Пасьянс с блэкджеком для оппозиции

Не все пасьянсы, которые придумали люди, можно разложить с обычными картами. К примеру, некая Жюли Рекамье, жившая в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого веков во Франции, создала расклад, требовавший специальной колоды. Вместо карт в ней использовались бумажные квадраты с половинками изображений на каждой стороне. Француженка смотрела, какие рисунки совпали, и каждый трактовала особым образом. Злые языки поговаривали, что она просто украла идею индийского гадания. Так или иначе, ей удалось действительно кое-что предсказать, разумеется, не без моей помощи. К примеру, Жюли заранее знала о том, что Наполеон проиграет в войне. Но самый таинственный расклад, выполненный ей, публика никогда не увидела. Мадам Рекамье сожгла его описание вместе со своими мемуарами, ведь он показал ей нечто такое, что могло сильно разозлить иных представителей адских сил. *** —…практически до одной точки, вопрос в расстоянии между этими минимальными кусочками материи. Они шли по Колледж Роуд, и Адам изо всех сил старался не уронить эфирный кокон. Зачем было учиться его держать, мальчик не понимал, ведь он мог просто пожелать, чтобы их не видели, или не обращали внимания, но Вельзевул рыкнула: «Надо!», совсем как учитель, если его спросить, где в жизни может пригодиться умение доказать теорему Пифагора. Впрочем, даже концентрируясь на коконе, он не забывал засыпать неожиданно объявившуюся демоническую наставницу вопросами. По лицу Вельзевул было сразу ясно, нравится ей вопрос или нет. Адам про себя даже со смехом подумал, что умение демонов врать несколько преувеличено, ну, по крайней мере вот этот конкретный демон в личном разговоре не очень умеет притворяться. Впечатление это было ошибочным. Адам просто не видел и не знал, как Вельзевул может себя вести, если не наплюет на необходимость казаться тем, кем надо, и не будет волноваться. — Это какие? — заинтересовался мальчик. — Самые маленькие. Ты их не разглядишь, разве что пожелаешь увидеть. — А если я пожелаю, как они будут выглядеть? — Как… как рой мух, кружащихся вокруг… еще одного кусочка материи побольше. Адам поднапряг память, что-то это описание напоминало. — А! Электроны! А разве, если их слипнуть, не получится черная дыра? Я читал в журнале… — Выкинь журналы из головы, понятно? Так вот, размер не имеет особого значения. Если это не размер кокона, который ты сейчас сожмешь. — Ой… Я заслушался и задумался. — Учись слушать, думать и использовать силу одновременно. — А можно спросить? Вельзевул подозрительно покосилась на мальчика. За время всего двух встреч она уже успела осознать, насколько невыносимы человеческие дети. То есть, она и раньше знала, что они любят задавать вопросы, но одно дело знать, а другое — оказаться под такой вот бомбардировкой. И хорошо еще, если вопрос выстреливался сразу, это значило, что на него можно легко ответить. Хуже были те, к которым Адам подводил фразой: «А я вот подумал…», ответы на них уводили в дебри рассуждений и бесили тем, что оказывалось — она сама не все понимает в этом мире. Но был и еще один класс вопросов, которые Вельзевул возненавидела пуще всех. Те, которые начинались с: «А можно спросить». И самым паршивым в них было то, что Адам повторял их снова и снова, пока не получал вразумительный ответ, вытянув из нее всю эфирную суть, заменявшую демонам душу. — Ты жжже не отцепишься, пока не спросишь? — Так можно? — Если я скажу, что нельзя, спросишь все равно, — мрачно констатировала Вельзевул. — Что тебя еще так заинтересовало? Надеюсь, не попросишь разъяснить План Создательницы? — Не-а. Я хотел спросить, почему вы — женщина. Почему вы захотели такой облик? — Захотела? Вообще-то я его просто приняла. — А почему не мужской? — Для меня нет разницы. — Я понял, что всякие демоны и Ангелы на самом деле бесполые. Но тела-то вы себе делаете не такие. Почему одни — мужчины, а другие — женщины? Вы ведь даже говорите о себе как о женщине! — А почему у тебя волосы вьются? — Ну… я такой родился. — А нас такими создали. Назначили нам