=*=*=
Мне снится кошмар. Будто я встаю утром, включаю телевизор и в новостях передают, что самолёт, летевший в Британию разбился. А среди пассажиров был известный писатель и драматург: Джим Палмер. Эта новость пугает настолько, что я вскидываюсь среди ночи и долго не могу понять, что всего лишь спал и видел плохой сон. Меня трясет, а в голове крутятся обрывки сна и ужаса, который я испытал. Поднявшись с постели, я иду в кухню, чтобы выпить воды, но это не особенно помогает. В голове все путается. Я повторяю себе, что это — сон, только плод моего воображения. Но что-то внутри меня не желает успокаиваться. Ощущение беды так велико, что давит грудь. Мне нужно только убедиться, что с ним все хорошо. Даже если Джим меня пошлет. Я нахожу телефон в кармане пальто и снова иду в кухню, закрывая за собой дверь. Подумав ещё немного, я всё-таки набираю номер и долго вслушиваясь в гудки. Так долго, что начинаю впадать в отчаяние. Наконец, в трубке раздается щелчок и хриплый голос Палмера: — Алло! Какого хрена, Франт? Ты видел время? Мне тут же хочется нажать на сброс, но вместо этого я беру себя в руки и медленно произношу: — Джим, с тобой все в порядке? Несколько секунд в трубке тихо. — Что? — С тобой все в порядке? Я… мне приснился плохой сон. Очень плохой. Я хотел убедиться, что у тебя все нормально. Палмер снова молчит. Эти паузы выводят меня из себя. Словно мы говорим из разных вселенных и нужна бездна времени просто на то, чтобы слова дошли до абонента. — Со мной все нормально, Алекс. Его голос звучит механически, словно у робота или автоответчика. Впрочем, я думал, что Джим на меня наорет. Если этого не случилось, уже большой прогресс. Я вздыхаю в трубку: — Спасибо, что сказал. В трубке раздается невнятный шорох. Потом снова становится тихо. — Ты сам в порядке? — Вроде бы. Извини. Просто этот сон был таким реальным… Я испугался за тебя. Так странно. Я словно говорю с другим человеком. Не с тем, что истерически орал на меня в гримерке. — Я… рад, что ты позвонил. Не тому, что испугался. Что ты волнуешься обо мне. У меня невольно начинает щипать в глазах и я раздражённо вытираю их ладонью. — Джим, я… Я правда не хотел, чтобы все так вышло. Прости меня, если сможешь. Но… — Замолчи, — обрывает он. — Давай… сделаем вид, что ты ничего не говорил. Могу я просто послушать твой голос, раз уж ты меня разбудил? Эти слова вдруг вызывают такую волну изнутри, что на мгновение пелена слез перед глазами скрывает комнату. — Хорошо, — я пытаюсь выровнять голос, но он все равно болезненно искажается. — Что тебе рассказать? — О тебе. Что ты делал здесь все это время. О театре. Над чем ты сейчас работаешь? — его голос звучит непривычно мягко. Пожалуй, раньше он звучал так только в постели. Может, я все еще сплю и этот разговор мне снится? Я перекладываю телефон в другую руку и вытираю мокрую щеку. Чертов Палмер, из-за него я плачу, будто дамочка средних лет на спектакле. Странно, я думал, Джим наорет на меня, но он почему-то говорит со мной, как будто ему действительно интересно это все знать. С другой стороны, Палмер бы не был Палмером, если бы мне удавалось предугадывать его действия. Он ждет. Только когда молчание слишком уж затягивается (потому что я не могу совладать с дыханием) мягко зовет: — Алекс, ты еще со мной? — Да… Прости, — мне кажется, мы с Джимом никогда не разговаривали так спокойно. Даже по телефону, когда он был в Англии. И мне хочется сохранить это спокойствие. И тоже приятно слушать его голос. — В театре все по-старому, только Джордж уволился. Решил покорять просторы Голливуда, представляешь? Ты помнишь Джорджа? — Мелкого пройдоху? Конечно, помню. Это же он устроил нам первое свидание в гримерке, — фыркает Палмер. — Несмотря на то, что он полный негодяй, кое-что хорошее в нем есть. И талант, пожалуй, тоже… — Всё-таки он здорово поставил нашу… То есть, твою, конечно, пьесу. А так… Все довольно обычно. Балет грызется с актрисами, звукорежиссеры ябедничают на осветителей. Все вместе плюются ядом на руководителя. Словом, обычная творческая атмосфера. Палмер снова тихо фыркает и вспоминает забавный эпизод из работы над пьесой. В его пересказе звучит еще смешнее, чем я помнил. Я поднимаюсь с пола и открываю шкафчик, доставая недопитую за сегодня бутылку вина, и делаю глоток прямо из горла. Во рту пересохло, словно с похмелья, но вечером я почти не пил. Палмер что-то говорит, но я почти не разбираю слов. Его непривычно мягкий тон отбивает способность воспринимать слова, я плавлюсь в этих звуках, словно кусок масла на тарелке. — Джим, — перебиваю его я, — почему мы раньше почти не разговаривали с тобой вот так, как сейчас? Он некоторое время молчит. — Не знаю. Может, мы вечно были заняты чем-то другим? — мне кажется, на том конце щелкает зажигалка. Может и правда показалось. Джим редко курит. Но пару раз мне случалось застать его за этим занятием. Я давлю в себе расстроенный возглас о том, что теперь уже поздно, а вместо этого спрашиваю: — А как ты? Пишешь