***
Утром мальчиков разбудила Сольвейг. Точнее, Клема она будить не собиралась, хотела лишь проверить, как он. Увидев, что братья почему-то спят в обнимку, она удивилась и потрясла Матти за плечо. — Мм? — Матти открыл один глаз, и тут же проснулся Клем. — Мам? Уже утро? В комнате было сумеречно, но это действительно было утро. Сольвейг тихо засмеялась и сказала Матти спускаться. Клем ещё был слаб, и спать ему позволяли сколько угодно, а завтрак ему приносили в комнату. За завтраком Сольвейг спросила, что произошло, и Матти объяснил, что у Клема просто был «какой-то мерзлявый припадок». Услышав, что Матти спасал замерзавшего Клема, родители и бабушка необычайно обрадовались. Матти смутился. Неужели это действительно был первый раз, когда семья отметила какой-то его добрый поступок? Хотя особо добрым его не назовёшь, Матти просто хотел заткнуть братца и поспать… но всё же. Его поразило открытие: он, оказывается, уже далеко не злодей. Да, он помнил, как вёл себя раньше, догадывался, что отравлял жизнь близким. Теперь Матти видел, что он не сорняк. Его поступки могут приносить пользу. Тут послышались шаги на лестнице. Все удивлённо смотрели на Клема, взъерошенного и красного, пока он шлёпал по ступенькам. — Мне уже лучше, — заявил Клем и зевнул. Матти тихо засиял. Он мгновенно для себя решил, что братец выздоровел благодаря его помощи.***
Пришло Рождество — луч света в каждой несносной зиме. В Сэйфьеиннматуре его, разумеется, праздновали очень скромно. Сольвейг расставила по дому побольше свечек: раз уж световой день длится буквально несколько часов, нужно осветить дом изнутри, чтобы от темноты не свихнуться. Из кладовых доставали банки и мешочки с засоленными, квашеными, сушёными лакомствами, заготовленными летом и осенью. На рождественском столе оказалась копчёная и сушёная баранина, паштет, стлаутур, квашеные бараньи яйца, репа, лук. В основном это было всё то, что в семье ели обычно, но в Рождество и эти простяцкие блюда воспринимались как праздничные. Самым главным развлечением было приготовление особых рождественских хлебцев. У Ханниганов был свой узор, который вырезали на хлебцах, прежде чем жарить их в кипящем масле, и этот узор передавался из поколения в поколение. Но Клема и Матти это не заботило, они вырезали что душе было угодно. Пережить январь и февраль было тяжелее всего. В декабре хотя бы грело предчувствие праздника, а после него оставалось лишь считать дни до весны, мучиться, ждать, когда ослабнут ветра и холода, когда пойдёт на рост световой день, когда наконец снег, слякоть и лёд сменятся первой весенней травой. В марте мороз чуть ослаб, и Матти снова стал ходить в школу. Снова встретившись со школьными приятелями, он обнаружил, что не очень-то он по ним скучал. Они с Клемом неплохо проводили время дома. Матти уже не нравилось пугать его. Слишком жалко было: Клем же действительно поверил, что на скотобойне убивают людей, и его родной отец, возможно, тоже к этому причастен. Но прекратить врать Матти не мог. Он боялся, что потеряет Клема. Не только из-за того, что брат обидится на его обман. Просто Матти думал, что больше ничем не сможет его заинтересовать, и говорить будет не о чем, и жизнь опять станет скучная, как давным-давно, пару лет назад. Так что теперь Матти сочинял новые истории. На время оставив скотобойню с её кровожадными забойщиками и истощёнными маленькими рабами, он переключился на деревенский колодец. В нём, само собой, когда-то жили люди, а может, даже колдуны, но в любом случае их сбросили в этот большой колодец за какую-то провинность, и они мучились там много лет, прежде чем умереть. Потом Матти узнал, что рядом с деревней находится заброшенная каменоломня. В тот же день он поведал братцу об этом месте, где под грудой камней и обрушившихся балок всё ещё лежат те, кто трудился на каменоломне, и над их телами парят их духи, и если подойти достаточно близко, можно услышать их стоны. Крайне важной страшилкой оказалась история о заброшенной деревне. Матти выдумал, будто неподалёку есть такая деревня, в которой больше никто не живёт, кроме призраков замученных овец и свиней. «Коз, — тихо поправил Клем. — Овец и коз». Матти не стал спорить. Эта история дала Клему железную уверенность в правдивости страшилок. Ведь Хаврун рассказывала о том же самом. Заброшенная деревня. Убитые животные. И как славно, что его родители сбежали оттуда, иначе жили бы сейчас среди блеющих привидений…***
Каждый раз, когда Матти уходил в школу, Клем начинал скучать по нему. Он знал, что братец вернётся через пару часов — если не пойдёт гулять с приятелями, конечно — но и это казалось слишком долгим сроком. Несмотря на то, что Клему было целых семь лет, мать всё равно продолжала контролировать каждый его шаг, как будто он по-прежнему был трёхлеткой, который стремился залезть в кухонную печку и глотать мелкие предметы. И в конце концов Клем взбунтовался. Ему не хотелось больше сидеть дома, но и отпрашиваться не хотелось. Он лежал на кровати и глядел в окно: холмы зеленели, шапки сугробов таяли. Улица манила, и Клем сорвался с места, надел вещи потеплее, прокрался вниз. Мама и бабушка были заняты на кухне. Надев курточку, Клем выскользнул из дома. «Сейчас вот пойду и встречу Матти, когда он будет идти со школы! — подумал он. — И никто даже не узнает. Вот братец удивится!». Дорогу Клем знал. Но ещё никогда он так далеко не ходил в одиночку, и ему было не по себе. Он завидовал брату: Матти уже не могли запретить гулять где захочет, попробуй уследи, куда он пойдёт после уроков. От школы до дома можно было идти разными путями, и Клему даже не пришло в голову, что они могли разминуться. К счастью, Матти в тот день выбрал ту же дорогу. Они встретились на полпути. Матти встал как вкопанный, когда увидел впереди знакомую фигурку в шапке с кисточкой. Клем замахал ему рукой и чуть ли не побежал бегом. У Матти, на самом деле, выдался неудачный день, друзья его как-то обидели. Но он забыл про это и зачем-то побежал. Братья чуть ли не столкнулись, улыбаясь и смеясь, будто не виделись много лет, и сами не знали, откуда взялась это радость. — Ты чего тут? — спросил Матти, отдышавшись. — Тебя за мной послали? Случилось что?.. — Да нет же, — снова рассмеялся Клем. — Я за тобой… тебя встречать… Матти даже смутился. Он знал, что братцу скучно дома без него. Но никогда ещё такого не было, чтобы Клем ради него в холодный мартовский день вышел на улицу. Матти думал, что братец из-за морозной погоды и на крыльцо ради него не высунется, даже если бы от этого зависела его жизнь. А он вот — прибежал… Матти обнял его. Раньше он никаких ненужных объятий не допускал, прижимал к себе братца только в тех случаях, когда тот ночами мучился от «мерзлячки». А теперь просто взял и обнял. — Матти… — удивлённо выдохнул Клем. — Ты хоть тёплое что-нибудь пододел? — строго спросил Матти и посмотрел ему в лицо. — Конечно. Второй свитер. — Ладно. Пошли. И они зашагали домой, держась за руки. Дорога местами была скользкая от слякоти, и в случае