некий образ при создании, и мы им пользуемся. Привыкли. И говорим о себе тоже по привычке сообразно образу. — Но у вас не все эфирные облики женские. Два… вообще не поймешь. Ой, а почему их пять? И что они значат? Ну наконец-то четкий, простой, не скользкий вопрос. — Материальный, это очевидно. Для пребывания в материальном мире. Второй — тот, которым я пользуюсь в упорядоченных эфирных планах. В Аду, например. Если бы меня занесло в Верхнюю Контору, там бы я тоже была во втором облике. Третий… так я буду выглядеть, если пойду на Последнюю Битву. Это образ силы, такой я была между провозглашением вселенной и окончанием акта творения. Четвертый — такой я была до начала времени и пространства, когда Вселенная существовала только в проекте. — А пятый? — А это и есть «назначенный образ». — И вы с него копируете материальный, да? А раньше они какие были? До того, как вы стали демоном? Я читал, что все демоны раньше были Ангелами! О, а каким вы были Ангелом? И почему присоединились к Сатане? Вельзевул снова сжала зубы. О «раньше» она предпочитала вообще не вспоминать. — Слишком много вопросов, не находишь? Раньше ты на эту тему и думать не хотел. — Теперь хочу. Хочу все понять. — Тебе никогда не говорили, что ты просто невозможжжжный ребенок? — Говорили, — с улыбкой согласился Адам. — А вы просто не хотите рассказывать? «Так вот что чувствуют люди, когда гоняются за назойливой мухой»… — Я была серафимом, в облике вместо тьмы — свет, вместо пламени — сияние святости, а Люцифер, который позже стал Сатаной, просто говорил интересные, умные и правильные вещи, с которыми я была согласна. Так тебя устроит? Если бы Адам продолжал упорствовать, Вельзевул пришлось бы рассказать, что серафимы были заняты проектированием света во вселенной. Что, пока другие работали с масштабными галактиками и звездами, ей поручили светлячков (да-да, она была гребаным серафимом с гребаными светлячками, можно начинать смеяться), и что это ее безмерно удивило. Нет, не обидело, обижаться тогда, до Падения, она еще не умела. Именно удивило сразу по двум причинам. Во-первых, в голове не укладывалась непостижимость идей Создательницы, не укладывалось, что свет может быть и таким, вот это — тоже он. А во-вторых, задание оказалось кропотливым, но очень простым. И Вельзевул, тогда еще серафим-Вельзевул, никак не могла взять в толк, почему ей, одной из лучших, выдали светлячков. Создательница не могла не знать, что она справится с намного более масштабными вопросами. Значит она что-то сделала не так? Огорчила Ее? А потом все погрязло в бюрократии. Нет, отчетов тогда еще писать не придумали, не придумали даже бумагу и чернила. Но все равно за каждое действие надо было отчитаться. И объяснить, почему ты исполняешь План так, а не иначе. В результате все говорили только о Плане. Рассказывали друг другу как воплощают План. Объясняли, почему наклонить звезду или ветку дерева вот так — правильно и по Плану. План, План, План, всюду План. И всем казалось это нормальным. А она хотела говорить не о нормативах, а о том, как это будет величественно и красиво, когда воплотится. О результате. Вот только говорил о таком один Люцифер. Именно поэтому она зачаровано летела на его свет как маленькое насекомое на огонь свечи. Они были похожи тогда, и быстро нашли общий язык. Когда он озвучивал какую-то идею, Вельзевул легко подхватывала и развивала. И, когда он поднял мятеж, точнее предложил явиться к Создательнице и высказать в открытую все, что не устраивает, а если она не захочет прислушаться — взять и сделать свою Вселенную, как говорят люди «с блэкджеком и шлюхами» (Вельзевул всегда казалось глупым такое обязательное сочетание чего-то замечательного в представлении людей), она искренне поддержала идею. И ни разу с того момента не усомнилась, что поступила правильно. Пусть даже это превратило ее в пресловутое «зло». Если бы Адам продолжил допытываться, ему удалось бы в конце концов вытянуть все это из нее. Но Адам сменил тему. — Странно, все говорят, что демоны — зло, а вы… ну… иногда даже хорошая. Только