Любой ценой!

Свежий воздух прохладного позднего вечера, практически ночи, действительно взбодрил меня, на выходе из бара я невольно закрыл глаза на пару мгновений и глубоко вдохнул. Как приятно находиться вдали от порта, как же мне до ужаса осточертел этот тяжелый промышленный грязный запах океана. Я отдал бы все, лишь бы больше никогда не ступать на эту территорию, а ведь она принадлежала мне с незапамятных времен, я, почему-то, сам много лет назад определил ее в свои владения. Надоела эта сырая гниль, бесконечный шум судоремонтного завода, да и сами судна гудели по ночам очень громко и очень страшно, откровенно стремно, будто вот-вот оживут и поглотят все живое в радиусе нескольких километров. В теплые времена года находиться в порту – и вовсе нестерпимая пытка, потому что соленая влага неприятно оседает на всем теле, делая его настолько липким, что из собственной тушки хочется навсегда вылезти. За бесконечно долгие рабочие часы я успеваю соскучиться по городу. В нем, как ни странно, тише и чище. Лисица взяла меня за руку уже сама, я был абсолютно не против, тем более это ей хотелось куда-то отвести меня, так что я всецело доверился этой женщине. Возможно, зря. От выпитого алкоголя мне неиронично начало казаться, что из-под этой коротенькой тонкой шубки вот-вот покажутся хвосты, а лапка, что слабо сжимала мою руку, обнажит твердые когти. Когда я был совсем мелким, Мори наставлял мне, что лучше не шататься поздними вечерами с девушками, особенно с красивыми и юными, потому как уж очень велик шанс, что ее захотят похитить и изнасиловать, а меня самого при таком раскладе просто убьют и ограбят. Вот так вот. А еще он в шутку рассказывал легенды о кицуне, в детстве я в них не верил, но и скептически тоже не относился. Согласно им, если поздней ночью твой дух влечет за красивой девушкой, а ты, как безвольный ослик, прешься за ней, то тебя, скорее всего, захотела съесть лиса. И под личиной прекрасной красавицы обязательно будет скрыта уродливая животная морда с длинными усищами и огромными острыми клыками. Тем не менее, мое чувство самосохранения и без того всегда было притуплено каким-то врожденным фактором, а уж под градусом – тем более, оттого я и продолжал идти рядом с Фокс, мысленно переживая об участи быть съеденным лишь самую малость. Куда больше я был обеспокоен тем, что эта девушка знала обо мне все. Знала всю мою жалкую трусливую сущность, абсолютно беспомощную и ущербную. И все равно хотела ее сожрать. Тут уже стоило вернуться к рассуждениям о том, что абсолютно все женщины как минимум глупы. До безобразия. Ну вот зачем ей я? Могла выбрать себе жертву получше, я не имел никакой ценности. Какая же она красивенькая. От ее волос так вкусно чем-то пахло, даже не разобрать, что и за парфюм такой, но чувствовалось, что недешевый. Когда мы остановились на одном из светофоров, я склонился и зарылся носом в мех шубы, желая уловить больше неизученных нот. Меня в тот же миг настигло ощущение дежавю, стоило только почувствовать этот мягкий светлый мех, что уже успел впитать аромат от волос. Какое странное приятное сочетание. Оно дурманило, усыпляло, хотелось прижаться плотнее и по-настоящему заснуть. Почему дежавю? Потому что от Достоевского пахло так же, я уже чувствовал этот запах раньше. Нет, сладенько он, разумеется, не пах, но вот теплой меховой шкуркой – очень даже. Притом, что сам по себе он холодный и, в общем-то, терпкий, а вот именно этот мех на его плаще добавлял какого-то уютного ласкового тепла, как если бы в зимний мороз кто-нибудь пустил в дом погреться. Не помню, когда последний раз в жизни мне приходилось замерзать от холода и ощущать мороз. Я, кажется, даже не знаю, что это такое. Фокс на эту мою выходку только вопросительно хлопнула глазами, а мне было нечего сказать в ответ, я мог только по-детски оправдаться – захотелось. Впрочем, лиса, кажется, была и не против. Я был в каком-то томлении. Мне и волнительно, и тревожно, и интересно, и хочется еще. Может ли человек ощущать настолько противоположные чувства? Ведь все человеческое существо, кажется, устроено таким образом, чтобы ощущения возникали рациональные и побуждали к таким же рациональным решениям, а вот сосредоточение настолько противоположных чувств точно не вело к чему-то рациональному. Природное начало твердит любому живому созданию: если тебе тревожно и страшно, то лучше убеги подальше и не рискуй быть убитым. А интерес и желание узнать больше – это, кажется, уже наше, не природное, а сознательное. Стало быть, естественный отбор во второй раз мне не пройти точно, раз даже с такими четкими мыслями в голове я не переставал идти с Василисой куда-то. Это фантомное «куда-то» уже выходило за рамки города, мы выбрались за черту Йокогамы. Относительно. Коттеджный поселок все еще считался частью города, но в окрестностях уже доминировал лиственный лес. — Ты правда решила съесть меня в лесу? Чтобы никто не нашел? — я посмотрел по сторонам, тут было уже очень темно. Источниками света служили только фонари с трассы и еще какие-то впереди. Кажется, там должна быть железная дорога. — Чуя найдет, — спокойно возразила Фокс. — Беда, — вдруг с каким-то осознанием в голосе и выражении лица дополнила девушка, — придется и его съесть. А впрочем, может, он будет и не против? Договоримся, — она специально сощурила глаза и хитро улыбнулась, посмотрев на меня. Отлично. Я даже не сомневался. Несмотря на весь сюрреализм, в который выливалось это незатейливое свидание, я был доволен и даже не хотел возвращаться домой. Со мной давно уже не происходило чего-нибудь странного. Вернее, странное-то было, когда я внезапно свалился в кому, а потом не мог отойти от нее даже после пробуждения, но это не та странность. Не случалось со мной странных людей и взаимодействий с ними. Каждый шаг с Василисой сегодня – это абсолютно новый сценарий для меня, свежий, интересный. А пока интересно – и жить не в тягость, тяготы отошли на второй план. Мы планомерно подобрались к железнодорожным путям. Пока тихо, ни единого поезда, только редкие звуки движущихся машин на трассе, остаточный городской шум, наши шаги. Никакого ветра. Впереди, далеко-далеко, виднелись огни моста, там же и пункт обитания дежурного по железнодорожному мосту. Оттуда работникам нас не увидеть и не услышать. Какое необыкновенное место! — Тебе здесь нравится? — поинтересовалась Фокс, покачав нашими руками в разные стороны. — Отсюда открывается живописный вид на Йокогаму, со стороны, где нет уродливого порта, — честно ответил я, остановившись. Да, картина действительно неплохая, даже не верится, что мы пешком, будучи пьяными, преодолели