***
Киллер-профессионал всегда внимательно изучает клиента – чем занимается, с кем общается, куда ездит, где бывает, – продумывает время, место, оружие, пути отхода, алиби на всякий случай. Но у Эртура не было на это времени. И он не был киллером. Миэрин снова ждал дождя. Небо, всё такое же тяжёлое, как и много недель назад, висело над городом, почти задевая тучами верхушки древних пирамид; было влажно и душно, словно в жарко натопленной бане. Эртур стоически терпел, стараясь не обращать внимания на духоту и запах би́тума, на непрерывно текущий из-под капюшона пот и жуткий зуд ладоней в латексных перчатках. Он уже несколько часов сидел в засаде на крыше одного из домов и рассматривал в прицел дверь неприметного здания на набережной. И молил богов, чтобы Титанов Бастард поскорее появился. Это была единственная возможность его грохнуть, и Эртур понимал, что не имеет права на ошибку. С каким бы наслаждением он в упор всадил в него пулю! Ненадолго закрывая уставшие от напряжения глаза, он представлял, как хладнокровно вскидывает «Мантикор» и стреляет, а затем смотрит на растекающуюся вокруг головы тёмную густую лужицу вперемежку с мозгами. Но показательное убийство в данной ситуации непозволительная роскошь – слишком мало времени это организовать, а опыта нет совсем. Придётся довольствоваться тем, что есть. Точку он выбрал не самую лучшую – поток машин на мосту через Скахазадхан, много людей на набережной, все спешат, суетятся. Куда проще было бы стрелять с моста: обзор идеальный, почти на уровне глаз, из фургона можно даже не выходить и грамотный отход гарантирован. Но Эртур знал, что именно так и вычисляют снайпера. Опытный следователь сразу определит наиболее выгодную для него позицию. Конечно, место, где он сейчас, тоже найдут, но это уже не важно. Главное – замести следы и побыстрее убраться из этого чёртова города. Он вставил заряженный магазин в горловину ствольной коробки, повернул на себя – щелчок, – сработала защёлка магазина. Снял с предохранителя и до упора отвёл назад затворную раму, затем установил прицел. Сердце билось удивительно ровно, спокойно и размеренно, будто бы и не было всех этих долгих недель ожидания, бесконечных перелётов, слежки и постоянной, зудящей как комар мысли о мести. Он мотался из Вестероса в Эссос, разъезжал по городам и часами просиживал в засаде, дурея от жары. Титанов Бастард обладал великолепно развитым чувством самосохранения и постоянно предугадывал опасность. А Эртур продолжал идти по его следу в надежде, что рано или поздно он ошибётся. И он ошибся. Точнее, расслабился. Приехал всего с одним охранником и оставил его ждать в машине. В перекрестье прицела Дейн наблюдал, как открылась тяжёлая дубовая дверь, и Титанов Бастард, спустившись по ступенькам, не спеша пошёл к припаркованному чуть поодаль джипу. Эртур словно прирос к объективу, не отводя глаз от основания его черепа – точки, где продолговатый мозг соединяется со спинным. Одна попытка. Только одна. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание и легко нажал на курок. Раздался сухой хлёсткий звук выстрела, приклад несильно ударил в плечо, а из Бастардовой шеи вылетело облачко розового тумана. Первый выстрел всегда наименее точный. Его ещё называют выстрелом «из холодного ствола». И хотя Дейн считал, что всё зависит только от психофизики стрелка и навыка стрельбы, но быстро перезарядил винтовку и снова плавно спустил курок. Несколько секунд смотрел на раскинувшееся на асфальте тело, на растерянное лицо охранника и в панике забегавших туда-сюда прохожих, затем привалился спиной