не там, на авиабазе! Там вы делали плохие вещи. — Адам, — Вельзевул устало покачала головой. — Забудь это «плохой и хороший». Демоны — зло. И я тоже — зло. К хорошему и плохому это не имеет отношения. — Как это? — Ты знаешь, что такое «субъективность»? — М-м… Это когда я смотрю на мяч, и мне он кажется светло-красным, а Луи — скорее темно-оранжевым? — Ну, если очень упрощенно, то да. Так вот, добро и зло объективны. А «хорошо» и «плохо» — субъективные понятия. Вы им научились после того, как Кроули пошуршал в Эдеме и подсунул Еве яблоко. — А это был он? — Да. — Ничего себе… Но все равно есть вещи, которые точно плохие. Со всех сторон. — Например? — Вельзевул коварно ухмыльнулась, это была одна из любимых ее игр. — Убийство! Нельзя убивать. — Убийство полицией террориста, который иначе расстреляет сотню невинных детишек. С точки зрения родителей этих детишек — очень хорошее действие. Террорист, конечно, собственное убийство сочтет плохим. — Так не честно. Террорист сам плохой человек. — С точки зрения пострадавших. А со своей и своих соратников — очень хороший. — М-м… Вот! Врач, который спасает детей — точно хороший! Его поступки хорошие! — А один из детей, которого он с таким трудом спасал, вырастет и станет серийным маньяком-убийцей. Не спас бы, не стал бы, — весело констатировала Вельзевул. — Лучше не пытайся, Адам. Я играю в эту игру тысячелетия. Я видела объективный мир, и точно знаю, что если ориентироваться на «хорошо и плохо», то у всего во вселенной будет ровно две стороны. — Тогда что такое «добро» и «зло», если любой плохой поступок для кого-то — хороший, и наоборот? — Очень просто. Добро это работать в Верхней Конторе, не сомневаться в Плане и не пытаться его сломать или изменить. Зло — ровно наоборот. — То есть если вы демон, то вы — зло, потому, что вы демон. А демон — потому, что зло? Глупо как-то. — Это если смотреть с точки зрения людей. Или нефилимов, выбравших быть людьми. Различия понятны только нам. Вашим языком они и невыразимы. Кстати, можешь опустить кокон. Сейчас я нас прикрываю. А с тебя хватит на сегодня. — Уф! — Адам с облегчением перестал концентрироваться на своей силе. — Ладно, буду считать, что вы — злой, но хороший демон. А как я родился? То есть, я погуглил, и нашел статью, а там сказано, что нефилимы — дети людей и демонов. Меня что, отобрали у кого-то, чтобы отдать папе и маме? Но зачем? — Погуглил? — демоны редко следят за человеческим прогрессом, и Вельзевул не была исключением, хотя и считала себя новатором, ведь она, в отличие от того же Хастура, знала, что «интернет» это такая штука типа библиотеки напополам с таверной. Но все равно словечки и сленг Адама зачастую ставили ее в тупик. — Нашел в интернете, — терпеливо пояснил мальчик, уже убедившийся, что говорит с представителем полностью отсталого поколения, хуже, чем бабушки и дедушки, те хоть знали, что такое мультики. — Интернет, это… — Интернет знаю. Мы с ним много работали. — Так как я родился? И почему меня растила не та женщина, которая родила? Вельзевул помотала головой, представив себе такую перспективу, пусть и теоретически. Выглядело куда ужаснее, чем даже прорыв канализации, горячей и холодной воды прямо над головой и отсутствие ремонта до скончания времен. — Это было совершенно невозможжжно! — Почему? Я знаю, я должен был расти на Земле, а не с демонами в Аду, но ведь та, кто меня родила… — Невозможжжжно, — повторила с нажимом Вельзевул. — К тому жжже демоны не могут быть семьей, матерями и отцами в привычном тебе понимании. Дажжже притвориться на Земле очень сложжжжно, почти невыполнимо. — Но ведь, чтобы родился нефилим, нужен только один демон. А мать — человек. И… Как Сатана вообще умудрился с ней… ну, ЭТО. — При мне можжжешь называть секс своим именем, я не человек, для которого это что-то сокровенное, — она подумала, оценила перспективы и сделала вывод: если не рассказать мальчишке, он ее доконает рассуждениями и вопросами. — И запомни, ты не его сын. Вообще не его. Ты — пресловутый Истинный Демон. Нефилим огромной силы, при желании способный