Закат и рассвет

       Алкоголь и работа. Кажется, что в ее жизни больше ничего не осталось.        Цунаде толком не ест, ощущение, словно ее организм больше пищу нормально не воспринимает.        Еще год назад она костями лежала на поле боя, чтобы сейчас существовало мирное небо над головою. Так стремительно пыталась выжить, а теперь, медленно и мучительно морально убивает сама себя.        Опрокинуть еще одно саке, чтобы двигаться дальше. Еще одна стопка и поправить макияж, совершить ночной обход по больнице.        Джирайя так и не вернулся с задания. Он исчез со всех радаров. Отряд Анбу уверены, что он погиб при горном обвале.       Она не верила. Она сама искала его на этом пепелище, разбирала руками каменные глыбы и рыдала взахлеб.        «Они просто не успели. Просто слишком поздно узнали о произошедшем…»  — так говорил ей Сарутоби, также ее пытался утешить Минато.        У нее все равно оставалась вялая надежда, она не переставала его искать. В соседних деревнях, мирных городках… Раненного, живого или мертвого.        Пока Намикадзе не признался в том, что отследил один из своих клинков, который был у Джирайи, еще тогда… В том горном завале.        Просто осознать это, признать неизбежное хватило сил только сейчас.        Сенджу тогда даже глазом не моргнула, лишь на мгновение одарила льдистые омуты своим усталым взглядом, а затем снова уперлась в бумаги. Тупо молчала.        В легких кислорода не было, а в голове все заполнила глухая пустота. Не было желания двигаться, делать хоть что-то. — Цунаде Сама… — блондин встревожено окликает ее, пытается поймать женский взгляд. Не может подобрать нужных слов. Он, ведь сам, еще зеленый мальчишка, который потерял любимого сенсейя. Что он мог ей сказать? Как мог успокоить? Существуют ли слова, которые смогли бы сейчас ее спасти? Она, кажется, уже во второй раз себя похоронила. Потеряв вначале младшего брата, а затем и любимого.  — Больше всего на свете он бы хотел, чтобы Вы двигались дальше… Чтобы Вы нашли свое счастье, переступили через все это. — мягкие ноты в его голосе совсем не успокаивали, хотя он и старался говорить, как можно тише, более плавно. Заботливо. — Минато, спасибо, что проведал, но у меня все в порядке. Мне нужно работать, — жестко отчеканивает, произносит, словно на автомате.        Женские черты кажутся безжизненными. Кожа, как побелка. Она упирается взглядом в бумаги, а после игнорирует все последующие реплики. Уходит полностью в себя.        Минато вздыхает и ускользает через какое-то время, саннин ничего не замечает перед собой, просто достает очередную бутылку. Выпивает до дна.        Она заканчивает отчеты уже на рассвете. Голова жутко раскалывается и Цунаде добирается до дома чисто на оголенных рефлексах. Рассвет горький на вкус, как и морской бриз. В нем нет успокоения, в нем нити боли, что пронизывают грудную клетку насквозь.        Она должна уже давно почувствовать освобождение, но любовная лихорадка никуда не отступает. Кажется, она уже посмертная. — Извращенец, картежник и гуляка… Так еще и бросил меня без особых причин. За что я тебя полюбила? Почему до сих пор не могу отпустить? — она произносит слова в пустоту, закрывает глаза и утыкается в подушку. Проваливается в сон.        Слез, как будто уже не осталось, лишь сухие спазмы тихой истерики. Неизбежности.        Полюбила? Неужели, она и в правду смогла произнести это вслух? Жаль, вот только, что терять уже было нечего…        Дни и ночи похожи друг на друга. Сенджу уже давно им счет потеряла.        Шизуне выливает алкоголь, пока та не видит, Цунаде все чаще психует и громит ординаторскую.        Они с Даном теперь просто друзья. И она просит этих двоих не возиться с ней, как с писаной торбой.        С ней все в порядке. Она жива и ладно. Ей не нужны разговоры по душам. Не нужны сладкие конфеты, которые каждый вторник притаскивает в ее кабинет Минато.        Ей осточертела мышиная возня. Раздражает духота стен и слишком яркие воспоминания. У нее внутри пустота, и невозможно ее заполнить. Жалеть, спасать ее не стоит… Никто уже и никогда не сможет.        