***
Как уже выяснили, день можно начинать абсолютно по-разному: можно опаздывать на учебу, толкаться в очереди на маршрутку, можно ненавидеть себя и прошедший вечер, но все это кажется такой хуйней, когда ты просыпаешься под истеричный писк электронного градусника. Даже не успев потянуться и зевнуть, я испуганно и как-то рывком поднимаюсь на локтях, поворачивая голову к соседней подушке, и натыкаюсь на обеспокоенное лицо мамы. — Тебе плохо? Что случилось? — Я тебя разбудила? Прости, Антош, — тихо произносит она, и я, уже абсолютно бодрый, выхватываю градусник из ее руки — 38,4. — Знобит? Что-то болит? Принести чай? — Малыш, не суетись, я, наверное, простыла, когда мыла окна. — Ты на вопросы мои ответишь? — Хорошо, давай чай. Все ещё ноющий зад снова заставил меня вставать на ноги из лежачего положения, но, благо, маме было пофиг, что у меня за переклин, хотя вечером она, все же, намазала мне ногу каким-то фастумгелем. Мазала ногу, пока в моей жопе уже хлюпала какая-то заживляющая смазка. Не спрашивайте, как я ее купил, это было самое ужасное мероприятие в моей жизни. Ну, ладно, второе по ужасности. В целом, за два дня стало немного полегче, но садиться я все ещё старался по минимуму, благо, неделя каникул позволяла мне лежать перед телеком сутками и деградировать по полной программе. И восстанавливать силы. И думать. Много думать. — Держи, твой чай, и ты пила сегодня лекарства? — обеспокоенно суечусь вокруг мамы, протягивая ей тёплую кружку. — Хочешь, в магазин схожу, куплю что-нибудь вкусное? — Не надо, Антош, я все, что нужно, приняла, сейчас попью чай и лягу подремать, должно легче стать. — Ну, как скажешь. — Расскажи лучше что-нибудь отвлечённое. Про школу, про друзей, будешь ли на каникулах с тем мальчиком заниматься? — С Даней? — вздрагиваю, — Нет, думаю нет. — Почему? — Ну, каникулы… пусть отдыхает, плюс, он сам ничего не говорил о том, когда мне приходить, — и лучше бы не говорил, и вообще, их семья забыла мой номер. — Понятно, — недоверчиво кивнула мама, — А в остальном? Учителя хорошие? Ты доволен? — Логичнее спросить, довольны ли мной они. — Сомневаюсь, что может быть иначе, — мама тепло улыбнулась и, вернув мне недопитый чай, легла на подушку. — Я посплю немного, если пойдёшь гулять, а я ещё не проснусь, напиши смс. — Я только в магазин и назад. Все мои, — я сглотнул, генерируя в голове подходящую ложь, — одноклассники разъехались, и мне особо не с кем тусить. Но я ненадолго, до пятёрочки добегу и назад. — Хорошо, — совсем тихо ответила мама, уже погружаясь в сон. Я же, пересилив ноющий багажник, наклонился и поцеловал ее в горячий лоб. Хер бы со мной и моими проблемами, только бы не больница опять. Но это было бы слишком просто для нашей семьи, чтобы ограничиться ОРВИ или ОРЗ. — Гной, — как выстрел в лоб, уже привычный для меня диагноз и сочувствующий взгляд участкового врача. — Я вызываю вам скорую. — Опять? Но мы же недавно чистили. Месяца не прошло! — Антон, я понимаю ваше состояние, но либо процедура проведена некачественно, либо… — Либо, — тороплю я. — Либо метастазы идут дальше, и организм теряет иммунитет. — Антош, все будет хорошо, — тихо шепчет мама, протягивая ко мне руку, и я быстро ее перехватываю, — я готова к любому исходу. — Не обсуждается, мы едем в больницу. — Антон, может, без больницы, я так устала от них, я… — Вам дать телефон? Или я сам могу набрать? — перебиваю маму, напирая на женщину в совершенно обычной одежде, без белого халата и прочей атрибутики. Джинсы, бордовая водолазка и этот ненавистный уже взгляд. Каждый приход каждый знакомый и лечащий врач смотрят на меня именно такими глазами. — Я уже набираю, — отвечает врач и, прослушав гудки в своём смартфоне, диктует диспетчеру наш адрес. — У нас есть минут 20, Антон, подготовьте пакет с вещами для больницы и найдите последнюю выписку с назначениями. В ушах вата каждый раз — к такому не привыкнешь и спустя год. Каждый раз как последний, каждый раз маленький мальчик внутри меня истерически воет и бьет ручками о стену с просьбами не забирать маму, но ее забирают. Равнодушно слушают диагноз, пальпируют, проверяют швы, давление, температуру, документы на госпитализацию, все по отработанной схеме, пока внутри все тот же