***
И вместо адекватных мыслей к концу столь занимательного дня — А у шамана три руки. О-о-о. Можно хлопать и дрочить. О-о-о. Да, я действительно только внешне был серьёзным, начитанным юношей. В голове же — набор отборнейшей дичи, что с каждым днем эволюционировала в нечто, форменно напоминающее Ктулху, без каких-либо принципов и отработанных моделей поведения. И вот сейчас этот монстр резво просовывал свои тентакли в мои самые потаенные участки сознания, в которых комментарии «Ира очень красивая» заменялись вопросами «А Попов?». Мазками, цепляясь присосками за эти мысли, Ктулху-хуюлху доставал для меня ещё и образ парня, непонятно для чего, лишь вызывая в груди жгучее чувство ненависти к роду людскому. Так, проковырявшись в себе остаток дня, я каким-то чудом избежал очередных подколов со стороны шайки-лейки своих дружков и, в попытке уединиться по малой нужде, забрёл в какой-то очень сильно дальний мужской туалет. Толкнув дверь, надеясь на то, что все ученики резво разбежались по домам, я, как вкопанный, замер прямо в дверях — на подоконнике, ровно напротив входа, откинув голову на стекло, сидел Арсений и, глубоко затягиваясь, курил, даже не открывая глаз. Рубашка расстегнута на груди больше обычного, обнажая жилистую шею и какой-то круглый серебряный кулон на рельефной впадине между грудными мышцами, колени широко разведены, а начищенные до глянцевого блеска ботинки опираются о решетку батареи. Я нервно сглотнул, но отчего-то не решился в мгновение ока дать деру — ну серьезно, что он один может мне сделать? Тем более, я — крадущийся тигр, затаившийся камыш. — Если хочешь отсосать, я не возражаю, только перестань уже пялиться, раздражаешь, — отозвался Попов, так и не открывая глаз. Он что, блять, кроме Крестного отца ещё и Ванга по четвергам? — Много чести, — фыркнул я, зайдя в помещение, и бросил беглый взгляд на крючки для одежды и сумок на стене у раковин, все-таки решаясь забрать багаж с собой. Чёрные ресницы дрогнули, и парень хрипло усмехнулся в ответ: — Да не трону я твою косметичку, принцесса, не в моих интересах прятать от тебя тампоны. — Пошёл к черту, Арсений. Я резко захлопнул за собой дверцу кабинки, наконец осознавая, как сильно горят уши от дебильных «шуток» Попова. Нервно потёр их пальцами и, повернувшись к унитазу, завис. — Стесняешься меня, малышка? Или принцессы не писают? — Будь добр, свали отсюда, — рявкнул я, поворачиваясь назад к двери и ломая губы в озлобленной гримасе. — Или это ещё один твой фетиш? Подслушиваешь за тем, как мочатся парни? — Парни? Не, дорогуша, парней я здесь точно не видел, — все в той же ублюдской манере ответил одноклассник, все же вынуждая меня выйти из кабинки и почти в один шаг подлететь к нему. — Ты заебал меня уже, ты в курсе? Ты можешь уже успокоиться и перестать это все делать? Чего ты добиваешься? — Ну, во-первых, я тебя не ебал, — добавляя через выдох многообещающее, — пока. А во-вторых, — он выпрямился и, оперев локти о колени, с интересом посмотрел на меня, скользнув ленивым взглядом по моему взбешённому анфасу, — женский туалет дальше по коридору. — Перестань уже называть меня всеми вариациями женских прозвищ. Это не делает тебя лучше меня. Да ничто из того, что ты пытаешься делать, не выдаёт в тебе лидера. Только посмешище. Более того, то, что ты не видишь мой член, не значит, что у меня его нет. — Что прости? Член? Он резко вскочил на ноги и шагнул ко мне, заставляя попятиться и врезаться жопой в край раковины. — Ты про это? — в конец охуев, Арсений поднял руку и, пока я готовил очередную тираду, накрыл мой пах своей крупной ладонью, и сжал его. Попов медленно затягивается, придерживая свободной рукой почти до фильтра истлевшую сигарету и неотрывно следя за моей реакцией, принимается урчать, вжимаясь ближе: — Представляешь, как расстроится Ирина Николаевна, когда почувствует, что от ее любимого ученика пахнет сигаретами в учебном заведении? Ни одна слезливая история тебя не спасёт, принцесса. — Арсений, прекрати, — щурюсь от густого табачного смога, что Попов выдыхает ровно