Когда ей с Орочимару назначают миссию на двоих, она соглашается без лишних вопросов. Они попадают в самый настоящий переплет.        Орочимару, как всегда слишком уверен в себе, в своих уникальных талантах, что и играет с ним злую шутку.        Цунаде громко сквернословит, буквально тащит его на себе до ближайшего жилого пункта. Тратит огромное количество чакры, чтобы залечить раны напарника и проклинает его всеми бесами. Называет конченным мудаком. Потому, что иначе его назвать нельзя, ведь именно он в этот раз подтолкнул их настолько близко к краю.        Он, как капризный мальчишка, что вечно играется со смертью. Пытается называть ее на «ты».        Змей находится в отключке, а ей приходится безмолвно сидеть возле него в кресле, и почему-то сама мысль об этом, становится ей ненавистна. Кровь прожигает безмолвное пламя. Она и сама не может понять своих странных ощущений.        Лишь на мгновение, между сном и явью, Цунаде вместо бледного и худощавого лица, видит перед собой Джирайю. Бережно касается ладонью мужского плеча, у нее дыхание перехватывает. Ее тянет к холодным губам, громкий стук сердца слышно в ушах… Но она себя останавливает, сладкая иллюзия исчезает, оставляя за собой лишь кромешную тьму. Что происходит?        Ее передергивает, клинит жестко. Кажется, что крышу срывает. Она не знает, куда деться от этого черного обрыва бесконечной боли.        Она поехавшая. Она с этой мыслью выскальзывает на улицу, как ошпаренная. Тяжело дышит, хватает воздух губами жадно. Ее трясет. Она, словно хрупкий карточный домик, который скоро развалится.        Цунаде прийти в себя не может. Она не способна осознать, что за странное помутнение проникло в ее рассудок. Сенджу доводит себя до изнеможения, обходит местность по нескольку раз и только тогда, возвращается обратно во временное укрытие. Когда темнеет перед глазами, а в голове нет ни одной мысли. Забирается с ногами в кресло и отрубается в позе эмбриона от упадка сил.        Кажется, что она все больше ненавидит, этот чертов рассвет. Он за своей спиной не приносит ничего хорошего.        Они проводят в той маленькой деревушке еще несколько дней. Цунаде осматривает напарника, но в глаза ему не смотрит, ведет себя, как на иголках. Женские запястья, словно в металлических браслетах.        Каждое прикосновение, будто под напряжением.        Между ними никогда не было идиллии, но и как кошка с собакой они не грызлись. Для этого всегда был Джирайя. А сейчас между ними сгусток напряжения, темная аура.        Она практически не позволяет себе находиться в этой комнате. Приходит лишь для осмотра и чтобы принести еду, что приготовили хозяева дома, которые любезно их приютили. Резкая манера разговора, редкие слова. Касания точные, но грубые. — Как можно было упустить ту последнюю атаку? Не будь ее, то я бы вылечила тебя еще в первый день. Столько времени зря потеряно, — она задумчиво произносит, проводит пальцами по бинту, закрепив его более плотно на грудной клетке. — Может все дело в твоем отношении? Работаешь без души, — на бледных устах усмешка, желтые змеиные глаза прожигают, Сенджу чувствует это каждой клеточкой тела. Она поднимает на брюнета непонимающий взгляд, только собирается убрать руку, но он уверенным жестом перехватывает ее запястье. Сжимает в своей руке. — Между нами черная кошка пробежала? Я что-то не припоминаю, чтобы ты раньше так шарахалась от меня, — тонко подмечает, его голос бархатный, ехидный и лезет в самую душу. — Я всегда думал, что ты профессионал в своем деле, Цунаде, неужели, это не так? Или может дело в чем-то другом?        