такой путь. И еще больше не верится в то, что Чуя до сих пор где-то рядом с нами. Я его не услышал ни разу. — А что тебе тут по нраву? — теперь настала моя очередь интересоваться, уж слишком загадочным было выражение лица Василисы. Она пару мгновений молча смотрела на меня, потом тихо усмехнулась, абсолютно светло и искренне. Дурочка какая, ну какая же дурочка! Как же хотелось сделать какую-нибудь пакость! Вот просто из принципа, чтобы показать свой характер, чтобы стереть эту наивную улыбку с лица, обязательно разочаровать и расстроить, обидеть. Ну вот кто ей позволил выворачивать меня наизнанку? Пожалеет еще об этом. Обязательно. Не позволю я какой-то девке творить со мной такое! Не знаю, чего меня так тронула эта сцена, но эмоций я испытал так много, что не захотел больше сдерживать внутренних демонов. Да и я, если честно, уже давно, еще с самого начала, хотел сделать то, что сделал теперь: плавно прижал Фокс к себе и начал терзать ее уста своими абсолютно неласковым и твердым поцелуем, так приличных девушек с добрыми намереньями точно никто не целует. Безусловно, я мог быть с ней нежнее, аккуратнее, ей бы очень понравилось, она бы снова растаяла в моих руках, но ведь цель была не в этом. Я просто не знал, как по-другому, доходчиво и при этом относительно безобидно, высказать Василисе свои опасения. Я ведь не просто так ее называю дурой, хотя, отчасти, из вредности, но все-таки! Она пыталась не просто разово вывернуть меня наизнанку и обнажить все мои страхи и страдания, она четко наметила себе издевательства надо мной. Ей хотелось, чтобы я был таким открытым всегда, перед всеми. Это же та самая пресловутая борьба с собой и борьба с «негативным комфортом», о которых она так много говорила в последнее время. А я же опасаюсь, что ее усилия напрасны, как и мои потенциальные страдания от издевательств, потому что моя сущность не поменяется. Я не способен поменяться. Проще убить. Незачем такой хорошей девочке зря страдать из-за меня и тешить себя надеждами. Для женского пола такая игра в спасательниц особенна, в ней они видят свое предназначение, многим из них она доставляет удовольствие даже в горе от поражения. Пусть лучше Василиса испытывает ко мне отвращение, я своими действиями готов подпитывать это ее зарождающееся убеждение на постоянной основе. И все было, как я и хотел. На поцелуй она не ответила, слабо ударила меня по плечам, явно утверждая свой протест, попыталась отстраниться. А я сильнее, лисичке не убежать, раз уж она попалась в капкан. Ну и кто кого теперь съест? Внезапно Фокс начала смеяться, это ввело меня в ступор. Стоило лишь на пару секунд отвлечься, как я почувствовал, что меня потянули за волосы. Несильно, практически аккуратно, и тем не менее этих усилий оказалось достаточно, чтобы я оставил мягкие распухшие губы Василисы. — Что, маньяк что ли, насильник? — хихикала она с каким-то явным вызовом в голосе, видимо, даже не обидевшись, что ее поцеловали как похабную приставучую шлюху в клубе. — Надругаться надо мной хочешь? — А если да? — я насупился, прижав ее к себе крепче. Судя по тому, что она все так же продолжала смеяться, я выглядел задетым и обиженным. — Да брось, какой из тебя насильник… — девушка начала покачиваться, не переставая при этом уничижительно улыбаться, ее вообще ничего не смущало, — способен ты разве на такое? Женщину насиловать – это не ножиком жертву полосовать, тут нужно усердие и наслаждение. — Какое такое наслаждение? — с усердием мне все было понятно. Фокс ведь на полном серьезе была уверена, что я ничего такого не сделаю. Ну и пусть. Я, на самом деле, не выпускал ее только по той причине, что об нее удобно греть руки. Да. — Ну, тем более! Смешной ты такой иногда, вот прямо по-настоящему смешной, — девица перестала тянуть меня за волосы, я почувствовал на затылке, как она стала просто ласково и лениво перебирать их. Тоже, наверное, решила согреть свои пальцы таким красивым методом. — У тебя даже осознания нет, зачем мужчины насилуют женщин. Это и хорошо. Но знать не помешало бы. Это просто ради чувства власти и доминации, чтобы удовлетворить свою вот эту пагубную для остальных потребность, будучи при этом максимально жалким и никчемным человеком, лишенным моральных правил в голове. Знаешь, мы же всегда в чьем-то подчинении, всегда кто-то властен над нами. И некоторым тоже хочется почувствовать власть над другими. А над кем еще властвовать, как ни над слабой женщиной, которая ничего в ответ и сделать не в состоянии? Но, повторюсь, это актуально для тех, кто скуден душонкой и воспитанием. И любовью к другим. Теперь и я стал сомневаться, подхожу ли я под критерии насильника. Власть над Василисой? Да к черту, что я, сумасшедший что ли. Чувства власти во мне сполна, я властен над всеми, кто окружает меня, за парочкой исключений. Нет у меня такой потребности в принципе, я бы и без этих привилегий существовал спокойно, даже спокойнее нынешнего. Одасаку сказал мне однажды, что ни на ком нельзя компенсировать какие-то свои обиды и желания из детства, смысл этой фразы стал доходить до меня только недавно, хотя она, в общем-то, никаких завуалированных посланий не имела и вообще была простой до ужаса. Был ли я в детстве одинок и недолюблен? Безусловно. Раздавлен обстоятельствами, подчинен ими? Спорно, даже сейчас в свои-то восемнадцать лет я никак не могу охарактеризовать эти события прошлого. Но побуждения на ком-то отыграться и кому-то что-то утвердить именно таким образом у меня никогда не возникало. У меня на такие случаи всегда имелись методы попроще. Ножиком-то махать действительно проще, чем тупых девок насиловать. Хотя теперь мне кажется, что тенденция во мне такая есть. Я пришел в Портовую Мафию и сразу же ощутил вседозволенность. И еще безнаказанность за страдания, которые я причиняю людям. При этом я никогда не задумывался, а что я чувствую, когда заставляю других страдать. А чувствую ли я вообще хоть что-нибудь в такие моменты? Или действую просто по инерции, механически? Глупость полнейшая, если я задаюсь такими вопросами, значит в изнасиловании я тем более не заинтересован, раз даже не способен испытать от него душевного удовлетворения. А что, если однажды я это почувствую? Прочувствую удовольствие от того, что никто меня не ограничивает: ни люди, которым я обязан, ни закон, ни моя человеческая сущность. Что я тогда, и до насильника опущусь? И буду вот над такими глупыми девочками, как Фокс, издеваться? Совсем, что-то, не хочется, хоть пока такого соблазна и нет – а я уже опасаюсь его. Боюсь, что не смогу ему противостоять. — Ладно, убедила, не стану. Пока что, — пришлось