в мое лицо, стараясь уйти от навязчивого прикосновения. В голове отключаются все режимы самозащиты, и я только пораженно вжимаюсь копчиком в угол раковины, а парень в меня. — Давай же, вдыхай, где ещё ты попробуешь такие сигареты? Отворачиваюсь в сторону, опираясь руками о холодную керамику. Попов же распалился сильнее в своей агрессии и, наконец отлепившись от моего начавшего (схера-то!) реагировать на него же члена, перехватил мой подбородок длинными пальцами, и дернул мое лицо на себя. — Давай, принцесса, не ломайся, — хрипит он и, сделав затяжку, наклоняется, выдыхая струйку на мои губы. Моя рука скользит по глянцевой поверхности раковины, и я, пытаясь при этом сделать вдох, приоткрыв губы, дёргаюсь вперёд, чтобы не упасть и… Случайно касаюсь губ Арсения. Он ошалело округляет глаза и, откинув бычок прямо на пол, хватает меня за грудки, прижимая к себе: — Охуел? Я же не вдупляю в происходящее, испуганно вглядываясь в идеальные острые скулы, вздернутый нос странной формы и черничные с поволокой глаза. Он, больше не говоря и слова, дергает на себя и впивается в мои губы, жадно проникая в рот языком. В груди горит. Цепляюсь за его плечи, несмело двигая губами в ответ, потому что… Потому что пиздец. Он целует резко, грубо, вылизывает мой рот до самых гланд. Я не отстаю и со всей накопившейся обидой кусаю его, следом обхватывая губами укусы. Он хрипит в поцелуй и, потянув на себя, толкает к стене, мгновенно впечатываясь в мое податливое тельце своим. Я не знаю, почему делаю все это, почему отвечаю, почему горю в его руках, но, стоит его губам сойтись на моей шее, как я роняю тихий, едва различимый стон. Но Арсений различает. Он вовсю принимается исследовать мою бледную кожу, крепко сминая бёдра, и, пока я продолжаю безинициативно сжимать его плечи, снова накрывает мои губы своими. — Арсений… — хриплю из последних сил, пытаясь разбудить собственный рассудок. — Мне надо ответить. Телефон в штанах ревет мелодией вызова, кажется, не первый гудок, но я не сразу понимаю, что это, за шумом в собственных ушах. — Арсений, — парень, наконец, отстраняется, но не сильно, опираясь рукой о стену и держа меня в своеобразном плену. Я же дорожащей рукой достаю гаджет и, сняв его с блокировки, прижимаю к уху, мгновенно выдыхая: — Да. — Антон Андреевич? — слышу незнакомый женский голос из динамика. Черт, я ведь даже не посмотрел, кто звонил. — Городская онкологическая больница номер 15. Шастун Майя Игоревна ваша мать? У меня мгновенно холодеют внутренности, но я спешу согласно затараторить в ответ: — Да. Да, все верно. Что-то случилось? — Все в порядке, мы выписываем вашу мать, все процедуры выполнены и… Дальше я почти не слышу. Синие глаза выворачивают все, что есть во мне, обнажая перед ними душу. Попов смотрит пристально, загнанно дыша через раздутые ноздри и хищно исследуя мое лицо. Каким-то чудом улавливаю, что можно приехать вечером и забрать мать, невнятно даю согласие на подготовку документов, следом опуская телефон в карман, перехватываю взгляд Попова и, не сдержавшись, тянусь к нему опять. Он, ни секунды не думая, словно только этого и ожидая, накрывает мои губы своими, резко скользнув в рот языком прямо на моем выдохе, шумно втягивая через нос воздух. Губы тонкие, но от того резвые, снова сминают мои, уже изрядно пухлые, до остервенения терзая зубами. А мне снова током бьет вены. У него слюна со вкусом сигарет, а парфюм тонкий, да только плевал я на него — мне бы его собственный запах узнать. Как собаке. Быть может, так яснее станет — зачем. Сжимает задницу, талию, гладит мое тело так по-хозяйски, словно давно хотел этого. А ещё к себе прижимает. Целует, целует, целует. Однако, стоит мне скользнуть ладонью к его шее, как он резко распахивает глаза, словно осознав, наконец, что здесь происходит. Он отталкивается, скидывая с себя мои руки, и, яростным взглядом взглянув на меня, хрипит мерзкое: — Педик, — сплёвывает, очевидно, мою слюну мне же под ноги и широким шагом исчезает в коридоре учебного заведения. Я вздрагиваю и, тяжело нахмурившись, тихо бросаю в громко хлопнувшую дверь: — Сам ты… педик.***