чего они могли спасти друг друга от падения. После этого Клем часто дожидался брата на крыльце или шёл ему навстречу. Родители, прознав об этом, не стали ругать Клема. В конце концов, им всегда хотелось, чтобы мальчики поладили. Теперь было понятно: преграда между братьями пала. Их отношения стали заметно теплее, это уже было не просто времяпрепровождение, а дружба. «Ты — мой друг», — сказал Клем однажды ни с того ни с сего. И Матти с удивлением обнаружил, что он прав. И почувствовал вдруг такую радость, какой, наверное, никогда не чувствовал. Оказалось, что для счастья всего лишь нужно было найти настоящего друга — а те приятели со школы, пожалуй, были именно приятелями, не друзьями. Конечно, без мелких ссор нельзя было обойтись, но они тут же забывались. Главное — Клем уже не боялся молчаливого мрачного братца, а думал, как его отвлечь. Матти же нашёл кого-то, о ком нужно было заботиться, то есть, не так, как раньше — потому что тебя заставляют, а заботиться искренне, потому что чувствуешь, что так надо. Постепенно Матти даже проникся уважением к братцу. Нелегко, наверное, было жить с «мерзлячкой», постоянно запертым в четырёх стенах, без друзей. Клем мог тысячу раз умереть в раннем детстве, мог умереть от любой простуды, но слишком отчаянно цеплялся за жизнь. Матти больше не смешили и не раздражали жалобы Клема на холод. Всё было хорошо, вот только о страшных тайнах родной деревни Клем не забывал. Он помнил все-все истории о скотобойне с детьми, о колодце с провинившимися, о каменоломне с воющими скелетами. Если днём всё это его не мучило, то с наступлением темноты всё равно настигало. И если он не мог заснуть, Матти сердито вставал, зажигал свечу, садился на кровать Клема и объяснял ему, что бояться нечего, ну и что, что скотобойню из окна видно, ну и что, если там на дворе будто бы ходит кто-то и собаки воют страшно; он, Матти, в любом случае братца в обиду не даст. Только после этого братец успокаивался и спал.***
Обычно Матти старался пораньше возвращаться со школы, зная, что Клем его ждёт. Он отказывался идти гулять с приятелями и спешил домой. Но в тот день кто-то из мальчиков сказал ему, что он скучный и трусливый, раз не хочет гулять с ними, а вместо этого ошивается по деревне со своим «сопляком-братом». Достоинство Матти было задето. Снова терять уважение сверстников ему не хотелось, так что после уроков он не раздумывая пошёл гулять с ними. Клем ждал, сидя на ступеньках крыльца. Солнце слабо грело, и Клем ни о чём не думал, подставляя бледное лицо под его лучи. Но прошло полчаса, а потом час. Бабушка куда-то ушла, мать бегала со двора в дом, развешивая постиранную одежду. Матти всё не было. Тогда Клем пошёл в сторону школы. Они заранее договорились, что будут всегда ходить по одному пути, чтобы не разминуться. Клем шёл и шёл, а Матти не было, и других детей не было видно. Он удивился, когда дошёл до самой школы. Неужели Матти всё ещё на занятиях? Но, подкравшись к окошку, Клем увидел какую-то пустую комнату, и никаких звуков не было слышно. На глаза даже навернулись слёзы, как будто от жестокого обмана. Клем заметил, что не только в школе, но и снаружи никого нет, он один стоит на школьном дворе. Откуда-то ветром надуло тучи. Клема бросило в холод и сразу в жар. Он побежал, но забыл, какая дорога вела домой, так что растерянно остановился, глядя по сторонам. Хотелось позвать Матти, но спёрло дыхание. Он пошёл, как ему казалось, домой, а в действительности двигался в обратном направлении. Люди на его пути, само собой, попадались: и мужчины, и старики, и какие-то женщины с вёдрами, и Клем хотел обратиться к ним за помощью, но стеснялся. Кто-то даже, кажется, окликнул его, но он шёл дальше. Он выбрался к ручью. За ручьём начинался редкий лесок. В отдалении, вдоль ручья, шло множество маленьких домиков. Стало совершенно ясно, что нужно поворачивать назад. Клем так и хотел сделать, но тут заметил, что неподалёку, рядом с мостом, стоит мужчина с топором. Мужчина тоже его заметил. Матти вернулся домой гораздо позже обычного, уже давно наступило обеденное время. Они с приятелями заигрались, было очень весело, Матти нагулял сильный аппетит и беззаботно ввалился домой. И радостный настрой тут же испарился. Все были тут, в гостиной, бабушка стояла в дверях кухни, Олавюр ходил по комнате, а Сольвейг сидела и успокаивала Клема, воющего ей в плечо. При виде Матти Олавюр остановился и хотел было наорать на него, но вспомнил, что ещё неизвестно, насколько Матти виноват в случившемся, так что мужчина так и стоял, гневно глядя на мальчика. — А что случилось? — осторожно поинтересовался Матти. Клем горестно взвыл, кажется, пытаясь выговорить имя брата. Хаврун, единственная сохранившая относительное спокойствие, объяснила просто и быстро: — Сумасшедший напал на Клема у ручья. Набросился с топором. Клема спрятала у себя дома одна женщина и привела его… Матти вытаращил глаза. Непонятно было, что Клем вообще делал так далеко от дома, и, к тому же, что ещё за сумасшедший?.. Матти знал про таких людей, но думал, что их очень мало и ему с ними столкнуться не придётся. — Он был один из наших, забойщик, — добавил Олавюр. — Тронулся умом уже давно, тем более, напился… его поймали… — Где ты был так долго?! — измученно крикнула Сольвейг. — Матти! Он тебя пошёл искать! Матти перепугался. Она давно так на него не кричала. Всё было ясно: Клем не дождался его, пошёл к школе, заблудился… Нужно было сказать что-то в своё оправдание, но Матти мучило другое: что после этого будет с Клемом? Как он будет относиться к братцу? Ведь это из-за него Клем попал в такую историю. Но мальчик, наконец, перестав выть и отстранившись от матери, посмотрел на братца совсем беззлобно и пожаловался: — Я ходил… ходил… а тебя нету нигде… Тут было бы уместно обняться, но они не стали этого делать: смущало присутствие взрослых, тем более, настолько встревоженных взрослых. Обед был неловким. Дети молча хлебали суп. Бабушка качала головой, Сольвейг поминутно хваталась за лицо, как она всегда делала при душевных потрясениях. Только Олавюр быстро отошёл, снова подобрел, стал шутить. Ничего страшного, по его уверениям, не случилось, а если и случилось, то больше не повторится никогда, потому что за все годы, что они прожили в Сэйфьеиннматуре, каких-либо несчастных случаев были единицы. В конце концов, вся эта ситуация была такой ужасающей, что родители пришли к выводу, что подобного не могло произойти. Да, именно так: всё было гораздо менее жутко, чем звучал рассказ той женщины, которая привела Клема. Олавюр утверждал, что тот забойщик был обыкновенным пьяницей, они работали вместе когда-то давно, это был нормальный человек, а потом что-то переклинило, то ли тяжёлой работы не выдержал, то ли алкоголь на мозги накапал — свихнулся человек. «Вряд ли он что-то сделал бы с Клемом, даже если бы догнал его», — эта ни на чём не основанная фраза была произнесена Олавюром с такой уверенностью, что женщины поверили. Вечером мальчики сидели в своей комнате, на кровати