Закат и рассвет

       Наступил рассвет, а ему не хочется открывать глаза. У него в грудной клетке вечный закат. Красное пламя засыпающего солнца, которое легкие прожигает, и дышать невозможно. Он надышался гари сполна, отравился.        Ему кажется, что он всю войну шел к этому. Он бы мог умереть ради того, чтобы, однажды, вот так проснуться. Когда она спит у него на плече, и можно коснуться пальцами белокурой копны волос, запутаться в них. И Джирайя делает именно так, смотрит на ее алые, покусанные губы.        Знает, что на ее теле, на молочной коже осталось множество его отметин. В особенности на ягодицах. Жадные и громкие женские стоны из его разума уже не вычеркнуть. Они, как яд, токсин запечатались навсегда в мужском сознании. Кажется, он и в правду сегодня умер. Упал и взлетел прямо до небес, на поломанных крыльях.        Джирайя всегда презирал любовь, хотя и писал о ней импульсивно и красиво. Он избегал ее, каждый раз, впопыхах надевая на себя накидку и ускользая из дома очередной дамы, у которой провел бессонную ночь. Таких ночей было множество, часто он не помнил лиц, но описывал пикантные подробности в своих романах. Сегодня все было по-другому. Сегодня впервые появился страх проснуться одному. Страх, как у голодного, побитого пса, что в любую секунду может лишиться крова.        Внутри рай и ад. Внутри самое настоящее землетрясение. Любил ли он ее? Готов ли был ради нее свернуть горы? Погибнуть и воскреснуть снова?        Он уже знал ответы на столь каверзные вопросы, но пока что не хватало смелости признаться в этом даже самому себе.        Да, и зачем? В нем все еще горит закат, это алое пламя по рукам скользит и согревает женский силуэт. Во сне она кажется такой хрупкой и ранимой. Без вечной маски железной леди, с которой ее привыкли видеть окружающие.        Еще раз пройтись пальцами по рисунку родинок на ее лопатках. Вдыхая запах персиков и проливного, холодного дождя.        Может быть, завтра не наступит. Джирайя считал, что нельзя быть уверенным, хоть в чем-то, ведь только пару дней назад закончилась война. Возможно, завтра все исчезнет, но его вполне устраивает «сегодня». Он слишком счастлив для того, кто имеет на теле десяток шрамов.        “ Карие глаза сверкают гневом, девушка буквально рычит. Выволакивает юношу за шкирку не дав закончить карточную партию с Орочимару. Брюнет на подобный казус лишь ехидно ухмыляется, ему не хочется лезть в разборки «бывалых товарищей», хотя бы просто, потому, что они сделают всем одолжение, если, наконец, перегрызут друг другу глотки.        Джирайя воспринимает этот приступ агрессии, как должное, и даже не интересуется, чем она на этот раз так сильно недовольна. Цунаде прижимает его к стене, грубо цепляется пальцами за шиворот, ее буквально трясет от злости: - Какого черта? Как ты посмел? Дан из-за тебя загремел в больницу! Я прибью тебя! – она кричит, все сильнее сжимает пальцами ткань мужской одежды.        На что отшельник лишь спокойно пожимает плечами и пристально смотрит ей прямо в глаза: - Делай со мной все, что хочешь, Цунаде, но я не сожалею о том, как поступил. Еще давно я сказал твоему жениху, что переломаю ему все кости, если он, хотя бы попытается причинить тебе боль. Я знаю, что он разорвал с тобой помолвку, и я сдержал обещание. Мне хотелось убить его, но я подумал, что хуже наказания, чем потерять тебя, будучи живым, не существует. Научись, наконец, ценить себя. Он должен был ползти за тобой на коленях после всего, что ты сделала для него, для Конохи. Ты слепо влюблена в него и не понимаешь, что он просто мудак, который не может признать твоего над ним превосходства, - он произносит слова с нажимом, спокойствие медленно перетекает в металлические, громкие ноты. В глазах дымка пьяная, вместе с обреченностью и тихой злобой.        