Танго над пропастью

Десять лет спустя              В этот вечер у меня отчего-то приподнятое настроение. То ли успокоительного перебрал, то ли просто исчерпал лимит печали. На сцене я даже почти не вспоминаю ни о матери, ни о Палмере. Мне удается погрузиться в роль целиком и позабыть о внешнем мире. Так что когда спектакль заканчивается, я чувствую сильное разочарование, ведь только успел расслабиться и получать удовольствие от игры.       На поклоны я не выхожу, хотя шум аплодисментов долго гремит в ушах, словно морской прибой. Только прибой менее любвеобилен. Я спускаюсь со сцены, думая лишь о том, как побыстрее добраться до гримёрки. Дальнейших планов у меня, впрочем, нет. Хочется просто закрыть за собой дверь и чтобы весь мир за ней перестал существовать хотя бы на какое-то время.       И даже жаль, что впереди два выходных. Когда мы готовились к этой премьере, вкалывать приходилось, как проклятым, я проводил в театре по 16 часов и это было спасением.       Я размышляю об этом по пути в гримерку, на ходу стирая со лба пот вперемешку с гримом. И не сразу замечаю, что у дверей в гримерку кто-то стоит. Некто в пальто и с букетом в руках.       Дьявол! Только поклонников сейчас мне не хватало! Какого черта его вообще пропустили сюда? И ведь никуда не свернёшь, не спрячешься, в надежде, что жаждущему моего внимания надоест торчать под дверью.       Что ж… Тогда выход только один.       — Я не принимаю посетителей, извините, — говорю громко и отстранено, подчёркнуто не глядя в лицо пришельца. — Цветов тоже не нужно. У меня траур. Проваливайте.       — Я соболезную, Алекс, — знакомый голос заставляет меня замереть, так и не взявшись за ручку двери. Странно, откуда бы ему здесь взяться?..       Я вскидываю голову и встречаю внимательный взгляд желтоватых глаз. С ума сойти, он ведь почти не изменился. Словно мы расстались несколько дней назад. Даже прическа все та же. Разве что прежде я никогда не видел его в костюме-тройке.       Николя Мартен, собственной кудрявой персоной, заявился ко мне, спустя почти десять лет и думает, что я приму его с распростёртыми объятиями только потому что он выразил соболезнования? Как бы не так!       — Поздновато ты решил извиниться за свою женитьбу, — фыркаю я, открывая дверь. — Впрочем, мне все равно, Николя. До свидания.       — Я приехал не для того, чтобы молить о прощении, — он просачивается следом и прислоняется головой к притолоке, не давая закрыть дверь. — Просто оказался в твоем городе и захотел тебя увидеть. Не думал, что ты зол на меня…       — Я зол на всех, кто является сюда без предупреждения, — я включаю свет, снимаю костюмную рубашку и бросаю ее в кресло. — И в этом нет исключений.       По позвоночнику пробегает холодок. Я уверен, что Ники изучает меня, хоть и стою к нему спиной. Снимаю с плечиков черную рубашку, просовываю руки в рукава.       — Раньше ты любил сюрпризы, — Николя с тихим стуком прикрывает за нами дверь. — Что ж, учту на будущее. Возьмешь цветы?       Я хочу возмутиться его бесцеремонности — ведь Николя даже не думает выйти, пока я переодеваюсь! — но упираюсь взглядом в большой букет разноцветных тюльпанов. В начале февраля ими обычно уже забиты все переходы и цветочные лавки, но сейчас только январь. Я невольно медлю, но забираю букет, стебли тюльпанов поскрипывают под рукой.       — Спасибо. Что ты здесь делаешь?       — Что делаю? — Ники прячет руки в карманы пальто. Ему уже сколько? Около сорока? Но из-за роста и кудрявой челки без единой серебряной нити он кажется подростком, который пытается выглядеть взрослым в этом строгом черном костюме и длинном черном пальто. — Моя труппа приехала к вам на гастроли. Танцевальная, разумеется. Пробудут здесь целый месяц.       Я выбрасываю три чахлые розы из вазы в урну, на их место ставлю тюльпаны. Они действительно красивые. Правда, это я обычно дарил Ники тюльпаны. Мне всегда казалось, что у него есть что-то общее с этим цветком.       Непонятно только, зачем он пришел.       — Хм… Ты не мог бы выйти на пару минут? Мне нужно переодеть брюки.       Я ожидаю насмешки в духе «да чего я там не видел?», но Николя кивает и выходит за дверь. И правда, немного странно его стесняться. Он видел меня так, как, наверное, никто кроме него не видел. Боги, чего мы только не выделывали. Он и правда любил эксперименты, и с ним я позволял себе такое, на что больше ни разу не решался ни с кем другим. А теперь я выставляю его за дверь, чтобы он не увидел меня в трусах. Как забавно устроена жизнь.       Я неспешно переодеваюсь, надеваю жилет, всего на полтона светлее рубашки, часы. Стираю с лица остатки грима, приглаживаю волосы. Ники все ещё послушно стоит за дверью. С ума сойти. Может, его подменили инопланетяне? Он в жизни не подчинялся моим просьбам, разве что в постели.       — Можешь войти! — громко говорю я, снимая с вешалки пальто.       Николя заглядывает гримерку, но порог не переступает. Только окидывает меня быстрым взглядом.       — Ты торопишься? Или я могу пригласить тебя на ужин?       Несколько секунд я медлю. Ещё десять минут назад мне хотелось закрыться дома и никого не видеть. Напиться снотворного, чтобы наверняка уснуть. Чтобы не думать снова и снова… Всякое. Но сейчас вдруг чувствую, что рад внезапному появлению Ники. Что он хочет скрасить мое одиночество.       — Давай поужинаем, — я застегиваю пальто и выхожу из гримёрки, закрывая дверь на ключ. — Только не обещаю, что из меня выйдет хороший собеседник.       — Все нормально. Я выберу ресторан? Или ты можешь предложить хорошее местечко? — Ники касается моего плеча, но жест выглядит сочувствующим. А не, скажем, попыткой меня облапать. Но мне почему-то становится горько, и я едва сдерживаюсь, чтобы не сбросить руку Ники. Хотя он не виноват в том, что мне плохо.       — Можно пойти в «Сияние», — я называю это место по привычке, но только спустя мгновение понимаю, что это любимый ресторан Палмера. И что я сейчас не с ним. — Хотя нет. Лучше что-то на твой выбор, Ники.       Я нарочно называю его по имени. Потому что вдруг становится сложно отделаться от ассоциаций. Ники всего на дюйм или полтора выше Джима. У них почти одинаковое телосложение, только Джим немного более угловатый и двигается не так плавно. Но в целом… Черт, неужели это мой тип мужчин? И почему я раньше не замечал сходства?       Ники покладисто кивает. Может, с возрастом он и в самом деле стал более сговорчивым? Сложно поверить.       Мы выходим из театра и идем к парковке. Я вспоминаю потрепанный минивен, в котором мы с ним предавались запретным утехам тогда, десять лет назад. Выезжали на улочку потемнее и перебирались на разложенные задние сидения. В кармашке, где другие держат журналы и путеводители, у Ники лежала съедобная смазка.       Сейчас нас ждет вполне обычный седан. Ничего особенного. Стандартный черный автомобиль.       Ники выключает сигнализацию и галантно распахивает передо мной дверцу. Я вежливо киваю. Мы занимаем свои места. Внутри машины пахнет гвоздикой с примесью табака. Неужели за десять лет ему не надоели эти сигареты?       Джим курил очень редко, почти никогда. Я был ему за это благодарен.       При мыслях о Джиме начинает глухо ныть в груди. В ноябре я потерял сразу двоих близких людей. Всех, кто у меня был. Я моргаю, незаметно вытираю щеку о воротник пальто, пытаясь нащупать ремень безопасности.       — Знаешь, я с трудом попал на ваш спектакль, — говорит Ники, пока я пытаюсь успокоиться. — Билетов не осталось, мне сказали, еще месяц назад. Мне страшно повезло найти через знакомых парня, у которого этот билет был, но не оказалось возможности прийти. По-моему это было что-то свыше, — усмехается Ники, заводит авто и поворачивается в мою сторону. — Все нормально? Тебе помочь?       В этот момент я как раз справляюсь с ремнем.       — Тебе стоило обратиться ко мне, — голос звучит глухо, но ровно. Я украдкой перевожу дыхание. — Я бы заказал пригласительный. По старой памяти.       — Я ведь хотел сделать сюрприз, — улыбается Ники. — Возомнил, что ты будешь мне рад. Ну, я всегда грешил излишней самоуверенностью, ты знаешь.       Автомобиль мягко трогается с места. Ники выруливает с парковки и едет в сторону центра.       — Ты сегодня… блистал. Я понимаю, почему в зал было не пробиться.       Я невольно кошусь в сторону Ники, он выглядит серьезным, как патологоанатом. Разумеется, я знаю себе цену, но из его уст эти слова почему-то не звучат, как лесть. Или попытка меня умаслить. Или этими словами выбить что-то для себя.       — Спасибо, рад, что тебе понравилось, Ники. — но мне все-таки не комфортно слушать похвалы и я меняю тему. — А как твои успехи? Все ещё руководишь школой?       Он неопределенно кивает.       — Да. Знаешь, получилось удивительно неплохо. Нас приглашают в Америку с нашей новой программой. На Бродвей. Жаль, что сам я уже не танцую…       В сумраке салона, когда на его лице пляшут только отблески фонарей, легко решить, что этих десяти лет не было вовсе. Только моя головокружительная влюбленность успела выдохнуться, как забытое в кухне шампанское.       — Не танцуешь? Почему? — эта новость меня так удивляет, что я забываю о чем хотел спросить. Я пристально всматриваюсь в лицо Николя, будто по нему можно прочесть ответы.       — Травма позвоночника, — он хмыкает, но я вижу, что в уголках его рта появляется печальная складка. — Неудачно покатался на лыжах в Альпах. Хотя, как посмотреть. Врачи говорили, что я вообще не смогу ходить…       Мы сворачиваем к обочине. Ники паркуется и оглядывается на меня.       — Так что я еще счастливчик.       Я потрясённо молчу, глядя ему в глаза. Не знаю, что бы со мной было, если бы у меня отобрали возможность выходить на сцену. Тогда действительно только в петлю.       — Мне… Мне жаль, Ники.       Он ловит мой взгляд. В медового цвета глазах я вижу грусть, но Ники улыбается.       — Спасибо. Ладно, не будем об этом. Идем.       Пока мы направляемся к дверям ресторана, я машинально кошусь на Ники, пытаясь уловить какое-то напряжение в походке, хромоту, но он двигается все так же плавно, словно скользит в нескольких дюймах над полом. Я невольно любуюсь его фигурой. Как жаль, что мне уже не увидеть его в танце! Ведь он был действительно чертовски хорош в этом.       Мы входим в ресторан. Пока Ники говорит с администратором, я оглядываюсь по сторонам. Конечно, я раньше был здесь, но когда? Не помню. Может быть, как раз с Ники?       Администратор приглашает нас за столик. Он достаточно уединенный и это мне нравится. Вне сцены я не очень-то люблю быть на виду.       Ники выбирает вино. Я задумчиво изучаю меню, но строчки плывут перед глазами, не задевая сознания, так что я просто полагаюсь на совет официанта. Когда мы, наконец, остаемся вдвоем, я замечаю, что Николя внимательно меня рассматривает.       Я ловлю его взгляд и невольно улыбаюсь:       — Что такое?       И хотя на лицо Николя будто бы совсем не изменился, в его глазах я вижу отпечаток этих десяти лет, которые мы не виделись.       Он улыбается и качает головой.       — Ты очень красивый. И очень… — Ники поводит рукой в воздухе, словно пытаясь выловить в пространстве слова, которых ему недостает. — Словно незнакомый. Я помню тебя совсем другим.       — Менее красивым? — я опускаю локти на стол, а подбородок — на сплетенные пальцы. И пристально слежу за Ники, чуть улыбаясь. Да, они с Палмером действительно чем-то неуловимо похожи, будто двоюродные братья, но… Кажется, сейчас я очень рад видеть именно Ники.       — Кстати, как поживает твой супруг?       Я жду, что он смутится, но Николя усмехается.       — Мы расстались. Его… смутила мысль быть сиделкой при лежачем муже. Невеселая перспектива, правда?       Приносят закуски и вино, так что приходится ждать, пока официанты расставят все на столе, прежде, чем ответить. И смущённым здесь оказываюсь я, а не Николя. Дьявол. А ведь я думал, ну, до той поры, пока еще вспоминал о Ники, что у него наступила идеальная жизнь без меня, ведь я не хотел подчиняться его правилам, хотел все решать сам.       Я неловко кашляю и хватаюсь за бокал с водой, чтобы промочить горло.       — Извини, я… Что-то не то говорю все время.       — Да все нормально, — Ники улыбается мне нежно и искренне. — Алекс, не переживай, если бы я не мог говорить об этом, я бы не говорил.       Он берет свой бокал вина и немного отпивает.       — А как ты? Есть кто-нибудь?       Я тут же отвожу взгляд. Потому что перед глазами возникает Палмер. Когда-то он тоже мне так улыбался, только у Ники губы чувственные и пухлые, словно у девушки. Но мысли о губах Палмера заставляют меня схватиться за бокал с вином.       — Давай не будем об этом, ладно? У меня есть театр, и этого достаточно.       — Окей, — мне кажется, Ники сделал свои выводы из моего ответа. Судя по его улыбке по крайней мере. — Тогда выпьем за встречу?       — За встречу! — с облегчением соглашаюсь я и мы чокаемся бокалами. Вино оказывается вкусным, а меня мучает жажда. И я осушаю бокал почти до дна, чтобы подлить Николя и себе снова.       — Так почему я кажусь тебе незнакомым, Ники?       Он покачивает в руках бокал, глядя, как плещется вино.       — Я помню тебя таким… горячим. Жадным. Совершенно безбашенным и жутко упрямым. Дерзким мальчишкой, — Ники поднимает на меня глаза и улыбается. — Мы были на одной волне, в одном ритме. Ты теперь… такой далекий. Как принцесса, заключенная в высокой башне за тремя лесами, тремя горами и тремя морями. До тебя так просто не дотянешься. И рядом наверняка дремлет какой-нибудь дракон.       Я усмехаюсь в ответ, выдерживая его взгляд. Потом делаю новый глоток из бокала. Есть совсем не хочется, я едва притрагиваюсь к «фирменному блюду», которое оказалось запеченными мидиями.       — Любопытное описание. Что ж, ты почти угадал. Только за эти годы я стал драконом. И моя принцесса убежала.       — Знаешь, принцессы всегда так делают. Сбегают со своими рыцарями, — Ники тоже ничего не ест. Кажется, мы выложили хорошенькую сумму только для того, чтобы пялиться друг на друга через стол.       Хотя вино очень вкусное, терпкое и лишь самую малость сладковатое. Божественно.       Я подливаю Ники ещё.       — Тебе бы очень пошло платье. Ты всегда был невероятно изящным…       В улыбке Ники появляется знакомое лукавство.       — Для тебя я бы примерил и чулки.       Я фыркаю, но тут же пытаюсь напустить на себя серьезный тон:       — Но-но, Ваше Высочество, вы меня с кем-то путаете. Теперь, когда я стал драконом, весь огонь остался заперт внутри. А если он вырвется наружу, пострадают окружающие.       — Да плевать на них, — Ники подается чуть вперед. В мягком освещении зала его глаза напоминают темный гречишный мед.       — Мне было очень больно, когда я узнал, что ты женился, — без паузы заявляю я, пристально глядя в лицо Ники. — Боюсь, это был первый шаг на Пути Дракона.       Он перестает улыбаться.       — Прости.       Николя разливает по бокалам остатки вина.       — Мне тоже было больно. Я знаю, что это не оправдание. Что нам стоило все же поговорить обо всем. Но тогда я был слишком обижен. Ждал, что ты… заговоришь первым, — он потирает пальцами висок, рассматривая ножку бокала на белоснежной скатерти. — Мне так хотелось, чтобы ты просто… как-то все объяснил. Если честно, я ждал этого до самой весны.       Я вдруг ловлю себя на том, что начинаю злиться. Как короткая яркая вспышка в мозгу — бах! — и через секунду разразится раскат грома. Лишь только профессиональная привычка гасить слишком яркие эмоции, когда они не к месту, удерживает меня от проявления гнева вовне. Я на секунду прикрываю глаза и делаю глубокий вздох. Кажется, будто ноздри щекочет запах озона.       — Обижен? — голос звучит совершенно нейтрально, даже отстранёно. Во рту привкус железа. Я машинально облизываю прикушенную до крови губу. — Что я должен был объяснять?       Ники касается своего бокала, но не пьет, только задумчиво поглаживает хрустальную ножку.       — Свои секреты от меня? Сюзанна… Твоя мать мне все рассказала. Тогда, десять лет назад, когда я приезжал в канун Рождества. Но я надеялся, что ты наберешься смелости сказать мне это в лицо. Или хотя бы позвонить.       — Смелости? — дыхание ускоряется словно само собой. Я сминаю в кулаке салфетку. Только бы не потерять контроль над дыханием… Как странно: я ведь люблю Палмера, это он променял меня на кого-то поближе, более удобного и покладистого. Почему же сейчас я так зол на Ники? О котором и думать забыл до сегодняшнего дня. Точнее, очень долгое время старался забыть и когда-то приложил к этому максимум усилий.       — Я… Я звонил тебе весь Сочельник и после… Но ты не взял трубку. И причем здесь моя мать? Ники, давай оставим этот разговор. Я не хочу его продолжать.       Ники вскидывает на меня свои золотистые глаза и смотрит с легким прищуром.       — Весь Сочельник? Знаешь, это просто смешно. Я провел тот сочельник в твоей квартире. Пил чай с твой матерью. И не получил от тебя ни одного звонка.       — В моей квартире? Что за бред? Я прекрасно помню ту ночь. Матери не было на Рождество в городе и я поехал в бабушкину квартиру, потому что сидеть дома одному было слишком невыносимо.       Мне кажется, что голос звучит слишком громко и я поспешно оглядываюсь по сторонам, в надежде, что не привлек лишнего внимания. А затем понижаю тон:       — Ники, столько лет прошло… Зачем ты меня обманываешь? Ведь я… Забыл об всем и даже почти простил тебя. Зачем это все?       Он смотрит мне прямо в глаза, даже, кажется, не моргает. Я вдруг замечаю, что у него побледнели губы.       — Обманываю? Черт, Алекс… — он, видимо, не находит слов, впустую хватая губами воздух, и, качнув головой, отодвигает от себя бокал. — Знаешь, ты прав. К черту этот разговор. Я тебе вру. Ради этого приехал. На том сойдемся.       Он вынимает бумажник и подрагивающими пальцами вытаскивает оттуда несколько купюр.       Я все ещё ощущаю злость, сдавливающую горло, мешающую дышать, но почему-то хватаю Ники за запястье прежде, чем он успевает встать. У него такие же холодные руки, как я помню.       — Подожди.       У Палмера тоже всегда были холодные руки. Но они очень быстро согревались, когда он засовывал их под мою одежду. При мыслях о Палмере к горлу подкатывает ком.       — Подожди. Ты что… Правда был у меня дома?       Ники шумно вздыхает. Я жду, что сейчас он начнет язвить, выводя меня еще сильнее, но Ники только произносит:       — Был. Хотел сделать тебе сюрприз. Сам дурак, нужно было предупредить, я знаю.       Медленно выпустив его запястье, я закрываю лицо руками, пытаясь осознать, что сейчас услышал:       — И мать была там?       — Иначе я бы просто не попал в квартиру.       Я слышу, как щелкает зажигалка. По залу расползается тонкий гвоздичный запах.       — Мы с ней просидели почти до полуночи. Пили чай, говорили о тебе. Потом я поехал в аэропорт. Поменял билеты на ближайший рейс… — его голос звучит отстранено, словно он читает столетнюю хронику.       Мне стоит неимоверных усилий, чтобы сдержаться. Не схватить со стола бутылку, не грохнуть ее об пол, не начать орать или переворачивать мебель. Только руки начинают дрожать так, что я не могу вытащить бумажник из кармана пиджака.       — С-сволочь… Ну к-какая же она с-сволочь…       Ники тушит в пепельнице докуренную до середины сигарету и потирает пальцем висок.       — Может, поговорим в машине? Или немного пройдемся? На нас уже ползала смотрит.       Помедлив, я киваю. Потому что удержать себя в рамках приличий невероятно сложно. С большим трудом я справляюсь с бумажником и собственными руками, чтобы бросить на стол деньги за вино и нетронутый ужин. Перед глазами стоит мать, такая невозмутимая и независимая. И первый раз за несколько месяцев после ее смерти я радуюсь, что она — мертва. Потому что не знаю, чтобы я сделал в противном случае.       Ники раскланивается с персоналом, говорит какие-то вежливости: «нет-нет, еда в порядке, все прекрасно, просто изменились планы…», и только когда мы оказываемся на улице, позволяет улыбке сползти с лица. Устало трет глаза ладонью. Снова закуривает.       — Значит, она все же не сказала тебе, что я приезжал? И подарок не передала?       На свежем январском воздухе мне все же удается взять себя в руки после нескольких глубоких вдохов. Хотя все ещё невыносимо хочется орать и набить кому-то морду. Вместо этого я принимаюсь ходить взад-вперед по парковке, чтобы хоть куда-то выместить клокочущую внутри ярость.       — Ни слова не сказала. Никакого подарка. Мало того, когда я узнал о твоей женитьбе, она «утешала» меня, мол, видишь, я оказалась права. Недолго ты был нужен своему Ники.       Ники молчит. Снова трет лицо рукой и устало прислоняется к припаркованному автомобилю.       — Алекс. Она тогда… сказала мне кое-что. Только теперь не уверен, что это — правда.       — Что? — я прерываю свои метания по клетке разума, останавливаясь и заглядывая Николя в глаза. — Что она тебе сказала?       Он отводит взгляд, всматривается в подтеки никотина на кончике сигареты в своей руке, потом вздыхает и снова смотрит в лицо.       — Что тебе предложили роль в театре и ты заключил с ними контракт на три года. И что… ты начал встречаться с режиссером. И поэтому практически перестал мне писать.       В голове всё-таки что-то щелкает, со ржавым скрипом замыкая мозги. Я не очень помню в какой момент кидаюсь пинать чей-то пикап, выкрикивая грязные ругательства и оббивая носы дорогих ботинок. Пикап разражается громким воем сигнализации.       — Сука! — кричит кто-то совершенно незнакомым мне голосом. — Старая шлюха! Будь она проклята!       Меня ловят за плечи, но я отчаянно вырываюсь. Ощущение такое, словно горячий воздух разрывает глотку. Меня трясет, глаза словно застилает красная пелена. Прежде мне казалось — это такая фигура речи. Но в этот момент я и в самом деле теряю всякую ориентацию в пространстве, мир будто исчезает, остается только мой гнев. И мое отчаяние.       Меня снова ловят, я отбиваюсь и слышу сдавленный болезненный вздох.       — Ну тихо, Алекс, — тяжело выдыхает Ники мне в самое ухо и только в этот момент я осознаю, что это он обнимает меня за плечи, крепко прижимая к себе. — Тшшш…       Он теплый, настоящий, живой. Пахнет гвоздикой, совсем как раньше. Первый человек, который обнимает меня даже не со смерти матери, а… с момента отъезда Палмера. За чёртовы полгода. С громким всхлипом, я обнимаю Ники, крепко прижимая к себе, и медленно оседаю на грязный асфальт, пытаясь утянуть его за собой.       — Ненавижу ее, — шепчу я, уткнувшись лицом в ткань пальто и всхлипывая. — Ненавижу, Палм… Ники.       — Тихо, малыш… Пожалуйста, не падай, мне теперь не удержать тебя, — бормочет он, не давая мне коснуться парковки. — Пожалуйста, малыш…       — Эй, вы! — чей-то громкий окрик выдергивает меня из состояния тихой истерики в реальный мир. — А ну отойдите от моей машины, мать вашу! Я сейчас полицию вызову! Совсем охренели, что ли?       С большим трудом мне удается перенаправить свое падение не на землю, а на капот многострадального пикапа. Лишь краем глаза я улавливаю орущего на нас мужчину с бородой, но тут же вижу искаженное, почти страдальческое лицо Ники, который продолжает прижиматься ко мне. И это вдруг отрезвляет.       — Все-все, мы уже уходим, — говорит кто-то голосом, не терпящим возражений, в котором я слышу мамины нотки. — Извините, мы немного перебрали. Уходим.       Я отлепляюсь от машины, увлекая Ники за собой. Боль в его глазах не даёт мне покоя.       — Как ты? В порядке? Прости, я… Кажется, сорвался.       Он улыбается, но улыбка выглядит довольно вымученной. Я чувствую, как тяжело он опирается на мое плечо.       — Все нормально, мне только… нужно к машине. Все хорошо, — добавляет он с нажимом. — Просто… идем помедленнее.       Теперь я замечаю в его движениях если не хромоту, то некоторое затруднение. Благо, его авто припарковано совсем рядом.       Ники снимает блокировку. Я поспешно распахиваю дверцу и он почти падает на сидение, сцепив зубы. Теперь я вижу, что это не улыбка — он пытается не взвыть от боли.       — Что случилось? Я ударил тебя? Ники?       Он отрицательно качает головой и откидывает спинку кресла назад, приняв почти горизонтальное положение.       — Все нормально, малыш, сейчас пройдет. Правда, ничего страшного. Немного спина заболела, это бывает, — его голос звучит очень ровно и очень мягко, словно он говорит с ребенком. — Как ты? Ты сам в порядке?       «Малыш»… Как я млел раньше с этого его мягкого, как мороженое, тающее на языке, обращения. От этого нежного слова я чувствовал себя не долговязым неуклюжим дылдой, а кем-то маленьким и очень нужным. Я и сейчас готов разомлеть, но напоминаю себе, что это явно лишнее.       — Все нормально, прости, я… У меня что-то замкнуло в голове и… Точно все нормально? Может, отвезти тебя в больницу?       Ники снова качает головой.       — Все хорошо. Сейчас пройдет. Подашь мне мои таблетки? Они в бардачке, в машине.       Я поспешно киваю и, обогнув авто, нахожу в бардачке маленькую коробочку лекарств. Названия на них нет, только имя «Мартен». Ники глотает одну таблетку, не запивая, и прикрывает глаза.       — Вот. Сейчас пройдет, — повторяет он. Несколько мгновений проходит в молчании. Я сажусь на соседнее сидение и закрываю дверь. Все это я проделываю совершенно механически.       — Значит, — снова подает голос Ники, — она меня обманула, да? Сюзанна.       Я думаю о том, что очень хочу взять Ники за руку. Просто так… Чтобы почувствовать: он здесь, рядом со мной. Настоящий живой человек из прошлого. Так что вопрос немного застаёт меня врасплох.       — И не только тебя, — я верчу в пальцах коробочку с таблетками. — Не понимаю, как она могла…       Ники открывает глаза и поворачивается ко мне.       — Может, не хотела тебя отпускать? Или я так сильно ей не нравился. Мы никогда не узнаем, — он протягивает мне ладонь. — Прости, малыш. Пожалуйста. Это все — моя вина.       — Ты — не виноват, — отложив таблетки, я беру его за руку, накрываю холодные пальцы второй ладонью, поглаживая. Просто наслаждаюсь возможностью прикасаться к нему, как раньше. — Долгое время я пытался тебя возненавидеть, но не смог. Хоть и действительно считал виноватым. Я… поверил ей, что ты разлюбил меня. Мать утверждала, что так и будет, а я загублю карьеру.       Ники грустно улыбается и медленно целует мою ладонь.       — Я не должен был ей верить. Но она была так убедительна. И ты не писал мне уже недели три. И… я просто дурак, — он снова вздыхает и чуть крепче сжимает мои пальцы. — Столько всего тогда навалилось. Со школой ничего не получалось. С деньгами проблема. Ты — в другой стране… И, казалось, все это никогда не кончится… После того, как ты отказался от идеи переехать тем же летом я… начал думать, что тебе это не так уж нужно. Что, может, я тебе не так уж нужен. Наверное, поэтому я так легко ей поверил…       Прикосновение его губ, полузабытое и в то же время такое знакомое, отзывается в теле сладостной дрожью. Как и прикосновение пальцев. На мгновение я снова чувствую себя «его малышом»: до умопомрачения влюбленным мальчишкой, млеющим от одного взгляда желто-зеленые глаз и отчаянно пытавшимся показать, что не настолько слаб.       — Я ужасно испугался: чужая страна, почти незнакомый язык, я даже бутылку вина смог купить с трудом. Когда приезжал к тебе летом. Но я правда хотел к тебе переехать. Я очень тебя любил.       Последнее слово горчит на языке. Так странно говорить человеку о любви, еще страннее говорить о ней в прошедшем времени.       — Я понимаю. Теперь понимаю. Тогда мне просто хотелось, чтобы ты был рядом, — Ники осторожно садится чуть ровнее и смотрит мне в глаза. — Прости. За то, что так легко ей поверил. Что не поговорил с тобой. За Вивьена. Я понимаю, что уже поздно говорить об этом, но… просто хочу знать, что ты не держишь на меня зла.       Я поглаживаю пальцы Ники и не могу удержаться, чтобы не коснуться их губами. Так странно: сейчас я чувствую в груди томление, как будто мои чувства к Ники все ещё не угасли. Или я просто напился.       — Это ты меня прости. За мать. За мою глупость. За сегодняшнюю грубость. Ники…       Встретившись с очень серьезным взглядом желто-зеленых глаз, я замираю, боясь пошевелиться. Он тянется мне навстречу и поглаживает по щеке самыми кончиками пальцев. И улыбка у него такая же нежная, как десять лет назад.       Мне очень хочется поцеловать его. Почему-то кажется, что Ники тоже этого хочет. Иначе, зачем он здесь, спустя столько лет, и смотрит на меня так нежно? Но ещё я вспоминаю хмурый взгляд Палмера исподлобья. Они правда чем-то неуловимо похожи с Ники. Ростом, телосложением, холодными пальцами. Я ведь ещё не разлюбил его, верно? Пусть и не собираюсь прощать.       — Поедем ко мне? — спрашиваю я, облизывая пересохшие губы. — Я могу сесть за руль. Уже почти протрезвел.       Ники улыбается еще мягче.       — Лучше ко мне, тут совсем рядом, — он тянет за рычаг под сиденьем и приводит спинку в нормальное положение. — Ты не против?       Я не против. И киваю в знак согласия.       Ники заводит машину, выезжает с парковки. Я пялюсь на дорогу перед собой, испытывая какой-то странный мандраж.       Мне вдруг вспоминается тот день, когда я узнал, что Ники женился. От однокурсниц, которые нашли в сети его свадебные фото и долго пищали от ужаса и восторга, кто как.       