ее все же отпустить. — Ну вот и ладно, — она мило улыбнулась и отстранилась от меня. — Чего приперлись-то мы сюда, расскажешь? — Чего рассказывать, сейчас покажу все. На, — лисица сняла свою шубку и протянула ее мне. Я происходящего не понимал, но сказать ничего не мог, потому что уж слишком легко и уверенно Василиса действовала. На улице ведь не лето, замерзнет этой ночью. Дура. Непроходимая. И тем интереснее за ней наблюдать. Она поправила свое короткое платьице, подтянула чулки, абсолютно не стесняясь, и хитренько улыбнулась, сощурив глаза. Яд у нее безобидный, сладкий, практически приторный, а все равно мое нутро ему противилось, чувствовало угрозу. Непонятная женщина. Фокс подошла к путям и полноценно легла на шпалы в рельсовую колею, сложив руки по швам и вытянувшись максимально. Я впал в ступор. Что она затеяла??.. — Эй, — позвал я ее. Может, в голову вдарило? — Это развлечение у нас такое было. В прошлой жизни. Ну, короче, — она цокнула и усмехнулась. — Экстрим вот такой вот. После такого, если выживешь, уже ничего в жизни страшно не будет. Я, как с таким развлечением познакомилась, так ни разу и не решилась попробовать. А теперь, вот, думаю, что момента лучше и не представится! Очень круто подходит под нашу сюжетную линию! Когда, как не сейчас? Я даже не знал, что и сказать, происходил какой-то ужас. Внутри все замерло. Какова затейница! Развлечение это у них! Под поездами лежать в надежде, что не порвет на части! Изощренный метод самоубийства, я должен признаться, что до такого даже я не дошел еще. И насколько смелым и безумным человеком нужно быть, чтобы сотворить такое? Действительно же лечь и ждать! — Лиса, ты меня пугаешь, — уведомил я, как-то невольно крепче сжав ее шубу в своих руках. — А если сдохнешь? Че, терять нечего что ли? А друзьяшки как? А планы грандиозные? А… — я хотел договорить, но как-то замялся. Все мое существо требовало сейчас договорить до конца, с эмоциями добавить: «А как же я?», но я не решался. Это было бы очень жалко так, отчаянно, беспомощно. Не могу и не хочу. Позор. — Не страшно тебе совсем что ли?!.. — Страшно! Жесть, как страшно! Но знаешь, намного страшнее будет, если мне не хватит сил пережить все испытания с достоинством! Если сдамся на полпути. А сейчас, если живой останусь, то полюблю вас всех только сильнее! А любовь сил придает очень много! И бояться перестану окончательно. — Как-то не по разумизму, Василиса, можно же по-другому все! — чего это я стал такие вещи говорить? Никогда прежде вслух не произносил подобного. Да и никогда я не ощущал себя на месте человека, который отговаривал бы другого от смертельной глупости. Что за ужас! Анго, наверное, так же себя чувствовал, когда отговаривал меня с крыши прыгать. — Можно! Но неинтересно абсолютно! После потрясений дело-то всегда лучше и быстрее идет! Продуктивнее! Что же, это стало делом принципа. Я сбросил свое пальто на траву, на него же положил шубу лисицы. Перегон был двухпутным, так что я разместился в колее второго пути. Ну и дурость, ну и глупость же! А если умрем? Смерть наверняка мучительная, долгая, страшная. Никогда прежде во мне не было столько решительности покончить с собой, хотя пробовал я по-всякому – так страшно не пытался еще ни разу. Боль не люблю, мучения не терплю, а лег ведь между рельсами и стал ждать! Чего ждать? Тут уже как в гробу, только звезды на небе еще видно! Тесно так, не шевельнуться, а вздыхать страшно. Кого я любить-то собрался, если переживу все это? Есть ли мне, кого любить? Меня-то, понятно, что никто даже поминать не станет, кроме, разве что, Анго и Одасаку, но и их скорбь не будет настолько глубокой, чтобы моя смерть стоила того. А сам я разве буду удовлетворен такой кончиной? Раньше я хоть какой-то трепет испытывал перед тем, как в петлю залезть, а сейчас только леденящий ужас охватил мой дух. Какой противный жуткий страх! — Бессмыслица какая-то, — не стерпел я. — Абсолютно идиотская смерть! Беспонтовая! — Любая смерть идиотская и беспонтовая, как ты еще сам не понял – я не знаю, — Фокс опять надо мной захихикала. — Что, Осаму, помирать вдруг страшно стало? А до этого как шустро калечил себя! Как легко и беззаботно вены резал и яд глотал! Жалкий ты тип, в первый раз тебе жизнь шанс предоставила, а ты вдруг бояться начал! Вот это не по разумизму. Меня даже взбесило это ее пренебрежение и чувство абсолютной победы надо мной, какое-то такое ехидное гадкое превосходство! Я чувствовал себя ужом на сковороде, вот-вот начну дергаться. Ну никто же не мешает встать и уйти, а я лежу. Ничего не понимаю… — А вот и не начал!.. — я нагло врал, потому что терять уже было нечего. — Вот сейчас возьму и сдохну, а ты, дура, выживешь и рыдать будешь до конца своих дней! — Да я на твою могилу даже не плюну! Чего мне рыдать по какому-то идиоту, который жизни не ценил и сам лег под поезд да сдох! Жалкий человек был, всю жизнь решимость копил только на последний свой «подвиг»! — она очень злобно рассмеялась, искренне, так, с душой. Вдруг послышался шум, причем с обеих сторон сразу. И гудки. Это поезда поехали. Вмиг стало как-то не до всего сразу, возникло такое искреннее желание сбежать! Пока еще есть время! Вся человеческая сущность, напуганная до ужаса, в ощущении скорейшей смерти, мучительной и беспощадной, требовала сбежать. Кому я что пытался доказать? Умру ведь по-настоящему. И впервые в жизни – не хотелось абсолютно. И эта дура умрет вместе со мной, но ей-то куда? На мою-то могилу, и правда, может никто и не плюнет, но по ней-то будут скучать! Фокс ведь любима! Разве человек может так гадко с другим человеком поступать, с его сердечными чувствами? Ладно бы шальная пуля убила, а тут ведь сама полезла под поезд! Ну непроходимая тупица! Все, говорит, для любви, чтобы любить больше и по-настоящему! Чтобы глаза открылись! Хорошо, пускай ее глаза открываются как хотят, а мне-то это на что? Мои глаза уже и так открыты, и все равно не видят ничего, и не увидят никогда, даже если этой ночью я не помру. Мне любить некого, ничто не придаст мне сил. Умру – так и не жалко себя будет, а выживу – самым большим неудачником себя почувствую! Как это – сунулся под поезд и так и не сдох, ну как настолько может не повезти в жизни? Ой, как не хочется. Поезда, судя по вибрациям в рельсах, все ближе и быстрее, я шевельнуться не мог от ожидания развязки. До чего же меня жизнь довела, что я на такую глупость пошел. И как же противоречиво и глупо! Чем дольше я лежал, чем ближе был мой состав – тем сильнее мне хотелось сбежать, прямо неотвратимое желание спасти себя. Никто ведь не будет меня тут отговаривать, только одна подстрекательница