаживается на корточки. Кожа на ноге чуть розоватая. Если очень сильно присматриваться.       — Думаю, ты выживешь.       Мне ничего не остаётся делать, кроме как всё-таки умыться, одеться и идти на кухню убирать разлитый кофе. Ну и продолжить знакомство мамы и Ники, конечно же.       Мама сидит в кресле в гостиной, журнальный столик у дивана аккуратно сервирован к чаю. На тарелке обещанные бутерброды, в вазочке — шоколадные конфеты. Словом, полная идиллия.       Ники с улыбкой протягивает матери руку.       — Позвольте теперь представиться как полагается. Николя Мартен к вашим услугам. Приятно встретить вас лично…       — Сюзанна, — мама откладывает мундштук с сигаретой и мягко пожимает предложенную ладонь. — Можете так меня и называть, никаких там «миссис» и «госпожа», договорились?       — Уберу кофе с пола, — бросаю я и быстро ретируюсь в кухню. Кажется, этого даже не замечают.       Странно, но я действительно ощущаю что-то вроде ревности по отношению к Ники.       Особенно от того, как мама строит ему глазки. То есть, она всем без исключения раздаривает такие улыбки, но почему-то именно от той, что обращена к Николя, я тихо свирепею. Мама за всю жизнь не дала мне и капли тепла, а теперь ещё порывается отобрать тепло Ники?       И хотя я прекрасно осознаю, что они раздают друг другу реверансы из вежливости, но принимаюсь тереть пол ещё более остервенело. На чистку плиты уходит ещё несколько неимоверно долгих минут, но наконец я заканчиваю, отмываю руки и спешу в гостиную. Никому не отдам Николя, отгрызу руку по локоть. Даже если это будет моя собственная мать.       Они сидят в креслах у окна и о чем-то негромко беседуют. Мать улыбается тепло и заинтересованно, как никогда, кажется, не улыбалась мне. Только подойдя ближе, я слышу, что Ники говорит о театре, то и дело переходя на французский.       — …так что за кулисами он оказался тем еще типом. Все, что о нем тогда говорили — правда. Особенно худшая часть, — усмехается Ники.       Недолго думая, я усаживаюсь на поручень кресла Николя, проводя пятерней по его кудрям, и тут же встречаюсь взглядом с мамой.       — О чем беседуете?       — Общие знакомые, — улыбается мать и делает глоток чаю. — Ники успел поработать с Полем. Тем, что в прошлом году поставил Лолиту. Сделал ее еще более скандальной, чем оригинал.       — Ах, с тем самым Полем, который заявил, что ты плохо играла в его спектакле лет пять назад? Вот мудак!       — Милый, не ругайся, — мама бросает мне укоряющий, но мягкий, взгляд. — Хотя Поль, безусловно, тот ещё мудак.       Ники фыркает и поднимает на меня лукавый взгляд. Глаза у него блестят.       — Но талантливый. За это ему все прощают. Такова природа таланта, — говорит он.       — Но ты ведь не мудак, хотя очень талантливый! — я расстрепываю ему волосы, напуская кудрявую челку на глаза. — Значит, не все такие!       Его ответный взгляд кажется мне немного грустным.       — Точно. Не все. Но это… встречается, — его ладонь нежно поглаживает меня по спине. Ники оборачивается к матери. — Сюзанна, мы вас оставим, вы не будете против? Мне уже пора, пожалуй.       — Да, конечно, — мама отвечает ему вежливой улыбкой и тянется за своей сигаретой. — Приятно было познакомиться с вами, Николя. Заходите в гости, если будет время.       Я поднимаюсь, нехотя выпуская Ники из объятий. Будь моя воля, я бы вечно ходил за ним, как приклеенный. Вот и сейчас, понимая, что на какое-то время нам придется расстаться, мне становится грустно.       В коридоре Ники снова меня обнимает и потирается щекой о мое плечо.       — Как нога? — шепчет он.       — Немного болит, но это мелочи, — я прижимаю его к себе крепче, хотя Ники ещё не сказал лично мне, что уходит. — Зайдешь ко мне ещё ненадолго? Очень не хочется тебя отпускать.       