новую книгу? — Готовится к изданию. Прочитаешь? — Конечно. Жаль, что ты больше не пишешь пьесы. Хотя, может быть, какую-то из твоих книг всё-таки экранизируют? — Может быть. Попрошу, чтобы позвали тебя на пробы, — тихо фыркает Палмер. Я прижимаюсь лбом к холодному оконному стеклу. Внизу поблескивает тусклыми огнями ночной город. Тихий двор. В доме напротив все окна темные. Только я, вместо того, чтобы спать, тайком беседую со своим прошлым. Зачем? Я же уже пообещал себе и Ники, что это — прошлое. — Да, может ты снова будешь указывать мне, как играть, — я делаю ещё один глоток вина и убираю бутылку в шкаф. — Спасибо, что поговорил со мной, Джим. Наверное, нам нужно спать. — Вместе, — произносит Джим. — Я все ещё здесь, Алекс. Я наверное слишком долго молчу. Непозволительно долго. И спохватываюсь далеко не сразу. — Спокойной ночи, Джим. — Спокойной ночи, Алекс. Я люблю тебя. Я машинально нажимаю на «завершение вызова», но всё-таки успеваю услышать последние слова Джима и прячу телефон в карман халата, как будто нечто постыдное. Как будто есть кому меня в этом уличать. Джим никогда не говорил мне таких слов. Кажется, самым откровенным, что я от него слышал, было: «ты нужен мне, сраный кретин». Или что-то в этом роде. А сейчас я чувствую полное смятение. Еще некоторое время стою, бездумно глядя в окно. Потом снова достаю бутылку и делаю несколько глубоких глотков. Не нужно было ему звонить. Я же уже все решил. Я поговорил с Ники. К чему теперь это все? Просто поддался эмоциям и… Всё-таки кое в чем мама была права: нельзя идти на поводу у своих желаний. Даже если они кажутся сравнительно невинными. Но ведь я не знал, что разговор сложится именно так? Я ведь ожидал совершенно другого. Что изменилось? За этими мыслями я опустошаю бутылку, которую мы с Ники начали за ужином. Голова слегка кружится, а в теле появляется приятная истома. Я гашу свет и возвращаюсь в постель к Николя. Он хмурится во сне, как будто ему снится что-то тревожное. Кажется, не одному мне сегодня видятся кошмары. Я осторожно ложусь рядом, обнимая его за талию и вдыхая аромат жасмина, которым пахнут его волосы. Кажется, я не когда в жизни не чувствовал такого душевного раздрая, как сейчас, но знакомый запах и тепло тела Николя успокаивают. Постепенно я снова погружаюсь в сон и мне снится, словно я плыву на медленно покачивающейся лодке по тихой реке. В конце нее меня ждет водопад, но я лежу на дне лодки и совсем ничего не предпринимаю. Тело слишком тяжелое, чтобы поднять его и сделать хоть что-то. Но прежде, чем лодка достигает водопада, я просыпаюсь.Два-один
27 октября 2019 г. в 16:43
Примечания:
Содержит откровенные спойлеры к основному произведению, но так как сами авторы понятия не имеют, закончат ли его вообще, можно смело читать :Р
Спектакль заканчивается и, наконец, я могу уйти со сцены под привычный шквал аплодисментов. В последнее время все меньше хочется работать, а хочется только быть рядом с Ники, так что каждый раз я спешу домой, как никогда не торопился раньше. Особенно те три жутких месяца, после смерти матери. Но сейчас в душе поселилось чувство, что моя жизнь наполнилась смыслом. И что все в ней наконец-то стало правильным.
Пребывая в крайне приподнятом настроении, я влетаю в гримёрку, на ходу снимая одежду, и вдруг упираюсь взглядом в корзину пудровых роз. Тех самых, об отправителе которых я бы предпочел позабыть.
А он остается верен себе. И продолжает упрямо и бесцеремонно напоминать о своем существовании, вторгаться в мою жизнь снова и снова. Эти корзины цветов появляются в моей гримерке, несмотря на то, что я давно запретил подпускать к ней посторонних. Но цветам Палмера, как и ему самому, видимо невозможно что-то запретить.
Мне хочется выбросить корзину в окно, но вместо этого я подхожу к ней и медленно провожу пальцами по нежным бутонам. Взгляд упирается в картонку, на которой все так же написано только одно слово: «люблю». И буква «N».
Ох уж эта его вечная привычка скрываться за пафосными псевдонимами. «N» — это, вероятно, отсылка к его любимому Эдгару По и ворону по-имени Nevermore. Или нечто иное, такое же чудаковатое. Почему-то сейчас я вдруг ловлю себя на том, что ощущаю нечто вроде нежности, думая о нем. Но нежность тут же сменяется приступом злости, стоит только мне вспомнить о том, как мы расстались. Почему Палмер думает, что может изменять мне, а потом слать свои дурацкие цветы, в надежде, что я все прощу? И сколько он собирается преследовать меня? До конца жизни?
Подчиняясь порыву, который сам толком не могу осознать, я хватаюсь за телефон и набираю номер Палмера в Британии. Счёт за роуминг выйдет сказочный, но нужно покончить со всем этим раз и навсегда.
Пока в динамике тянутся гудки, я пытаюсь подобрать слова, но не успеваю.
— Алло. Представьтесь, пожалуйста, — произносит знакомый голос.
— Думаю, ты в состоянии узнать мой голос, — говорю я трубке. — Джим, сколько ещё это будет продолжаться? Я устал. И пудровые розы любила моя мать, а не я.