треклятая рядом лежала! Ух я ее, если оба выживем! Точно изнасилую и тут брошу, в лесу! Чтобы знала, гадина! Интересно, чего это во мне столько чувств и эмоций на смертном одре? Раньше такое едва ли было. А теперь во мне все трепетало, я вдруг стал думать о том, что не все было таким уж плохим, как я то привык видеть. С Одасаку больше вместе не выпьем никогда, не посплетничаем, историй занимательных друг другу больше не расскажем. Я его книгу так и не прочту никогда, а он ведь наверняка ну очень сильно хочет, чтобы я ее однажды прочел. Для него ведь это важно. И я лежу здесь, зная, что он будет меня ждать, даже не пытаюсь сохранить себя для такого значимого момента! А кто знает, насколько бы счастливым я мог сделать Одасаку! Даже сам не знаю, но чувствую, что мог бы. Даже такой пустой никчемный человек, Дазай Осаму, сделал бы друга счастливым хоть на миг. И это разве плохо? А плохо ли было, когда Анго меня с крыши стаскивал? А сколько же он тогда правдивых правильных слов сказал! И что жизнь, какой бы она ни была, ценнее всего на свете, и что я, дурак такой, должен сначала найти свое место и призвание, а потом уже думать, прыгать с крыши или нет. Анго, душа моя, все пытался найти во мне какое-то значение для мира, но какое во мне может быть значение? Я, конечно, нечестно и, скорее, из вежливости пообещал ему, что и сам постараюсь, но, естественно, ничего я и не думал делать. А теперь вот стыдно. Лежу на шпалах и стыдно вдруг стало за такую подлянку. Сакагучи заслуживает к себе чистого отношения, каким бы он ни был. Да, наверное, чистого отношения любой человек заслуживает, может быть, даже я? И напарник мой рыжий, и прохвостка эта злая, и ученик непутевый. Да все. Как же неприятно-то на душе стало от возникшей тяжести. Умру сейчас, а никто из них даже не узнает, как я хорошо и светло успел подумать о них и пожалеть. Так и запомнят меня мудаком. Действительно, жалким идиотом, который жизни не ценил да ушел по собственному хотению. А я ведь хочу. Так ведь захотелось рассказать! Впервые в жизни! Вот таким чистым сердечным порывом взять и рассказать обо всем, что чувствую!.. Чувствую же!!.. Поезд вмиг накрыл меня, как тяжелая непробиваемая крышка гроба. И наступила тьма. Я зажмурил глаза как можно сильнее, весь замер от ужаса и страха, не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, сердце как будто замерло. Время, казалось, стало тянуться ну очень долго, все никак не заканчивая свои издевательства над моим потерянным рассудком. Может, я и сознание успел потерять? Шум стоял в ушах страшный, колесные пары стучали ритмично и неугомонно, только под их стук мое сердце и начинало биться. Меня не трясло, не дергало, не ломало, все тело было напряжено и натянуто, как струна, такой тонус был во всех мышцах, что казалось, будто ненароком сломаю себе что-нибудь. Думать я не мог, наступила какая-то прострация с намеком на катарсис. Все закончилось так же резко, как и началось. Шум плавно исчез, физическое усилие тоже, я был ни жив, ни мертв. Вдруг нос почуял свежий ночной воздух, я тут же распахнул глаза и вновь увидел звезды. И тут же ко мне стали возвращаться все мои чувства. Шпалы холодные и неудобные, рельсы неприятно противоестественно нагрелись, ноги онемели, как и руки. Зато как четко видно все. И в ушах только легкий-легкий свист от испуга. Я сглотнул и начал дышать, дыхание было сбитым и тяжелым, очень жадным и оттого болезненным. Чувствую. Живой еще?!.. Я мигом вскочил, приняв сидячее положение, и схватился за собственные плечи. Живой! Не умер! Весь алкоголь из организма выветрился за секунду, я был уже трезвее всех на свете. Нет! Совсем не трезвее! Наоборот – пьянее! Только опьянен я был не алкоголем, а каким-то небывалым незнакомым чувством! Ни разу такого не ощущал за всю свою жизнь, ни разу! Будто крылья за спиной выросли, будто светло на душе и тепло, счастливо! Будто горы могу свернуть, ничего мне больше не страшно и ничто не может стать мне препятствием. Словно жизнь ворвалась в меня, а я ее впитал, сам стал ею. Ожил, вдохнул и ощутил внутреннее просветление. Теперь всего меня затрясло, столько много чувств за раз я воспринимать не способен. — Василиса!.. — выдал я, как только сознание вернулось ко мне в полной мере, — Василиса!! Девушка, будучи в точно таком же экстазе, абсолютно точно так же обнимала себя, сидя на соседнем пути. Выжила! Тоже живая! А какие глаза-то какие дикие, как горели ярко! И, кажется, плакала она, рыдала, но не от горя, а от высвобождения. Что-то тяжелое в ней испарилось, освободило ее дух, сделало ее легче. Мы поднялись одновременно и заплетающейся летящей походкой подобрались ближе, крепко сжали друг друга в объятиях и рассмеялись. Громко, искренне, от души, до слез. Я поволок Фокс на себя, но как-то неудачно запнулся о рельс, из-за чего мы вдвоем упали на траву и по инерции откатились от путей подальше. Я оказался сверху, лисица подо мной, ситуация рассмешила ее только больше, из-за чего она одной рукой стала бить по земле, чтобы выпустить уже куда-нибудь этот эмоциональный импульс и успокоиться. До чего счастливым было ее лицо! Я тоже рассмеялся сильнее, не в силах сдерживаться, как же мне стало хорошо. Как же прекрасно. Никогда так не было. Силы стали нас покидать, я без намека на стыд просто лег сверху, так сильно мне хотелось человеческого тепла, а Василиса еще и продолжала быть такой мягонькой и вкусно пахнуть, так что выбора у меня физически не оставалось. Как хорошо. Сколько раз я еще это скажу? Она без сопротивления приняла мой порыв и слабо обняла, я снова почувствовал, как она зарылась пальцами правой руки в моих волосах, мне стало еще лучше и теплее. Как же мне хорошо. Как же я вдруг полюбил ее в эти чудные необыкновенные мгновения. Как она мне стала необходима. Может, и не в романтическом смысле, я не знаю. Но знаю точно, что вся моя сущность потянулась к этой девушке и требовала ее. И самое странное, что произошло со мной за много лет жизни – как же сильно я не захотел больше расставаться с этими ощущениями жизни внутри себя. Как они внезапно без предупреждения зажглись во мне, когда я лег под поезд. И как же я теперь не хотел потерять их! У меня никогда их не было, с самого детства они во мне не появлялись, я даже стал их опасаться, нарочно избегать, а потом и вовсе перестал верить в их существование. Они могли бы быть у кого угодно, но только не у меня. А вот теперь я пребывал в них и был поглощен ими полностью. И чувствовал! Чувствовал!.. Чувствовал себя живым. И любил себя, наверное, впервые в жизни! за то, что испытал это все. Хотя бы раз. Может, это был последний