Я же нажрался просто в слюни. Один. Выпил полбутылки виски и добил вином. Заблевал всю ванную, но не мог остановиться. Мне хотелось отключить мозг и перестать мыслить. Хоть на сраный час перестать думать о Ники.       Мать нашла меня в этом скотском состоянии. Едва ли не за волосы отволокла в душ со словами: «если ты думаешь, что мне не разбивали сердце, то ты ошибаешься. Но я никогда не позволяла себе так опускаться. Ты не мой сын, если готов ползать в собственной блевотине из-за какого-то там учителишки. Разбитые сердца лучше всего склеиваются работой»,       А я плакал, сидя в ванне и жалея себя. Не понимая, как она может так говорить.       Она могла. Как выяснилось, она могла очень много такого, что мне не удается понять. И я уже никогда не спрошу, что же ею двигало. Хотя, она могла и просто не ответить. Даже если была бы жива.       Глядя, как свет фонарей мелькает на лобовом стекле, я думаю: что она тогда чувствовала? Понимала ли, что приложила руку к тому, чтобы разбить мне сердце? Или считала, что поступила правильно. Потому что я «ее сын» и ей решать, что для меня лучше.       Она и так всю жизнь считала, что знает, как для меня лучше. Что обеспечение деньгами важнее тёплых слов и прикосновений. Что работа важнее любимого человека. Что она может наговорить самому нужному для меня человеку каких-то гадостей и не сказать мне, что он приезжал.       — А что там было, в том подарке? — спрашиваю я вдруг. — В том, который мне не отдали.       Ники медлит. Достает сигаретную пачку, закуривает, немного ерзает.       — Кольцо. Пластиковое такое, знаешь? Ярко-розовое. В бархатной коробочке. У меня тогда не было денег на нормальное помолвочное кольцо, — говорит он, будто оправдываясь.       Я вздыхаю.       Мы с Палмером дарили друг другу настоящие, серебряные. С выгравированными кельтскими узорами. Это кольцо так и лежит у меня в спальне, на полке. Я не смог заставить себя его выбросить.       — Жаль, что я его так и не получил. Может быть, все не закончилось так глупо.       Ники бросает на меня быстрый взгляд.       — Может быть. Может, мы бы расстались позже. Может, ты бы так и не смог освоиться в Бельгии. Может, устал бы от моей вечной занятости. Или от долгого периода реабилитации, когда я заново учился ходить. Никто не знает. Что теперь об этом говорить…       — А может быть, ты бы не поехал кататься на лыжах. Или мне на голову упал бы кирпич и я стал дебилом, — я невесело фыркаю в ответ. — Ты прав, нет смысла гадать о несбывшемся.       Ники улыбается мне уголком рта. Немного грустно.       — Я рад, что по крайней мере ты сегодня согласился со мной поговорить. Не был уверен, что ты станешь. Поэтому и явился без предупреждения. Подумал, что прогнать сложнее, чем просто запретить приходить.       В этом Николя несомненно прав и я киваю ему в ответ. И, прислушиваясь к себе, понимаю, что очень рад приезду Ники. Потому что, если не считать работы и необходимого вербального контакта там, уже очень давно ни с кем не разговаривал.       — А я рад, что ты приехал. Правда рад, Ники.              Вопреки ожиданиям, Ники живет не в отеле. Мы поднимаемся в небольшую квартирку в мансарде. По пути я вспоминаю, как десять лет назад, поднимаясь по лестнице, чем-то похожей на эту, мы жадно жались друг в другу, целовались, забирались руками под одежду. И начинали трахаться иногда прямо в прихожей, прижимаясь к входной двери.       Сейчас я не хочу трахаться. Хочу положить ему голову на колени и так замереть. Чего сейчас хочет сам Ники я не могу даже представить.       — Хочешь чего-нибудь? — спрашивает Ники, едва прикрыв за нами дверь. Как будто услышал мои мысли. В комнате темно, и я не могу видеть его лица. Эта фраза напоминает мне что-то. Словно все это уже происходило однажды. Только совсем не помню, что и когда. Как будто просто вспоминаю сон, привидевшийся несколько лет назад.       — А ты? Чего хочешь ты?       Ники негромко вздыхает.       — Узнать тебя. Заново. И, может, немного выпить. У меня есть вино и коньяк.       Я снимаю обувь, расстёгиваю пальто. В квартире едва уловимо пахнет чем-то очень знакомым, но я не могу понять что это.       Ники вопросительно на меня смотрит, ожидая ответа. У него такие же кошачьи глаза, как я помню. Если добавить немного фантазии, можно представить, что они светятся в темноте.       — Тебе может не понравится то, что ты узнаешь, Ники, — вздыхаю я, прижимаясь спиной к двери. — Но я… Я рад, что сегодня ты со мной. Прости за истерику на парковке. Я… в последнее время я сам не свой, особенно после спектаклей. А тут вдруг такие новости.       — Все нормально, — Ники проходит в комнату и включает маленький торшер у дивана. — Главное, что никого не покусал и не сжег ресторан. Сейчас я открою вино и ты мне расскажешь свои ужасные тайны. Что ты опустошил уже три королевства и храпишь по ночам.       Я громко фыркаю. Мне приятно, что Ники поддерживает эту немного глупую шутку про дракона. Кажется, он и раньше легко включался в игры, входил в образ. Может быть, поэтому он понимал меня лучше Палмера. А может потому, что Ники тоже — человек сцены.       Комнатка здесь совсем небольшая, зато есть огромное круглое окно, почти во всю стену, из которого открывается вид на крыши старых домов и огни города.       Пока Ники достает из шкафчика бутылку вина и открывает ее, я присаживаюсь на край подоконника. Чем не башня дракона? Отличное место для принцессы.       — Я бы тоже хотел узнать тебя заново, Ники. Может быть, тогда откровение за откровение? Это интереснее, чем я один буду ныть тебе про свою нелегкую жизнь.       — Будем ныть наперегонки? Давай, я не против, — Ники подаёт мне бокал и садится рядом. — Начнёшь? Даю тебе фору.       В комнате полумрак, который частично разгоняет свет фонарей из окна. Я внимательно рассматриваю Ники, пытаясь найти различия с тем образом, который сохранился в памяти. Он действительно почти не изменился, только появилось несколько едва заметных морщинок в уголках глаз и на лбу, да в самом выражении лица исчезла привычная мягкость. Хотя когда Ники улыбается, она возвращается снова.       — Ты все еще чертовски красив, — говорю я, делая глоток из бокала. — И похож на божество.       Ники усмехается и чуть поддается вперед.       — Но ты больше не религиозен?       Я пристально смотрю ему в глаза, которые в сумраке комнаты кажутся почти черными, и машинально втягиваю в себя воздух, ожидая уловить знакомый запах жасмина. Вот только его нет и это вдруг здорово расстраивает, как будто мне не дали ключ от двери, за которой скрывается самое сладостное прошлое и я вынужден топтаться у порога.       — С чего ты взял?       Ники пожимает плечами, продолжая мне улыбаться.       — Никогда не слышал, чтобы Драконы кому-то поклонялись.       — А как же красота? — глядя на его улыбку, я тоже невольно начинаю улыбаться и придвигаюсь немного ближе. — Все Драконы помешаны на красоте. Именно за этим они крадут сокровища и принцесс.       — И как же они поступают со своими богами? — в голосе Ники я слышу бархатные нотки. Мне нравится наша игра. Я погружаюсь в нее все глубже, так что почти забываю, что мы вообще играем. И о том, что мы собирались посвятить вечер «нытью».       — Запирают их в башне, чтобы боги принадлежали только им? — взгляд Николя завораживает. Мне чудится, будто я стою на самом краю пропасти и очень трудно противостоять желанию прыгнуть вниз.       — Бога не так просто присвоить, — улыбка Ники становится еще мягче и еще притягательнее. И я знаю, это только иллюзия, игра воображения, но на мгновение мне кажется, я чувствую в воздухе аромат жасмина.       Но в это же мгновение я снова вспоминаю о Палмере. Его полный вызова дерзкий взгляд, которым он смотрел на меня как в театре, так и в постели. Кажется, Палмер думал, что это он меня присвоил. И именно поэтому так легко отказался, когда я стал уже не нужен.       — Тем более, если они так своенравны, как ты, — я вздыхаю и отклоняюсь назад, прячась за бокалом.       — Да брось. Временами я даже слишком покладист, — Ники, усмехнувшись, опустошает свой бокал и снова тянется за бутылкой. — Ты так и продолжишь хранить свои тайны?       — Какие именно тайны тебя интересуют? Я сейчас веду более чем затворнический образ жизни, на тусовки не хожу, все свободное время занимает работа… Странное дело, матери уже три месяца как нет, а я все ещё исполняю ее заветы: лечу разбитое сердце работой.       — Помогает? — очень серьезно спрашивает Ники.       — Если загрузить день так, что к полуночи хочется только сдохнуть, то да, вполне помогает, — я доливаю вина в бокал Ники, а затем наполняю свой. — А как ты обычно лечишь разбитое сердце?       Ники пожимает плечами.       — Пару лет ходил к психотерапевту. До этого считал, что психотерапия переоценена. Теперь думаю, ее до сих пор недооценивают.       Странно, Ники совсем не похож на тех людей, которые ходят к психотерапевтам. Правда, не уверен, что я знаю кого-то из них.       — И в самом деле помогает?       Он, помедлив, кивает, и делает большой глоток из бокала.       — Думаю, если бы не терапия, мы бы тут сейчас не беседовали. Первый раз меня направили к психологу в рамках курса реабилитации. Когда врачи говорили: готовьтесь к тому, что вы никогда не сможете ходить, может быть сможете сами передвигаться на коляске. Я ничего с собой не сделал только потому, что физической возможности не было. Потом Вивьен прислал бумаги на развод… В общем, сложное было время, — он отпивает еще немного вина и улыбается. — Хэй, опять ною только я! Так не честно, ты не находишь?       Я отрицательно качаю головой:       — Только не после моей истерики возле ресторана. После нее ты заработал фору на пару месяцев вперед. Большая удача, что там почти никого не было. Мне нельзя настолько себя отпускать.       Ники протягивает руку и поглаживает меня по волосам.       — Если не отпускать себя, рано или поздно внутри нарастет такое давление, что ты просто взорвешься. И, как подобает дракону, разнесешь все вокруг в радиусе десяти километров.       Я прикрываю глаза, чтобы прочувствовать это прикосновение. Кажется, даже дыхание невольно задерживаю.       — Это непрофессионально и… Настоящий профессионал должен выдавать бурю эмоций на сцене, а в жизни…       — А в жизни? — в голосе Ники мне чудится мягкий смешок. Едва заметный.       Я распахиваю глаза, всматриваясь в его лицо, но кроме все той же мягкой улыбки не вижу ничего. Даже тени насмешки. Но мне все равно кажется, что он надо мной смеется.       — А в жизни эмоции — это слабость. Только дай человеку намек, что он тебе необходим, как он тут же получает над тобой власть. Или сбегает.       — Но это же неправда, — мягко возражает Ники, снова поглаживая меня по волосам. — Если бы тогда, десять лет назад, я знал что необходим тебе, я бы никогда не ушел вот так…       Если бы я знал Николя немного меньше, то решил бы, что он надо мной издевается. Но вместо того, чтобы встать и уйти, я перехватываю его руку и крепко сжимаю, заглядывая в темные глаза. Которые снова напоминают о Палмере, будь он неладен!       — Ты был нужен мне тогда, как никто на свете. Я думал, что ты об этом знаешь.       Ники вздыхает и прикрывает глаза.       — Ты был таким… горячим. Таким порывистым, как ураган. И мне все время казалось, что… я быстро тебе наскучу. Что я не слишком тебе интересен. Если не брать в расчет смазливое личико и упругую задницу.       Я вижу, как подрагивают его ресницы, и вспоминаю наши с ним ночи. Когда он так же вздыхал подо мной, только в выражении его лица была не горечь, а томность, от которой полностью сносило крышу. Я поглаживаю его руку, борясь с искушением прижать ее к губам.       — Я был готов боготворить тебя только за один благосклонный взгляд, Ники. Ты был для меня целым миром в одном невероятном человеке и… Я мог любить тебя без страха, что ты меня оттолкнешь. Мне просто хотелось быть с тобой рядом, понимаешь?       Он кивает, не открывая глаз.       — Теперь все кажется таким простым…       Ники вдруг подается вперед и вслепую находит губами мои губы, касаясь самого уголка.       А я, вместо того, чтобы наброситься на него с поцелуями, уворачиваюсь, чтобы обхватить его руками за шею и прижаться лицом к груди. Сам не понимая, почему. Ники теплый, такой теплый и пахнет чем-то цветочным, хоть и не жасмином. Я давлюсь слезами, изо всех сил пытаясь справиться с собой, но они прорываются каким-то бульканьем, словно из забитой канализации. Мне вспоминается восковое лицо матери в церкви, словно выныривает из той самой канализации, заполненной нечистотами. Незнакомый веселый голос из трубки по номеру Палмера. Я мотаю головой, пытаясь отогнать их, и прижимаюсь губами к шее Ники. Живому и настоящему Ники, который приехал вовсе не затем, чтобы вытирать мне сопли.       — Прости, — шепчу я сквозь слезы, но упрямо продолжаю целовать обжигающе горячую кожу. — Только не уходи, Ники…       Он обнимает меня крепче и крепче, запускает пальцы в мои волосы.       — Я здесь, малыш, — шепчет он, задыхаясь. — Я здесь. Все в порядке. Все хорошо…       Почему в его руках проще всего поверить, что все хорошо? Хотя именно с ним я срываюсь второй раз за вечер. Правда, осознать это самое «хорошо» мне удается только спустя несколько очень долгих минут, когда слезы заканчиваются, а Ники никуда не уходит. Я даже уже не целую его, просто прижимаюсь к тёплому плечу и пытаюсь хоть немного прийти в себя.       — Теперь тебе не стыдно, что «ноешь» только ты? — шепчу я, касаясь губами ямочки между ключиц Ники.       Он поглаживает меня по волосам, спускаясь к затылку. Кончики его пальцев медленно ласкают мою шею.       — Один-один, — шепчет он и касается губами моего уха.       Я понимаю, что должен отстраниться, но на это нет ни сил, ни желания. Так что я просто придвигаюсь ближе, чтобы уютнее устроиться в объятиях Ники и снова коснуться губами его кожи.       — Тебе больше не нравится жасмин? — шепчу я, вытирая лицо ладонью.       — Жасмин? — Ники снова коротко целует меня куда-то в макушку.       — Раньше у тебя был жасминовый парфюм. Он безумно мне нравился. Знаешь, когда мы с тобой ещё не встречались, а я уже был влюблен, я стащил у матери флакончик такого парфюма. Брызгал им постель, накрывался с головой одеялом и представлял, что это ты меня обнимаешь… Глупости, конечно, но… Я засыпал будто в твоих объятиях. До сих пор это помню.       — Еще до того, как захватил мой шарфик? — Ники улыбается уголками губ. — Мой любимый жасмин исчез из продажи. Я нашел этот, с нероли. Тебе не нравится?       