Он кивает, и я втаскиваю его в комнату, плотно прикрыв за нами дверь. Сам факт присутствия в доме матери словно сделал стены и двери недостаточно надежными, и даже в запертой комнате я чувствую себя, как на витрине.       Очень хочется еще и подпереть дверь стулом, в чем я не могу себе отказать. Ники, как мне кажется, смотрит на это с лёгкой насмешкой.       — Не хочу, чтобы нам помешали, — говорю я извиняющимся тоном. — Если захочешь уйти, я не буду сидеть на этом стуле и закрывать собою дверь.       Ники хмыкает и обнимает меня, притягивая к себе.       — Поживешь у меня, пока она не уедет? — шепчет он мне на ухо, прихватив губами мочку. — Только в колледж будешь ходить пешком. Если я стану высаживать тебя прямо у ворот, это будет несколько… подозрительно.       Я тут же млею от этой ласки, пытаясь поцеловать Николя в губы, но вместо этого попадаю в висок. Перспектива несколько дней засыпать и просыпаться в его кровати выглядит невероятно волнующей.       — Ох, Ники… Это страшно заманчивое предложение! Конечно я… ох! Согласен…       — Тогда собирай вещи, — он еще раз целует меня, только немного ниже, ласкает губами шею.       Разумеется, эти коварные манипуляции только затрудняют мне возможность быстро собраться.       — Тогда перестань меня целовать! — громко шепчу я, вздыхая.       С большим трудом мы отрываемся друг от друга, и я лезу в шкаф, где лежит спортивная сумка. Закидываю в нее несколько пар белья, джинсы, пару футболок и любимую черную рубашку. Ники в это время сидит на диване, рассматривая потолок.       — Слушай, — говорю я, забрав из ванной шампунь, зубную пасту и щётку, — а как тебе моя мама? Вы так ворковали вместе, я чуть было не начал ревновать!       На самом деле, ещё как начал, но это я пока оставляю при себе.       Ники медлит. Достает из кармана сигареты, потом соображает, где находится и убирает пачку обратно.       — Ну. На сцене она нравится мне больше… — произносит он наконец.       Я вспоминаю, что забыл взять бритву, поэтому снова иду в ванную и голос Николя звучит приглушённо.       — Нет, ну на сцене она просто божественна, это бесспорно.       Вернувшись, я кладу бритву в сумку и поднимаю голову, встречаясь с Ники взглядом. Почему-то мне кажется, что в этой фразе есть двойное дно.       — Или ты не об этом?       Он немного хмурится и тут же снова пытается улыбнуться.       — Она хорошая актриса, но… теперь я понимаю, о чем ты говорил. Она и правда не особенно внимательная мать.       — Что поделать? Я почти с этим смирился, — застегнув сумку, я ставлю ее у двери и возвращаюсь к Ники, чтобы опуститься на пол рядом с ним и положить ему голову на колени. — Теперь, когда у меня есть ты, ее нелюбовь уже не причиняет столько боли.       Он гладит меня по волосам. Я поднимаю глаза и встречаю его взгляд. Мне вдруг кажется, что Ники вот-вот заплачет, но это длится всего мгновение.       — Я хочу забрать тебя с собой. После летних экзаменов. Ты бы поехал?       — В Бельгию? — я удивлённо приподнимаю голову. Ники утвердительно кивает. — Ох… Звучит очень заманчиво, но… Я же совсем не знаю языка и о стране тоже ничего не знаю.       — Выучишь, — Ники пожимает плечами. — Я тебе помогу. К тому же многие легко говорят на английском. Все будет отлично. У меня есть знакомые в театральных кругах…       Его уверенность вселяет в меня надежду, что все так и будет. Мы будем жить вместе в Бельгии и нам не надо будет прятаться от всех подряд, потому что в этой стране верят в свободную любовь. А мама… Что мама? Я ей и здесь-то не слишком нужен.       — Я очень этого хочу, Ники! — шепчу я, мягко хватая его за руку и целуя ладонь. — Очень!