раз в моей жизни, но даже его оказалось достаточно, чтобы я ощутил любовь. Я приподнялся на руках, как бы мне ни хотелось лежать так и дальше – Фокс обязательно замерзнет и простудится, земля очень холодная. Она пребывала в безмятежности. Ее взгляд был таким блаженным, что я невольно улыбнулся. — Василиса, — тихо позвал я ее, — ты такая дура, я таких никогда еще не встречал. Она посмотрела на меня и усмехнулась, совсем легко и безобидно, фыркнула, как настоящая лисица. Ее рука плавно переместилась с моих волос на щеку, я тут же приласкался к мягкой теплой ладони. — А я никогда не встречала таких балбесов, как ты, — тихо проговорила она, слабо лениво улыбаясь. Что со мной творила эта женщина. Кем я становился из-за нее. Но мне все мало. Во мне словно проснулся обиженный ребенок, который почувствовал, что появилась возможность отыграться за всю боль, и теперь он не успокоится, пока не удовлетворится сполна. А так ведь нельзя. Но так хочется. Я уже было склонился к Фокс, чтобы поцеловать ее, мягко и нежно, искренне и от всего сердца, как внезапно ощутил удар по голове. Чем-то. Ударили меня как будто палкой какой или дубиной. Какая боль! Упав уже рядом с лисицей, я тихо промычал и зажмурился, а когда распахнул глаза – увидел злющего, как еб твою мать, Накахару. О боже! Какая экспрессия на его лице, как же он был зол и недоволен! Я его таким, кстати, видел часто, и всегда меня это забавило. Ни разу не пугало! Василиса обеспокоенно поднялась, приняв сидячее положение, а затем Чуя уже схватил ее за руку и разом поставил на ноги, одним таким уверенным рывком в свою сторону. Как грубо! Девица пошатнулась и ухватилась за рыжее чудовище, чтобы не упасть, тот одним ловким движением поправил ее платьице, а потом схватил за обе руки. — Вы че, блядь, тут устроили?!.. — тихо шипел он, рыча, как шакал. — У тебя соображение есть вообще, ты че делаешь?! Сдохнуть решила?! Вместе с этим?!! У тебя голова на месте, скажи?! Ты хоть представляешь, что с тобой могло произойти!!.. — агрессивно ругался напарник, невольно дергая Фокс всякий раз, как злость закипала в нем и взрывалась. — Чуя, ну чего ты ругаешься… — пролепетала красавица и полезла к нему обниматься. — Тц, поговорим еще, — он отстранил ее от себя. Вдруг в воздухе раздался характерный скрип, почувствовалась сильная вибрация. Смутная печаль, кажется, нашла свое конструктивное применение в том, чтобы поднять шубку Василисы в воздухе и после красочного быстрого полета упасть на ее плечи. Какой талант пропадает! А мог бы столько денег заработать, работая в цирке! Ну дебил! А теперь, кажется, настала моя очередь. Перед тем, как получить еще несколько ударов той самой палкой, я увидел два горящих голубых глаза, хотелось уже пошутить про то, что Чуе стоило вырубить дальний свет, но я не успел. Больно бьется-то! Я прикрывался руками, отползая от разозленного карлика подальше, параллельно не переставая смеяться, а он все наступал и наступал. — Мразь, да я тебя, блядину такую, в помойной канаве утоплю, чтоб сдох ты как шакал грязный! — угрожал он, проговаривая и рыча сквозь зубы. Признаюсь, не будь я его напарником и вообще собой – я бы испугался. Но я, увы, его напарник, так что мне было не страшно. Но Чуя по-настоящему был в бешенстве и крайней степени недовольства, кажется, наша выходка очень серьезно разозлила его. — Сука, блядь, ты о чем думал?! Накахара вдруг выбросил палку и бросился на меня уже с кулаками, я начал отбиваться, но получалось плохо, смех мешал. А его это только больше раздражало и поджигало. Он продолжал злобно ругаться, даже навалился на меня, чтобы пресечь все попытки бегства, и дрался-то тоже искренне, тоже от души. Какое замечательно сегодня у всех настроение! — Чуя!.. — произнес я и перехватил обе его руки, хватит уже. Он начал дергаться и брыкаться, я перевернулся и сменил нашу позицию, теперь я сверху! — Как я рад тебя видеть!.. А вот тут я уже не уверен, то ли я сказал это в качестве отвлекающего маневра, чтобы сбить Накахару с толку, то ли на самом деле я был рад его видеть, но судя по тому, что настроение мое ничуть не испортилось, все-таки актуальным был второй вариант. Напарник посмотрел на меня, как на умалишенного, и начал брыкаться с удвоенной силой, в ход пошли и ноги, и еще более агрессивные ругательства с обещаниями жестокой расправы, но меня это не трогало! Наши эти петушиные бои продолжались еще пару минут, Василиса скромно стояла в сторонке и фоткала на телефон, хихикая, до нее еще просто не дошла очередь. В какой-то момент мне пришлось капитулировать, сил не было, а Чуя уже понял, что насилием из меня раскаяний не вытянуть. — Ублюдок, тварь, мерзость, — кинул он напоследок, поднимаясь на ноги. — Чтоб больше такой хуйни не было, ты понял меня?! — Да какой хуйни-то, все у нас замечательно… — я набросился на напарника и скреб его в по-настоящему медвежьи объятия. — Пре-кра-сно, понимаешь ты?.. Изумительно! Чуя!.. — Да отпусти меня, блядь, и не трогай больше никогда! Пьянь! — Накахара задергался и завыл от безысходности. — Накурились что ли? Оба ведете себя как придурки! Что один, что вторая! Неадекватные!.. — А чего это я вторая? У нас матриархат отныне! Так что я одна, а он – второй! — Василиса подошла к нам и тоже обняла несчастного маленького Чую, который уже, кажется, начал верить в то, что мы вдвоем обезумели. — Теперь и она туда же, Дазай! Я ее больше никогда никуда с тобой не отпущу! Ты заразный! Тебя нужно изолировать от общества! Мудак, блядь! Чтоб ты сдох! — Чуя дунул на свою рыжую прядь волос, выбившуюся из общей прически. — Да отпустите вы уже меня, бесите. Василиса, ладно он, но ты-то чего творишь! Он тебя чем-то напоил? Вы что-то принимали? Говори честно, не скажу отцу! — Мы приняли любо-о-о-овь! Мы теперь всех тут любим! И тебя любим! И ты нас полюбишь, Чуя! — лисица рассмеялась и потискала нашу жертву. — Ты теперь наш любимый, мы тебя никуда не отпустим, пока не отлюбим как следует… — Мне плохо от вас… — Давайте сделаем селфи! — вдруг предложила Фокс. Она достала телефон и включила фронтальную камеру. — Что такое «селфи»? — а Чуя все не переставал отчаянно беситься с нас. По итогу рожица на снимке была запечатлена просто потрясающая. Я бы оставил именно этот кадр в его досье, потому что только такая гримаса безысходности и негодования могла соответствовать его характеру. До чего же забавен мой напарник! А еще забавнее сегодня я! То ли алкогольное опьянение решило вернуться, то ли мы с Василисой коллективно сошли с ума, но как бы то ни было – нам одновременно пришло одно простое желание. Еще один снимок, только теперь мы синхронно поцеловали