к кровельному ограждению и закрыл глаза, чувствуя непомерную усталость и пустоту. Пот заливал лицо, всё тело противно чесалось и липло, ладони горели, а на душе́ было тихо, словно в давно высохшем колодце. Вот и всё. Это тебе, Дорея. ххх - Будьте внимательны, – медсестра подвела его к белой двери – одной из нескольких в просторном, стерильно чистом боксе. – Не подходите близко и не допускайте тактильного контакта. Больная не проявляет агрессии, но, как говорится, бережённого Р'глор бережёт. - А вообще, как она? – осторожно спросил Эртур. – Насколько всё плохо? Женщина сочувственно вздохнула. - Увы, мистер Дейн. Процесс необратимый. – Она открыла перед ним дверь. – Прошу вас. И будьте осторожны. Эртур вошёл в палату. Окон не было, кварцевые лампы отбрасывали на стены бело-голубой свет. Мерно попискивал экран монитора, а в воздухе стоял устойчивый запах лекарств и безнадёги. - Госпожа Макки, к вам сегодня посетитель. – Медсестра что-то переключила на приборе, затем выдвинула ширму, чтобы Эртур не видел лица больной, и, проходя мимо него, сказала: – Постарайтесь недолго, она очень слаба. Дверь за ней закрылась и стало тихо, только монотонное жужжание ламп и странные звуки из-за ширмы нарушали холодный покой палаты. - Здравствуйте, госпожа Макки, – он нервно сглотнул. - Кто… вы… – донёсся тихий хриплый голос. - Я… Меня зовут Эртур Дейн. Я… работал вместе с вашей дочерью в Вестеросе. Странно, но говорить об этом оказалось тяжело. - Моя… Дорея… Её больше нет… - Мне очень жаль, – ответил он. - Я… даже не смогла… оплакать её… – послышался какой-то булькающий звук, словно закипает чайник. – Она была… хорошей… - Я знаю, – сказал Дейн. – И если вас это утешит… Человека, который её убил, тоже больше нет. Я сам судил его. Женщина долго молчала, дышала тяжело, со свистом, и он слышал что-то, отдалённо похожее на рычание. А затем из-за ширмы вдруг показалась забинтованная рука. - Подойдите… не бойтесь… Я вас… не трону. Эртур не боялся, но ему было не по себе видеть эту руку с проступившими сквозь бинт тонкими полосками крови, неподвижные чёрные пальцы, покрытые омертвевшей потрескавшейся кожей. Он медленно приблизился и заглянул за ширму. Под простынёй, натянутой до самой шеи, было почти не видно её тела – настолько высохшей и худой она была, – от некогда золотистых, как у Дореи, волос остались жалкие тусклые ошмётки, вместо лица застывшая тёмно-серая маска, похожая на полопавшуюся от засухи землю, глаза заволокло пеленой. Даже его, видавшего виды, это зрелище повергло в шок, однако он быстро собрался. Женщина с трудом подняла руку. - Храни вас… Плачущая… Госпожа* от того… что ей… подвластно, – прошептала она почерневшими губами. – И… спасибо. - Поправляйтесь. – Он и сам понимал, насколько глупо это звучит, но ничего другого на ум не приходило. В груди у неё снова что-то забулькало, зарычало. - Мне… недолго… осталось… – она резко дёрнулась, и вдруг в уголке почти окаменевшего рта появилась кровь. – Только моя… малышка… моя бедная… - Успокойтесь, госпожа Макки, пожалуйста… Эртур растерялся, не понимая, что делать. Женщина рычала всё громче, толчками выплёвывая кровь из горла, и что-то бормотала о бедной малышке. Несколько долгих секунд он слушал её бред, затем развернулся и бросился к двери. - Сестра! – крикнул он в тишину пустого коридора, а из глубины палаты звучал звериный рык, клёкот и становившиеся всё глуше слова «малышка… моя… малышка». ххх - Вы сами всё видели, господин Дейн, – врач, смуглокожий и темноволосый, словно солёный дорниец, развёл руками. – Спасать там уже нечего, только