Ничто так не приводит в сознание, как свежая, крепкая и долгая судорога в ноге. Зашипев сквозь зубы и звучно упав на табурет на кухне, я поднял слезливые глаза на мать, что, сокрушаясь над пустым холодильником, проводила со мной серьёзную беседу на тему «если не будешь нормально есть, можешь закончить как я». Спорить о том, что ее болезнь вообще ни разу ни от чипсеков, лимонадека и сухареков не хотелось вовсе, поскольку жалость к и без того вымотавшейся после транспортировки домой женщине перевешивала мой максимализм и чувство справедливости. Тем более, что в мои задачи входил далеко не спор с родительницей, а забота о ней, потому, пока мое паучье чутьё выламывало икроножную мышцу, я позволил себе только мышиный писк «мама помоги». — Ты когда в последний раз фрукты ел вообще? Тебе йод нужен, чтобы такого не было, — вздохнула женщина, качая головой, — Бананы чтоб купил. — Мам, ну какие бананы, — все ещё не очень мужественно свистел, обвивая ногу пальцами и сжимая спазмирующие мышцы. — Я высокий, поэтому и страдаю. — Вот и как тебя такого одного оставлять? — А ты не оставляй, и все. — Чтобы в следующий раз, когда я приеду из больницы, у тебя хотя бы были бананы. — Ой, ну что ты за эти бананы так зацепила… Ай, — я дернулся от прилетевшего по спине кухонного полотенца, — ладно, я понял, куплю бананы. — И ешь их. А не как обычно. — Да-да, фотоотчет буду делать, как жую, — фыркнул я, наконец, облегченно отпуская несчастную конечность. Не знаю, как вообще мама связала мою извечную проблему с какими-то бананами, хотя никогда ими не кормила меня, но, опять же, не считал необходимым разводить полемику. Мало ли, как могут влиять на неё все эти бесчисленные блистеры таблеток, названия которых я даже с усилием не мог запомнить, даже спустя целый год этого ада. И надеялся сейчас я только на то, что она завтра уже забудет этот странный разговор, и мне не придётся позировать для камеры с длинным фаллическим предметом во рту. Потому что одно неловкое движение — и телефон в руках Воли, второе — фото у всей школы, третье — Арсений. Просто Арсений. И там уже просто проще будет голову на плаху положить. Хотя, сука, он первый начал! — Как в школе дела? — вдруг поинтересовалась мама, словно прочитав мои красочные мысли, в которых ее сын сосется в стенах учебного заведения не с самой первой красоткой на районе. — А? Да нормально. Олимпиады скоро, думаю сходить. — Зачем? — удивилась женщина, искренне недоумевая, — ты ведь уже добился чего хотел, и тебя возьмут в ВУЗ твоей мечты. — Да, но это не значит, что теперь стоит пинать воздух в ожидании конца года. Мозг надо шевелить. — Ты же совсем не отдыхаешь у меня. — Отдых — это смена деятельности. — И как ты ее меняешь? От учебника к учебнику только. Лучше бы ходил гулять, привел домой девушку — делал все то, чем живут твои сверстники. — Зачем? — Антош… — Мам, я гуляю, правда. — Курение на балконе за прогулку не считается. — Ну мам. — Ну что? — Я гуляю, когда иду к своему новому ученику. — Ученику? — мама с интересом подняла брови, продолжая пристально изучать всего меня так, что я немного поёжился. Она же ничего не может знать про Арса? Арса? С каких, нахуй, пор он из мерзкого петуха перевоплотился в Арса? — Да, я взял ученика. 10 класс, зовут Данила. Платят 700 рублей в час. — Малыш, ты же никогда с такими большими не занимался. — Да он хороший, веселый парень. Соображает, но ленится сильно. — А ты справишься? — А у меня есть выбор? Мама только грустно улыбнулась, медленно проведя трясущейся от постоянного тремора рукой по моей голове: — Прости меня, что тебе так рано пришлось повзрослеть. — Так, — я резко встал, забывая о все ещё ноющей ноге, и выдал, — я в магазин, а ты пока переоденься в домашнее. Хочешь, помойся, я даже мыло твоё любимое купил. Мама молча кивнула, и я выскочил в коридор. И только там, закутываясь в куртку, я заметил причину обсуждения моей несуществующей личной жизни, а именно: Свежий. Алеющий. Засос. С зубами моего одноклассника.