Клема, тихонько обсуждали произошедшее. Сам Клем уже начал верить, что ничего страшного не произошло, и стыдился своего дневного воя. — Я ручей увидел, — рассказывал он, — и как только увидел, понял, что назад надо. А тут вижу — у мостика стоит… борода чёрная, в свитере, топор в руке… он меня увидел и к себе подозвал другой рукой… — И ты пошёл? Клем стыдливо опустил глаза. — Ты пошёл?! — чуть ли не заорал Матти. — Боже, Клем… — Я не знал, что делать, — оправдывался Клем. — Я пошёл, но когда он пошёл навстречу, я испугался и побежал в сторону домов, и там какая-то женщина мне открыла и спрятала меня. Она всё боялась, что он топором дверь разломает, но он не разломал, он только стучался долго, и, Матти, он правда как-то жалобно просил открыть… Матти глядел на него во все глаза и с трудом верил. Он и не думал, что Клем настолько доверчивый. Идти навстречу сумасшедшему с топором… нет, конечно, его можно было понять. Ничего подобного в Сэйфьеиннматуре не происходило много лет, тут было спокойно и тихо, последний раз убийство в деревне произошло лет десять назад. Все доверяли друг другу. Но Клем? Неужели всех страшных историй про скотобойню было недостаточно, чтобы поселить в душе Клема панический страх перед незнакомцами с топорами? «Ай, чёрт, — вспомнил Матти и ударил себя по лбу. — Про топоры я ему никогда не рассказывал. Только дубинки». — На самом деле ты большой молодец, — сказал он после долгого молчания. Ему показалось, что Клему необходимо услышать хоть что-нибудь приятное. Взрослые только и делали, что квохтали над ним и сдували пылинки, и никто не додумался похвалить. — Да-да, молодец, что спасся. Не каждый бы смог. Я вот слышал, что некоторые овцы настолько безмозглые, что даже не пытаются убежать, когда их убивают. — Я умнее овцы, — сделал вывод Клем. — Умнее, — согласился Матти. — Однако… понимаешь же, что сглупил? Чего ты пошёл-то к нему? Надо было сразу бежать и звать на помощь. Да и вообще! Зачем ты туда пошёл? Там у ручья живут одни деды и старухи, кто знает, что им в голову взбредёт. — Я случайно… — Клем опять загрустил и повесил голову. — Я тебя встретить хотел. Он неуклюже прижался к плечу братца. Тот вздохнул и всё-таки обнял его. — Опять руки холодные, — проворчал Матти. В ту ночь Клем, как ни странно, сумел быстро уснуть. А вот Матти ещё долго лежал в темноте и размышлял. Что там ни говори, а Клем всё ещё был маленькой наивной овечкой. В мире множество опасностей и подлостей. Матти это знал, потому что уже ходил в школу и читал много разных книжек, которых не было у Хаврун; Матти это знал, потому что видел мать, насмерть замученную работой и тоской; Матти это знал, потому что его отец оставил его, годовалого. Клем ничего не знал. И сегодня его беспечность его чуть не погубила. Что толку от страшилок про скотобойню, колодец и прочее, если Клем их очень боится, но не понимает, что опасности действительно существуют и катастрофы случаются? «Я должен что-то с этим сделать, — внушал Матти самому себе. — Я должен». Он был уверен, что взрослые ничего не понимают и толку от них нет. Только он, Матти, ответственный любящий братец, знает, что нужно делать. Что же? «Я буду его запугивать, — решил Матти и кивнул. — Убеждать его в том, что опасности на каждом шагу. Сколько ещё на его пути будет таких вот сумасшедших забойщиков? Надо, чтоб такого больше не повторялось… чтобы он боялся… чтоб он понимал…» Клем не подозревал, какую серьёзную работу над его сознанием затеял братец. Матти напомнил ему о скотобойне, о том, что люди, которые работают там, рано или поздно сходят с ума от жестокости — собственно, подтверждение этому Клем и нашёл у ручья, чуть не погибнув. Матти напомнил и об остальных кошмарах, наводняющих деревню. Он старательно убеждал братца в том, что за каждым предметом и в каждом человеке таится опасность. Матти вкладывал в это дело всю душу, так как был уверен в своей правоте. Если бы Матти остановился и подумал, он бы увидел, что Клему уже ничего не грозит. Сэйфьеиннматур был и оставался безопасным местом. Это была деревня, полная несчастья и бедности, но уж точно не маньяков и привидений. Но Матти об этом уже не думал. Он был одержим идеей заботиться о братце, спасать его от какой-то Угрозы. И страхи Клема крепли. Кошмары продолжались. Его зависимость от братца усиливалась. Свято веря в необходимость устрашения, Матти пошёл на отчаянный шаг: уговорил своего школьного приятеля Сигурдура, который был постарше, сыграть жертву скотобойни, чудом избежавшую рабства. — В общем, я вот тут вот шёл, — рассказывал Сигурдур, пока они прогуливались как раз рядом с дорогой на скотобойню. Ему хотелось расхохотаться, но он сдерживался, так как воспринял этот разговор за какую-то интересную игру. — И меня кто-то за шиворот потащил. Я ни шагов не слышал, ничего. Потащили и всё. Я ору, а рядом-то никого. Вижу, что тащат меня прямо к воротам скотобойни. А потом… потом… Сигурдур забыл, что было дальше по тексту Матти, но это лишь придало его рассказу правдоподобия. — Ну, еле отбился. Вырвался и побежал. Матти мысленно чертыхнулся: Сигурдур забыл несколько существенных деталей, которые сделали бы рассказ более жутким. Но детали и не понадобились. Клем был впечатлён. До боли вцепившись в руку братца, он смотрел в землю, боясь издалека увидеть за домами скотобойню. Мальчикам пришлось ускорить шаг, потому что Клема ноги сами несли прочь, как ужаленного. — А про ручей, про ручей-то слышал? — нашёптывал Матти. — Кровь со скотобойни прям в ручей выливают… ты туда больше никогда не ходи… Потом сам собой подвернулся один удобный случай. Мальчики подслушали разговор родителей: Олавюр рассказывал жене, что в Сэйфьеиннматур приходили люди из соседней деревни и искали пропавших детей. Два мальчика куда-то исчезли неделю назад. В Сэйфьеиннматуре их так и не нашли, заходили чуть ли не в каждый дом, и на скотобойню заглядывали. Матти с Клемом стояли на лестнице на втором этаже и всё слышали. В первую очередь Матти смекнул: ага, значит, где-то в округе всё-таки есть другие деревни и до них теоретически можно добраться. А потом ему в голову пришла идея. Он заперся с Клемом в комнате и с мрачной миной спросил: — Слыхал? «Заглядывали» они. Искали их. Кого искать, когда ребят уже на мясо давно пустили? — Или тазы с кишками заставили носить, — закивал Клем. География страшилок расползалась паутиной: сначала тень упала на всю округу, когда Матти убедил Клема в том, что все деревни такие же опасные, а то и хуже. Потом на всю страну. Потом на весь мир. Весь мир предстал перед Клемом какой-то мясорубкой, где всё было опасным и жестоким. Мальчики невидимой стеной отсекли себя от взрослых и жили в какой-то иной реальности, придуманной Матти. Иногда он сам забывал о каких-то деталях и что-то путал, но и Клем не обладал идеальной памятью. Все эти истории нужны были не для того, чтобы Клем их наизусть запомнил, а для того, чтобы в душе его оставались крупинки страха. Чтобы дурачок больше не попадался прямо в руки свихнувшимся