Палмер молчит. Несколько секунд, но мне кажется — ужасно долго. Я даже бросаю взгляд на экран, чтобы убедиться, что он еще на связи.
— Пока мы не поговорим. Я рад, что ты позвонил. Давно этого ждал. Даже начал опасаться, что ты забыл мой номер.
— Вот, мы говорим, что дальше? — я начинаю ощущать привычное раздражение, а вся нежность, что неожиданно возникла, растворяется в небытие, будто ее и не было.
— Что произошло? Это был какой-то план по избавлению от меня: отправить в другую страну и отключить все телефоны, ничего не объясняя? Слишком сложно, тебе не кажется? Если я тебе надоел, можно было просто сказать.
— Палмер, это на твоём телефоне отвечают дерзкие горячие мальчики, а не на моем. В тот единственный раз, когда мне действительно была нужна твоя помощь. Но теперь все, хватит. Я не хочу больше получать твои розы. И оплакивать твои измены тоже не хочу. Все кончено, Палмер.
Мне хочется нажать «отбой», но голос Палмера меня останавливает.
— Алекс, ты спятил? Какие мальчики? Какие измены? Черт, я сижу и жду тебя здесь, в нашем чертовом доме для нашего чертового счастливого будущего, а ты несешь какую-то чушь!
— Как будто ты не знаешь, какие. И как будто это не я заставал в твоей постели других парней. У нас нет счастливого будущего. И уже не будет.
— Франт, это что? Ты мстишь мне спустя столько времени? Мне казалось, мы уладили этот вопрос, а ты… мстишь мне вот так? Да какого черта, Франт?
Я отнимаю трубку от уха и несколько секунд тупо смотрю на отсчёт времени на экране. Из динамика слышится приглушенный, но все такой же возмущенный голос Палмера. Он даже свою вину признать не собирается. Впрочем, как и всегда.
— Да, Джим, теперь уладили, — говорю я и нажимаю на сброс.
Телефон тут же снова звонит. Ну да, разве Палмер может просто смириться?
Но я не знаю, о чем ещё можно с ним говорить и потому сбрасываю звонок, чтобы внести номер в черный список. Это была плохая идея — говорить с ним. Совершенно дурацкая. Тем более, теперь у меня есть Ники.
После звонка не сразу удается прийти в себя. Руки дрожат, отчего банальное переодевание отнимает кучу времени. В голове — полная сумятица. Слова Палмера все ещё отдаются в ушах пронзительным эхом, вызывая такой прилив бешенства, что выходя из театра я беру корзину с собой — и с наслаждением заталкиваю в ближайший мусорный контейнер. Выходит весьма символичный акт прощания с прошлым. Я ухожу, не оглядываясь, даже не думая рассматривать, как нелепо смотрятся среди мусора нежные лепестки роз и ранункулюсов.
Думаю, что после сегодняшнего разговора Джим больше не станет слать мне цветы. И хотя он явно не считает себя виноватым, наверняка его желание помириться иссякнет, насколько бы искренним оно ни было. Я же теперь совершенно точно не хочу возобновлять с ним какие-то отношения, хотя бы дружеские. Мне более чем достаточно Николя. С этими мыслями я сажусь в автобус, чтобы, наконец, поехать домой и забыть обо всем плохом.
Мне удается это. На два дня. На третий день Палмер снова вторгается в мою жизнь. На этот раз — лично. Я возвращаюсь с репетиции, захожу в собственную гримерку и обнаруживаю его на диванчике.
Это оказывается крайне неожиданным, мягко говоря. Поэтому первые пару секунд я просто замираю на пороге, как дурак, не в состоянии произнести ни слова. Палмер как-то изменился. Похудел, хотя и раньше был худощав, а теперь черты его лица и вовсе заострились, словно у покойника. Темные круги под глазами стали еще очевиднее. Или он просто не прятал их под тональным кремом, как раньше, чтобы выглядеть несчастнее.
— Джим… — с трудом выдавливаю я и тут же беру себя в руки, в буквальном смысле, сцепляя их в замок за спиной. — Зачем ты здесь?
Он откидывается на спинку и сплетает пальцы, глядя на меня исподлобья:
— Поговорить.
Я выглядываю в коридор, осматривая его на предмет посторонних глаз и ушей. Сейчас еще не слишком поздно и там то и дело мелькают актеры и работники сцены.
— Хорошо. Тогда позволишь мне переодеться? А потом мы можем зайти в бар или кафе и поговорить.
— Давай поговорим здесь. Без лишних глаз, — несмотря на изможденный вид Палмер держится с привычной холодной самоуверенностью.
Мне не очень хочется оставаться с ним один на один. Хотя бы потому, что еще ни одно выяснение отношений у нас не обошлось без громкого скандала. Но Палмер упрям, как осел, его так просто не выставишь вон, если он этого не хочет.
— Хорошо, только недолго. Я устал и хочу домой.
— Я два часа, как с самолёта. Понимаю твои чувства. Давай сразу к сути, — Палмер смотрит прямо мне в глаза, чуть вскинув острый подбородок. — Алекс. За какую измену ты мне мстишь?
Услышав слово «суть», я тут же плотно прикрываю за собой дверь. И, как оказывается, не зря: следующую Джимову реплику с большим удовольствием послушала бы добрая половина театра.
— Давай немного тише, если можно, — я стараюсь подпустить в голос мягкости. — Я тебе не мщу. Просто не хочу дальше продолжать наши отношения после того, что произошло.