стать не просто эфирной сущностью, а полноценным Падшим ангелом, и даже крылья отрастить. И еще. Выданная человечеству информация не то чтобы отражает все аспекты. Нефилимы получаются двумя способами. Хотя второй настолько редко применяется, что можно сказать, почти и не. — А какой это способ? — Два демона в материальных оболочках зачинают ребенка тем же способом, что и люди. А потом демон, носящий женский образ, соглашается проходить материальным положенные девять месяцев и выносить дитя как принято у людей, чтобы эфирная сущность срослась полноценно с физической. Мы не испытываем сложностей беременности, но все равно это унизительно, ходить по Аду материальным, и очень неудобно, когда фигура начинает меняться. Так что никто в здравом уме по своей воле на такое не пойдет. Только по приказу самого Сатаны. — А вы пробовали? То есть, вам приказывали? Вельзевул скривилась. — Все демоны, которым достались женские образы, получали такой приказ хоть один раз. — А ваш нефилим вышел сильный? «И нереально надоедливый!» — Очень. Тема закрыта. — Почему? Неужели вы вообще не хотите ничего о нем знать и говорить? Вы же его мама. — Никакая я тебе не «мама»! У тебя жжжжже есть твои смертные, с ними в эти игры и играй! Адам споткнулся и уставился на нее, вытаращив глаза. — Вы?! Да ну! Не может быть! Сатана же такой… а вы такая… Только теперь Вельзевул сообразила, что со злости сказала лишнего. Но остановиться не могла. Адам слишком ее взбесил. — Только попробуй скажжжи, что мне не повезло с образом, что я выгляжжжжу недостаточно грозно по сравнению с ним, я тебе голову откручу! А потом откушу голову твоему наглому рыжжжему идиоту-папаше, и пожжжонглирую ими! — она схватила мальчика за плечи и несколько раз с силой тряхнула. — Ай, мне больно! Вы мне и правда сейчас что-нибудь сломаете! Отпустите, ну пожалуйста! Вельзевул заставила себя разжать пальцы и отстраниться, провела руками по лицу, приходя в себя. Надо же… вежливость он проявляет… Хотя портить мальчика и правда не стоило. — Больше никогда не поднимай эту тему. Ясно? Ни про свое происхожжждение, ни про мое в нем участие. Для нас рожжждение нефилимов… унизительно. — Извините, я не знал, — Адам опустил голову. — Можно только последний вопрос? И я больше никогда об этом не заговорю, честно. Он даже вас не касается. — Ну? — Вы сказали «рыжий папаша», значит, когда Сатана был еще Ангелом, он был рыжий? — Он был блондин. Твой папаша — вообще не Сатана. — Но он же сказал, когда вылез… — А я, по-твоему, должжжна была ему доложжжить, что из-за пары кретинов ребенок потерян, и его приказ не можжет быть выполнен? Он бы меня полностью уничтожжжил, — Вельзевул резко отвернулась. — Тем паче, я тогда и не знала, что за дитя мне приказали выносить. Просто велели побыть инкубатором для созданного в лаборатории нефилима, и все. Тогда о таком как раз говорили: попробовать искусственно совместить двоих с мужжжским образом, раз все варианты с носительницами жжженского результата не дали. Я думала, что в меня поместят очередного экспериментального «Идеального Демона», убедятся, что опять что-то не вышло, и забудут, подмену никто не заметит, и я останусь жжжива. А этот рыжжжий балбес Кроули предложжжил свои услуги чтобы скрыть промах. Вполне было в его стиле. Он всегда такой. Адам закашлялся. Сюрпризы сыпались на него в этот день один за другим. «Ну ничего себе у меня комплект родителей! То есть, они не родители… Хотя тот демон, Кроули… его бы я папой назвал, хотя он и пропадал где-то одиннадцать лет. И Вельзевул иногда злится, но вовсе не плохая, правда мамой точно быть не умеет». — Ладно, извини…те. Я правда больше не буду об этом говорить. Мальчик искренне улыбнулся той самой улыбкой, которая заставляла взрослых забыть, за что они на него сердились. На удивление, подействовало и на демона: Вельзевул усмехнулась в ответ. Их улыбки сошлись словно мостик между двумя берегами судьбы этого мира. — Ладно, к делу. Сегодня ты должен научиться еще одному эфирному фокусу. Смотри внимательно, как это делаю я. Дважды показывать не стану.