маньякам. Чтобы ходил по деревне с осторожностью. Чтобы был готов ко всему. Чтобы не умер от горя, когда произойдёт какое-нибудь несчастье, Матти-то знал, каково это — чуть не умереть от горя… Нелёгким был груз ответственности, который Матти добровольно взвалил на себя. Это дисциплинировало его. Чтобы иметь какой-то авторитет, нужно его заслуживать, и не единожды, так что Матти постоянно своим поведением старался доказывать брату, что он почти как взрослый, ему можно верить, потому что он надёжный и всегда поможет. Ответственность перед Клемом стала важной частью взросления Матти. Клем тоже взрослел, только с немного другим грузом — он нёс ответственность за все тайны, которые ему доверил старший брат. Научиться доверять Клему для Матти было нелёгкой задачей. Дружба дружбой, взросление взрослением, но закрытый хмурый мальчик по-прежнему жил в нём и мешал довериться кому-либо. Одно дело — рассказывать брату страшилки, совсем другое — делиться с ними своими настоящими переживаниями. Но всё же, видя, что годы идут, а Клем держит данное когда-то слово и хранит тайны, Матти понял, что рядом с ним можно быть искренним. Он рассказал Клему всё, что знал о своих родителях. Все эти годы он то от Сольвейг, то от Хаврун слышал что-то о родителях и запоминал, но не решался с кем-то обсуждать то, что он узнавал. Теперь же можно было выговориться. — Харальдур не здешний был, — рассказывал он одним зимним вечером, когда было так темно и холодно, что больше ничего и не оставалось, кроме как ютиться в комнате и говорить без конца. — Он тоже был с той, другой деревни. Ему здесь сразу не понравилось, и маме тоже. Он ушёл, а маму и меня с собой не взял. Говорят, противным человеком был, только вот не понимаю, чего мама с этим чёртом связалась… — Послушай… — заволновался Клем, вдруг что-то припомнив. — Послушай. Помнишь, ты говорил про этого… Каина, который был сын дьявола? Матти усмехнулся. — Ну да. И что? Клем закусил губу. — Да вот… не знаю, вспомнил чего-то. Матти задумался, поняв, что не решился высказать Клем. — Может, и я тоже, — совсем тихо проговорил он. — «От лукавого»… да, может. Ему очень понравилась эта мысль. Клем это замечательно придумал. Вообразить себя сыном дьявола оказалось приятнее, чем сиротой и сыном негодяя. Клем напряжённо щурился и прислушивался, словно хотел что-то сказать, но боялся, что их услышат. — Мне мама и папа недавно рассказали кое-что, — начал он и серьёзно посмотрел на Матти. Матти придвинулся поближе к нему. — У меня две сестры было. Понимаешь? — По голосу было ясно, как Клем грустил из-за этого. — Две сестры, и они обе умерли. Первая всего пару дней прожила. А потом вторая — год прожила. И только потом родился я… У нас могло бы быть целых две сестры, представляешь себе такое? Вот было бы весело, если б нас тут так много было… Матти ошарашенно замотал головой. Он сам должен был давно догадаться. Никто в деревне так сильно не переживал за своих детей, как Сольвейг переживала за единственного сына и усыновлённого племянника, конечно, на то должна была быть причина. — Не факт, что было бы весело, — уныло заметил он, чтобы ободрить Клема. — Может, они бы как раз и портили бы всё веселье. Девчонки… Клем проворчал что-то и затих, глядя в пол. Он редко был таким молчаливым и серьёзным. Матти привык видеть его либо беззаботным барашком, либо перепуганным параноиком. А теперь он сидел, потупив глаза — и они больше не выглядели огромными и пустыми, как раньше. Матти хотелось спросить, о чём он думает, но он не стал лезть. Он вдруг задумался: ведь действительно чудо, что Клем выжил. Две умерли, но третий — почему-то выжил, несмотря на слабость, болезни, «мерзлячку». Понятно, почему этим чудом так сильно дорожили. Кто знает, может, среди тех овец, которым Сольвейг и Клем выдумывали имена, затесались две малютки-овечки, носящие имена его сестёр. Это было потрясающе — сидеть рядом с Клемом и представлять, что его могло бы вовсе не быть. Сейчас Матти мог бы сидеть в этой полутёмной, оранжевой от неровного света комнате совсем один. Мог бы быть единственным ребёнком Ханниганов. Мог бы не иметь самого лучшего и единственного друга. Ну уж нет. Лучше тогда вовсе не жить. Да если бы было доподлинно известно, что те две девчонки были самыми весёлыми и хорошими сестрицами на земле, Матти Клема бы на них не променял. — Я замёрз, — сообщил Клем и хотел было укрыться одеялом, на котором они сидели, но Матти остановил его, обнял и сам укрыл краешком одеяла. — Какая же ты всё-таки ледышка, — привычно пробормотал Матти, прощупывая руки Клема и накрывая их своими горячими ладонями. — Никакой я не ледышка, — возмутился Клем, но Матти настаивал: — Так тебя и буду звать — Ледышка. До него дошло, что он любит братца как никого другого. Клем жался к нему и сопел, согреваясь, и Матти чувствовал себя счастливым, как хозяин питомца, топчущегося у него на животе и мурлычащего, только ещё в тысячу раз счастливее. Всё было так просто и так хорошо в тот момент, и Матти удивился, как он раньше смел быть таким угрюмым, ведь Клем, миленький Клеменс, всё это время был рядом. Матти любил его так же сильно, как когда-то любил мать. Только её от скотобойни он спасти не сумел. Теперь нужно было спасти братца. Ветром принесло лай соседских собак. Снег забил в окна. Клем дёрнулся от неприятных звуков и зевнул. — Жалко, что собаки у нас нет, — заметил он. — Собака бы дом охраняла. — Мы и без собаки достаточно нищие, — напомнил Матти. — Хотя ты прав, жалко.***
Чем больше взрослели мальчики, тем меньше им приходилось праздно разгуливать по деревне и играть. Нужно было и по дому помогать, и учиться: Клем пошёл в школу, а Олавюр иногда брал детей в мастерскую и учил, как обрабатывать дерево и сколачивать простую домашнюю утварь. Клему было уже девять лет, но у него осталась давняя детская привычка обращать внимание на камни вдоль дорог. Он внимательно смотрел под ноги и иногда не мог удержаться от соблазна подобрать особо гладкие камушки. Если же наступала зима и всё покрывалось льдом, Клем с таким же интересом разглядывал осколки льдинок под ногами. Матти поражался, как ему это не надоело. — Повзрослей уже, — фыркнул Матти, когда однажды утром вышел на крыльцо и обнаружил Клема, сидящего на ступеньке и двигающего камушки палкой. — Всё ещё представляешь, что это твои овечки? Клем глянул на него неприветливо и пожал плечами. Матти склонился над камешками и стал их разглядывать. — Все как на подбор прям, — заметил он. Нет, в сущности, Матти понимал, чем хороша эта игра. Если включить воображение, вместо камней можно представить всё что угодно. На ум пришла война. Он достаточно знал о войне, читал о ней, и в школе рассказывали, так что, взглянув на одинаковые камни, он мгновенно представил себе войска солдат на поле боя. — Это воины, — сказал Матти, забирая палочку и показывая: — Вот тут у тебя один фронт, тут другой, вот тут — правый и левый фланг… Клем растерянно смотрел на камни. Он о войне знал мало, только по сагам в пересказах Хаврун. Но он ощутил какую-то тревогу. Ему не пришлось по душе превращение овечек в солдат. — Не замёрз, Ледышка? — спросил Матти. — Сегодня тепло, — мотнул головой Клем. Матти потоптался по крыльцу. Что-то смутное вспомнилось… да, точно — когда-то Хаврун рассказывала им сказку про Кая и Герду. Матти засмеялся оттого, как Клем был похож на замороженного Кая со своими камушками, жаль только никаких слов из них не додумался складывать. Он сообщил об этом Клему, и тот заулыбался. — Кай, Кай, где твоя Герда… — пропел Матти начало какой-то песенки, только что выдуманной им. Он ничего плохо не имел в виду, но улыбка исчезла с лица Клема. Ему вдруг стало очень плохо. Он вспомнил, что никакой «Герды» у него нет, у него вообще никого нет. Матти до сих пор был его единственным другом. Не то чтобы этого было мало… просто Клем видел, что все другие дети ходят стайками, и в классе им никогда не приходилось скучать в одиночестве. А Клем был там один и побаивался этих детей. Какая уж тут Герда…***