— Об этом я и спрашиваю: что произошло? — Палмер говорит не громко, но с нажимом, цепко следя за моим лицом. Признаться, я успел отвыкнуть от его хищного взгляда.
Поняв, что разговор однозначно затянется, я присаживаюсь в кресло возле зеркала. Это даёт мне немного времени чтобы справиться с собой, ведь только от одного звука голоса Палмера меня начинает трясти.
— Когда умерла моя мать, — я смотрю не на Джима, а на его отражение в зеркале, как будто у зеркального двойника Палмера меньше способностей вывести меня из себя, — я звонил тебе на мобильный весь чертов вечер, но он был отключен. А когда я вспомнил про домашний телефон в нашем с тобой доме, трубку взял какой-то жеманный засранец и сообщил, что ты никак не можешь подойти к телефону.
Палмер чуть подается вперед, явно собираясь что-то сказать, но только вздыхает и потирает лицо руками. Потом отводит от лица волосы и мрачно смотрит мне в лицо.
— Франт. Этот жеманный засранец — мой секретарь. Я его не трахаю.
Я бросаю взгляд на свое отражение, в пятнах от потекшего грима на лице, и хватаю салфетку, чтобы стереть его. Но пальцы дрожат от злости, которую я пытаюсь сдержать.
— В одиннадцать вечера? У твоего секретаря слишком ненормированный рабочий день. Или он необходим тебе круглосуточно?
Палмер снова откидывается на спинку дивана и поглаживает кончиками пальцев переносицу.
— Дьявол, Франт. Ты чокнутый. Дай мне вспомнить. Какое число это было? Осенью я еще вовсю занимался бумагами и переездом. Он что угодно мог там делать. Ждать доставку. Готовить документы для издательства… Я не сплю с ним, черт бы тебя побрал!
Ожесточенно стирая с лица грим, я слежу за Палмером краем глаза. Он выглядит озадаченным и каким-то растерянным. Я снова чувствую укол вины, хотя виноват здесь он, а не я. И от этого снова начинают дрожать пальцы.
— Дело даже не в том, спишь ты с ним или нет. А в том, что единственный раз, когда ты был мне нужен, как воздух, Джим, ты не смог даже перезвонить. Или твой секретарь не докладывает о звонках?
— Я пытался перезвонить тебе, но ты уже не брал трубку, — Палмер снова трет пальцами глаза. — Я был в отъезде, вернулся на следующий день, ночью. Где-то в поезде потерял мобильный, так что Стив не мог со мной связаться. Как и ты. Так что о твоем звонке я узнал только… через два дня. И сразу позвонил. Я не знал, что нужен тебе, не знал, что случилось. Откуда бы? Я не хотел… оставлять тебя одного. Я просто не знал.
Сейчас его слова звучат так просто и нелепо, как будто мы — персонажи какой-то крайне бездарной мелодрамы на пару сотен серий. И кажется невероятно простым поверить Джиму, но я слишком хорошо помню почти издевательский голос этого… секретаря. И помню того мальчишку, которого застал когда-то на Палмере верхом, когда мы только начали встречаться.
К горлу подкатывает острый приступ тошноты, только вот не знаю, мутит меня от Палмера или от самого себя. Я прижимаю грязную салфетку ко рту, лишь бы удержать в себе все, что просится наружу.
— Какая нелепость, Господи…
Эти слова тоже звучат нелепо, драматично и глупо. Я не знаю, можно ли верить Палмеру? Имеет ли теперь смысл ему верить?
— Франт, — Палмер поднимается на ноги и подходит ко мне. Теперь, чтобы увидеть его лицо, приходится задирать голову. — Давай забудем про это дерьмо. Мы уже потеряли слишком много времени.
Я смотрю на него снизу вверх и думаю, что мы потеряли гораздо больше. Я потерял. Ведь если бы я смог поговорить с Палмером раньше, мы бы уже были в Британии, в нашем общем доме, о котором я так мечтал. А теперь уже слишком поздно.
— Это правда, Джим? — спрашиваю я, заглядывая в серьезные черные глаза. — Это все правда?
Он усмехается уголком рта и смотрит на меня, как на придурка.
— Нет. Я полгода слал тебе цветы и приехал только для того, чтобы обмануть. Звучит логично. Франт, стал бы я столько вокруг тебя прыгать, если бы ты не был мне нужен? — он наклоняется вперед и опирается о подлокотники моего кресла. — Я столько сделал для того, чтобы мы были вместе, а ты все равно мне не веришь?
Лицо Джима оказывается слишком близко. Как-то чересчур близко для человека, которого я искренне хотел возненавидеть все эти полгода. И если расставанию с Ники послужила моя мать, то здесь, оказывается, только я был идиотом. Вспыльчивым идиотом, который слишком боится признать свою неправоту. А теперь он так близко, его горящие черные глаза так близко, что я невольно вжимаюсь в спинку кресла.
— Прости, Джим, — я провожу по заострившейся скуле кончиками пальцев. — Джим, я был таким идиотом…
Он мягко усмехается и подается еще немного ближе.
— Я должен был уже привыкнуть, — шепчет Джим и касается моих губ.
У его поцелуя знакомый горьковатый привкус ментоловой жвачки. А губы не такие мягкие, как у Ники, но все равно очень нежные. Почему-то раньше мне не приходило на ум слово «нежность» при мыслях о Палмере. Я знаю, мне нужно остановиться, потому что это нечестно перед ним и перед Николя, но не могу, черт возьми, просто не могу себя заставить. Так же, как и не смог забыть о Джиме, сколько ни старался.
