Закат и рассвет

      Улица встречает их вечерней прохладой. Цунаде ощущает себя пьяной. У неё всё ещё ноги ватные, а управлять чакрой никогда не было так трудно, как сейчас. А еще подташнивает, трудно дышать полной грудью.        Орочимару придерживает её за талию, а она цепляется за мужскую руку так, словно за спасательный круг. Можно сказать, что на данный момент всё так и есть. Вряд ли она дойдёт до дома быстро, если откажется от чужой помощи. Да и падать на холодную землю, когда это может увидеть кто-то из твоих недоброжелателей — такая себе перспектива. Сейчас идти на поводу своей гордости не хотелось. Да и не было особых сил.        Слишком сильное моральное потрясение. А еще Орочимару подложил ей подлянку со своим непонятным изобретением, которое практически обесточило её организм. Как это вообще возможно? Он, будто на кнопку нажал пальцем и решил её последнего электричества. — Что ты со мной сделал? Голова до сих пор в полном дурмане и чакра всё ещё не ощущается на полный максимум. Со мной ещё никогда такого не было, даже после самых долгих битв, — она приподнимает свою ладонь смотрит на зеленоватые искры, которые не горят так ярко, как должны были бы. Будь она в нормальном состоянии… — Я и сам удивлён. Не думал, что эта штуковина подействует на тебя настолько сильно, но ты сама в этом виновата. Почти не ешь, мало спишь, тренировок стало меньше, а уж что говорить про количество алкоголя, что ты в себя вливаешь, Цунаде. При таком образе жизни даже такая, как ты начнёт сдавать свои позиции. — Ты мне сейчас нотации читаешь? — Констатирую прискорбные факты, — и снова эта интонация, скучающая и полная разочарования. Цунаде ненавидит, когда он разговаривает с ней так. Сразу ощущает себя маленькой девчонкой, что снова провинилась перед родителями. Бесит. Раздражает до дрожи.       Раздражает потому что он говорит правду. Потому что он блять снова с ней честен. Орочимару никогда не жалел её самолюбие и какие ещё либо чувства. Она ненавидела его за это. И в то же время была благодарна. Больше никто не был в состоянии окунуть её в грязь так, чтобы она вновь вернулась в горькую реальность. Плевать, что из грёз порой вообще не хотелось возвращаться…       Как же она ненавидела себя такую. Слабую. Уязвлённую. Рабыню собственных эмоций. — Мудак…- она упрямо фыркает и глаза закатывает. —Скажи просто, что хотел выслужиться перед этой старой каргой. — Сама знаешь, что это не так. Если бы я хотел выслужиться перед ней, то закатил бы целое шоу, — на тонких устах красуется усмешка. И Сенджу кривит губы в ответ. Потому что в действительности знает скользкую натуру этого змеёныша.       Когда перед ним стоит цель, он ни перед чем не остановится. Он умеет влиять на людей. Играет с ними как кошка с мышкой. Играет на публику как никто другой. — Да, ты это умеешь, — язвит просто, потому что привыкла так поступать. Просто ради принципа.       Они неспешно идут по темным улочкам, несколько раз её ноги даже заплетаются. Ей чертовски стыдно из-за этого. До какого же ублюдского состояния она себя довела… И это знаменитая героиня войны?       Собственный статус теперь не вызывал никакой гордости. Она его больше, будто не заслуживала.        Орочимару ничего не отвечал, просто спасал её от очередной вероятности падения. Сжимал чужую талию сильнее в своих широких руках. — Мой дом в другой стороне. — Я знаю, но ты сегодня туда не пойдёшь. — С чего бы?        Сенджу пытается отстраниться, губы поджимает. Орочимару же глаза закатывает, резким жестом притягивает к себе обратно. — Прекрати разыгрывать эту карту. Тебе херово, а я не хочу завтра тебя из петли доставать, понятно? — отвечает он жёстко, сжимает пальцами её подбородок. Заставляет посмотреть в глаза.        Цунаде его руку одёргивает с раздражением. Сама не понимает почему подобные слова так сильно задевают. Выбешивают.        Она, ведь не ребенок маленький. Не сахарная барышня. А он не её спаситель. Скорее наоборот — разрушитель. Тот, кого не стоит подпускать слишком близко. Но у неё больше никого нет. Они, будто на этом свете одни остались.        