***
Как и было ожидаемо, форма высохла не до конца, благодаря чему влажный пояс холодил низ живота, поднимая колючие мурашки по всему толком и не проснувшемуся телу. Зашитый почти идеально пиджак так же тяжёлым водяным грузом висел поверх бело-желтой рубашки (единственным элементом образа, не выданным школой). Но радовало, что хоть что-то давалось нахаляву, хоть и непонятно, от чего нельзя было сразу давать учащимся пару комплектов? Вероятно, конечно, в их запасах было не так много шмотья на двухметровую тощую селедку, либо же расчёт шёл на средний уровень благосостояния учеников, способных покупать школьную форму в качестве тряпок для протирания лиц и рук после поедания голыми лапищами красной икры из трехлитровых банок. Кое-как побрившись, с ювелирной точностью, даже не задев корочку на ссадине под губой, и пригладив торчащую перпендикулярно лицу чёлку, я вылетел из дома до пробуждения мамы, заботливо оставив ей на столе булочку с маком, свистнутую с обеда в школьной столовой. Жили мы средне. Пенсия по маминой инвалидности и мои редкие полузаработки по репетиторству младшеклассников с прошлой школы — все это ожидаемо уходило на лекарства/врачей/химию и далее по списку. Я мог бы пойти работать промоутером или тачки элитные трусами мыть, да как-то уж не впечатляли меня двенадцать тысяч в месяц против перспективы иметь сразу и много, как и не прельщало звенеть бубенцами под ледяными струями керхера для богатого дяди на Мазерати. Не для него моя роза цвела так-то. Закурить Беломорканал, не доходя до ворот школы, облегченно выдохнуть тяжёлый смог вперемешку с осенней сыростью и выглянуть из-за дерева небольшой аллеи в сторону паркующихся элитных тачек. Подобрать слюну, заливающую прошитые швейной иглой дырявые туфли, что носил ещё мой покойный дед, выцепить знакомый чёрный Генезис и снова вернуться за дерево, прижимаясь к нему спиной. Минуту наедине, и можно идти дальше, минутку собрать мысли под сдавленной бессонницей черепушкой и дать обещание себе — во что бы то ни стало не лезть сегодня на рожон — от вторых побоев вряд ли спасёт животворящая мазь Диминой мамы. — О, какие люди в Голливуде, ещё и при параде. Сам бровки красил али помог кто? — слащавый голос в метре от меня и серые глаза надменно проходятся по пластырю на располосанной брови. — Нахуй послан, — буркнул я, глотая очередной затяг. — Ты забыл, с кем разговариваешь, Антошенька-картошенька, мне напомнить? — наклонил голову к плечу Воля и шагнул в мою сторону. Я же, наплевав на собственный запрет, шагнул навстречу, толкая его в грудь и нависая своим ростом над ним: — Вытащи язык из жопы Попова, а потом высказывай мне свои угрозы, а то, знаешь ли, тебя что-то очень уж плохо слышно. — Да ты… — Да я, да мы с тобой, — продолжил я, группируясь и готовясь к атаке, но мой пафосный оппонент, зассав, лишь что-то буркнул себе под нос. Ну правда, как что-то понять, когда у человека нет ни мнения, ни стержня? — Проваливай, пижон, ты мне до школы не всрался, как, впрочем, и в самой школе. Иди третируй малолеток, я вам не по зубам. — Что-то когда ты вчера на коленях перед Графом стоял, незаметно было этого, но ты не переживай, котёнок, Арс тебе ещё расскажет правила этикета, раз уж ты такой тугодум. — Ты меня с собой перепутал, котёнок, я про колени и Арсюшку. Всё, некогда мне тут с тобой, мне ещё знания получать, знаешь, что это? Хотя, откуда тебе. Пососешь ещё у кого-нибудь, и за тебя всю твою глянцевую жизнь с обложки состряпают. Короче, удачи в деградации, — я сплюнул горькую от сигарет слюну куда-то под начищенные Армани и, толкнув опешившего от моей наглости одноклассника в плечо, красиво ушёл в закат. Включите мне минус на Фараона, и я вам ещё и зачитаю поверх свою пафосную речь. Как там Стас Давыдов говорил? Корону мне, скипетр и нокию.***
Умыться холодной водой в туалете для придания роже лица свежей бодрости, помыть руки каким-то вонючим банановым мылом, чтобы, хотя бы ради приличия, попробовать перебить запах сигарет, и, фыркнув себе под нос от «красавца» стоящего в отражении напротив, гордо вздернув гладкий подбородок, двинуть в сторону нужного кабинета. Дорого обставленные классы без потертых столов с контактами лучших сосальщиц и сосальщиков учебного заведения оборудованные проекторами, ноутами для учителей заставляли чувствовать себя не то, чтобы не в своей тарелке, а вот прям не на своей планете. Сейчас бы в качестве приветствия получить по затылку от Макара и послушать, как он классно слюнявил Ленку из 10В, а не вот это вот всё. Макар бы уж точно не постеснялся дать отпор этим павлинам, а уж вдвоём-то с ним мы ух… модный Кэльвин Кляйн с резинки