облегчить агонию. Если бы некто, пожелавший остаться неизвестным, не оплачивал счета за лечение, мы бы уже давно отправили беднягу в Кроян. А так мы только поддерживаем жизненные функции, пока организм совсем не откажет. - И сколько это может продолжаться? – спросил Эртур; на душе́ у него было гадко, будто он в чём-то виноват. - Кто знает… Некоторые годами живут в лепрозории, но это не её случай. Она поступила к нам в очень запущенном состоянии, истощённая, с обширным поражением внутренних органов. Мне иногда кажется, что она держится только ради дочери. - Её дочь погибла несколько месяцев назад, – сказал Дейн. - Да, я знаю, – кивнул головой врач. – Но у неё осталась ещё одна, совсем маленькая. – И, заметив удивлённый взгляд посетителя, добавил: – Года полтора или два. У Эртура похолодели пальцы. Пекло, какая же ты дура, Дорея! Ничего не сказала! Но здравый смысл тут же напомнил о том, что его самого прежде не интересовала жизнь этой девушки вне стен кабинета в «Драконьем Камне». И правда, кому были нужны её проблемы? - И где она сейчас? – спросил он. - Где же ей быть… – вздохнул врач. – В приюте. Эртур почувствовал себя ещё хуже. Ему было неприятно это слышать, да и говорить на эту тему не хотелось. Он несколько секунд помолчал, похрустел суставами пальцев. - А где отец ребёнка? Доктор понимающе усмехнулся. - Сомневаюсь, что он вообще был. За те месяцы, что пациентка у нас, никто не поинтересовался её состоянием. Только вы и ещё один человек – я уже говорил, который оплачивает счета, – но я его ни разу не видел. Не знаю, может, он и есть отец. Эртуру вдруг захотелось поскорее убраться подальше отсюда. Слова врача задели за живое. Он не любил Дорею, а их короткие встречи даже отношениями нельзя было назвать. Однако её страшная смерть всколыхнула его застоявшийся внутренний мирок, а умирающая женщина и осиротевший ребёнок разбудили в нём что-то, чему он не мог дать названия. - На его месте я бы лучше позаботился о малышке… – донеслось до него. Он резко встал с кресла. - Благодарю вас, док, за уделённое время. – Смотреть врачу в глаза почему-то было сложно. – Прошу, сделайте так, чтобы она ни в чём не нуждалась и ушла спокойно. И пусть её похоронят по-человечески, когда придёт время.***
Много дней после операции всё оставалось прежним: Сандор на высокой кровати, запах лекарств, холодная чистота, тонкие проводки капельниц, монотонный сигнал приборов… Только по тому, как тени меняли тона – сиреневый, розовый, голубоватый, фиолетово-серый, – Санса определяла, что уже взошло солнце, сменившееся полуднем, затем день клонился к закату и уходил. Ее глаза механически схватывали эту смену, передавали в мозг, и тот фиксировал: ещё один прошёл. Она больше не плакала. И безотрывно находилась рядом с Сандором. Как короткими импульсами угасало и снова начинало биться его сердце, так же билась её надежда. Все дела отпали сами собой, всё вдруг стало ненужным, осталось одно – вырвать его у смерти. Они так мало пробыли вместе… Так мало Санса знала о нём… Кто он, его брат, с которым он бился? Что за человек? Почему Сандора обуревала всепоглощающая ненависть? Она мучительно вглядывалась в неподвижное лицо: сомкнутые сухие губы, заострившиеся скулы, вязь шрамов, неестественно ярко выделяющихся на бескровном, почти сером лице; бровь всё время в напряжении, слегка приподнята, будто о чём-то спрашивая; холодный высокий лоб, тёмные волосы, аккуратно разложенные на подушке… Санса осторожно перебирала их, укладывая, чтоб не спутались, и ему потом было не больно их расчёсывать. Он не чувствовал ни её присутствия, ни