Он углубляет поцелуй. Запускает пальцы в мои волосы, лаская затылок, и как-то незаметно оказывается у меня на коленях. Я хочу сказать, чтобы он остановился, даже упираюсь ладонями в острые плечи, чтобы вынудить его отстраниться, но в этот момент Джим выделывает языком что-то совершенно фантастическое, так что я только крепче сжимаю скользкую ткань его щегольского пиджака.
Поцелуй становится еще более настойчивым и Джим прерывает его только затем, чтобы приникнуть к шее. Холодные пальцы пробираются под мою рубашку, заставляя вздрогнуть всем телом.
На несколько невыносимо долгих секунд я напрочь забываю, что мы сейчас обжимаемся в моей гримерке, куда в теории может зайти кто угодно, хоть я и создал репутацию того, кто убьет всякого, вошедшего без спроса. Я даже забываю о Ники, которого целовал еще утром и обещал вернуться пораньше. Есть только Палмер, его объятия и поцелуи. И ощущение, что я никогда не был нужен ему так сильно, как сейчас.
А он мне?..
— Джим, — бормочу я, пока он лихорадочно покусывает мою шею, словно кто-то из породы кошачьих. — Джим, пожалуйста…
Он урчит что-то и очередной укус оказывается куда чувствительнее. Я ойкаю, и Палмер тут же принимается его зализывать.
— Поехали к тебе. Я бы прямо сейчас отвез тебя в аэропорт, но ты же упрямый… — шепчет он. — Поэтому — поехали к тебе.
Кто бы говорил об упрямстве. Укусы Палмера не на шутку разгоняют кровь, но они же придают ясности уму.
— Джим… — мне все же удается сделать над собой усилие и вынудить его отстраниться, взяв за плечи. — Джим, я не могу, прости…
Он удивленно вскидывает брови. На бледном прежде лице сейчас играет лихорадочный румянец. Губы припухли — это я искусал их? Не могу вспомнить, но Палмер всегда будил во мне такую животную страсть, противостоять которой казалось практически невозможным.
— Почему?
— Потому что… — я машинально поглаживаю его плечи, то ли пытаясь успокоить, то ли поправить пиджак. — Потому что Ники…
Палмер подается назад и прищуривается из-под растрепавшейся челки. Это я растрепал ему волосы?
— Ники? Кто такой Ники?
Я снова очень остро ощущаю себя идиотом. Хотя бы потому, что о Ники нужно было вспоминать до поцелуев, а не после.
— Ники — это мой бывший учитель танцев. Я рассказывал о нем когда-то. Я был до одури в него влюблен, а он женился на каком-то идиоте…
— И? — Произносит Палмер с нажимом. Он смотрит на меня так, словно хочет поджечь взглядом. В нем, кажется, тоже есть что-то от дракона.
— Мы теперь снова вместе, — выдавливаю я.
Палмер смотрит на меня сверху вниз, так сильно сжимая пальцы на моих плечах, будто хочет их продырявить.
— Оу, — выдыхает он ядовито. — Так вот почему ты не торопился мириться. Я стал тебе не нужен.
Он поднимается с моих коленей и одергивает пиджак.
— Приятно делать из меня идиота, не правда ли? Смотреть, как я оправдываюсь за несуществующие грехи, когда тебя уже потрахивает твой учителишка.
— Джим, — я вскакиваю следом за ним, но совершенно не знаю, что делать дальше, — он приехал всего месяц назад, я был здесь совсем один… Я думал, что не нужен тебе!
— Действительно, а цветы я тебе шлю просто от избытка денег! Зачем ты звонил мне? — он вдруг срывается в крик. — Какого черта, Франт?! Наша помолвка, чертов дом, чертово все? Я сделал для тебя все! А ты просто… выбросил меня, как вещь! Как мусор! Я не ответил на один твой звонок — и ты уже ничего не хочешь слышать и трахаешься с каким-то танцором!
Кажется, он орет на весь театр и эти крики слышат все, кто имел неосторожность еще остаться в здании, а не уйти домой. Я сам не замечаю, как подлетаю к нему, сгребаю в охапку, пытаясь обнять и прижать к себе, но не заткнуть рот. Потому что это было бы слишком даже для меня.
— Джим, пожалуйста… Не кричи, пожалуйста… Давай выйдем отсюда и…
— И что? И что, я поеду в аэропорт? Франт — ты… — он отпихивает мои руки. Мне даже на мгновение кажется — он меня сейчас ударит. — Значит своему учителишке ты простил даже свадьбу, а меня не хотел выслушать после одной нелепой случайности?
Наверно было бы легче, если бы он меня ударил. Потому что сейчас я чувствую себя еще отвратительнее, чем когда-либо за всю жизнь. Но все еще пытаюсь его обнять.
— Его свадьба была десять лет назад, Джим… И я… я хотел тебя выслушать, поэтому и позвонил. Джим. Ну, хочешь, можешь врезать мне…
— Позвонил? И что, разве ты стал меня слушать? — он стряхивает с себя мои руки. — Мне тоже подождать десять лет? Когда твой учителишка помрет от старости, и ты наконец будешь готов воссоединиться?