маленький Антоша заливается слезами. — Не переживай за меня, — тихо произносит мама, послушно протягивая мне руки, чтобы я надел на неё кардиган. Участковая рассказывает фельдшерам историю болезни за нас, описывает проблемы и прописанные препараты, помогает мне лишний раз не открывать рот, ведь наверняка мое зелёное ебало демонстрирует, как меня мутит от страха за мать. Мутит и продолжает ебать мыслью почему, сука, опять? — Молодой человек, вы поедете с нами или… — Поеду. — Сколько вам лет? — Восемнадцать, — безбожно вру, чтобы у докторов не возникло никаких протестов против ночных путешествий, ведь на часах уже 11, а с учётом транспортировки и бюрократии на месте, я планировал домой вернуться уже завтра. — Хорошо, идём. Всем этим веселым конвоем мы погрузились в машину скорой помощи, и, пока я сидел рядом с мамой, держа ее руку, ей повторно измерили температуру и какие-то ещё показатели, типа пульса. Она дремала, фельдшер что-то рассказывал, кажется, успокаивал меня, а я стеклянными глазами изучал изможденное болезнью лицо родного человека. Казалось бы, прошло чуть больше года с выявления рака и старта лечения, но мама только усыхала на глазах. Когда-то красивое, светящееся лицо стало извечно бледным, осунувшимся, изумрудные глаза — серыми и безжизненными, и как бы я не старался, как бы не вдохновлял и не заставлял бороться, казалось, что она сдалась после первой же терапии. Да, мне и не представить, насколько сильно у неё болит живот, не представить, как сложно и выматывающе травить организм горстями таблеток, но она нужна мне здесь, и даже если она опустила руки, я не имел права их опускать. После кареты скорой помощи, были кучи бумаг в регистратуре и моя ноющая от количества подписей рука. Пару часов ожидания в операционном крыле и долгий разговор с лечащим врачом, после чего он скрылся в палате. В итоге, я сидел на скамейке в коридоре и, неизвестно сколько часов, просто смотрел в стену. — Антон Андреевич, — доктор, наконец, предстал передо мной, протягивая лист с очередным назначением, — мы провели чистку, состояние стабильное, ваша мать отдыхает. — К ней можно? — подскочил я, мгновенно включаясь в диалог. — Завтра. Сейчас она слишком слаба, — выдохнул мужчина, снимая с носа очки и принимаясь протирать стёкла о подол белого халата. — Доктор, почему опять? Мы же вот только были у вас, и вы сказали, что все хорошо. — Да, говорил. Но, Антон, поймите правильно, последняя стадия рака — это очень серьезно, это выматывает организм. Более того, сам кишечник — самый чувствительный орган, а когда это сопровождается наличием гнойников… — К чему вы ведёте? — Я проведу дополнительную диагностику и тогда точно скажу вам нашу дальнейшую тактику. Горизонт плывет от пережитых нервов, и я из последних сил стараюсь держать лицо. Сглатываю и перевожу взгляд на листок в руках: — А это что? — Список лекарств, которые необходимо приобрести. К сожалению, общая страховка не покрывает затраты больниц на такое, потому купите и послезавтра приходите, у меня с часа дня смена начинается, на завтра эти препараты не потребуются. — Хорошо, — слегка вздрагиваю от гулких ударов сердца под горлом и убираю рецепт в карман. — Все сделаю. Мужчина кивнул и перевёл взгляд на настенные часы в коридоре. — Уже 4-й час ночи, идите домой, Антон. — Я лучше подожду здесь. Все равно с 8 начинаются обходы, тут осталось-то. — Антон, я понимаю вас, но медперсонал вас не пустит в палату, если у вашей мамы снова будет температура. — А если нет? Я не могу ее оставить, я заставил ее сюда ехать и… в общем, я никому не помешаю. — А я не могу вас оставить в коридоре. Это больница, а не ночлежка, Антон. — Значит, буду сидеть в регистратуре, так можно? Доктор устало вздохнул и махнул рукой, призывая следовать за собой: — Идём, положу тебя в свободную палату на первом этаже, но заведи будильник на 8 утра, к обходу тебя не должно там быть. — Я понял. Врач оставил меня в темной душной палате с 4 койками и указал, на какую можно лечь, не раздеваясь. Он ещё раз пояснил, как рискует, оставляя меня здесь, но мне даже не было совестно. Хоть на коврике у входа положите, плевать, я не уйду. Я ворочался ещё, наверное, с час, ещё час жутко хотел пить, что пришлось вставать и полоскать рот водой из-под крана, чтобы хоть как-то обмануть организм. И вот, каким-то неведомым чудом, я провалился в беспокойный сон на оставшиеся пару часов, даже ни разу и не вспомнив, что хотел спросить у доктора про свою собственную проблему с порванным задом. Уже не болит, а значит заживает, а значит и похуй на меня, на всех похуй. А на Попова так похуй вдвойне.***