прикосновений, находясь за недоступной живым гранью белизны и холода, только его цепкое и сильное сердце упорно пробивалось через этот белый холод еле слышным, но настойчивым «тук-тук, тук-тук...» Ему влили кровь, много крови. Санса готова была отдать ему всю, лишь бы хоть слабый розовый отсвет пробился сквозь серость щеки, лишь бы дрогнули ресницы и губы откликнулись на прикосновения влажного тампона, которым она время от времени пыталась стереть их холодную сухость. Она почти ничего не замечала, полностью погрузившись в ожидание. Мелькали лица врачей и медсестёр; кого-то она знала, кого-то видела впервые, а может, просто не помнила. Жизнь в госпитале и за его пределами не утихала ни на минуту, но ей было всё равно. Она не ощущала вкуса еды, которую ей приносили в палату, не реагировала на духоту, шум и запахи. Днями она терпеливо выслушивала по телефону слова поддержки родных и друзей, принимала сочувствие, кивала головой в ответ, словно они могли её видеть. И с замиранием сердца подносила к уху Сандора трубку, из которой доносился нестройный хор тонких детских голосов её подопечных. А по ночам, когда в блоке всё затихало, устраивалась у него под боком и подолгу лежала рядом, рассказывая ему обо всём, вспоминала, мечтала, тихонько пела. Один раз наведался тот самый водитель, Эртур, который вёз их с Таргариеном из клуба. Он ненадолго зашёл в палату, что-то спросил у неё, она что-то ответила. Приезжали друзья Сандора: один с повязкой на глазу, второй – крупный, рыжий, с бородой, показавшийся странно знакомым, третий – высокий статный красавец с печалью во взгляде и ещё один, очень похожий на леди Серсею Баратеон. Они задержались подольше, приходили несколько дней подряд, приносили цветы, фрукты и сладости, которые Санса после отдавала медсёстрам. Хорошо, что у него есть друзья, люди, которые его знают и любят. С ними он провёл гораздо больше времени, чем с ней. А у неё нет даже его фотографии… От внезапно нахлынувшего ужаса спазмом сжало горло: а вдруг...? И на память ничего не останется. Санса опустилась на колени перед кроватью и долго стояла, согревая дыханием его большую руку, пытаясь поймать едва ощутимое движение пульса, мысленно взывая к Матери: «Он совсем не тот мужчина, о котором я мечтала в детстве, не красавец и не рыцарь в блестящих доспехах, но я люблю его. Он спас меня… Верни его мне… Сжалься!» ххх Она раздвинула белые вертикальные жалюзи, открыла окно… Там, за плотной москитной сеткой, ей постоянно слышались какие-то тихие звуки, шёпот, движение. То ли друзья Сандора, то ли всё вокруг томилось в ожидании вечерней грозы. Душно, липко. Ощущение дождя здесь, в Миэрине, было для неё тяжёлым, давящим, но сегодня, почему-то, особенно. Казалось, если не впустить в палату свежести, то воздух просто закончится и задохнётся она, задохнётся Сандор... Санса метнулась к кровати: как облегчить ему эту тяжесть? Она со страхом и надеждой прильнула к его груди. Тук-тук, тук-тук... Тронула лоб – испарина. Воздуха!.. Бросилась обратно к окну, вцепилась в поперечную планку сетки, рванула – с треском лопнули и посыпались державшие её пластиковые крепежи. И в то же мгновение тишину разорвал оглушительный удар грома, духота словно раскололась, пахнуло свежестью, хлестнул дождь. Санса закрыла глаза, подставив ладони под тяжёлые густые капли; тёплые брызги, отлетая, попадали в лицо, смешивались со слезами, первыми за несколько долгих недель, безмолвными и горькими. И вдруг услышала из глубины палаты с трудом произнесённое хриплое: - Пташ-ка… * Плачущая Госпожа - лисенийская богиня смерти.