трусов Попова улыбнулся бы миру прямо со лба золотого мальчика. Я прошёл в полупустой кабинет, по согласованию с физиком занял первую парту во втором ряду и уткнулся в выданный им же учебник — больше для игнорирования окружающего мира, чем для попытки осознать тему сегодняшнего урока. Форма благополучно начала высыхать и уже практически не сводила яйца мерзкой сыростью, посему я начал медленно наслаждаться жизнью, тем более что моих новых «лучших друзей» вовсе и не наблюдалось в кабинете. Класс постепенно наполнялся учениками, что даже не пытались вступить в контакт со шваброй на первом ряду, да и я, вероятно, не создавал слишком уж доброжелательное впечатление человека, сильно мечтающего вступить в их социум. Мерзкий гогот над ухом, и бумажный стаканчик с горячим ароматным кофе падает прямо перед носом на стол, мгновенно украшая коричневыми каплями все содержимое парты. Дергаю к груди учебник, стараясь спасти ни в чем неповинную литературу, хотя впору было спасти себя: кипяток, тонкими струйками сползая с края стола, пропитывал ткань не очень плотных брюк, мгновенно прижигая кожу на ногах. — Подарок от Графа, — сообщает Журавлев, мерзко ухмыляясь, — взбодрись, отброс, а то смотреть на тебя невозможно. Я стискиваю зубы, яростно всматриваясь в довольное лицо ублюдка-одноклассника, и скалюсь: — Я смотрю, на словесные оскорбления мозгов не хватает? Хотя да, какие слова, когда мозжечок и тот от протеина вспух, куда проще меряться силой с человеком очевидно слабее себя. Хотя уж, кто здесь слабак, это ещё надо подумать. Ой прости, ты же не умеешь. Всосал, качок? И не таких трахали. Рыкнув, Журавлев было дёрнулся к моему многострадальному пиджаку, но чья-то аккуратная тонкая ручка легла на его плечо, и парень мгновенно стих. Девушка на 2 головы ниже меня с крашенными светлыми волосами виновато улыбалась мне: — Дим, перестань доставать парня, — начала она, — что он тебе сделал? Пусть занимается спокойно. — Слишком много пиздит этот парень. Девушка, быстро выхватив у меня со стола влажную от американо тетрадь, с размаху шлепнула ею по блондинистой макушке. — Хватит материться, достали уже. Парень покорно стих, исчезая в рядах, пока я переводил восхищенный взгляд на девушку по левую руку от меня: — Ты… Спасибо, что ли. — Я Ира, — мгновенно улыбнулась она, — прости Диму, он всегда груб с новичками. Но, вот увидишь, через пару дней он успокоится, и вы подружитесь. О да, ещё скажи, что с Поповым вашим в десна лобызаться буду. Тьфу, блять. Она смерила меня очередным виноватым взглядом, принимаясь быстро копошиться в своей небольшой сумочке, вытаскивая пачку влажных салфеток и протягивая ее мне: — Вот, возьми. И прости ещё раз. Я поговорю с Арсением, он-то уж точно сможет найти управу на Журавлева. Я молча кивнул ей, принимая розовую упаковку детских салфеток, и, наконец, опустил глаза на книгу в руках — спас.***
Было бы слишком просто, обойдись я угрозами один-на-один с шестерками заносчивого мудозвона, не находите? Я бы задвинул вам речь, как нужно ценить себя любимого и не давать в обиду, может, написал бы пару книг по мотивации личности и противостоянию буллингу и проехал бы с презентацией по городам центральной и не очень России. Ещё бы синяки им свои для слезливости на обложку, и можно со спокойной совестью даже Олимпийский забацать — чем я хуже самого позорного Тимати? Мы отвлеклись. — Проблем захотел, отброс? — низкий рык на самое ухо, и я покрываюсь не очень понятными мурашками. Попов, появившийся только к третьему уроку, еще стоя на пороге полупустого класса, одним взглядом спровадил сонных одноклассников прочь из кабинета, мгновенно выдергивая меня из-за парты. А он, сука, сильный. Крепкими ручищами держит меня за грудки пиджака и вжимает в доску с остатками основных дат биографии Островского. Бесприданный трепыхается килькой по «Бесприданнице» и пытается оттолкнуть парня, да тщетно. — Тебе, я смотрю, удовольствие доставляет общение с отбросами. Второй день оторваться не можешь, осточертела гламурная жизнь? Соска из золота больше в рот не вмещается? Так ты дай вон Пашке пососать, у него опыта-то поболе будет, хотя… Арсений скалится так, что холодом пробирает, да я и не таких в своей 116 школе видел. Плавали, знаем. Он перехватывает крепче и рывком дергает в сторону так, что я спиной собираю весь мел на высоте 190 сантиметров. — Строптивый, да? Возомнил себя лучшим, да вот крылышки свои ты перепутал с ушами своими уродскими. Слово в сторону меня или хоть одного парня моей банды, и я тебя самого на колени поставлю, предварительно выбив все твои острые зубки. Принцесса. — Банда? Ты Ханну Монтану что ли