Ей эта слабость потом аукнется. Она пожалеет об этом. Внутри всё сжимается от противоречивых чувств. Переебывает. И голова кружится непонятно от чего: то ли от этой долбанной печати, то ли от того, что сегодня вновь разрушился её мир….А может всё дело в том, что Орочимару тащит её к себе домой и совсем не затем, чтобы трахнуть.       Это ненормально. Неправильно.       Они просто любовники. Друзья с привилегиями. Кто угодно, но не близкие люди.        Нет. Нет. Она не в состоянии признавать ещё одну правду за этот вечер. — А тебе то какое дело до моего состояния? — натягивает улыбку, огрызается снова.       Ей не нужна жалость….Только не от него. Подобного она просто не переживёт. Не простит себе. Ему.        Глаза цвета платины выжигают её изнутри. В них таится невысказанная злоба, а рука с подбородка опускается ниже. Прямо к шее. Пальцы сжимают сильнее, на мгновение перекрывая воздух, а затем прикосновение прекращается.        Хотелось, чтобы он сжал ещё сильнее… Так, как делает это обычно. Обречённость, отчаянье — тоже, по-своему, наркотики. — Просто заткнись и продолжай шагать.        Орочимару, будто снова надевает непроницаемую маску. Порой ей кажется, что он похож на статую, которая ничего не ощущает. Не чувствует. И она завидует его хладнокровию, тому, как он владеет ситуацией. В то время как она чувствует себя постоянно надломленной. Слабой.        Остальную часть пути они преодолевают молча. Орочимару направляет её, помогает не потерять равновесия. Становится так чертовски плохо. Когда Сенджу оказывается на пороге чужой квартиры, то её начинает бросать то в жар, то в холод.       Она закрывается в ванне, потому что её буквально выворачивает наизнанку. Всю трясёт как в лихорадке. Благо, Орочимару никак это не комментирует, просто приносит зубную щетку, чёрный халат и вешает его на крючок после, когда она уже принимает душ.        В груди дыра самая настоящая. Хочется рыдать, но глаза совершенно сухие. Ей невыносима мысль о том, что она ничего не может сделать для Джирайи. Он больше не вернется в её жизнь. Ей нужно перестать ждать и надеется. Больно. Даже спустя столько времени раны не собирались заживать. Сенджу понимала прекрасно, что они никогда не затянуться. Но и принять эту ситуацию просто не могла.        Ей всё ещё не давал покоя их последний разговор. Почему он поступил так? Почему бросил?        Жался, как провинившийся школьник… Потому что испугался ответственности? Потому что понял, что их отношения набирают слишком серьезный оборот? Или потому что знал, что скорее всего прощается с ней навсегда?        Цунаде выходит из ванны, а Орочимару сидит на подоконнике, курит. В темно-синем халате, который чертовски ему идёт, этот контраст с бледной мраморной кожей… Волосы завязаны красной лентой. Сенджу однажды забыла её здесь, а кое-кто бесстыже прибрал себе. Она не стала этому противиться. Закрыла глаза на данный факт.       Он никогда не заплетал её в хвост на людях, а значит и претензий у неё не могло быть.        Похоже кто-то имел слабость к забытым и чужим вещам…. Она и себя порой ощущала именно такой вещью в его руках. Может быть, когда-нибудь ему надоест истязать её, и он просто оставит Цунаде где-то там на кладбище забытых надежд?       Интересно, хотя бы в этот момент она сможет почувствовать свободу? В момент, когда единственный человек, который ещё видит её настоящую, решит повернуться в другую сторону?        Мысль назойливой каплей терзала девичьи мысли и душу… В этой игре не было выигрыша. Только демоны в темноте. И один смотрел на неё прямо сейчас своими сверкающими в тени глазами.        Как же она его ненавидела….Или себя? —Я не хочу спать в твоей постели, — шепчет она и упрямо губы кусает. Сама не знает почему ломает эту комедию. Они уже столько заветов нарушили вместе, а она всё ещё живет иллюзиями. Обманом, что если всегда засыпать в своей постели, то можно считать, что ночью никто не трахал её самыми неподобающими способами. Иллюзия контроля….        Но она уже давно ничего в своей жизни не контролировала. Дура… — Ты можешь лечь на пол прямо у моих ног, так даже лучше. Хочешь побыть в роли питомца? — он поворачивает голову в сторону девушки и криво усмехается. Издевается. Язвит в привычной своей манере.        