Я снова принюхиваюсь. Утыкаюсь носом в его шею, и едва удерживаюсь, чтобы не провести по ней языком. Запах приятный и чем-то даже похожий. Но всё-таки не тот. Кажется, слишком горький.       — Он приятный, — я потираюсь носом о его ключицы и вздыхаю. Тяжесть в груди, поселившаяся там в ноябре и с той поры отступающая лишь на сцене, будто бы исчезла. Я не знаю, надолго ли. — Но не вызывает ностальгии.       Ники тихо хмыкает.       — От тебя всегда пахло морем. У меня до сих пор встает, когда я чувствую в толпе похожий парфюм. Хочешь, я снова куплю жасмин? Поищу в женском отделе.       Я усмехаюсь, встречаясь с Ники взглядом. Он говорит так, будто уже решил остаться. Я бы очень хотел, чтобы он остался. С Ники я не чувствую себя вечно виноватым.       — Хочу, — я облизываю губы. — И сейчас тоже? Встаёт.       Ники придвигается ближе и склоняется ко мне, почти коснувшись носом шеи. Его дыхание щекочет кожу. Я прикрываю глаза и вздрагиваю, когда Ники берет меня за руку и кладет на свой пах. И, дьявол, у него и правда стоит, да так здорово, словно ему лет двадцать, а не почти в два раза больше.       — Я помню, как однажды попытался тебя облапать, а ты меня жёстко отбрил, — усмехаюсь я, не пытаясь, впрочем, поласкать его. Но кровь и выпитое вино вдруг ударяют в голову. Я моргаю, пытаясь остановить головокружение. Странно почувствовать себя пьяным, когда вино уже почти закончилось.       — И теперь моя очередь? — шепчет Ники, но не отодвигается. — Поделом мне.       — Твоя очередь класть руку на мою промежность? — фыркаю я, поднимая на Ники глаза. — Я не против.       Он усмехается, сверкнув своими желтыми глазами — на мгновение мне и правда кажется, что они светятся, как у кота. Не отводя взгляда, он осторожно касается моего паха.       — Чувствую себя подростком, — шепчет он, облизнув губы.       Мне едва удается сдержать вздох. Тело тут же отзывается на это почти невинное прикосновение. И сам поглаживаю Ники немного смелее.       — Разве это не придает остроты ощущениям?       Он прикрывает глаза и ахает. От этого его вздоха меня бросает в дрожь. Ники всегда был до чертиков чувствительный. И эта его манера прикусывать губы, чтобы не застонать…       Кровь ударяет мне в голову. Я слишком хорошо помню, как он запрокидывал голову, прогибаясь подо мной, как кусал губы и шептал мне по-французски самые сладостные слова.       — Скажи, зачем ты на самом деле приехал? — шепчу я, приближая губы к самому его лицу и лаская Ники еще откровеннее.       Он обнимает меня за шею и запрокидывает голову, тяжело дыша.       — Соблазнить тебя… И забрать с собой… подальше отсюда… — шепчет он, и я не понимаю, шутит он или нет. — Украсть, как крадут принцесс… из-под носа у дракона.       — Первый пункт у тебя уже почти получился, — сообщаю я нежно и прижимаюсь губами к его рту, нетерпеливо целуя.       Меня мгновенно отбрасывает на десять лет назад, где я — восторженный студент, с горящими глазами и серьезными амбициями, Ники — мой немыслимо горячий преподаватель, в тайне — полубог. И мы безумно влюблены друг в друга. Ники прижимает меня к себе так жарко, и целует так отчаянно, что в это очень легко поверить.       Мы целуемся до тех пор, пока у обоих хватает дыхания. И когда приходится отстраниться, чтобы отдышаться, я заглядываю Ники в глаза.       — Спасибо, что пришел и спас меня. Очень трудно выбраться из башни, когда ты сам: и дракон, и принцесса.       Ники улыбается и отводит пряди с моего лба.       — Только не ешьте меня, мистер дракон. И я согласен спасать вас сколько угодно и когда угодно.       — А если вам понравится? — я подпускаю в тон нотки лукавства и делаю вид, будто хочу укусить его в шею. Хотя на самом деле действительно хочу. Ники пробуждает во мне крайне алчные мысли.       — Только нежно, — мурлычет Ники, соблазнительно запрокидывая голову. — Или пока я не скажу стоп-слово.       Я склоняюсь к его шее, приближая губы к коже, но не касаясь ее. Повожу головой вниз-вверх по предполагаемой траектории укуса и чувствую, как Ники замирает, ожидая этой ласки. Но вместо того, чтобы укусить его с шею, я вскакиваю на ноги и протягиваю ему руку:       — Потанцуешь со мной немного? Самую малость, Ники? Тебе можно?       Ники смотрит на меня так, что кажется, это он меня сейчас укусит. И может, неоднократно.       — Посмотрел бы я на человека, который бы мне запретил, — усмехается он и берет мою руку. — Просто я больше не могу заниматься этим серьезно. Но маленькая шалость… — он снова обнимает меня и целует куда-то в кадык. — Нам нужна музыка…       Я стою посреди комнаты, слегка пошатываясь, будто дерево на ветру, и тщетно пытаясь взять себя в руки. Отпечаток губ Николя жжет кожу. Я же все ещё люблю Палмера, а он шлёт свои проклятые цветы. Какого черта я тогда делаю?       «Но Палмеру тебя было недостаточно, — тут же напоминаю сам себе. — А ты можешь делать все, что хочешь: танцевать с Ники или улететь с ним на Луну».       От этого постоянного диалога в голове можно сбрендить. Я иду к бутылке, одиноко стоящей на подоконнике, и отпиваю из нее.       Николя включает стоящий в углу проигрыватель, ставит под иглу пластинку. С легким шипением из динамиков льются тягучие звуки танго. Кажется, любимый танец Ники.       Он подходит ко мне, на ходу расстегивая пару пуговиц рубашки, берет из моих рук бутылку, делает поспешный глоток и только после этого подает ладонь.       Откровенно говоря, я думал, что мы просто пообжимаемся, покачиваясь под музыку. Как это обычно происходит на клубных танцплощадках. Но я почему-то оставил без внимания, что Ники — профессионал. Пусть сейчас и не выступающий.       Так что мне ничего не остаётся делать, кроме как взять его за руку.       Ники прижимает меня к себе и медленно ведет, позволяя привыкнуть к ритму. Он всегда был дьявольски внимателен ко мне, что в танце, что в постели. Я уже давно не танцевал, тем более — танго, но ноги вспоминают шаги, а музыка отдается где-то в теле, как прежде.       И я охотно отдаю ему контроль, подчиняюсь уверенным чеканным движениям, стараясь лишь не отстать, не сбиться с ритма, не уйти под воду той самой волны, на гребне которой мы сейчас танцуем. Голова кружится все сильнее, но мне почему-то становится весело. Так весело, что я смеюсь в голос, когда Ники отталкивает меня, чтобы тут же страстно притянуть к себе.       Комната кружится перед глазами, я сам слегка покачиваюсь, но Ники не дает мне упасть. Он тоже смеется, его кошачьи глаза поблескивают в темноте. Его ладонь оглаживает меня по ребрам и скользит вниз, к бедру, и я даже не знаю — это все еще часть танца или месье Мартен уже меня лапает? Но сейчас это приятно и немного щекотно. Это будто какая-то игра, правила которой мы выдумываем на ходу. И я могу немного поддразнить Ники. Я отталкиваю его, не прерывая танца, запинаюсь о ножку кресла, чуть не падаю и Ники едва успевает меня подхватить.       Я балансирую с изяществом коровы на льду, но все же умудряюсь выровняться:       — Не держи меня! У тебя же спина… Травмированная!       Ники фыркает.       — Отстань от моей спины. Я не инвалид, в состоянии не дать тебе упасть, — он снова прижимает меня к себе и утыкается носом в плечо. — Мне так хорошо…       Мне тоже очень хорошо. Как давно уже не было. Сказать по чести, я даже не помню, когда такое случалось последний раз.       