дражайшего товарища в щеки, а тот раскраснелся до ужаса и замер, наверное, испугался. Эту ночь он тоже запомнит навсегда. Последующая неделя стала для Портовой Мафии неделей контрастов. По какой-то причине начальство, а именно Дазай Осаму, вело себя очень странно и нетипично. Не гавкал ни на кого, с некоторыми даже здоровался, кому-то, о ужас, даже кланялся, потом вдруг по невыясненным обстоятельствам сам принялся за собственную же бумажную работу, освободив от этой нудятины ученика. И лицо у исполнителя всегда было каким-то излишне задумчивым, незнающий человек сказал бы, что юноша витал в облаках, а знающие посчитали, что руководитель приболел. Такое настроение ему было несвойственно, во всяком случае, если и было, то он его тщательно скрывал за различными масками. А тут прямо напоказ, не стесняясь. Что-то в нем изменилось, наверное даже в лучшую сторону, но на этот вопрос ответит только время. Единственным, кому сразу все стало ясно, был Одасаку. Одного только взгляда на этого балбеса мужчине оказалось достаточно, чтобы поставить диагноз – влюбился. Сам еще не понял, зато как старался! Сколько мыслительных усилий! В Осаму вдруг стала просыпаться жизнь, аккуратненько так, робко, осторожно. Боязливо. Понятно было, что Дазай боялся этих перемен в себе, но главным достижением было уже то, что он их хотя бы чувствовал. Это делало его и тревожным, и счастливым одновременно. Вторым же контрастом стал еще один набег наемников. Один из самых сокрушительных. Много имущества не пострадало, да и людей из рядов мафиози тоже, но бойня была страшная, пришлось даже подключить к этому делу отряд Озаки-сан, а до такого доходило только в крайних случаях. Крови было пролито настолько много, что убирали ее целые сутки. И об этой битве даже порывались написать в городской газете, но отдел по делам одаренных быстро замял это дело и закрыл рты всем, кому нужно было. Это был и не крах, и не провал, но что-то близкое к этим двум понятиям, удивительно, что потерь существенных не было, а вот ресурса ушло как будто на год вперед. Плохо. И решения этой задаче не было. Огай Мори, конечно, признавал, что на войне все средства хороши, и даже более, но он не предполагал, что МВД могло позволить себе зайти настолько далеко. Они ведь даже не пытались втянуть в это дело какого-нибудь малоизвестного эспера с сильной способностью, не привлекли никакую организацию для урегулирования конфликта, а, де-юре, пустили ситуацию на самотек. Очевидно было практически с самого начала, что не просто так в этом деле появилась фигура Федора Достоевского. Крысы Мертвого дома, как же. И разом появилась информация с прямыми доказательствами преступления, прямо по щелчку пальца, как удобно. У нужного сотрудника, в нужное время, и в тот же нужный час «правильный» человек забрал заказ. И все это ради того, чтобы МВД прижало Портовую Мафию и серьезно ограничило организацию в методах и стратегиях, вся эта конфронтация – театр абсурда, грамотно спланированная навязанная постановка, чтобы тот, кому понадобилась Василиса Ольгимская, вышел из воды сухим и незаметным, при этом не потеряв своих ресурсов абсолютно. Федор Достоевский. Раз он решил действовать именно так с самого начала, значит боялся. Ему неизвестны способности одаренных организации, неизвестно и ее устройство, данные могли быть только о приблизительных масштабах боевых сил. Либо же Василиса Ольгимская настолько ценна, что ситуация требовала ювелирного подхода. Почти получилось. Кто же еще мог, как не он? Огай начал вести свое собственное расследование немногим позже того, как выяснилось, что Василиса бессмертна. И вот с каким интересным поворотом событий он столкнулся: никакой информации об этой девушке не было нигде ровно до тех пор, пока не был выброшен заказ на ее поимку. То есть информация возникла из воздуха. И Мори очень сильно удивился тому, что этот маленький факт был замечен его дражайшим учеником отнюдь не сразу, а очень сильно позже, хотя списать это можно было на его внезапную кому, истинной причины которой выявить до сих пор не удалось. И Дазай по сей день не уделяет этому факту никакого внимания, а ведь он здесь играл ключевую роль. Или Дазаю это просто не нужно. Потому что он уже знает, кто за всем этим стоит, твердо и четко. И не говорит, делает вид, будто это не первостепенная задача во всем расследовании. Хитер, гаденыш, очень хитер. За спиной от собственного босса решил провернуть такую схему, но было бы зачем. С самого начала он поддерживал контакт с виновником торжества, то есть, с Федором Достоевским. И с самого начала этот мерзавец с личиком ангела и голоском певчей птички планировал передать Василису Федору, а потом вдруг передумал. Почему передумал? Потому что узнал что-то, о чем молчит и в чем не может разобраться до конца. Оттого и тянет время, пытается понять все сам. Или пытается грамотно всех обмануть. Огай четко понял вот что. Достоевскому девушка была нужна для каких-то особенных планов, скорее всего, в какой-то момент истории он просто потерял власть над ней, вот так она и появилась в Йокогаме. И сам он здесь светить лицом не стал, потому что боялся сил Портовой Мафии. И потому что планировал что-то еще. Это было ясно как день. Этот человек, международный террорист, один из самых страшных, хотел сотворить что-то и с Йокогамой, но еще слишком рано раскрывать себя и свою организацию. Вот Федор и устроил весь этот спектакль теней. Умно, очень умно и хорошо. И еще ведь додумался скооперироваться с Дазаем, но их идеальный план был испорчен комой Осаму, неизвестно было, очнулся бы балбес или нет, из-за этого Достоевский решил рисковать и пойти по сложному пути. Страшно представить, что у какого-то террориста имелось столько ресурсов и власти, чтобы сотворить такое. От него нужно избавиться. Но просто поймать и избавиться – дело неблагородное, потенциала в таком мероприятии мало, а вот если поймать и передать в МВД как преступника и террориста, то прока будет намного больше. Очень намного. Конечно, нельзя было исключать и того, что если получилось купить всех однажды, то получится и дважды, но Мори решил понадеяться в этом вопросе на Танеду-сана и его подручного Анго. Они в этих вопросах строго придерживаются идеи, а не выгоды, так что им можно было доверять. В интересах Портовой Мафии защищать город от таких паразитов, как Федор Достоевский. Любой ценой, будь то даже собственная гордость. Местом встречи была выбрана та самая городская библиотека, выполненная практически точной копией Библиотеки Конгресса. Как и в Библиотеке Конгресса, тут тоже можно было найти самую разную информацию из различных