Джим сверлит меня яростным взглядом, будто вот-вот вцепится в горло. Или начнет швыряться предметами. Я невольно отступаю к двери. Почему у Палмера всегда виноват только я? Да, допустим, здесь я действительно виноват, но откуда мне было знать про потерянный телефон? Откуда я знал, что его сраный секретарь ночует дома у Палмера и они при этом не трахаются? Почему этот секретарь вел себя так, будто это он — хозяин дома?
— Джим, да, я ошибся. И поспешил. Но прости, слишком яркими были воспоминания о том парне, с которым застал тебя когда-то. А твоему секретарю стоило бы вести себя менее вызывающе.
— Этот… парень. Да когда это было? Черт, окей, меньше десяти лет назад. Такой у тебя срок искупления? — Палмер сдергивает с дивана свое пальто. — Я просто не нужен тебе. И никогда не был.
Он яростно отталкивает меня от двери, распахивает ее и вылетает из гримерки. И хлопает дверью так, что со стены осыпается штукатурка. Я остаюсь стоять посреди комнаты, пытаясь осознать все, что произошло. Знал бы Палмер, как он был нужен мне до появления Ники. Если бы он приехал раньше, если бы меня так не трясло при одном только воспоминании о голосе его чертового секретаря… Но тогда бы у меня не было Николя. Моего личного желтоглазого божества, которое никогда не выставляет меня кретином, даже если виноват я сам.
Я обессиленно опускаюсь обратно в кресло, но все еще чувствую губы Палмера на своей коже. Особенно в одном месте на шее… Я бросаю взгляд в зеркало и вижу багровеющий отпечаток зубов на бледной коже. Дьявол.
Как теперь объяснить это Ники? Замазать гримом? Просто не прийти к нему сегодня?
Почему как только мне начало казаться, что все налаживается, жизнь снова перевернулась с ног на голову? И чего теперь ждать от Палмера? Неужели он просто улетит в Британию, в дом, который так и не стал нашим? А если не улетит, что тогда? На все эти вопросы у меня нет ответа. Но прежде, чем я успеваю об этом подумать, как раздается звонок телефона и на экране высвечивается имя Николя.
Прежде, чем ответить, я делаю несколько глубоких вздохов.
— Привет. Малыш, у тебя все хорошо? Репетиция затянулась или ты сегодня не приедешь? — голос Ники звучит мягко и беззаботно. Почему-то сегодня я отчетливее обычного слышу его мягкий акцент, к которому успел привыкнуть.
— Все в порядке, — выдыхаю я в трубку и кошусь в зеркало на красующийся на шее засос. Когда мы встречались с Палмером, приходилось изводить кучу тонального крема, чтобы замаскировать кровоподтёки. Ники был гораздо аккуратнее, но меня всегда ужасно заводила страстность Палмера.
Пока след исчезнет, пройдет не меньше трех-четырех дней. Я не могу избегать Ники так долго, чтобы он ничего не заподозрил.
— Я скоро приеду. Ты еще не уснешь?
— Нет, я только вернулся, принял душ и размышляю, чем поужинать. Ты не будешь против, если я закажу что-нибудь из морепродуктов? — боги, как странно слушать этот расслабленный голос, обсуждать такие обыденные вещи, как поздний ужин, после той бури, что устроил Палмер.
Отношения с Палмером были похожи на роман с атомным реактором: от чувства опасности кружит голову, но никогда не знаешь, когда он рванет. А жизнь с Ники похожа на лёгкий морской бриз: теплый, очень спокойный и ласковый.
— Не против. И… Мне нужно будет кое-что тебе рассказать, хорошо?
— Окей, — я слышу, как негромко щелкает зажигалка. — Что-то случилось, малыш?
Ники никогда не ревновал меня. И теперь я осознал, что даже не знаю, чего от него можно ожидать. Наверно поэтому голос начинает звучать особенно ласково. Чтобы Ники не услышал, как он дрожит.
— Можно и так сказать, — прижав телефон плечом, я начинаю поспешно стаскивать кюстюмные брюки. — Лучше расскажу лично. Я скоро буду, хорошо? Люблю тебя.
— И я тебя, малыш, — мурлычет Ники. Но мне все равно кажется, что слегка напрягся. Может от того, что я сам напряжен. Или от того, что все же неплохо разбираюсь в его интонациях.
Да я бы тоже напрягся, заяви мне Николя нечто подобное. Но скрывать что-то от него я не хочу. Слишком многое скрывал раньше, особенно собственные чувства и к чему это привело?
Так что я поспешно переодеваюсь, наматываю на шею шарф, чтобы не щеголять засосом на улице, и торопливо иду к выходу из театра. Что-то мне подсказывает, что вечер будет не самым лёгким.
До квартиры Ники от театра минут двадцать на автобусе и сегодня это время пролетает особенно быстро. Я не успеваю даже собраться с мыслями. И уже в который раз думаю: точно ли это конец истории? Палмер просто уедет? Или нет?
Самое паршивое, что сам не знаю, хочу ли чтобы он уезжал. Все-таки нас многое связывало, пусть из этих трёх лет отношений я чаще хотел его убить, чем поцеловать.
Наконец, автобус достигает нужной остановки и я выхожу, невольно замедляя шаг. Может, стоило попросить Палмера задержаться? Хотя бы дать ключи от квартиры, чтобы он не таскался по гостиницам. Только я не знаю, этот порыв — забота о нем или желание, чтобы он ещё хоть раз ко мне прикоснулся?
