***
Ему было плохо. Муторно и гадко. А ещё тоскливо – мучительно, болезненно безмерно. Наверное, впервые в жизни он ясно осознал, насколько одинок. Когда много лет назад он в течение нескольких дней потерял всех, кого любил, ему казалось, что жизнь закончилась. Боль, огромная, всепоглощающая, словно с него живьём сняли кожу. Но он не чувствовал страха. Отчаяние, безысходность, мрак, ощущение собственной вины – всё это было, но страх появился только теперь. Сразу после своего позорного падения, придя в себя и осознав, что натворил, он бросился в гараж, завёл машину и ринулся прочь из дома, где в его спальне, на его кровати осталась лежать Дени. Мчался по ночному городу, не разбирая дороги, а потом беспробудно пил и плакал. Отключался ненадолго, забываясь кратким пьяным сном, и снова пил. Темнота за окном сменилась рассветом; потом солнечные лучи перестали бить в окна гостиной – видимо, наступил полдень, через время превратившийся в сумерки. Вырвавшись из забытья, он с трудом рассмотрел на террасе мужской силуэт. Эртур. Самый близкий, самый верный, самый надёжный и понимающий. Но поймёт ли сейчас? Рейгар вдруг ясно представил, как страшно звучит то, что он совершил. Он помнил, как впервые взял на руки новорождённую сестрёнку. В его роду на протяжении многих столетий девочки ценились так же, как и мальчишки, а иногда даже больше. Появление на свет девочки означало, что она станет женой своего брата, и чистая кровь Таргариенов продолжит течь в жилах потомков. И неважно, сколько слабых, больных и безумцев появлялось в этих браках - когда рождался Таргариен, боги бросали монетку. Но не об этом он думал, держа в руках крохотный пищащий свёрток. Сердце разрывалось от боли по потерянной навсегда дочери и, глядя в сморщенное личико сестры, он дал себе клятву, что вырастит её как собственное дитя, сделает счастливой. А теперь он нарушил эту клятву. Он, мерзкий подонок, посмел осквернить всё святое и чистое, что было для него в этой девочке, опоганил её, надругался. Ему нет прощенья. Рейгар корчился на диване, словно в родовых муках, стонал от бессилия, рычал, до боли кусая кулаки, и плакал. Говорят, со слезами уходит боль, но ему не становилось легче. Сквозь пелену горечи он видел родные, сияющие от счастья и желания глаза, испачканные спермой губы; слышал крики, настоящие, животные, идущие откуда-то изнутри, из самой глубины женского существа; он каждым нервом чувствовал судороги, пронзавшие тело бьющейся в экстазе сестры, и неподдельную, почти звериную радость жаждущей спаривания самки. И готов был сквозь землю провалиться от безысходности и страстного желания испытать это снова. Он в исступлении заламывал руки, моля бездушных богов о смерти, ведь там, на краю вечности, перед тем как пасть в пекло, он встретит свою Лианну, свою дикую северную волчицу, единственную любимую, пахнущую снегом и морошкой. Санса, милая, добрая, нежная девочка... Он так хотел увидеть своё отражение в её бездонных глазах! И сделал бы всё, чтобы она была счастлива. Но как теперь он сможет смотреть в эти глаза? Как сможет лгать ей? Боги, за что? За что ему всё это? Неужели выпавшие на его долю муки не искупили грехов его предков? Он отключался, как в бреду, затем приходил в себя и подолгу лежал, глядя в потолок. Текли слёзы, но он не чувствовал их. Голова раскалывалась, болело всё внутри, но физическая боль была ничем по сравнению с болью в душе. В какой-то момент ему, видимо, удалось забыться коротким тревожным сном. Словно кадры из фильма, всплывало в воспалённом мозгу кроваво-красное небо с тяжёлыми, будто свинцом налитыми перистыми облаками, а на горизонте - жуткого вида череп с пустыми глазницами; потом эти глазницы оживали, превращаясь то в серо-стальные волчьи глаза Лианны, то в лучистые голубые - Сансы, то в сияющие фиолетовые - Дени. Он кричал, но не слышал своего крика, пытался отогнать видения, но не чувствовал тела… К вечеру пришла горничная – тихая смуглокожая лхазарянка Ероих. Она, хоть и удивилась, увидев здесь Рейгара, да ещё в таком неприглядном виде - опухшего, в грязной футболке, со слипшимися волосами и разбитой физиономией, - но виду не подала. И пока приводила всё в порядок, шумела