Внушая Клему страх перед всем миром, Матти сам мало чего боялся. Но одна встреча однажды мгновенно вернула ему страх, окунула в подзабытый кошмар. Он шёл домой со школы. Проходя мимо дороги, ведущей на скотобойню, Матти чуть ли не столкнулся с какой-то старухой в чёрной кофте. Он и не обратил бы внимания, но, взглянув старухе в лицо, споткнулся. Это она шесть лет назад сидела у ворот скотобойни, да, да, точно она. В этой же чёрной кофте сидела, с тазом бурых мотков кишок… может, и вовсе она не была такой уж старой, но Матти, видя её морщины и тяжёлую походку, не мог не думать: «Старуха! Ведьма, ведьма!». Она не обратила никакого внимания на мальчика. Хорошо, что на улице было полно людей, Матти перепугался бы ещё сильнее, если б столкнулся с ней один на один. Он понадеялся, что память обманывает его, и это просто обыкновенная немолодая женщина, коих в деревне полным-полно. Но это был её взгляд. Она прошла мимо с тем самым равнодушным взглядом, как слепая. Матти когда-то хотел рассказать Клему страшилку про старуху у ворот, но не стал, что-то помешало. Теперь понял, что рассказать надо. — Закрой занавески, — посоветовал он, когда вечером они вернулись из мастерской и поднялись к себе в комнату. Клем заметил, что Матти и за обедом казался чём-то обеспокоенным, и в мастерской был рассеянным, хотя обычно внимательно слушал. Было ясно, стряслось нечто серьёзное. Клем задёрнул занавески и сел рядом с ним. — Ты только не пугайся сильно, —сказал Матти. — Это действительно страшная штука, но ты не пугайся. Матти никогда так не волновался, рассказывая страшилки. Иногда его слегка захлёстывало жутью, которую он придумывал, и мурашки бежали по коже, и он начинал верить своим бредням. Но сегодня было иначе. Он ужасно боялся. — Помни, я тебе про это рассказываю только потому, что я тебя люблю. Хочу тебя предостеречь. Клем оторопел: с такого предисловия Матти ещё никогда не начинал разговоры. — Что такое?.. — Клем, понимаешь… мне мама много чего рассказывала… — тут Матти уже начал врать, приписав свои выдумки матери. — Я тебе про главное не говорил… — Матти, да что же такое?! — Клем заёрзал и посмотрел в занавешенное окошко. — Это про скотобойню? Если бы Матти специально старался напугать Клема, у него бы не получилось лучше. Он кивнул и продолжил: — Видишь ли, я тебе про детей говорил, которые там работают… А на кого? Чья она, скотобойня-то? Там есть хозяйка. Старая Ингрид. Она там ворота охраняет. Сидит там и смотрит. А взгляд… она смотрит… смотрит так, что ясно: если у неё на глазах помрёшь, ей всё равно. Клем весь сжался. — Странно… мы с тобой её никогда не видели… — Повезло нам. Ты не понимаешь, Клем, Ингрид безумная. Говорили, что она немая. А то, что она почти слепая, это уж точно. Она молотит фарш на скотобойне. Его продают потом. Торговцы в города везут. А она слепая, понимаешь, она и не видит, что она молотит, ей всё равно!.. Клем закрыл рот ладонью: до него дошло. — Выглядит она как обычная старушка, — продолжал Матти. — Ходит в чёрной кофте, сутулая такая. Но видел бы ты её бледные губы, и глаза эти… — А ты её видел?! Матти кивнул: — Сегодня. Эта история взволновала Клема. С мыслью о детях, которых заставляли работать на скотобойне, он почти свыкся. Но старая Ингрид… Клем ещё не раз просил Матти подробно её описать, и весь ужас её деяний обрушился на него. Ночью он опять лежал с широко раскрытыми глазами и думал о жутких вещах — а ведь только недавно к нему вернулся нормальный сон. Его опять обеспокоила мысль, что его родной папа работает на скотобойне. Получается, что папа работает там же, где старая Ингрид молотит фарш из баранины, человечины и бог знает чего… — Нет, — покачал головой Матти, когда наутро Клем поделился с ним переживаниями. — Точнее, да, Олавюр работает на скотобойне и всё такое… но я не думаю… не думаю, что он замешан в этой мясорубке… успокойся, он только овец забивает, я в этом уверен. Он хороший человек. И я уверен, он старается, чтобы овцам не было больно… Это на время успокоило Клема. Однако Матти поздновато объяснил это, Клем уже боялся Олавюра. Он никогда не чувствовал себя в своей тарелке, приходя в мастерскую отца, где он старался передать мальчикам свои плотницкие умения. В чём-то Матти был прав. Привить Клему такие качества, как осторожность и осмотрительность, было необходимо. Но вместе с ними пришли страх и неспособность доверять. Да, Матти старался свести на нет наивность братца, но в итоге Клем лишь перестал доверять кому-либо, кроме него. Ему Клем верил безгранично и наивно. Образ старой Ингрид засел в мозгах мальчика. Сам Матти быстро отошёл от того впечатления от встречи со «старухой», он был слишком умён, чтобы её бояться; он убедил себя, что это просто детские глупости и надо бы это забыть, уговорил себя не бояться. Ну а Клем… пускай боится, ему полезно. В кошмарах Клема старая Ингрид то тащила его и Матти на скотобойню, то выливала на него полное ведро кровавой воды, то носилась по всей деревне с топором и крушила им заборы, дома, деревья, людей. Старая Ингрид стала верховным кошмаром Клема. Он знал, что ей ничего не стоит перепутать овечку с человеком и превратить его в мягкую груду фарша. Однажды подумав о том, что Ингрид может и его, Клема Ханнигана, взять и перемолоть, перепутав с овечкой, он уже не мог забыть об этом. Матти везло, что родители не замечали, как Клем слетает с катушек. Как и раньше, Сольвейг больше всего пеклась о еде и о том, чтобы Клем не мёрз, и продолжала придумывать имена воображаемым овечкам. Олавюр работал, а если работы не было, пропадал где-то с товарищами. Что до бабушки, она отчего-то слабела и всё реже выходила из дома. Мальчики только теперь стали замечать, что все её истории повторяются по сотому кругу. И никто в семье не обращал внимания на то, какой Клем нервный и шуганный, и на то, что каждую осень, когда на скотобойню водят овец и целыми днями слышно блеяние, мальчики замолкают и на улицу выходят с опаской. Клем ненавидел осень. Осенью было особенно страшно. Матти