Снова выводит из себя. Проверяет на прочность. А у Цунаде нет никаких ресурсов с ней бодаться. — Тебе повезло, что я пока не могу тебе вмазать. — Твои угрозы всегда заканчиваются на словах, Цунаде, но мы с тобой оба знаем, что получать боль тебе нравится горазда больше, чем причинять её.        Она снова глаза закатывает, услышав очередной смешок. Ложится в постель, накрываясь одеялом. Выдыхает, ощутив очередной приступ тошноты. Виски раскалывались. Цунаде массирует их пальцами, в темноте всё кажется ещё более удручающим. В то время, как мужские пальцы затушили сигарету, а затем закрыли окно. Отгораживая их двоих от ночной прохлады. Доставая что-то из ящика. Какой-то темный футляр, а затем еще склянку с чем-то темно-зеленым внутри. — Сильно болит? — Просто раскалывается, — признается Цунаде, голос всё ещё как-то тихий и странный, будто принадлежит кому-то другому.       Орочимару открывает склянку и подходит к кровати, протягивает в её озябшие руки. — Выпей. А теперь закрывай глаза и попытайся заснуть. Я помогу.        Цунаде смотрит с недоверием, но всё же дар принимает. Послушно пьёт. Кривится. Отвратительное пойло. Мог бы добавить хотя бы мяты для вкуса…. Ну в самом-то деле!        Будь она в состоянии, задумалась бы над составом того, что он ей всучил, но сейчас разбираться ни с чем не хотелось….Только избавиться от отвратительной головной боли и ощущения тошноты.        Разве могут эти чертовы сутки стать еще хуже?       Конечно, могли….Цунаде знает это лучше других… — И как же ты мне поможешь? На меня мало какие лекарства действуют.       Запах сигарет доносится до нее вместе с прохладой. Ей бы тоже сейчас сделать пару затяжек… Чисто для поддержания иллюзии, что эта вредная привычка сможет её хотя бы немного успокоить… Она свое желание вслух не произносит. Знает, что подобная выходка может обернуться ей только боком.       А еще запах мяты и ладана. Он окуривал комнату пока она была в душе?        Вдох. Выдох. Ей никогда не нравилась его квартира. Традиционная, минималистичная.        Черный, белый и серый цвет. Немного темно-коричневого и синего. Такая холодная, будто стерильная. Ей здесь было неуютно. Так, словно она оказалась в его сознании. В той самой мгле… — Я это знаю, но у меня есть кое-что более действенное, чем микстура.        Орочимару в руках футляр держит, постукивает пальцами, Цунаде за него глазами сразу же цепляется. С неким опасением.        Не доверяет. Орочимару лишь хмыкает, сразу её реакцию считывает. Садится на край кровати. Не торопится показывать, что прячет в черной «коробке». — Снова твои больные эксперименты.        У неё всё равно нет других вариантов. Никуда не денется. Как мышка в мышеловке уже попалась.        У них взгляды пересекаются, сливаются в глубоком контакте. Когда он пальцами по её шее проводит. Чуть сжимает плечо. Она не может определить гамму чувств, которую сейчас испытывает.        Цунаде не чувствует грубости. Не ощущает издевки. Только тепло чужой энергии. Синие искры… Они, будто под кожу могут проникнуть… И это совсем не страшно. Так странно… — Закрывай глаза. Это приказ.        Ей хочется губы сжать от недовольства. Хочется начать спорить. Но сил нет. Ей необходимо освобождение… Просто больше не чувствовать боли.       Приказывать? Пусть будет так.       Пусть забирает контроль. Он всегда так делает, когда у неё нет сил двигаться самой.        Таков был уговор… был ли?        Она прикрывает веки, выдыхает. Кровать прогибается под чужим весом.        Цунаде слышит мелодию. Тихую, кроткую… Обволакивающую всё вокруг. Это были звуки Сякухати…        И стало так легко, тепло… Спокойно. Цунаде, будто в воде оказалась. Плыла по течению. Ласковому и мягкому.        Темно. Хорошо. Сенджу провалилась в сон. Ощущая объятия туманного рассвета. Там, где-то на задворках продолжала звучать проникновенная мелодия. Как верный спутник сопровождающий её во тьме.        Она слышала её повсюду… До самого утра. И осторожные поглаживания по белокурым волосам.        В тихих мотивах было столько тоски… Столько скорби и понимания. Даже нежности…