пылесосом и орудовала парошваброй, он принял душ и с трудом побрился: мешали слабость в руках и болезненный синяк на полщеки. Смотреть на алкоголь больше не было сил, зато очень хотелось есть. Он пошарил в пустых шкафах на кухне - ничего, только снотворные таблетки. Рейгар с пугающим хладнокровием повертел в руках блистер: вот и решение проблемы - принял и заснул. Чистая спокойная смерть. - Сэр... Тихий голос Ероих вывел из ступора. Он вздрогнул и сжал блистер в кулаке. - Чего тебе? - Я... уходить, сэр. Вы... ничего не хотеть? - Нет, - ответил он. - Можешь идти. Спасибо. Почти бесшумно щёлкнула входная дверь, но момент был упущен. Рейгар мрачно усмехнулся: эта ягнячья девочка никогда не узнает, что своим невинным вопросом предотвратила самоубийство Дракона. Он с силой отшвырнул таблетки в сторону. Постоял немного, затем попил воды из-под крана и, отключив телефон, пошёл спать. ххх Домой он вернулся в воскресенье вечером. Растерянный и встревоженный старый дворецкий, пытаясь сохранить лицо, встретил его у входа, но Рейгар жестом пресёк его попытки что-либо сказать. - Не сегодня, Винсент, - холодно ответил он. – Через полчаса подашь мне ужин. Но сначала пришли Дейнерис ко мне в кабинет. И, стараясь не смотреть в блеклые испуганные глаза старика, поднялся к себе. Брезгливо сбросил грязную одежду, в которой позорно сбежал из дому, надел спортивные брюки и крепко затянул на поясе кулиску. Он был собран и спокоен, но так казалось только снаружи. Внутри всё сжималось и мелко дрожало. Конечно, можно было отложить разговор с сестрой, но Рейгар уже принял решение. Дени вошла тихо, но он услышал. Стоял к ней спиной, смотрел в окно на красиво подсвеченную в сумерках территорию вокруг бассейна, на блики светодиодов, отражённые в прозрачной воде... Он готов был смотреть на что угодно, лишь бы не видеть её глаз. - Рейгар… Где ты был так долго? - Сядь там, - он, не оборачиваясь, кивнул головой через плечо. Она опустилась в кресло и затихла, ожидая. Дракон помолчал немного, прислушиваясь к её взволнованному дыханию; ему казалось, что он даже слышит стук её сердца. Глубоко в душе снова шевельнулась жалость: его малышка, его Дени... как ей сейчас, должно быть, страшно... Она выросла с мыслью, что брат всегда придёт на помощь, поддержит и защитит, но сегодня помощи ждать неоткуда. Сегодня брат сам вершит её судьбу. Он крепко, до боли в пальцах, сжал кулаки в карманах брюк. - С этого дня я запрещаю тебе выходить из дома. К тебе будет приставлена охрана. Прислуге тоже будут даны указания. Подруги твои пусть приходят, я не против, но сама ты за пределы поместья не выйдешь. - Как это - не выйду? - растерялась Дени. – А как же «Драконий Камень»? У меня там масса дел… Скоро очередной бой… - Считай, что я тебя уволил, – холодно ответил Рейгар. – «Драконий Камень» прекрасно работал без тебя и сейчас справится. Все дела передашь Визерису. – Он помолчал, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил: - Через месяц я отвезу тебя к врачу. И если всё нормально… - К какому врачу? – не поняла она. - …Если всё нормально, - словно не слыша её вопроса продолжал Рейгар, - и ты не беременна, я найду тебе мужа. - А если... беременна? – тихо спросила Дени. - Я привык решать проблемы по мере их возникновения. - Ах, вот как.. – голос предательски дрогнул, но она сдержалась, чтобы не заплакать. - Решать проблемы… Значит, я и мой возможный ребёнок – твой ребёнок – для тебя проблемы? - Я всё сказал, - отрезал Рейгар. - А теперь уходи. Дени сжалась в комок, механически разглаживая на коленях полы халатика. - Тебе что-то непонятно? - раздражённо спросил он. - Да, - всхлипнув, прошептала она. - Я не понимаю, как ты можешь быть таким... чёрствым. Я ведь люблю тебя, Рейгар... Как же ты... можешь? - Уходи, - глухо прорычал Дракон. Дени медленно встала с кресла, сквозь слёзы глядя на его словно окаменевшую широкую спину. - Я не позволю тебе втаптывать в грязь мои чувства. И замуж не пойду. - Пойдёшь, – со сталью в голосе произнёс Рейгар. – В этой семье я главный, и ты сделаешь так, как я велю. - Тогда больше не считай меня членом семьи. – Она повернулась и выбежала из кабинета, громко хлопнув дверью.***