Дома, в итоге, я оказался только к часу дня — вымотанный и голодный, как стая бешеных собак. Собственно, пах я абсолютно так же, поскольку сутки без душа, сон в одежде и прочие прелести прошедшей ночи давали о себе знать в виде смердящего запаха. Серьезно, если бы я сейчас был симом из одноимённой компьютерной игры, надо мной развевалась бы зелёная дымка, и жужжали мухи. Но, даже в таком состоянии, первое, что я полетел делать — считать свои сбережения. Лекарства, очевидно, грозились влететь в копеечку, что с ближайшим занятием Дани — неизвестно, мамина пенсия — только через две недели. Неизвестно, сколько ещё таких лекарств потребуется, потому я уверенным движением руки запихнул отложенные 20 тысяч назад в коробку на самый верх шкафа и снял с него же коробку с новыми кроссовками. Я купил их перед дискотекой, куда, в итоге, их так и не надел, поскольку стало жалко разъебать обувь в первый же день. 3 тысячи, честно заработанные на занятиях с Даней, сейчас казались необоснованно потраченными. Лучше бы купил фрукты, прозвучал в голове мамин голос, и я усмехнулся. Да уж, действительно. В нашей ситуации, 3 тысячи на кеды — это слишком много, от того я без колебания упаковал коробку в пакет спортмастера и, отрыв чек, сунул его следом. И со спокойной совестью ушёл в душ. Естественно, я не мог усидеть на одном месте, сжираемый беспокойством о маме, и поперся в торговый центр, разве что не сразу из душа. Я, кстати, уже почти перестал прихрамывать, только после пробежек или лестниц задница отдавала не лучшими ощущениями. Да и сидеть старался исключительно на мягком. Так, доковыляв из пункта А в пункт Б, я бодро затащил пакет и свою тушку в магазин, попиздел за жизнь с продавцами, пока рассказывал, как моему брату не подошла обувь, которую я покупал по себе, и как сильно он хочет прийти в их магазин за более дорогими черевичками. Естественно, они мне поверили, ведь чему полезному меня и научила школа, так это с искренней мордой лица втирать любую херню, что только может появиться в голове. Получив свою сумму ровно до копейки, я откланялся и открыл двери в аптеку. Это до еды, это после, это во время, это через день — и я даже почти запомнил все, что объясняла фармацевт. Хотелось, конечно, добавить к списку «гематоген с ёжиком», но, как только на монетницу опустились все деньги из моего кармана, желание есть отпало в принципе. Я поблагодарил продавца, забрал достаточно пухлый пакет и, проверив повторно полноту покупки с назначением, достал из пакета лекарство, которое видел впервые. Крупная, по сравнению с остальными медикаментами, коробка с яркой надписью «при онкологических заболеваниях». Я закусил губу и, увлёкшись чтением рекомендаций на упаковке, вышел из аптеки. И только стоило мне сделать шаг в сторону, как я, со всей своей шикарной дурью, влетел в какого-то человека, естественно, выронив препарат. Он, очевидно, не ожидая такой подставы, резко схватил меня руками за предплечья, и, ровно в тот момент, как я собирался сказать «извините», знакомый голос выдохнул: — Антон? Я замер, как вкопанный, вытаращив глаза на обеспокоенного одноклассника. Чёрное расстегнутое пальто, немного сбитая под ним серая футболка и темно-синие джинсы с рваным коленом — не Попов, а звезда Голливуда, нахуй. Но, помимо этой остроты в своей голове, я больше не смог сообразить ничего — волнение било собственное сердце о грудную клетку так громко, что я не слышал ничего вокруг. Я просто стоял на одном месте и, не отрываясь, смотрел в его глаза. — Арсюш, может, пойдём? Я вздрогнул, тут же переводя взгляд на спутницу Попова. — Привет, Ир, — хрипло выдавил я, не веря своим глазам. Девушка смотрела на нас, выпятив свои губы, словно пытаясь показать их большими, чем они есть на самом деле. — Привет, Антош, — легко улыбнулась она мне, но я же не смог выдавить ничего