ведомств и служб в бумажном варианте, порой даже телеграммами и распечатками телефонограмм. При должной сноровке попасть в необходимый отдел можно, но сложно, поэтому мужчина решил сделать это ночью. Во мраке темного времени суток ночные хищники видят и чувствуют лучше. Огай изучал нужную ему книжную полку, абсолютно не беспокоясь ни о чем. Даже внезапно приставленный к затылку пистолет ничуть не вывел его из равновесия, наоборот – отчасти мафиози почувствовал легкий флер ностальгии. Когда в последний раз он ощущал нечто подобное? Когда в последний раз все его тело трепетало от жажды добротного кровопролития? — Очень непунктуально, молодой человек. Лучше бы вам извиниться вместо такого неоднозначного приветствия, — не оборачиваясь, отчеканил Мори. — Ночь сегодня прекрасна. Даже луна утопает в пролитой крови, сейчас мы видим ее в последний раз. Над Йокогамой сгущаются тучи, кровавые дожди не заставят себя ждать. А вместе с ними и полчища саранчи, — с каким-то легким животрепещущим предвкушением ответил гость. — А следом Йокогаме явится сам Антихрист? Занимательное предсказание, но слишком амбициозное для человека, что напал на меня со спины. — Амбициям лицо не нужно, им требуется только инструмент, — раздался звук щелкнувшего предохранителя. Что же, выстрелит? Это нежелательно. Мори, разумеется, без плана отступления (десяти штук) сюда бы не явился, однако в большей степени он рассчитывал на диалог без попыток прикончить друг друга. Что тут еще остается сказать – молодость, она нетерпелива. — Я могу сделать это прямо сейчас. Меня ничто не останавливает. Говорите, что хотели. — Я бы предпочел смотреть в ваши глаза. Позволите? Каждый человек в праве видеть того, кто возомнил себя судьей его жизни и решил ее отнять. А вы еще обозначаете себя мессией в этой истории, в таком случае я тем более обязан заглянуть в ваши глаза перед тем, как получить провидение или… — Огай тихо загадочно усмехнулся, — пасть под гнетом длани Господа, чьи истины я отказался принять и чьего пророка отверг. На пару мгновений установилась тишина, а затем помещение заполнилось тихим аккуратным смехом молодого человека, очень красивым, какой прекрасный бархатистый тембр, звонкий и теплый, деликатный. Тьма искушает, даже если не смотреть на нее. Получив согласие, Огай развернулся и увидел, наконец, это нечто живьем. Какой необычный юноша, как же сильно хотелось отойти от него подальше, и дело даже не в заряженном пистолете в его сухой аккуратной руке с длинными музыкальными пальцами. Сам по себе он был сложен прекрасно, статно, на лицо симпатичный, а глаза-то как красиво сияли во мраке. Ну точно дьявол. Удивительно, нет, даже поразительно, что балбес Осаму в упор не увидел этой поразительной схожести во внешности Федора и Василисы. Разве что от Достоевского очень сильно веяло могильным холодом и каким-то зябким тленом, тоской, вроде глаза и горели, а весь облик был как будто угасшим. Может, чем-то болел? Как раз из-за этого противоречивого контраста и хотелось отойти подальше, Федор будто и не живой, и не мертвый, а может он вообще на настоящего человека и не походил вовсе. Какое странное неприятное чувство, с которым Мори уже сталкивался и много раз. Ощущение как от контакта с трупом. — Эта встреча была назначена мною, чтобы решить уже, наконец, наш общий вопрос. Меня, как босса Портовой Мафии, категорически не устраивает текущее положение дел. Ваши наемники доставляют нам очень много хлопот, мы могли бы потратить это время на что-нибудь более конструктивное, но вместо этого зарабатываем себе репутацию головорезов. Я уверен, это тоже часть вашего плана, Достоевский-сан, — мужчина произнес эту фамилию абсолютно безошибочно и практически идеально, хотя и звучала эта композиция в его голове очень странно, — вы желаете испортить репутацию моей организации, чтобы в дальнейшем она ослабла и развалилась изнутри. И не помешала вам в ваших дальнейших гнусных планах. — Это, скорее, приятное дополнение, нежели часть какого-то там плана. Будь я заинтересован в уничтожении вашей организации, я бы поступил хитрее, — глаза Достоевского загорелись, казалось, еще ярче, да и в целом выражение его лица изменилось, оно заимело неприкрытые, но легкие невесомые оттенки помешательства и разгорающегося интереса. — В первую очередь я обязательно стравил бы вас с вашим прямым конкурентом, при этом выведя вас и противоположного руководителя из игры таким образом, чтобы вы оба стали недееспособными и не имели возможности отдавать приказы. В ходе этого дела сильнейшие были бы вынуждены столкнуться с сильнейшими, конфликт разрушил бы не только ваши организации, но еще и Йокогаму. Как было бы удачно, — Демон криво усмехнулся. — Но то пока останется моей фантазией, ведь конкуренции у вас не предвидится. Этот план был идеальным по всем фронтам, вопрос лишь в четком исполнении. Должно совпасть множество факторов, чтобы он сработал хорошо, но, судя по всему, для Достоевского это не было проблемой. Он говорил об этой идее с каким-то азартом и явной заявкой на соревновательный интерес. Теперь понятно, почему они с Дазаем так легко и беспрепятственно спелись. Ну дрянной мальчишка. — Что же, раз так, то тем легче нам будет прийти к соглашению, целой одной проблемой меньше, — Огай улыбнулся. — Я хочу прекратить огонь. Мы впустую тратим время и силы. Думаю, если я лучше пойму предмет вашего интереса, я точно смогу предложить как минимум компромисс. Но перед тем, как вы скажете, что вам по-прежнему проще убить меня, раз уж я так легко подставился, я дополню: если босс Портовой Мафии погибнет, то Василиса Ольгимская будет убита. — Блеф, — Федор задрал нос и одарил собеседника скептичным взглядом. — Неправда. К Василисе приставлен очень надежный круглосуточный телохранитель, он верен Портовой Мафии и мне лично как послушная псина, и ему уже отдан соответствующий приказ. Об этом плане ничего неизвестно Дазаю, так что как только он узнает, что после моей смерти погибла и Василиса, он первым делом выйдет на вас. И нет, это не угроза, это вежливое заботливое предупреждение. Я к тому моменту, по понятным причинам, уже не буду иметь никакой власти над Осаму, так что действовать он будет сам, на свое усмотрение. И наверняка так просто не выпустит вас из Йокогамы, у Портовой Мафии достаточно связей и полномочий для такого. Мори сделал несколько шагов в сторону, держась при этом абсолютно спокойно и легко, его ничуть не беспокоил пистолет, Элис успеет защитить своего глупого Ринтаро. Федор точно так же, абсолютно синхронно, сделал несколько шагов в сторону, все еще держа босса преступной организации на мушке. Выражение