Парча, бархатные подушки повсюду, роскошь, окутанная дымчатой смесью тлеющих благовоний, приятный, расслабляющий полумрак… Затаив дыхание, Эйгон следил за тем, как щуплый, бритый наголо и-тиец в чёрной шёлковой тунике плавными движениями тонких рук готовил т-чанду – ка́тышек из специального ферментированного опия. С помощью причудливых приспособлений, разложенных на деревянном подносе, он скатал его в маленький шарик и, насадив на иглу, принялся разогревать и разминать, а затем ловко заправил в крохотное отверстие длинной курительной трубки и установил на подставку рядом с Эйгоном. - Опиум древен, мой мальчик... - распластав обширное тело на широкой низкой кушетке, магистр Иллирио цепким взглядом маленьких глазок наблюдал за Эйгоном. – Древен как боги. С незапамятных времён люди пили маковое молоко, чтобы облегчить боль. Именно так его употребляли очень долгое время, пока кто-то, да пребудет он вечно в царстве Богов, – магистр картинно вскинул толстые, унизанные кольцами пальцы, - не придумал, как его выпаривать. - И зачем все эти сложности? – спросил Эйгон, оглаживая приятную на ощупь, украшенную шагренью* трубку. – Неужели его нельзя просто забить в косяк или жевать, например? - Почему? Можно, – усмехнулся сидевший на соседней кушетке Меро. – Помучишься запором несколько недель, а потом всё войдёт в норму. - Опиум не табак, – спокойно объяснил Иллирио. – Он не тлеет и не дымится, он испаряется, превращаясь в пар. Вам, молодым, трудно это понять, вам чужда сама идея безмятежности. Что такое современные наркотики? Дешёвая отрава, дающая забвение вместо ясности, рывок в пустоту вместо медленного скольжения. Попробовал раз-другой – и вот ты уже подсажен. И незаметно превращаешься в безвольную марионетку в руках дилеров, отливающих себе золотые горшки. И-тиец осторожно установил вторую трубку на подставку рядом с Меро. Тот даже не шелохнулся, терпеливо ожидая, пока мастер закончит свою работу. - Опиум не даёт забвения, – продолжал философствовать Иллирио. – Он дарует покой, возможность наблюдать за бурным потоком жизни со стороны. Для него не существует времени. Как говорили древние, он умеет ждать. - Вообще, странная штука, – усмехнулся более приземлённый Меро. – Его можно курить годами, не испытывая тяги. Конечно, если всё делать правильно. Чувствуешь себя бодрым, голова ясная, на пол не валишься. - А почему тогда его курят лёжа? – насмешливо спросил Эйгон. - Потому что так удобней, – словно в подтверждение сказанного Меро вольготно развалился на кушетке. – Трубка на лампе нагревается, поэтому лицо лучше держать подальше от огня. - Это правда, – согласно кивнул магистр. – Простая техника безопасности. И-тиец закатал шарик в третью трубку и повернулся в сторону Иллирио, который, колыхаясь складками, словно желе, с трудом прилёг на приготовленные специально для него мягкие подушки. Затем мастер поставил лампы из драконьего стекла с большим количеством крохотных граней и осторожно залил в них специальное очищенное масло. А дальше началась магия… Лампы вдруг ожили, огранка их заискрилась, отражая мерцающий приглушённый огонь. Эйгон завороженно смотрел на эту высшую степень давно забытой древней алхимии, наблюдая, как тонкие пальцы мастера уверенными движениями по-особому подрезают фитили, с математической точностью определяют расстояние и угол наклона трубок над лампами, на ощупь чувствуют необходимую температуру, при которой опиум начнёт превращаться в пар. Это создавало впечатление чего-то волшебного, нереального. Меро неспешно и уверенно сделал несколько затяжек и расслабился. Эйгон тоже поднёс мундштук к губам и втянул в себя влажный пар. Выдохнул носом и снова вдохнул… Вроде всё нормально, только сердце забилось чуть быстрее. Но, может, это от внутреннего волнения? Когда магистр Иллирио, с которым его познакомил Меро, предложил посетить опиумную курильню, он насторожился: опиум был вне закона. В Вольных Городах кое-где существовали подпольные забегаловки, правда, больше похожие на обычные притоны с дешёвыми шлюхами и разномастной наркотой. К тому же мастера, владеющие старинными секретами подготовки сырца к курению, ценились на вес золота. Каково же было