скрывал это, на самом деле и он не чувствовал себя уютно, когда мимо их дома проходили вереницы овец. Обучение в школе могло заставить Клема усомниться в историях братца. Но Клем, в отличие от него, в учёбе совсем не блистал. Ему было сложно концентрироваться на чём-либо, часто во время занятий он отвлекался, думая о постороннем. Клем наконец-то стал общаться с другими детьми. Они, как оказалось, теперь не имели ничего против его болезни и даже находили «мерзлячку» интересной особенностью. Когда Клему было одиннадцать, у него появился новый друг — собака Рафкеймир. По сути это ещё был щенок. Маленькое существо с рыжей шерстью увязалось за Клемом на улице и не желало отходить ни на шаг. Непонятно было, откуда собака взялась, никто так и не объявил себя её хозяином. Дело было поздней осенью, подумали, что скорее всего она принадлежала кому-то из торговцев, недавно уехавших из деревни с товаром. Факт был в том, что собака никому не была нужна. Когда Клем появился на дворе с увязавшейся за ним собакой, Сольвейг, конечно, не обрадовалась. Собака была тощая, явно голодная, а угостить её, чтобы отвязалась, было практически нечем. Всё же Сольвейг отыскала для неё бараньи кости. Но уходить собака не собиралась, она улеглась у крыльца и облизывалась, пока Клем гладил её косматую голову. Первым порывом Сольвейг было прогнать гостью куда подальше, но Клем не простил бы ей такой жестокости. Он отчаянно принялся уговаривать родителей приютить собаку. Те сопротивлялись, хотя позволили оставить её на один день, пока не найдётся хозяин. Клем утащил щенка на второй этаж. Матти, сидевший в комнате без дела, при виде собаки оживился и стал пристрастно разглядывать её со всех сторон: не бешеная ли, не вшивая, не заплыли ли глаза. Собака дружелюбно лизнула его в ладонь. Было не совсем ясно, действительно ли это щенок или просто маленькая дворняга. Рыжая шерсть была относительно чистой, как и повисшие уши и пушистый хвост. Теперь уже и Матти настаивал на том, что собаку нужно оставить. Олавюр и Сольвейг не желали кормить лишний рот, однако под напором детей, кричащих о том, что скоро зима и собака помрёт на улице, сдались. В конце концов, такую малютку, казалось, нетрудно было бы прокормить, и год выдался достаточно удачный, мяса было вдоволь, и костей и обрезков могло хватить ей на пропитание. Зиму собаке разрешили пережить в доме, на втором этаже. Сначала мальчики играли с ней вместе, но потом Матти потерял к ней интерес, и было ясно, что полноправный её хозяин — именно Клем. Он поклялся родителям, что будет за ней следить, убирать, воспитывать её и не позволять разводить беспорядок. Имя ей тоже выбрал Клем. «Рафкеймир» — так звали одну из воображаемых овечек Сольвейг, рыжую, самую любимую овечку Клема. Удобнее, конечно, было называть её кратко — Рафой. Рафкеймир была неплохой питомицей. Очень шумной, правда, да и слишком игривой, но это смущало только взрослых, Клем же был собакой очарован. Она была ему благодарна и ластилась как заведённая, прыгала вокруг него, тыкалась влажным носом, требуя погладить или бросить палку. Клему первый раз в жизни пришлось о ком-то заботиться. Мальчик изо всех сил старался исполнять обязанности обладателя собаки, выгуливал её на верёвке, боясь, что однажды она решит убежать, убирал за ней, кормил. Всё это занимало Клема и отвлекало от хандры и некоторых страхов, но не совсем. Про то, что его могут перепутать с овечкой, он не забывал. Про то, что папа работает в очень страшном месте, тоже. Колодцы и каменоломни — это ещё куда ни шло, они относительно далеки и безвредны, а вот скотобойня тут, под боком, видна из окна. Самое страшное место, поработав на котором, женщины умирают, а мужчины сходят с ума и разгуливают с топорами. И про то, что может так статься, что любимую Рафу коварно утащат на скотобойню, Матти братцу напомнил. На некоторое время у Клема совершенно пропал аппетит. Он ел мало и с какой-то опаской, хотя не отлынивал от помощи матери с готовкой. Когда они с Матти в очередной раз вместе резали печёнку на стлаутур, Клем, убедившись, что в кухне никого больше нет, тихо спросил: — Мы уверены в том, что это баранья печень? Матти посмотрел на полоску печёнки у него в руке. — Ну да. — Да я не об этом. Вообще. Всё то, что мы едим. Ты говорил, там и люди, и собаки, всех забивают… Матти даже удивился, что у Клема раньше не возникало мыслей на этот счёт. — Ты что, думаешь, мы человечину едим? — усмехнулся он. Ответ был давно заготовлен. — Олавюр лично всегда выбирает, какой кусок мяса принести. Я более чем уверен, он никогда не приносил домой ничего, кроме баранины. Это успокоило Клема. Матти как и раньше был для него важнее и авторитетнее всех. Клем всё делал только с его одобрения, даже книги читал только те, которые он советовал. Клем хотел бы ему подражать, но куда уж: Матти такой сильный, быстрый, ловкий, умный, а главное смелый, а Клем привык видеть себя беспомощным ягнёнком. Клем видел вокруг себя таких сильных людей: могучего отца, маму, которая несмотря на усталость тащила на себе весь дом, братца, который клялся, что защитит от любой напасти… с одной стороны, это должно было давать Клему ощущение безопасности. Но с другой, он чувствовал себя ничтожеством, стоящим посреди гигантов и таящихся бед. Он больше не был милым ребёнком. Он был хилым подростком с маленькой собачонкой на руках. Страхи, предчувствие надвигающейся катастрофы, а ещё «мерзлячка», которая проявлялась всё реже, но которую он всё никак не мог перерасти — они заставляли искать тепла и спокойствия. Клем находил их в объятиях братца и в играх с Рафкеймир. Зима прошла. Рафу нужно было выдворить на улицу, но Клем всё-таки уговорил родителей, и она осталась жить в комнате мальчиков. И со временем, конечно, Матти начал ревновать. Клем мог целыми днями возиться с Рафой и порой как будто бы забывал про братца — ненадолго, но для Матти и это было непривычно. Это не была жгучая ревность, вовсе нет, лишь неосознанный дискомфорт. Что-то было не так, что-то изменилось, вислоухий комочек шерсти вроде как украл часть их дружбы. Это заставило Матти больше общаться с другими людьми. В пятнадцать лет он начал работать, помогал ухаживать за овцами в хлевах, подружился там с другими парнями своего возраста. А в мастерской Олавюра он однажды столкнулся со своей знакомой со школы — Аустроус Гвюдьйоунсдоттир, они перекинулись парой слов. Оказалось, её отец тоже работал в мастерской. В школе они никогда особо не общались, но после этого разговора Матти почему-то долго не мог выбросить её из головы.***