Блондинка молчит, она впала в ступор. Ее, словно пронзила молния, а по плечам мурашки пробежали. Руки опускаются вниз, и она больше не прижимает его к кирпичной поверхности. Гнев исчез, потух, как факел, и кажется, до нее, наконец, дошла одна простая истина, которую она раньше пыталась всеми силами не замечать, хотя та постоянно маячила перед глазами.        Почему она раньше ничего не понимала? Почему всегда была такой глупой и слепой? - Я могу пойти и доиграть свою партию или есть еще вопросы? – он резко одергивает полы своего своеобразного кимоно, раздражается от тишины. Ему хочется уйти, потому, что в этом разговоре нет смысла, как и во всех других. Для нее он шут. Напарник по команде, и ничего большего. Она никогда не сможет воспринимать его всерьез. Он смирился, хотя сейчас хотелось все крушить и ломать на своем пути.        Саннин пытается обойти утонченную женскую фигуру, но она зовет его по имени. Не своим голосом словно, это заставляет его обернуться.        Ее переклинивает от взгляда темных, как сама бездна глаз. Цунаде всегда жила вспышками, эмоциями, но сейчас она, похоже, кое-что для себя решила.        Два шага вперед, чтобы разрушить между ними короткую дистанцию. Она вторгается в его личное пространство, словно львица уверенно и дерзко. Сжимает пальцами мужской подбородок, а на его губах уже пылает поцелуй. Несдержанный, терпкий и горячий. С языком.        Джирайя сжимает в руках упругие ягодицы, и они зажимаются в подворотне, как двое обезумевших, голодных…Они оба переломаны этой войной. Они оба больше стопа не знают. “        Цунаде тянется к его губам первая. Целует неторопливо, нежно, будто смакует на вкус каждое мгновение. Не так жадно, как несколько часов назад. Без той остервенелости, когда блондинка буквально рвала на напарнике ткань болотного цвета. Впивалась ногтями в кожу на его спине, шептала его имя на рваном вдохе, при каждом глубоком толчке. Захлебывалась в оргазме. - Будешь кофе? – ее улыбка обворожительна и взгляд лисий, забавный.        Джирайя улыбается в ответ и кусает блондинку за нижнюю губу. Между ними столько теплоты, такая идиллия, будто мир тронулся умом. Слетел с катушек. - Ты еще спрашиваешь…Мне в патруль через полтора часа, - мужские ладони оглаживают хрустальную талию, а он все еще не верит. Он все не может на нее налюбоваться. - А мне в госпиталь на летучку. Думаешь, успеем устроить третий раунд? - спрашивает она, но определенно уже знает ответ. - Безусловно. Я без третьего раунда категорически отказываюсь выбираться из постели, - юноша хрипло смеется, подхватывает девушку под спину и требовательно усаживает к себе на колени. - Извращенец, - Цунаде звонко хохочет в ответ, кладет руки на его мускулистую грудь, вовлекая в глубокий поцелуй. Оглаживает пальцами заботливо каждый шрам.        У него в груди тлеет закат, а у нее в крови самая настоящая лихорадка. Дикое желание оказаться, как можно ближе, плотнее друг к другу и задохнуться в этом безумстве.        Это заходит слишком далеко. Цунаде и в правду считает себя больной. Когда ускользает с работы под любым предлогом. Когда они проводят вместе обеды, каждую свободную минуту. Зажимаются, как озабоченные подростки, даже на полигоне. Их даже несколько раз застает Минато, закатывает глаза и смиренно вздыхает, уходит. Делает вид, что ничего не замечает.        Она считает, что у нее с головой проблемы. Когда Джирайя берет ее на столе прямо во врачебном кабинете, потому, что у нее сегодня ночное дежурство, а ему завтра на задание.        И она сама не понимает, почему раньше была такой идиоткой? Почему так долго обманывала себя? Почему не давала этим чувствам разгореться, держала каменную дистанцию?        Джирайя сочиняет прекрасные баллады, а Цунаде избавляет его от бессонницы родными объятиями, вкусным чаем и своей улыбкой.        Они не афишируют свою связь, но и тайной ее уже давно не назовешь. Орочимару при каждой встречи язвит о том, что они ведут себя хуже, чем подростки с пубертатом.        