лица Достоевского менялось чаще, чем положено обычному здоровому человеку, это верный признак помешательства или даже одержимости. Услышав все высказанные условия, молодой человек сначала скептично недоверчиво хмурился, затем вдруг встревоженно широко раскрыл глаза, будто до него снизошло какое-то озарение, а под конец Демон надел маску твердого холодного безразличия. — Вы хорошо подготовились перед тем, как пригласить меня сюда. Чего я и ожидал от босса Портовой Мафии. Видимо, вы вдруг стали переживать о том, что я сам найду Василису быстрее, чем Дазай успеет отвадить меня от нее. И он в самом деле поверил в то, что я стану столько ждать, — удивительно, как у русского рука не затекала столько времени держать оружие навесу, да еще и с такой уверенностью. — И что вы хотите предложить, Мори-сан? — Ах, мой подопечный в последние дни сам не свой, знаете, я впервые в жизни вижу его в таком легком окрыленном состоянии! Они с Василисой очень сблизились, насколько мне известно. У него, впрочем, прямо на лице написано. Вот и начал глупить. Человеческий фактор, гормоны, ну, вам, должно быть, известно, вы же постарше, — Огай вдруг залепетал о любимом ученике так трепетно и картинно, что у Достоевского глаз задергался. Федор даже подзавис от такого заявления, теперь он по-настоящему удивился и раскрыл глаза шире, будто его огорошили какой-то резкой колкой неприятной новостью. А чего еще стоило ожидать от Дазая? С самого начала не стоило вверять Василису этому созданию, он ведь та еще мразь, самый настоящий урод, лишенный человеческого в душе. А Мори только коротко-коротко улыбнулся. — Как я и говорил ранее, мне надоели эти перестрелки, которые портят нашу репутацию. И мне надоели вы, Достоевский-сан. Будь я в несколько ином положении, я бы обязательно прямо сейчас схватил вас за шею и сломал ее одним быстрым уверенным импульсом… — глаза мужчины как будто загорелись багряным огнем во мраке помещения, — в Йокогаме нет места таким, как вы. Однако, все-таки именно в этот временной промежуток я заинтересован совершенно другим делом, а вы мне его очень успешно срываете, так что договоримся так: Василиса будет передана вам, а вы взамен летите к черту, прихватив с собой всех своих друзей. На несколько секунд помещением овладела тишина. — И что же это так? Вы же знаете, что я вернусь, неужели отпустите? — Федор чуть задрал подбородок, его взгляд приобрел весьма заметные оттенки шизофрении. Какой замечательный молодой человек, хоть бери да диссертацию по нему пиши! — А вы, пожалуйста, не возвращайтесь. Вершите свои темные дела где-нибудь вне зоны моей ответственности. Я думаю, вам бы не хотелось вернуться в город и с удивлением обнаружить, что к вашему возвращению все силы уже готовы. Этим искусственным инцидентом вы создали проблем и для своих будущих планов, вся информация о нем уже в умах причастных власть имущих. Повтора никто не допустит. Правительству известно, где образовалась брешь, а нам известен враг в лицо. Подумайте сами, вы же сообразительный, Достоевский-сан. Вам здесь постыл погост. — Тем не менее, я могу и солгать. Вы не совсем правы в своих выводах, о моей причастности известно только вам и Дазаю. И теперь оба вы попадаете под расстрельную статью за интеракцию с террористом, который и устроил всю эту суматоху. Так что мне от вас избавиться будет проще. Не переживаете о том, что эта информация может всплыть в самый неподходящий момент истории? — Так в том и дело, что вы только и можете, что солгать. Мы отклонились от темы, — Огай выразительно посмотрел на собеседника. — Повторюсь, я готов передать Василису вам в целости и сохранности, после чего вы покидаете Йокогаму навсегда, а я закрываю глаза на то, что произошло между всеми нами. Возможно, мы все просто друг друга неправильно поняли, — одаренный снисходительно улыбнулся, даже искренне, — или Дазай ввел всех нас в заблуждения по каким-то своим соображениям, возможно он пытался избавиться от вас руками Мафии. — Я согласен, — вдруг резко выдал Демон. Предохранитель снова щелкнул, пистолет был убран куда-то под пальто. Молодой человек снова вошел в состояние покоя и сговорчивости, кажется, он что-то четко решил в своей голове. — Я расскажу вам, как было на самом деле. Мне не нужны были ни Портовая Мафия, ни МВД, ни ваше правительство. Только Василиса. И я надеялся, что Дазай сможет передать мне ее быстро и безболезненно для всех. Так что это его стараниями был развязан весь конфликт. Вернее, его комой. Я, знаете, вдруг стал очень нетерпелив, когда узнал, что он вдруг вышел из игры. Этот ход показался мне спланированной попыткой ввести меня в заблуждение и, возможно, даже поймать, — Достоевский красиво улыбнулся. — Я согласен убраться в тот же миг, как Василиса окажется со мной. Целая и невредимая, — важно уточнил молодой человек. — Проблемы мне сейчас тоже не нужны, да и в будущем тоже. — Очень благоразумно, как здорово, что мы пришли к консенсусу, — Мори тоже красиво улыбнулся, от бутафории он не устанет никогда. Но мысленно обругивать Осаму он не переставал ни на секунду. Обоим было прекрасно понятно, что Федор вернется рано или поздно. Но в данный момент Огай был озадачен совсем другим делом. Ради этого дела придется на какой-то момент отодвинуть свой принцип об обязательной дальновидности в каждом решении. Достоевский очень сильно мешал сейчас, пускай проваливает любой ценой. Если Дазай успеет придумать что-то, чтобы спровадить своего русского любовника и при этом оставить Василису на месте, то молодец, а если нет – что же, такова цена за нерасторопность. Во всей этой ситуации жаль было только девочку, она-то, судя по всему, искренне даже не подозревала о том, что происходит. Возможно, рядом с Федором ее ожидала только смерть. Впрочем, зачем она ему тогда живой? — Передача состоится в один конкретный день, — утвердил Огай. Элис швырнула в Достоевского плотную картонную папку, забитую бумагами на добрую часть, которую буквально только что достала с нужной полки. Огай видел эти документы уже множество раз, у него даже имелись копии. Впрочем, они ему практически без надобности, мужчина всегда запоминал все сразу, превосходная память. Федор без труда поймал снаряд и присмотрелся к надписи. Он прочитал ее безмолвно одними губами, а затем повторил вслух: — Мимик, — голос одаренного прозвучал тише. Он хлопнул глазами. — Интересно. Вы очень рисковый руководитель, Мори-сан. — Благодарю за такую лестную оценку. Неглупый, сообразит, когда у него будет возможность выкрасть Василису абсолютно органично и без репутационного ущерба для Огая. А девушке об этом всем знать необязательно.