Деревня так и жила без всяких происшествий до поры до времени, но однажды по Сэйфьеиннматуру прошла тревожная новость: в одной из деревень, относительно близких, случился падёж скота. В Сэйфьеиннматур после этого пришло много новых людей. У этих людей были дети, и что-то резко отличало их от местных. Они были шумнее и несколько бесстыднее, совсем не пытались проявить хоть чуточку уважения к людям Сэйфьеиннматура. Нескольких детей из новоприбывших, что были постарше, тоже отправили работать в хлев. Так Матти был вынужден познакомиться с ними поближе. Сначала новая компания не вызвала у него ничего, кроме тревоги и брезгливости. Парни были грубые, очень глупо шутили и с овцами обходились с совершенно ненужной жестокостью. «Надеюсь, Клем никогда с ними не столкнётся», — думал Матти, слушая их гогот. Однако новая компания неизбежно затягивала Матти, они проводили много времени вместе и были вынуждены много разговаривать, и Матти заметил, что с ними весьма интересно. Да, они были какими-то странными или попросту плохо воспитанными, но они могли много чего рассказать о жизни в другой деревне, да и о своих тамошних проделках, и Матти не заметил, как его сухие немногословные реплики в разговорах с ними обернулись неподдельным интересом и хохотом над их историями. Он не заметил, как быстро стал частью самой настоящей «плохой компании». Впрочем, с этими парнями он общался только в дни работы. Слоняться с ними по деревне по вечерам или проводить с ними выходные у него пока что не было охоты. Другие вещи занимали его несколько больше, а именно — общение с Аустроус. Матти досадовал, что в школе не обращал внимания на неё. Это была девочка, или, вернее сказать, девушка его возраста, и выглядела она так же, как все девушки Сэйфьеиннматура: светлые волосы да голубые глаза, простое платье. Её отличал вздёрнутый нос и что-то особое в чертах лица. Казалось, её лицо в любой момент готово рассмеяться. Впрочем, смеяться ей приходилось нечасто, дети недолюбливали её за ум, острый язык и зазнайство. Ещё когда они учились в школе, Аустроус проявляла к Матти интерес и невзначай приглашала к себе домой, а Матти думал, что она шутит, и игнорировал. А теперь, с некоторым опозданием, принял приглашение и решился зайти к ней в воскресенье после церкви. Он уже давно разузнал, где она живёт — у противоположного холма, через дорогу от колодца. Аустроус сама открыла дверь, улыбнулась, схватила Матти за руку, перетянула через порог и бойко потащила в свою комнату. Комнатка была маленькая, почти чулан. Аустроус сообщила, что папа готовит обед, и плотно закрыла дверь. Матти не стал спрашивать, где мама. — Столько книг, — смущённо заметил он, увидев высокую стопку на прибитой к стене доске. Книги в деревне всё-таки были большой редкостью. Аустроус махнула рукой: — Папины. У него куча всего такого… — Вы не местные? — догадался Матти. — Я тут родилась, а папа не местный, он и английский язык знает, и меня учит, — похвасталась Аустроус. Она преспокойно уселась на табуретке у окна, а Матти сидел на её кровати. Ему было отчего-то не по себе: он бывал в чужих домах, но только у своих приятелей, а общаться с девчонками не привык. — Принести тебе чего-нибудь? Есть молоко и булки. — Роус заметила неловкость Матти и улыбалась. — Нет, не надо. Матти опять осмотрелся. В комнате было довольно уютно из-за большого количества мелочей: книжек, исписанных бумажек, старых набитых игрушек. Сама хозяйка комнаты была ненавязчивой и приятной собеседницей, но Матти всё же не выдержал и спросил: — А ты чего звала меня? — Просто так. Я с тобой поговорить хочу, а на улице и в мастерской мне как-то не нравится разговаривать. Я давно с тобой познакомиться хотела, — бесхитростно призналась Аустроус. — Ого. Зачем? — Ты самый умный был в школе. — Аустроус рассмеялась, видя смущение Матти. — Не делай вид, что не знаешь. Она всё же настояла на том, чтобы принести молоко и булочки, и они долго разговаривали. Роус попросила Матти рассказать о себе. Он сначала не хотел упоминать никаких событий прошлого, но пришлось объяснить, что Ханниганы ему не родители, а Клем — не родной брат, а двоюродный; он жил у них уже девять лет; у них была собака; Матти обожал арифметику и чтение. Это всё, что пришло ему на ум. Аустроус попросила его умножить пятьдесят на тридцать семь, он разволновался, и ему понадобилась почти минута на расчёты — по мнению Аустроус, «неплохой результат». Она рассказала ему о себе, про своего отца и сестёр, про то, что у неё есть лишь одна верная подружка, про то, что хочет стать учительницей, но вряд ли сумеет. Они не заметили, как прошло время. Матти было интересно с Роус: она могла рассказать о многом и разделяла его склонность к мечтам о далёких землях; она была такой лёгкой, с ней даже молчать было приятно. В школе Матти не замечал, какая она умная. С ней уж не пошутишь глупые шутки, как с дурными приятелями. С ней хотелось делиться сокровенными мыслями. Отец позвал Роус обедать. Как ни странно, присутствие в доме постороннего парня совсем не волновало его, и мужчина спокойно пригласил его к столу. Матти, несмотря на уговоры Роус, отказался. — Да ладно, ты разве не голодный?! — прищурилась Роус. — А это разве не ты когда-то куски хлеба в карманах таскал и на уроках ел? Матти улыбнулся: — Я. Голодный очень был. — Я тоже! Тоже постоянно таскала хлеб, когда маленькая была. Голод… — А потом это прошло… — Да, прошло. — Роус пошла проводить его на выход. — Точно не хочешь остаться? — Точно. Домой надо. — Надеюсь, я тебе не надоела? От важных дел не оторвала? — хихикнула Роус. Матти махнул рукой: «Какие там ещё дела». Он вышел за порог и попрощался с ней, как вдруг Роус о чём-то вспомнила и побежала на кухню. Матти опять растерялся. Вернувшись, Роус сунула ему в карман оставшуюся булку и только после этого захлопнула дверь. Потом Матти долгое время не решался снова прийти: Роус, конечно, сказала на прощанье «заходи как-нибудь», но не сказала, когда. Он пришёл через пару дней и по спокойной радости Роус понял, что появился вовремя. Потом он стал заходить к ней чаще. Он познакомился с её отцом — невозмутимым и медлительным человеком, однажды застал дома её сестёр, которые были уже замужними и жили отдельно. Роус же познакомилась с Клемом. Было страшно знакомиться с чужой семьёй, но Матти быстро привык к этим людям. Вскоре он уже не представлял своей жизни без Аустроус. Как оказалось, они были во многом похожи. У них были схожие увлечения, у обоих мало друзей. Они родились в Сэйфьеиннматуре, но их тянуло куда-то в иные места. У Роус тоже не было матери. Роус рассказала, что мечтает уехать жить в другую страну, и Матти вспомнил свои детские побеги из дома. О том, какова жизнь за пределами деревни, Роус знала только по рассказам отца. И ей всегда хотелось именно этой жизни. Она из-за этого и уговорила отца научить её английскому: надеялась, что это ей как-то пригодится. Она и в школе хорошо училась в надежде, что это поможет ей выбраться из деревни. Матти часто бегал к своей подруге, чтобы поговорить о всяком, рассказать ей о чём-то новом, что пришло ему в голову или было рассказано приятелями. Роус учила его английскому. Иногда она и сама отправлялась разыскивать его. Она шла к хлевам или к дому Матти, и если по дороге встречала Клема, гуляющего с Рафой, то махала ему рукой и пропевала: «Кай, Кай, где твоя Герда?». Матти рассказывал ей про Клема, и про его мерзлявость, и про эту песенку. Эта песенка