Исцеление

Леон остался наедине с цветами на неделю. Большую часть времени он провел слушая музыку и рассматривая белый потолок без единого изъяна. Оставшееся время Аббакио вырывал цветы, пока левая рука полностью не покрылась ими и он с трудом мог ей двигать. Он продержался пару дней, и цветы не тянулись к горлу. Но каждый раз видеть россыпь бутонов на руке было невыносимо. Леон ненавидел эти цветы, это тело которое издевалось над ним и Джорно, который был в этом виноват. Раны болели жутко, но Аббакио все равно лез пальцами под кожу, пытаясь дотянуться до корней и избавиться любым другим способом от цветов. Ничего не получилось. К пятнице, как штормовая волна, они добрались до челюсти, а рука Леона больше походила на кусок мяса, посыпанный лепестками. Но только вырывая цветы, он на несколько часов (пока не завязывались новые бутоны) переставал чувствовать отвращение ко всему вокруг, а главное — к себе. Аббакио думал каждую ночь о том, что Бруно делает в Милане и бесился от этого только сильнее. Было невыносимо представлять, как они целуются, прикасаются друг к другу. Руки невольно тянулись к горлу, чтобы избавиться от цветов и успокоиться. Буччеллати пришел вечером, сразу угодив в крепкие объятия. Он поцеловал Леона в шею, и прижал к себе, чувствуя запах первоцветов и крови от бинтов на шее и руках и не решаясь хоть что-то сказать по этому поводу. Говорить об этом не хотелось. В турке забулькал кофе по особому рецепту Аббакио, и он разлил его по маленьким аккуратным чашечкам с золотистым узором на черном стекле. Бруно сидел на мягком диване, рассматривая обложку потрепанного журнала, лежащего на столе перед ним. — Спасибо, — сказал Буччеллати, поджав под себя ноги и взяв чашку, — чем ты тут занимался пока меня не было? Леон улыбнулся и сел рядом, скрестив ноги по-турецки. Говорить о цветах он не собирался, и он судорожно вспоминает что делал помимо того, что раздирал собственную кожу под легкий блюз. — Ничего особенного, — солгал он и Бруно нахмурился, сразу раскусив ложь. — Хорошо. Буччеллати решил подыграть и сам начал рассказывать о Милане, о поездке и никак не упоминал Джорно. Они поговорят позже о Джованне и о цветах, потому что это то, что убивает Аббакио. Кофе заканчивается как-то слишком быстро и чашки отставлены на стеклянный столик. Руки Бруно теплые и так приятно, когда он обнимает. Леону хочется раствориться в этом тепле, исчезнуть, чтобы вместе с ним исчезли ненавистные первоцветы. Он надеялся, что сможет провести вечность рядом с Буччеллати и, в такие моменты, искренне верил, что все будет хорошо. — Я могу снять бинты? — спросил Бруно, разрушая идиллию. Его руки сразу тянутся к грубому узелку чуть выше локтя и резким движением разрывают ткань. Леон не успел ответить, а теперь ему кажется, что поздно сопротивляться. Он все равно все узнает. Ворох разноцветных лепестков скрыл покрасневшую опухшую кожу, но Буччеллати все понимает и пальцами отодвигает бутоны, чтобы рассмотреть получше. Ему больно это видеть, как будто острым лезвием провели по сердцу. Он опустил голову ближе к руке и начал целовать, пока еще не травмированные пальцы. Губы его мягкие. — Леон, Леон, Леон, — шептал Бруно, будто просил прощения, — мне так жаль. Аббакио хотел сказать, что все в порядке, но прекрасно знал, что снова солжет. Он закрыл глаза и вздохнул, пытаясь собрать себя по частям от этих нежных прикосновений. — Это не твоя вина, — он осторожно убрал руку, потому что не хотел видеть эти цветы. — Вам с Джорно надо поговорить. Голос Буччеллати серьезен, но Леон не смог взять себя в руки. Он вскочил с дивана, еле удерживаясь от того, чтобы закричать. В голове всплыли образы, которые Аббакио успел придумать за неделю. Целует ли так же нежно Бруно холодные тонкие пальцы Джорно? — Нет, — выдавил из себя Леон. Это было невозможно, хотелось плакать от отчаяния от одного только упоминания его имени. Он выбежал в коридор, схватил пальто и хлопнул дверью. Буччеллати только и успел, что крикнуть: «Стой!» и протянуть руку за ускользающим силуэтом. Тускло светили фонари, листья шелестели, а холодный ветер пробирал до мурашек. Леон шел, пока не забрел в самый темный уголок. Он стоял под дубом и щелкал зажигалкой, пытаясь поджечь сигарету. Дым, заполняющий легкие, смог отвлечь от вороха мыслей. Он курит, пока в пачке не заканчиваются сигареты. Леону хотелось выстрелить себе в висок, выйти в окно, удавиться, чтобы это закончилось. Когда он вернулся в квартиру, свет нигде не горел. Аббакио даже обрадовался. Теперь ему не придется говорить о том, что он сделал. По крайней мере не сегодня. Он спрятался в комнате, упал на стул перед туалетным столиком. Баночки и бутылки стояли в хаотичном порядке, но Леон точно знал, где что находится. Он стер макияж медленно, внимательно наблюдая за своим отражением. Пальцы невольно тянутся к цветам и Аббакио сам не заметил, как начал вырывать цветы. Он смотрел за этим и жгучие слезы катились вниз. Он ненавидел свое отражение, эти цветы и весь этот мир, который заставил его вновь чувствовать эти эмоции. Кровь текла по подбородку, по шее, оставляя за собой алый след. Дверь неожиданно открылась и Леон увидел того, кто никак не мог быть здесь. Джорно замер, осматривая комнату и самого Аббакио. Он сразу понял, почему Бруно говорил, что все критично и отдал ему ключи. Больше Джованна не медлил, опустился на колени перед Леоном, чтобы смотреть на него снизу вверх, рассмотреть цветы и поговорить. Его ладонь опустилась на скулу Аббакио, он притянул его к себе, заставив согнуться, и поцеловал жадно, как в последний раз, сам отчего-то начал плакать, когда коснулся цветов. Леон не делал ничего. Он сидел, как кукла, которую забыли завести золотым ключиком и теперь она могла только тупо смотреть перед собой. В этот момент он понял, что надо делать. Он смирился, что эта история закончится его смертью. — Я люблю тебя, — признался Джорно, отстранившись от Леона. Он надеялся, верил в то, что сейчас все станет хорошо. Но его мечте сбыться было не суждено. — Джорно Джованна, — безэмоционально начал Аббакио, — я отказываюсь от твоей любви. Сердце пропустило удар. Это было похоже на кошмарный сон, в реальность которого он не хотел верить. Судьба может быть такой жестокой?