Цунаде хмурится, янтарные омуты озаряет недовольство, пассивная агрессия проникает в кровь, скользит прямо по венам. — Я тоже думала, что ты профессионал в своем деле, но судя по провальной миссии… Бывают в жизни огорчения, — она улыбается в ответ криво и одергивает руку, но это оказывается бесполезной попыткой, потому, что он сжимает фарфоровые пальцы сильнее. Делает хватку более устойчивой. Явно не собирается отступать, хотя и знает, что в рукопашном бою Сенджу нет равных. — А может всему виной твое воздержание? Знаешь, если долго не подкармливать своих демонов, они могут сорваться с цепи, — хрипловатый смешок, Орочимару глумится, испытывает ее на прочность. Очевидно, ощущает себя королем ситуации. — Я не понимаю о чем ты, — холодно отчеканивает, но все же ее силуэт натягивается, как струна. — Неужели, Джирайя был так хорош в этом? — змей прекрасно знает куда ударить. Да так, чтобы побольнее и искры в глазах летали.        Она предсказуемо поддается на эту провокацию, бьет по скуле кулаком. Он недовольно шипит, как гадюка, а затем заливается новым приступом смеха.        Цунаде обескуражена, злость бьет через край. Воспользовавшись потерей бдительности, саннин цепляется за ее подбородок. Сжимает пальцами.        У нее по коже скользит странный холодок, когда он очерчивает ее скулу прикосновением. Мурашки скользят прямо по макушке и до кончиков пальцев. — Тебя это не касается, — цедит сквозь зубы, а затем бьет по его руке, чуть отодвигается. — Еще раз выкинешь что-то подобное, обещаю, я сломаю тебя пополам, ты понял? — если бы было возможно убивать взглядом, она бы убила. Не задумываясь ни на секунду.        Орочимару знал совершенно точно, его напарница сейчас не шутила, и это забавляло его еще больше. Подкидывало дровишек в огонь. Он, как эмпат голодный до чужих эмоций, лишь бы дорваться. Больной ублюдок. — Он не вернется. Переступи через это или сама скоро окажешься на дне ящика. Жалкая кончина для такой, как ты. Твои способности слишком уникальны, — у него голос токсичный, и воздух вокруг ядовитым кажется.        В эту секунду Цунаде чувствует, как сильно его ненавидит. Потому, что знает, что он прав, где-то в глубине души. — Я могу вызвать у тебя приступ эпилепсии одним прикосновением. Хочешь проверить? — Спокойной ночи, Цунаде, мы с тобой еще поговорим, но позже, — два желтых топаза смотрят на нее чересчур пристально, они смеются, а их обладатель едва ли сдерживает свою вальяжную улыбку.        Она уходит резко, хлопает дверью так, что та чуть не слетает с петель. Все изменилось в этом изуродованном мире… Отвратительным казалось даже собственное отражение.        После миссии Сенджу берет отпуск. Хирузен с ней не спорит, подписывает без лишних слов, лишь только, когда Цунаде уже собирается покинуть резиденцию Хокаге, спокойно спрашивает: — Почему мне кажется, что ты уже не вернешься?        Она улыбается с теплотой, той привычной и беззаботной улыбкой, что была еще до войны и пожимает плечами. — Потому, что Вы, дорогой Сарутоби, тот еще параноик?        Они оба смеются громко, как было раньше на тренировках. Когда в грудной клетке не было холодного железа. — Я не исчезну. Я хочу сделать еще многое для этой деревни, но мне нужно время… Просто дайте мне его, ладно? — последняя фраза практически шепотом, мужчина понимающе кивает головой. На том и прощаются.        Ниндзя — медик и в правду уезжает, куда глаза глядят. Постоялый двор выбирается рандомно. Рядом казино, горячие источники и алкоголь достаточно крепкий, чтобы можно было себе позволить далеко не уходить. И она им буквально заливается, периодически проигрывает что-то по мелочи, играя в карты.        Однажды вечером Орочимару находит ее в одной из прокуренных забегаловок. Ее белые локоны окутаны васильковым, никотиновым дымом, а она заказывает очередной графин со своим излюбленным напитком. Задорно смеется и с кем-то болтает.        Глаза шоколадного цвета сейчас стеклянные, пьяные, в них даже не отображается удивления, когда она видит перед собой напарника по команде. Как будто она ждала его здесь, будто бы знала, что он придет рано или поздно.        Хотя чего греха таить? Они втроем, как посмертно повязанные между собой. Один исчезнет с радаров — двоих притянет к нему, как магнит.        