в ответ. Он же говорил, что он не с ней… — Извините, — я резко дернулся, смахивая с себя руки парня, и отшатнулся, прижимая к груди пакет. В голове ещё больший гул набирал обороты, и чувства, разрывавшие меня в тот момент, не вписывались ни в одну адекватную реакцию. Страх Боль Ненависть …к Кузнецовой Арсений же, нахмурившись, даже не смотрел в сторону девушки, продолжая сверлить меня своими синими глазами в ответ, после чего он наклонился и поднял упавшее лекарство с пола. — Зачем тебе это? — смутился Попов, пробегаясь взглядом по буквам на картоне, — это же… — Не твоё дело, — рявкнул я, выхватывая из его рук коробок, — иди куда шёл. Я закопошился, открывая пакет и кидая в него отвоёванный препарат, и даже не заметил, как Арс повернулся к своей дЕвУшКе и произнес: — Нам с Шастуном надо поговорить, ты не оставишь нас… Я дернулся раньше, чем он успел договорить, и вместо того, чтобы попытаться сказать слово против, я развернулся и дал деру. Ушёл по-английский или, вернее сказать, уебал по-ссыковски. Он что-то кричал вслед, но длинные ноги уже несли меня прочь, в сторону дома. Спасибо пожалуйста, но наедине с ним я больше не останусь И точка.***
Я сидел в кабинете математики, напряжённо всматриваясь в конверт в своих руках. Я был первым пришедшим в класс с самого утра, потому что срочно должен был поговорить с Арсением, а караулить его где-то в другом месте, кажется, не хватило мозгов. И нет, дело было даже не в том, что мне стало стыдно за свой побег, или же что я неожиданно простил его за произошедшее. Дело было куда серьезнее и не требовало отлагательств, ведь свой вчерашний поход в больницу к маме я, вероятно, не забуду никогда. Причём тут больница и Попов? Так вот, слушайте, что произошло: — Эм… девушка, здравствуйте, а не могли бы вы мне помочь? — я мялся у стойки информации в больнице, не догоняя, что могло произойти, что моей мамы не оказалось в той палате, где я навещал все дни до этого. Единственное, что хоть как-то холодило сознание, это мысль, что если бы что-то случилось, мне бы сообщили в любом случае. — Слушаю вас, — «девушка» лет 40 подняла на меня заебанный взгляд и попыталась слепить хоть немного заинтересованный вид. — Моя мама, Шастун Майя Владимировна, поступила к вам в больницу позавчера и находилась в общей палате 308. Сейчас я зашёл туда, а ее койка пуста. Вы не могли бы… — Ещё раз имя пациентки. — Шастун Майя Владимировна, — быстро отчеканил я. — Переведена в одноместную палату 413 сегодня утром, — отрапортовала женщина, утыкаясь лицом в монитор перед собой. — Что? Одноместная палата? Что произошло? Зачем? — Антон Андреевич! — радостный оклик лечащего врача одернул меня в сторону, и я, нахмурившись, вперил в него требовательный взгляд. — Как хорошо, что вы зашли в мою смену! — Ну, мы же договорились с вами, я и лекарства все принёс, — я протянул ему пакет, но мужчина снова усмехнулся и хлопнул меня по плечу, словно мы старые друзья, — не стоило, Антон, сумма перевода покрыла затраты на препараты, и мы приступили к лечению. Я же не вдуплял нихуяшечки, продолжая демонстрировать миру все гримасы охуевания, какими только владел: — Так, Игорь Анатольевич, простите, но я ничего не понимаю. Какой перевод? Я ничего не делал. — Вчера вечером, в 18:45, на счёт больницы поступила сумма средств от некоего Попова А.С. с комментарием: «на амбулаторное лечение Шастун Майи Владимировны», — неожиданно вмешалась женщина из-за стойки информации. Лечащий врач кивнул головой в подтверждение: — Арсений Сергеевич, что перевёл деньги, также связывался со мной для уточнения суммы. Я думал, вы в курсе ситуации. ЧТО НАХУЙ, ПРОСТИТЕ??? — Арсений Сергеевич? — Да, вы знаете, кто это? ЗНАЮ ЛИ Я, КТО ЭТО?! — К сожалению, — почти рычу, сжимая крепко кулаки, силясь задать главный вопрос, — и какую сумму он перевёл на лечение? — 50 тысяч. Нет, вы представляете? Мало того, что он, откуда-то, узнал о маме, так он выяснил больницу, врача и учудил вот это. Он решил меня подкупить, чтобы я в полицию заявление на него не накатал, или что? Нахуя вот этот жест доброй воли? Я где-то хоть раз просил его о деньгах? Хоть кого-то просил? Меня почти колотило от ненависти, пока я сжимал в руках единственные свои сбережения, в