Я поглаживаю Ники между лопаток и целую висок, немного влажный от пота.       — Сегодня ты меня спас, Ники. И я назначаю тебя моим рыцарем.       — Значит, сегодня мы не станем сжигать к чертям окрестные деревни? — усмехается он и опускается прямо на пол, увлекая меня за собой.       Я подчиняюсь, привлекая Ники к себе. На полу несколько жёстко и прохладно, но я пока не возражаю.       — Только если ты захочешь… Устроим весёлый построждественский костер, — я запускаю пальцы в его волосы, нежно поглаживая. — А потом напечем в золе картошки.       Ники смеется. Музыка продолжает звучать, разливаясь над нашими головами. Я снова утыкаюсь Ники в шею и вдыхаю цветочный запах его парфюма. Нужно найти для него жасминовые духи. Прямо завтра. А потом забрать к себе под одеяло и обнимать, обнимать, обнимать.       Мы переводим дыхание, и я вдруг замечаю, что Ники странно держится, будто палку проглотил. Нормальные люди не сидят настолько прямо.       — Малыш, знаешь, думаю, старику требуется прилечь, — шепчет он с неловким смешком. — Захватим с собой бутылку?       — Конечно, — я с максимальной осторожностью выпускаю его из объятий, поднимаюсь на ноги и протягиваю руку, но Ники отмахивается и встаёт сам. Правда, вид у него при этом крайне сосредоточенный. Я забираю бутылку и не знаю, что ещё сделать.       — Тебе помочь?       — Поддержи меня морально, — фыркает Ники и оборачивается через плечо уже на выходе из комнаты. — Кстати, кажется, раньше ты неплохо делал массаж…       — Разве что массаж простаты… — бормочу я себе под нос, не ожидая быть услышанным.       Но Ники громко фыркает.       — Нет, если ты настаиваешь… — тянет он.       Спальня в квартире тоже оказывается совсем крошечной. Большую ее часть занимает кровать с кованным изголовьем, рядом — торшер, в противоположном углу — комод. Вот и все обстановка. Николя со вздохом валится на эту кровать и блаженно стонет, потягиваясь.       — Но может сначала ты немного погладишь мне спину? Или, если хочешь, я могу вызвать тебе такси. В ближайшие полчаса я буду довольно бесполезен.       — Думаешь, что так легко сможешь от меня избавиться? — фыркаю я, присаживаясь на постель рядом с ним и многозначительно окидываю взглядом затейливое изголовье кровати. — А я смотрю, ты себе не изменяешь, да?       Ники лукаво усмехается.       — Себе? Никогда. Хотя в моем возрасте такие шалости уже неприличны. И партнера найти очень сложно.       Он расстегивает пуговицы рубашки и осторожно освобождается от рукавов. Это требует некоторых усилий, но Ники действует довольно ловко. Словно раздеваться вот так, стараясь не тревожить спину, для него привычное дело.       — Глупости, в твоем возрасте прилично все, что нравится тебе и партнеру, — возражаю я, поглаживая его по плечу. — Ложись, из меня не слишком хороший массажист, но я постараюсь, чтобы ты почувствовал себя лучше.       — Ничего и не требуется, только немного погладить. Без усилий. И скоро мне станет лучше, — уверенно заявляет Ники, но не торопится переворачиваться на живот. — И… малыш. Если тебе неприятно — ничего страшного, просто скажи, окей? Тебе не обязательно себя пересиливать.       Я собираюсь спросить, что он такое имеет в виду, но в этот момент Ники все же переворачивается и слова застревают у меня в горле. Вдоль позвоночника на его спине тянется длинный шрам, бугристый и все еще слегка синеватый.       Я помню, как меня сводило с ума изящество Ники, от макушки до кончиков пальцев на ногах. И этот его уродливый шрам никак нельзя назвать изящным. Как будто мое божество лишили части волшебной силы. Но я наклоняюсь и касаюсь губами самого некрасивого участка, а затем снова и снова…       Как же он страдал, бедный мой, когда все это случилось? Зачем на его долю выпало столько боли?       — Ты все равно будешь моим божеством, — шепчу я, смаргивая слезинку. — Самым красивым, Ники.       Он тихо вздыхает, уткнувшись лицом в подушку. Я прижимаюсь щекой к его спине и осторожно поглаживаю бугристую кожу. Это немного страшно. Кажется — одно неосторожное нажатие — и я причиню ему боль. Чтобы справиться с этим чувством, я прикрываю глаза и снова целую его спину.       — Алекс? — шепчет Ники немного невнятно. — Малыш…       — Тебе не больно? Когда я тебя трогаю там? — шепчу я между поцелуями и поглаживаниями.       Он снова вздыхает, не поднимая лица от подушки.       — Я люблю тебя.       Я невольно замираю, пытаясь понять: не послышались ли мне эти слова? Раньше Ники всего пару раз говорил мне о любви. Если не считать французского во время секса. Вот только что ответить ему сейчас — я не знаю. Я ведь все еще люблю Палмера? Но его здесь нет. Зато есть Ники и так легко вспоминаются все чувства, которые я к нему испытывал.       — Я готов полюбить тебя снова, — шепчу я, спускаясь с поцелуями от лопаток к пояснице. — Всем своим драконьим нутром. И никогда не отпущу, теперь уж точно.       Ники молчит. Только стискивает пальцами край подушки. Изо всех сил стискивает. Жаль, что в этот момент я не могу видеть его лица.       — Ты не обязан, — наконец отзывается он.       — Ты с ума сошел? — я мягко толкаю его в плечо, вынуждая перевернуться на спину. — Ники, посмотри на меня немедленно!       Он делает это с явной неохотой. Неуверенно мне улыбается, но я замечаю, что глаза у него красные и влажные.       — Алекс, я… мои слова ни к чему тебя не обязывают. Вот, что я хотел сказать.       — Ники, — я сажусь на постели, продолжая буравить его взглядом. — я очень хочу ответить тебе тем же прямо сейчас, честное слово. Ты вызываешь во мне бурю сногсшибательных эмоций, как раньше. Но я всего три месяца назад расстался с человеком, с которым хотел пожениться и уехать в другую страну. Сказать тебе эти слова в эту минуту будет нечестно прежде всего перед тобой, но… Я хочу быть уверенным, что чувствую именно это, понимаешь?       Он, помедлив, кивает. Очень серьезно и очень спокойно. Потом протягивает ко мне руки.       — Обнимешь меня?       Прежде чем сделать это, я стаскиваю с себя рубашку, прямо через голову, и отбрасываю ее на пол. А потом уже обнимаю Ники, крепко, но бережно, прижимая к себе и обмирая от волнующего соприкосновения кожей.       — Ты — мое сокровище, — бормочу я, поглаживая Ники по волосам. — И я никому тебя не отдам.       Он закрывает глаза и находит губами мои губы. Мы целуемся медленно, не пытаясь сожрать друг друга, как совсем недавно, на подоконнике. На меня снисходит удивительное спокойствие. Я вдруг думаю: все будет хорошо. Обязательно. Вот теперь все точно будет хорошо.       Если я все-таки заслужил немного счастья в этой жизни, то вот — оно. И у моего счастья — желто-зеленые глаза, словно виноградины на ярком солнечном свете.       — Я так и не сделал тебе массаж, — шепчу я между поцелуями, осторожно укладывая Ники сверху и поглаживая по спине.       — Эротический? Сейчас мне требуется эротический массаж, — смеется Ники. Он тычется носом в мою шею, ласкает меня мимолетными легчайшими прикосновениями. Ни на чем не настаивая, разве что намекая.       А я думаю, что очень давно не был так счастлив, как сейчас. И наконец-то чувствую спокойствие вместо непрекращающегося бубнежа внутреннего монолога, который обвиняет меня во всех смертных грехах. Только за это я могу сделать для Ники все, что угодно. А уж полюбить его снова и вовсе не составит труда. Я в этом уверен.