Так было всегда. Похоже, на их судьбе высечено, как проклятие, вечно искать друг друга. Вечно потакать этой больной необходимости — И много ты уже проиграла? — темноволосый брюнет присаживается напротив нее, на мужских бледных устах плавно вырисовывается хищный оскал. — Иногда, кажется, что всю свою жизнь, — Цунаде ухмыляется, поправляет прическу и допивает содержимое своего стакана. Она не врет, и правда на вкус горькая, практически невыносимая.        Они оба молчат. Просто смотрят друг на друга, испепеляют взглядами. — Если тебя прислал Сарутоби то, это дохлый номер. Я не вернусь, он обещал дать мне время. — Ты, ведь знаешь, я не ручная шавка… Не в моих правилах кому-то прислуживать, а уже тем более, исполнять роль гонца, — желтые змеиные глаза сверкают, как два драгоценных камня, даже в полумраке. В них можно потеряться, кануть в бездне глубокой, устрашающей и в тоже время притягивающей своей таинственностью. — Тогда зачем ты здесь? — это становится все более интересным.        Может быть, не будь она такой пьяной, одурманенной атмосферой улицы красных оттенков, то прогнала бы его далеко и надолго. Но в голове туман, полное умиротворение…        Пусть черти ведут ее кривой дорожкой, сворачивать не хочется. Следовать правилам, тянуться к свету… Зачем?        Ей кажется, что она уже давно и все в своей жизни проиграла. Ей никогда не везло в азартных играх, а она когда-то наивно на свое счастье поставила. Осталась без гроша за пазухой. — Хочу забрать себе то, что считаю нужным, — вот, так вот просто, режет скальпелем без анестезии. — Тогда за это стоит выпить. Я угощаю, — белокурая чуть приподнимется со своего места, берет в руки керамический графин и разливает горячительную жидкость по стопкам.        Ей хотелось бы думать, что слова Орочимару лишь плод уязвленного разума. Хотелось бы, но и свернуть назад не возникало никакого желания.        Она, ведь существовать не хочет. Ощущение, будто она не переживет сегодняшний рассвет        Спустя полчаса, уже ближе к утру, они медленно пробираются к выходу. Цунаде достает сигарету, раздобытую где-то чудом, выпускает алыми губами ядовитый, лазурный дым. — Я потеряла счет времени… — пьяный смех, улыбка слишком отчаянная, а в легких дым прожигающий. Отравляющий, кажется, даже сердце.        У Орочимару душа черная, а у нее внутри оголенный нерв, весь в язвах. Вся жизнь, как сплошная война, а другого существования они, будто бы и не видели. Для ниндзя нет иной альтернативы. Лишь дожить, до рассвета, не оглядываясь.        Она облокачивается спиной к стенке. Кажется в эту секунду слишком открытой, откровенной. К ее подбородку прикасаются холодные пальцы, поглаживают скулу, губы. Вызывая колкие, электрические разряды на загорелой коже, будто бы вырисовывая узоры. — До рассвета успеем, — он усмехается, а во взгляде самый настоящий ад, танцуют демоны. Цунаде не знает, что ей управляет, когда стук сердца становится слишком громким. Когда жар распространяется по всему телу, как смертоносный токсин. Инстинкт самосохранения уже давно близок к нулю.        Она позволяет Орочимару сократить расстояние между их телами. Позволяет ему положить руку на свою талию.        Сенджу вдыхает в мужские уста дым, а он тянет ее за подбородок. Они целуются, и он грубо, бесцеремонно ворует чужой воздух, трахает ее своим умелым языком. Поцелуй, как ожог, на губах плавится. Как багровая метка. Похоть без шанса на спасение, на вкус, как отчаянье, с примесью алкоголя и сигарет.        Это похоже на сделку с дьяволом. Вот только ее душа уже давно продана. Она осталось где-то там, в горном завале вместе с тем, кому она принадлежала…        Они ускользают в один из темных переулков. Там, где их никто не видит.        Мужская ладонь скользит под тонкую ткань выреза, отодвигает бюстгальтер, чтобы начать терзать пальцами ее сосок.        От чего Цунаде стонет прямо ему в губы, так похотливо прогибается в ответ на каждое прикосновение. Прокусывает его нижнюю губу до крови.        Орочимару в долгу не остается, оставляет пламенный укус прямо на хрупкой шее. Это похоже на ураган, с множеством жертв и потерь. На природное явление, что не имеет жалости, эмпатии в принципе.        