Медленно пересекая темный двор, я представляю, как это могло бы быть. Я позвоню ему и предложу взять ключи. Палмер, поломавшись, согласится. И скажет, что я привез ему эти ключи. Может быть, предложит встретиться у дверей квартиры. Под предлогом «еще раз поговорить» он предложит ненадолго войти. И о чем бы мы ни говорили, это кончится поцелуем. Так было всегда — в какой бы ярости ни был Палмер, до какого состояния он бы меня ни доводил, все кончалось одинаково — яростными поцелуями и не менее яростным сексом. Я до сих пор помню, как жадно брал его после того, как застал с тем мальчишкой…
От этих мыслей становится жарко. Руки слегка дрожат, и я не сразу отпираю дверь парадной.
Я даже беру в руки телефон и несколько минут пялюсь в темный экран, раздумывая, набрать его номер или все-таки нет.
Он бы искусал мне всю шею и плечи, так что грим и шарф не спасли, разве что свитер с высоким горлом. Может быть, Джим даже захотел отомстить мне особым образом и я был бы этому рад. Пусть бы он делал со мной все, что захочет, только бы ещё раз поцеловал…
Нет, эти мысли ведут в никуда. Я поспешно заталкиваю телефон в карман пальто и заставляю себя подойти к лифту.
Нет, с Палмером все кончено. Как бы я его ни хотел сейчас. В конце концов, убеждаю я себя, поднимаясь на последний этаж, с ним мне всегда казалось, что я рано или поздно сойду с ума. И едва ли от счастья. Странно. Почему-то с Палмером я мог позволить себе быть немного жестоким. Немного грубым. И он позволял себе то же самое. Может, с Ники мне не хватает именно этой агрессии?..
Мне с ним чего-то не хватает?
На этой мысли дверь перед моим носом вдруг распахивается.
— Ты ужасно вовремя, ужин принесли пять минут назад, — Ники пропускает меня в квартиру и мягко целует в висок. Меня окутывает привычный аромат жасмина с нотками гвоздики и табака.
У Ники немного влажные волосы и потрясающе нежные губы. Я привлекаю его к себе, даже не сняв пальто, и зарываюсь носом в воротник его халата. Словно пытаюсь спрятаться от самого себя в его объятиях. Или от Палмера.
Ники прикрывает дверь, запирая ее за мной, потом мягко толкает меня и, прижав к лакированной деревянной поверхности, лукаво смотрит снизу вверх.
— Так соскучился?
Глядя ему в глаза, я чувствую укол совести. Имею ли я право целовать его сейчас? Или теперь только после того, как все расскажу? Если после этого он захочет иметь со мной дело.
— Очень. Но сперва я должен кое-что тебе рассказать.
Ники кивает и отстраняется. Плотнее запахивает халат.
— Ладно. Хотя меня пугает твоя серьезность.
Я стаскиваю пальто, а Ники уходит в гостиную, которая одновременно выполняет функцию столовой. Здесь уже сервирован ужин, Ники берет со стола один из бокалов и наливает немного вина.
— Что ты хочешь рассказать?
Сняв ботинки и, немного помедлив, шарф, я прохожу следом за ним.
— Палмер вернулся, — говорю я без всякого вступления, внутренне обмирая от страха, что все то тепло, которое есть между нами, сейчас рассеется, словно облако дыма. — Заявился прямо ко мне в гримёрку и…
— Палмер? — Ники чуть хмурится и, усевшись на диван, манит меня к себе. — Зачем? Вы же вроде бы… расстались. Или… — он слегка хмыкает. — Ну да, мы с тобой тоже расставались. Так чего он хотел?
Помедлив, я присаживаюсь рядом с ним и нервно потираю лицо руками. Пока что голос Ники звучит удивительно спокойно. Да и он не выглядит расстроенным или обозленным.
— Я имел неосторожность позвонить ему несколько дней назад. Он опять прислал мне свои розы, я вспылил и хотел сказать, чтобы он больше этого не делал. В итоге, мы опять разругались. Я думал, что уже точно навсегда, а сегодня…
Ники едва заметно кивает, так же внимательно глядя на меня. Ничего не говорит, только смотрит. И так же, не отводя взгляда, делает еще глоток из бокала. Это нагоняет на меня куда больше страха, чем истерики Палмера. С ним, по крайней мере, я знал, чего ожидать.
— Все оказалось очень глупо. По крайней мере, по его словам. Как в дурацкой комедии. Он был в отъезде и потерял телефон. Трубку взял его секретарь, которого я принял за очередную шлюшку. Он ждал меня все это время, слал цветы, а я… Я думал, что он меня обманывает.
Ники потирает пальцами переносицу и этот жест неожиданно сильно напоминает Палмера.
— Чушь какая, — говорит он негромко. Ставит бокал на столик и вздыхает, после чего снова смотрит на меня. — В смысле… И вы… помирились? У тебя засос на шее.
Он говорит это совершенно спокойно. Палмер, наверное, бы уже на ушах стоял, а Ники просто смотрит мне прямо в глаза и ждет ответа.
— Нет. Я сказал о тебе, он психанул и ушел. Но… Прости, я не сразу смог его остановить. Мы… только целовались и больше ничего.
Я сжимаю собственную руку так, что белеют костяшки пальцев. Ники молчит. Снова трет рукой лицо. Потом поспешно берет бокал и осушает одним глотком. На меня он больше не смотрит.
— Если ты его еще любишь… — его голос срывается и Ники раздраженно откашливается. — Малыш, если ты его любишь, то… видимо, у вас еще есть шанс все вернуть. Если он тебе нужен…
Отставив пустой бокал на столик, Ники достает из халата сигареты и прикуривает.