виде 20 несчастных тысяч. Я так сильно был погружён в свои мысли, что не понял, в какой момент начался урок, и как вообще я пропустил явление Христа народу. Я смерил парня беглым взглядом через плечо и сглотнул сгусток волнения в горле — находиться с ним в своей голове было куда проще, чем в одном помещении, что уж говорить о чем-то большем, типа общения один на один. Потому, чтобы даже просто подойти к нему на перемене, я раз 10 проговорил в голове все вариации диалогов, с такими исходами как: он бьет мне морду/его парни бьют мне морду/он просто посылает меня нахуй/целует. На последнем варианте табун мурашек по всему телу чуть не столкнул меня нахуй со стула. Нашел, о чем размышлять. Но в итоге, ни одна из моих «фантазий» не приобрела жизнь. Хотя… Я резко встал из-за стола ровно по звонку, звучно цепляя стул ногами и с шумом вываливаясь из-за него. Одноклассники лениво поднимались на выход в коридор, когда я возник прямо возле стола Попова и, не обращая внимание на удивленные взгляды его окружения, произнес: — Арсений, можно тебя на пару слов? Он же, словно только и ждал этого, ухмыльнулся и, не дав Воле открыть и рта, поднялся на ноги, кивком указывая на выход из класса. Я молча развернулся и вышел первым, по пути вытаскивая конверт из внутреннего кармана пиджака и повторно проговаривая свои претензии. Ты — моя пенка какао В манной каше комочек В тёплой булке изюм Ненавижу короче Я дошёл до тихого угла в конце коридора и развернулся, ожидая одноклассника. — Удивлён, что ты сам позвал меня поговорить, а не как тогда, в торговом центре, — начал он, внимательно следя за моими движениями. Сильный, уверенный в себе и без единого намёка на замешательство или неудобство нахождения рядом. Не то, что я. — Возьми, — я протянул ему конверт, избегая взгляда в глаза, — это все, что у меня есть сейчас, но гарантирую, что к концу года я верну тебе все до копейки. — Это что? — не понял Арсений, недоверчиво принимая у меня конверт. — Твои деньги. Он тут же фыркнул, состроив мину, полную отвращения: — Мне они не нужны. — Мне твои не нужны тоже. Он приподнял бровь, только намереваясь высказаться, как я осадил его своим словарным поносом: — Я не знаю, на что ты рассчитывал, переводя такую сумму, не знаю, откуда ты вообще узнал про мою семью, но я ничего не просил у тебя и не собирался. Ты не имел права вообще влезать в проблемы моей семьи. — Так, принцесса, послушай, — выдохнул парень, проводя рукой по своей шее, но я снова перебил его: — Нет, это ты послушай. Объясни мне, чем ты думал? Он снова оскалился, очевидно, не рассчитывая на мои возражения, и, наконец, выпалил: — Я обидел тебя, ладно? И я не козел, чтобы не понимать, что перегнул. — Перегнул, — горько усмехнулся я, — так ты все же купить меня решил? Серьезно? — Возьми деньги и не строй из себя недотрогу, — он протянул мне конверт назад, но вместо этого я толкнул его в плечо раз и ещё раз, распаляясь в каком-то бессилии. — Мне. Ничего. От тебя. Не нужно. Ты. Ты… Он стоял спокойно, словно не обращая внимания на мою злость, однако, после, наверное, пятого толчка, он крепко взял меня за плечи и, прижав к стене, наклонился к губам, воруя у меня весь воздух: — Угомонись, блять. Ты должен быть благодарен за то, что хоть кто-то обратил на тебя внимание. Он злился, я чувствовал это по сбитому дыханию на своём лице и по сжимающимся пальцам на своих плечах. Он напирал на меня, и я чувствовал себя просто спичкой, которую, ещё немного, и просто переломят пополам. Колени сводило дрожью, и почти что зубы стучали друг об друга. Казалось, мне ещё никогда не было так страшно, как в тот момент. Я сжался, силясь в последних просветах в голове просчитать, куда он может меня сейчас оттащить, чтобы повторить тот вечер, и принялся выискивать за его спиной открытые аудитории, но, к моему счастью, таковых не оказалось. И тем не менее, это не мешало моим поджилкам ходить ходуном. Он же перехватил мой перепуганный взгляд и уже было потянулся к моим губам, как я, дернувшись из последних сил, оттолкнул его, врезаясь спиной в холодную стену. Незажившие синяки пульсацией завопили по всему телу и я, рыкнув: — Оставь меня в покое, — отполз по стене куда-то в сторону, и в очередной раз был таков.