его удивление, когда он попал не в притон и даже не в элитный бордель, а в самую настоящую благородную курильню со всей колоритной атрибутикой, услужливыми и-тийцами, бархатом, ширмами и полуголыми девушками, готовыми ублажить клиентов любыми способами! После нескольких затяжек он почувствовал острый голод. А спустя минуту желудок скрутило спазмом, к горлу подкатил комок… Он резко отшвырнул трубку, сел – и его вытошнило пеной в подставленное мастером посеребрённое ведёрко. - Не волнуйся, - лениво сказал Меро, пуская колечки опиумного дыма, – в первый раз обычно так и бывает. Скоро отпустит. Эйгон глотнул лимонной воды из пиалы и снова откинулся на подушки. Мастер, не произнеся ни слова, установил трубку над медленно тлеющей лампой и поднёс к его губам мундштук. Он снова вдохнул. Потом ещё раз… Тошнота отступила внезапно, так же как и появилась, тело расслабилось. Ощущения были довольно приятные, а голова ясной. - Опиум называют небесным снадобьем, - продолжал разглагольствовать магистр, - панацеей от всех людских страданий, секретом счастья, о котором веками спорили учёные мужи. Он уравновешивает все наши способности и устанавливает меж ними тончайший порядок и гармонию. Никто, однажды вкусив его, больше не опустится до вульгарных и вредных радостей алкоголя. - Да фигня всё это, - лениво хохотнул Меро. – Просто курить надо с умом. Иначе, если подсядешь по-настоящему, соскочить с него нереально сложно. - Кстати, можешь выбрать себе девушку, – будто невзначай бросил Иллирио. – Тут есть одна, совсем юная. Рыжие волосы, голубые глаза… Эйгон, хотя и чувствовал себя расслабленно, всё же напрягся. - Откуда вы… знаете? – говорить было тяжело: язык словно растолстел во рту. - Знаю, мой мальчик, - отозвался Иллирио. – Я многое о тебе знаю. О твоей семье, о твоём отце... Знаю, как он с тобой поступил. Сплавил тебя в клинику, а сам тем временем очаровал твою девушку, дочь сенатора Старка. И даже собирается на ней жениться. - Он изобразил трагическую мину: – Я представляю, что ты чувствуешь. - Сомневаюсь. - Напрасно. Я до глубины души возмущён его поступком. – Он сделал знак пухлой рукой и из-за ширмы тут же появился мастер и двое помощников; мастер осторожно убрал трубку и накрыл лампу специальной крышечкой, чтобы погасить огонь, а помощники помогли магистру сесть. – Бедный мальчик, как же тебе больно... Но я готов тебе помочь. Эйгон не мог понять собственных ощущений: голова кружилась, но была ясной; хотелось спать, но он чувствовал себя на редкость бодрым; во время затяжек вкус был очень приятным, а пока мастер заправлял новую порцию опия, во рту было горько и хотелось пить. - Чем? Вернёте мне… Сансу? - Захочешь - вернём, - отозвался вдруг Меро. Эйгон хотел было что-то сказать, но тут двое безмолвных помощников подхватили Иллирио под руки и подняли с кушетки. - Поговорим в другой раз, мой мальчик, - сказал он. – Буду рад тебя видеть в любой день, когда пожелаешь. И моё предложение о помощи остаётся в силе. А сейчас я вас покину, друзья мои. Отдыхайте. Придерживаемый помощниками магистр вышел из комнаты. Ширмы закрылись, а потом снова раздвинулись и в образовавшуюся между ними щель проскользнула полуобнажённая рыжеволосая девушка. Она молча опустилась на колени перед Эйгоном и принялась расстёгивать ему ширинку. Он с трудом поднял отяжелевшую руку в попытке отпихнуть от себя чужие пальцы, но Меро остановил его. - Позволь ей сделать своё дело. Это круто, тебе понравится. Эйгон послушно расслабился. Смотрел мутными глазами на тёмно-рыжие, рассыпанные по плечам волосы девушки, на её пухлые губы… Вялый расслабленный член вдруг ожил и запульсировал, но не болезненно и жадно, как обычно, а плавно, тягуче и по-особому остро. Девушка действительно оказалась великолепной. Её мягкий горячий язычок был везде, от головки до самого корня, умелые губы втягивали его в себя целиком, погружая в горло до основания, а нежные пальцы осторожно ласкали ставшую вдруг очень чувствительной кожу в паху и на животе. Он с трудом разлепил тяжёлые веки и взглянул на Меро. - Я согласен. - На что? – сквозь опиумный дурман спросил тот. - Верни мне эту рыжую суку… Сансу. *Шагре́нь – мягкая шероховатая кожа.