Я осторожно касаюсь его руки, поглаживая запястье.
— Ники, послушай… Мне нужен ты. А Палмер… Да, он вызывает во мне некие чувства, но… В основном они несут животный характер. Я не хочу ради него оставлять то, что есть между нами.
Ники крутит в руках зажигалку. На металлических боках играют блики от настольной лампы и Ники рассматривает их со вниманием первооткрывателя, проводящего важнейший эксперимент. Он не хмурится, не усмехается саркастически, не кричит. И совершенно не ясно, что происходит в его голове в этот момент. Спросить не хватает мужества. Я просто жду, как ждут оглашения приговора.
Ники прячет зажигалку в карман, покусывает сигаретный фильтр и очень серьезно смотрит мне в глаза.
— Слушай. Я люблю тебя. Ты это знаешь. И… твой Палмер видимо тоже тебя любит. Так что подумай, как следует. Тебе необходимо подумать. Это нормально… — его голос едва заметно дрожит, а акцент становится куда отчетливее. Из-за этого его слова звучат довольно невнятно. — Я не хочу, чтобы ты потом жалел.
Я понимаю, что Ники говорит то, что должен был сказать всякий нормальный человек по отношению к любимому. Чего никогда не сказал бы Палмер. И не факт, что смог бы сказать я. Но мне мучительно больно от этих слов, словно Ники уже приказал, чтобы я уходил. Будто он уже не хочет меня видеть.
— Я могу остаться сегодня, Ники?
Он снова трет лицо рукой. Сигарета дрожит в пальцах. Николя вдруг кажется таким уязвимым, словно растерянный ребенок. Мне невыносимо хочется его обнять.
— Я же тебя не выгоняю. Я просто… не хочу, чтобы однажды ты позвонил из театра и сказал: прости, я завтра улетаю в Британию с Палмером, не жди меня к ужину. Понимаешь? Я не хочу тебя терять. Просто не хочу… чтобы меня вышвырнули без предупреждения.
— Ники… — я осторожно вынимаю у него сигарету. — Прости, что вывалил это все на тебя. Я сделал это не для того, чтобы тебе было больно, хотя понимаю, что как раз это ты сейчас и чувствуешь. Я просто хочу быть с тобой честным. И… разве это похоже на то, что я могу тебя вышвырнуть?
Он медленно качает головой.
— Нет, я… я рад, что ты сказал мне. Спасибо. Просто… скажи, ты уверен, что не захочешь вернуться к Палмеру? — его желтые глаза лихорадочно поблескивают. — Ты хорошенько в этом уверен? И если нет — возьми время. Подумай. Я готов подождать. Я только не хочу, чтобы ты бросил меня внезапно.
Вместо ответа я, позабыв о сигарете в его пальцах, сгребаю Ники в объятия и крепко прижимаю к себе. Пепел осыпается на обивку дивана, но я не могу заставить себя разжать руки. Мой дорогой Ники, мое сокровище, как я мог пожелать кого-то, кроме тебя, хотя бы на мгновение?
— Я люблю тебя, — шепчу я, касаясь губами его ушка. — Люблю…
Он стискивает меня так порывисто, что пару мгновений я не могу дышать. Только теперь я чувствую, что Ники дрожит всем телом.
— Чертов Палмер, — бормочет он сдавлено.
Я забираю у него окурок и крепко прижимаю Ники к себе.
— Я не хочу раздумывать, Ники. Не о чем тут думать. С Палмером все кончено. Мне нужен только ты.
Он гладит меня по спине и утыкается носом в шею. От его горячего дыхания по спине бегут мурашки.
— От тебя пахнет им, — шепчет он тихо. — Идем в душ?
Я не спрашиваю, откуда он знает, как пахнет Палмер. Просто целую Ники в висок и шепчу:
— Конечно, мой ангел. Идём.
Мы начинаем целоваться еще до того, как забраться в ванну. Ники буквально ни на мгновение не выпускает меня из рук. Прикасается ко мне так жадно, как в наши самые первые разы. И в итоге отдается там же, в ванной. Когда он стонет особенно громко, содрогаясь в оргазме, я целую его лицо и мне вдруг кажется, что он плачет. Или это вода стекает по его щекам. На всякий случай я тщательно слизываю горьковатые капли с лица Ники. А потом помогаю ему выбраться из ванны и закутываю в халат. Мне доставляет особое удовольствие забота о нем. Что я хоть как-то могу выразить свои чувства, кроме сотрясания воздуха словами. И поцелуев.
Ники засыпает, прижимаясь щекой к моему плечу. Я долго лежу, рассматривая его расслабленное лицо. Прокручиваю в голове сказанные нами фразы. А затем — разговор с Палмером и его искаженное от ярости лицо.
И ещё думаю, что отчасти Палмер прав: я никогда не любил его так сильно, как Ники. И это не зависело только лишь от меня. Может быть, так вышло потому, что с Палмером мы встретились, когда я уже был лишён всех юношеских иллюзий. А может быть потому, что Джим — просто другой человек. Но он был по-своему мне дорог. Мы провели много времени вместе. Я правда был готов посвятить ему если не всю жизнь, то очень большую ее часть. И не хотел «бросать» Палмера нарочно. Просто так сложилась жизнь. Очень многое, пожалуй, просто не зависит от нас.
На этой мысли я, наконец, засыпаю, обняв Ники покрепче.