Дан пытается ее вернуть. Юноша караулит ее у работы, провожает до дома. Просит прощение, но она говорит ему уйти. Все заканчивается тем, что он пытается ее поцеловать, но вместо этого получает сломанную челюсть от Джирайи.        В эту ночь они впервые серьезно ругаются, не так, как обычно происходило на их общих заданиях. Цунаде ломает стол на кухне, кидается вещами, а саннин не хочет ее слушать.        Он ревнует, рычит, что она с другим целовалась. Что он тоже пойдет и снимет кого-нибудь, раз она строит шашни за его спиной.        Блондинка просто взрывается, словесные аргументы заканчиваются, и они практически дерутся.        Она его бьет, а он скручивает женские запястья в своей хватке. Они валяются на полу упрямо до самого рассвета. Цунаде тихо рыдает от обиды и недоверия, а юноша гладит ее по спине, целует в шею. До посинения повторяет, что он мудак и умоляет его простить. Говорит, что сам во всем виноват.        Она залечивает его раны, и они спонтанно уезжают на горячие источники в соседний пригород. Проводят выходные только вдвоем.        Все заканчивается слишком больно. Слишком глупо. Джирайя приходит к ней ранним утром, с рюкзаком наперевес. Цунаде понимает все по его глазам, читает его, как раскрытую книгу. Она знает его слишком хорошо. Слишком долго, чтобы ей была знакома каждая его ужимка. - Сарутоби дал мне задание. Не знаю, когда вернусь, но я пришел поговорить сюда не об этом… - Цунаде поднимает руку вверх, не дает ему сказать. - Ты не можешь… Какого…Какого черта? Не говори со мной так, будто уходишь навсегда, – блондинка злится, голос практически дрожит. Она сжимает свои пальцы в кулаки.        Джирайя натягивает горькую улыбку на уста, гладит ее по щеке и целует в лоб. Ощущает себя неудачным подобием клоуна. - Цунаде… - он тянет ее за руку, сжимает запястье на мгновение и совершает попытку обнять. Ниндзя-медик гневно от него отмахивается, упирается ладонью в мужскую грудь. - Ублюдок. - Давай, не будем обманывать друг друга. Мы оба знаем, что это всегда был он, а не я. Мне нужно тебя отпустить.        Она не верит его словам. Он точно рехнулся, перепил в очередном борделе. Она бьет его по лицу наотмашь, почти не применяя силу. Скорее от отчаянья, от тупой боли под ребрами. Чувствует вкус предательства слишком четко, как никогда в жизни ярко.        Юноша не двигается с места, даже бровью не ведет, будто ему и в правду плевать с высокой колокольни. Может быть, так и есть? Это все была забава, жестокая игра?        Цунаде, ведь сквозь войну прошла, так какого черта, ощущение, что рушится весь мир, появилось только сейчас? - Я не приму тебя обратно. Если ты сейчас уйдешь, значит, это конец всему, ты понял? – она заглядывает ему в глаза, женские янтарные омуты блестят, а он разбивает костяшки о бетонную стену. Он знает, что она не блефует. Не в этот раз… Она цепляется пальцами за мужские плечи на мгновение, трясет его, а затем снова отстраняется. - Береги себя, ладно? – он цедит сквозь зубы, выдыхает, опускает руки вниз. Хочет еще что-то произнести вслух, но не позволяет себе. Он должен с этим справиться. - Ты все сломал, - она гневно рычит, блондинка опускает взгляд, он снова обнимает ее. И она позволяет себе эту минутную слабость, кажется, теряет равновесие. Хочется рыдать, кричать, но нет сил. В голове тысячу вопросов, но не хватает мужества, задать их, а уж тем более услышать на них ответы. – Прощай, - она отстраняется быстро и резко, а затем хлопает входной дверью, запирается в доме.        Закат в его груди все еще горит, но теперь протыкает легкие алыми языками пламени. Так будет лучше для нее. Для них двоих. Сказать правду он просто не в состоянии. - Не в этот раз, Джирайя, не в этот раз, - повторяет, как мантру, он обманывает сам себя.        Прямо, как и на войне, рассвет вновь соткан из разочарования, потерь и дикой злобы на самого себя.