Он властно разворачивает ее утонченную, женственную фигуру спиной, заставляя прижаться животом прямо к прохладной поверхности стены. Терзает ее ласками, скользя под тонкое кружевное белье ладонью. Надавливая, играясь с клитором. Вводя в нее пальцы. Оставляя новые яркие отметины на плече, шее зубами. Умудряясь довести девушку до первого оргазма лишь этим.        Так, что до своего чайного домика она добирается на ватных ногах, и то, потому, что саннин учтиво придерживает спутницу за талию.        На змеиных устах играет злорадная ухмылка, когда он опрокидывает ее на алое покрывало.        Цунаде нравятся шлепки, жесткий секс и даже легкое удушение во время последующих оргазмов. Нравятся синяки на запястьях, и то, что он ее совсем не жалеет. Трахает так, что потом не свести колени.        Никаких эмоций, лишь животная похоть. Страсть. Ей нравится бездна. Играться с чертями, переходить ранее запрещенную грань. Если спускаться на дно, то утонченно… Выбрать в попутчики высшего демона.        Сенджу курит в объятиях Орочимару, встречая первые солнечные лучи весенней поры.        Рассвет все еще холоден с ней, и она ассоциирует его с собственным падением. Проблема заключалась лишь в том, что она больше этого не боялась…        Орочимару высечен из мрамора. Он безупречен в ремесле ниндзя. Совершенно идеален в своем уродстве. Он внутри без эмоций, без людских слабостей.        И, несмотря на все это, после смерти Джирайи в нем срабатывает триггер каждый раз, когда он делит одну постель с Цунаде. Это похоже на помутнение, на приступ холеры. Сама мысль о том, что он может обладать той, что принадлежала его вечному сопернику, доставляет ему настоящее наслаждение.        Он до сих пор с ним соревнуется. До сих пор ведет холодную войну с тем, кто уже давно на том свете, как безумный. Для него это ощущение полного контроля, и оно затмевает собой все вокруг.        Орочимару достаточно часто наведывается к ней в лабораторию при госпитале. Когда она дежурит ночью и они трахаются до рассвета, как кролики. — Мне нужно доделать отчет, — они каждый раз начинают свою прелюдию с противостояния. И она каждый раз клянется себе, что это все происходит с ней в последний раз. Она ненавидит себя за то, что делает, но в тоже время, заполнять внутренний хаос, как-то иначе уже просто не умеет.        Личных демонов нужно подкармливать, а иначе они будут пытаться вырваться наружу. Ей это не нужно. Слишком опасно. — Я сейчас тебя трахну.        Орочимару всегда берет свое, такой у него характер. И он же берет Цунаде, заламывая ей руки за спину. Требовательно и жестко. Эгоистично.        Так, что у нее слезы на глазах от подступающего экстаза и следы малинного цвета от его сильных шлепков на ее упругой заднице.        Позже, когда пелена безумия спадает, когда они оба уже кончили. Достаточно нарезвились. Змеиный саннин просто наблюдает за тем, как она работает. Курит, наплевав на ее категорический запрет делать это в лаборатории.        Достаточно часто он не выдерживает, и подключается к ее экспериментам с пробирками. Они могут часами спорить о том, какие методики, дзютцу стоит использовать.        У них почти каждый раз кардинально разные мнения, хотя оба не отрицают превосходство и высокий интеллект друг друга.        Сенджу ненавидит себя. Она с этой мыслью засыпает и просыпается. Но, несмотря на голос разума, на все защитные рычаги внутри, она все же заимела привычку являться к Орочимару ранним утром. Нежится на темно-синих шелковых простынях, запрокидывая голову. Он раздвигает ее ноги прохладными пальцами, прикасается губами к внутренней стороне бедра, оставляя заметный укус на столь чувствительной коже. Цунаде хрипло стонет, прикрывая глаза, когда он ублажает ее языком. Она с силой цепляется пальцами за темную шевелюру, когда он доводит ее пальцами до оргазма, подталкивает к самому краю.        В этом всем нет никакой морали. Нет спасения. Будущего или прошлого.        