пересмотрел? Ещё один рывок в сторону, и ткань на плече рвётся ровно по моему душевно выстраданному шву. Ебаный нарцисс. — Если я тебе так понравился, мог просто на свидание позвать, а не рвать на мне одежду на переменах. Я парень приличный, на втором свидании не даю. У Арсения глаза горят сумасшедшим синим пламенем — горячий лёд — сказал бы поэт, газовая горелка — говорю я. И пахнет так же — оседает густым пузырем на лёгких, не давая возможности нормально дышать. Одноклассник ухмыляется так гаденько и, уткнувшись носом мне в шею, проводит вверх к челюсти, а следом хрипит совершенно в иной манере: — Поверь, малыш, захоти я твою тощую попку, она уже была бы на моем члене, и никакие приличия и выебоны тебя бы не спасли. Но раз уж ты настаиваешь, я рассмотрю твою кандидатуру, как только спесь твою поубавлю. Ээээ? — Ээээ? — не отстаёт гортань от мозга, — все, блять, отпусти уже, пошутили и хватит. — Кто шутил? Попов хватает за горло в явном стремлении если не придушить, так припугнуть. Но пока я, от чего-то, покорно смотрю ему в глаза, набирая полную грудь воздуха, по коридору разносится протяжная трель звонка, и он, хищно облизнувшись, резко разжимает руки.***
— Антон, задержитесь, пожалуйста, — подняла взгляд Марина Николаевна в тот самый момент, когда осчастливленные звонком с последнего урока школьники рысью покидали кабинет математики. Я же, выведя последнюю цифру решённого мною же на доске уравнения, остался на своём месте, отступая на шаг от Воли, явно намеревавшегося двинуть мне плечом при ковылянии хвостом вслед за горделиво шагающим Поповым. Кучка пидорасов без собственного «я». — Я получил книги в библиотеке, спасибо Вам, — кивнул я, подходя ближе и присаживаясь напротив куратора за первую парту в первом ряду. Марина Николаевна — женщина с добродушным взглядом, но при этом с иголочки одетая в приталенный синий костюм — была первым человеком, принявшим меня в этом циничном аду. Она бегала со мной пол-лета, организовывая подачу документов на питание, выдачу формы и книг, при том, что все это директор с пеной у рта обещал мне в письме о зачислении без излишней бюрократии. Но мы бы не жили так, если бы не жили в России. Посему, излишне пропитавшись историей к несчастному мальчику из «гетто», полюбившему точные науки аки она сама, женщина, за неимением своих детей, плясала с аккордеоном вокруг меня каждую свободную минуту. — Возьми ещё это, — учительница протянула тоненькую методичку своего авторства, ярко красным маникюром заслоняя заголовок «подводные камни тригонометрических неравенств», — ты — восходящая звезда нашей школы, поэтому важно, чтобы ты был на шаг впереди общей программы. Не сомневаюсь, что это ты уже изучал для подготовки к олимпиаде, но повторение — мать учения. — Я понял, да. Спасибо. — Ещё, Антон, — не разжимая пальцев с книжечки, она взволнованно заглянула мне в глаза, — я понимаю, что ты не привык к нашим правилам, но постарайся, пожалуйста, приходить на занятия в чистой одежде. Если ты порвал форму, давай закажем тебе новую, но наши устои соблюдать уж будь добр. — Я как раз хотел об этом поговорить с вами, если вы не против, — начал я, наконец, вытягивая литературу из цепких рук, — так уж вышло, что я невольно был втянут в некий социальный конфликт, из которого не вижу иного выхода, кроме как просить вас посодействовать мне в переходе в параллельный класс. — Опять Арсений, чертёнок, козни строит? Чертёнок? Серьезно? Вы этого Воланда, суку, видели вообще? — Марина Николаевна, я не хочу называть имён или ещё что-то, просто тихо-мирно уйти в класс, где мне дадут спокойно заниматься. — Антош, понимаешь. Заниматься вопросом смены класса можно только по окончании четверти. Более того, с инициативы твоих родителей. Попробуй дать Арсению шанс, вы ведь только два дня знакомы, — простодушно улыбнулась женщина, заглядывая мне в лицо взглядом «мальчик от бедности ебу дал и предложил добавки», — вот увидишь, к концу года вас будет не оторвать друг от друга, вы ведь с ним так похожи! Пиздец, ну точно. Только же утром с ним в луже умывались и голубя в дошике заваривали, как я не узнал? Мы же потом ещё как в «Леди и Бродяга» потянулись друг к другу на лапше и на ней же пососались — это ли не признак истинной дружбы! — То есть, без мамы никак? — на удачу уточнил я, строя несчастные глазки. — Прости, Антош, таковы правила. — Ладно. Я Вас понял. Постираюсь и зашьюсь, больше подобного вида не повторится. Женщина удовлетворенно кивнула, и я, собрав свои немногочисленные пожитки, наконец-то вышел на улицу, ковыряясь в помятых сигаретах. Видимо придётся-таки показать Павлину, что такое настоящая «долина Нищих».*