Есть только рассвет, а выхода нет.        Цунаде не любит Новый Год, для нее этот праздник слишком горький. Она все еще впадает в рефлексию. Каждый чертов год по привычке собирается в магазин, чтобы купить подарок брату, а затем осознание вновь ударяет ее по голове чем-то тяжелым.        Его, ведь больше нет… И нет Джирайи, который ее из данного аморфного состояния всегда вытаскивал. Заставлял одеваться, не реагировал на угрозы и ругательства.        Они по традиции проводили праздничную ночь в одной из забегаловок, напивались саке и играли в карты. Ожидая полночи, чтобы потом выйти на свежий воздух и смотреть салют.        Она это не ценила, воспринимала, как должное, а теперь с трудом по утрам просыпается, с ноющей болью в груди.        Сегодня ее тошнило на нервной почве. Ее трясло от собственных мыслей, внутри, будто бы все органы сжимались, от мучительного осознания… Сегодня Джирайя не придет.        Не будет саке и данго. Пьяных разговоров и теплых объятий. Его больше не существует. Его нет уже полтора года, и эту истину невозможно, невыносимо произнести даже вслух.        Она натягивает на себя с трудом зеленую накидку, специально подписывается на дневную и ночную смену в больнице, чтобы спрятаться в четырех стенах от праздничной канители.        Сенджу ненавидит Новый год, а Орочимару просто не от мира всего. Он равнодушен ко всему, что не имеет выгоду или научный интерес.        И все же, ближе к полуночи, змей приходит к ней в кабинет и протягивает в ее руки подарочный сверток цвета лазурита.        Блондинка поднимает озадаченный взгляд, а на губах кривая усмешка играет, натянутая: — Что это? — Открой и узнаешь, — юноша пожимает плечами, садится напротив и достает пачку сигарет из кармана. Его гримаса непроницаема.        Цунаде язвит, но все же неохотно раскрывает сверток. Ее лицо пронзает недоверчивая, а затем болезненная гримаса. — Это книга? — вопрос, как прицел. — Его. Так и неизданная, — контрольный выстрел. Цунаде не дышит. — Он попросил меня придержать ее для тебя. Подходящий момент наступил, — он ухмыляется, выдыхает голубые клубы дыма. — Это такая дебильная шутка? Зачем ему это? Он же меня… — Бросил. Верно. И ты никогда не задумывалась, зачем он это сделал, — он едва сдерживает смешок.        Она молчит, упирается взглядом в отчеты. Какую игру он затеял? Что пытается этим добиться? Сукин сын… — Он любил тебя столько лет, Цунаде, как последний идиот совершенно безответно, а когда наконец дождался того, что ты до него снизошла… Взял и отказался? — снова ехидство, явный подтекст, а у нее в висках пульсирует. Она скоро задохнется, потому, что и глотка воздуха принять не может. И уж тем более, у нее нет сил, посмотреть даже в сторону ее книги.       Орочимару докуривает сигарету, тушит, а затем выкидывает в окно. — Или может быть, он просто знал, что эта миссия для него последняя? Дал тебе шанс выкарабкаться с помощью ненависти к нему? — желтые сапфиры смотрят на нее пристально, пожирают взглядом. Он ведет себя, словно хищник на охоте. Заталкивает свою добычу в угол, питается ее эмоциями.        Цунаде вспыхивает, ударяет по столу кулаком, так, что он разламывается на две половины.        Брюнет смеется, поправляет темную шевелюру. Смотрит на весь этот бардак, будто бы с презрением. — С Новым годом, Цунаде Сама. Как горячка пройдет, дай мне знать, нормально поговорим или потрахаемся… Как ты хочешь, — он, будто мурлычет, смакует каждое слово.        И неизвестно, что у него в голове, там черт ногу сломит. Она ждет, чтобы он ушел. Не хочет, чтобы он видел ее еще более слабой, жалкой.        Сенджу покидает госпиталь. Забивает на дежурство. Плевать на все. Сегодня праздник и ее отсутствия никто даже не заметит.        Она напивается до беспамятства, с горем пополам доползает до собственной кровати утром.        Так и не услышав вибрацию своего пейджера с сообщением:

«В реанимацию поступил неизвестный мужчина. Ниндзя высшего ранга. Цунаде Сама, срочно необходимо ваше присутствие»