всегда бесила Клема, и сквозь зубы он отвечал, что Матти дома, или в мастерской, или работает, или у приятелей дома сидит. Так шло время. Клем доучивался в школе, Матти работал. Рафа всё ещё жила в их комнате, хотя уже и выросла. Клем не понимал, что происходит с братом. Матти слишком много общался со своими дружками и стал на них похож. Они много сквернословили и, судя по тому, что о них рассказывали, были довольно жестокими, убивали птиц и покушались на попадавшихся под руку собак. Матти стал каким-то грубым и резким, поднабравшись у них наглости и нехороших слов; потом, правда, всегда извинялся, когда понимал, что зря нагрубил братцу. У Клема всё было не так уж плохо. Он стал куда реже болеть и чуть меньше мёрзнуть в холода. Но ему было тревожно. Взрослея, он всё чаще замечал, как тяжело матери. Да и здоровье бабушки было худо. Ну и, конечно, Матти. То, что он частенько бегал к Аустроус, это не так уж плохо, Клем сначала ревновал, но вскоре привык. Однако его дружба с «нездешними», пришлыми парнями, которые охотились на птиц и собак, пугала Клема. Он всё уговаривал Матти не ввязываться «ни в какие истории», потому что знал, что приятели брата часто делают то, что нельзя. К примеру, они всё мечтали как-нибудь пробраться на каменоломню недалёко от деревни: место было заброшенное и опасное. А Матти хотелось пойти с ними. — Конечно, никуда я не пойду с ними, дурак я, что ли? — отнекивался Матти, а про себя думал: если пойти туда с ними ночью, а потом тихонько вернуться, Клем ведь даже не узнает. Матти и сам понимал, что ввязывается во что-то опасное, но он не боялся, считая, что он-то, такой умный, неприятностей всегда избежит. Вот Клем — дело другое. Ему Матти не забывал напоминать: — Ты поосторожнее будь. Когда с Рафой гуляешь, смотри во все глаза и в сторону скотобойни не ходи. Клем кивал, а Матти добавлял: — Не дай им себя поймать. А то старая Ингрид и тебя на фарш перемолотит сослепу. В этом не было необходимости, Клем и так всё прекрасно помнил, но Матти всё равно нашёптывал: — За Рафой, за Рафой смотри. Утащат её — и следа не найдёшь… На самом деле, конечно, не какой-то старухи нужно было бояться Клему. Парни с палками были куда более реальной угрозой. И Клем всегда ходил по улицам, один или с Рафой, с некоторой опаской, не зная, кого бояться сильнее — появляющихся на горизонте мальчишек или старух в чёрных одеждах. Клем был немало расстроен поведением Матти, однако теперь ему было чем отвлечься. Отец обучал его плотницкому делу, и Клем делал успехи. Однажды за работой Олавюр обронил фразу: «Вот когда ты тоже пойдёшь на скотобойню работать…». Он почему-то был уверен, что сын пойдёт по его стопам и будет совмещать плотничество с забоем овец. Клем отреагировал отчаянными протестами, и Олавюр был озадачен. Он раз за разом возвращался к этой теме, искренне пытался понять, что в этой профессии так пугает Клема, привлёк к этому мать. Конечно, Олавюр понимал, убивать животных — не доски пилить, к этому нужно привыкнуть, но он думал, что своим примером показал, что можно быть забойщиком и оставаться адекватным человеком. Клем наотрез отказывался. Олавюр больше не настаивал. Маттиаса Олавюр тоже пытался склонить к работе на скотобойне. Но Матти уже не хотел иметь никакого дела с овцами. Он теперь подрабатывал у торговцев. Торговцы были теми, кто связывал Сэйфьеиннматур с внешним миром, они скупали и перепродавали баранину и шерсть, а привозили из других деревень и городов овощи, сахар и прочие продукты, которых в Сэйфьеиннматуре было не достать. Добраться в Сэйфьеиннматур даже из ближайших деревень было нелегко: путь далёкий, дороги были плохи, а особенно зимой. Зимой из деревни вообще невозможно было выбраться. Поэтому торговлей занимались специальные люди. Матти поначалу лишь подрабатывал у торговцев грузчиком, а потом как-то стал помогать им вести дела, когда обнаружилась его способность к математике. Один из торговцев стал для Матти приятелем. Эдлигюр, относительно молодой торговец, был только рад платить Матти копейки и иногда дружелюбно переговариваться. «Маттиас Харальдссон, — почему-то Эдлигюр любил полностью произносить его имя при встрече, — здравствуй-здравствуй. Как живёшь?». И Матти кратко докладывал о том, благополучно ли всё в семье и у него самого. Всё, казалось, было хорошо, но Матти чувствовал, будто стоит у какой-то пропасти. Вот он выучился, вот он подрос, работал то там, то там, а дальше? Что ждало его дальше? Любезно принять предложение Олавюра и идти резать овец? Ловя свои отражения время от времени, Матти видел крепкого здорового юнца, сильного и, даже, как однажды сказала Роус, красивого. А куда это всё, зачем это — здоровье, сила… не ясно. Мечты о том, чтобы уехать, маячили перед Матти. Приятели подбивали его на это, твердили, что Сэйфьеиннматур — помойка под стать своему корявому названию, и из него нужно бежать. Уж они-то, пришлые, знали, о чём говорили. Но ведь легко сказать — беги, а оставлять родное местечко никому не бывает легко. Роус уговаривала Матти подождать. «Ты не уезжай без меня. Вот я тут свои дела закончу и вместе уедем…». Матти из уважения к ней ничего ей не обещал. До тех пор, пока дома всё было относительно благополучно, до тех пор, пока братец Клем спокойно учился и не выказывал никаких сомнений в страшилках, и до тех пор, пока в деревне было всё не так плохо с пищей, Матти жил более или менее спокойно. Олавюр и Сольвейг не были особо довольны тем, что не знали, где шатается Матти, чем он там занят со своими подозрительными друзьями. Но они утешались, видя, что хотя бы сумели вырастить его здоровым. Матти рос очень высоким и теперь заметил, насколько низкие на втором этаже потолки. Клем же несказанно радовал мать уже тем, что болел не чаще двух раз в год и не страдал от холода хотя бы в летнее время. Дела в семье шли всё хуже. Бабушка была так плоха, что ей даже вязать и говорить было нелегко. А в деревне уже не наблюдалось никакого достатка. Нехватку мяса остро ощутили осенью во время очередного забоя. На языке вертелось противное слово — «голод». По вечерам на кухне Олавюр и Сольвейг вели свои безрадостные разговоры. Матти и Клем предпочитали ничего не слушать и не слышать, но однажды Матти проходил мимо кухни и уловил фразу, которая заставила его замереть на лестнице. Они говорили о Хёдн. Уже несколько лет в доме Ханниганов о ней не говорили. Не произносили её имя, не припоминали деталей, милых привычек, её словечек — хотя Сольвейг много чего могла рассказать. Её просто помнили. Матти никогда не спрашивал, от чего она умерла, и едва ли его это беспокоило, и едва ли он мог получить правильный ответ. Иногда его что-то мучило, хотелось получить ответ на неизвестно какой вопрос, но Матти давил все эти мысли. Он старался не думать о матери и ничего не вспоминать. Он привычно любил какой-то давно сложившийся образ мамы, он опасался, что лишние размышления разобьют этот образ. Имя Хёдн было слишком тесно переплетено с виной. Сольвейг не простила себе смерть сестры. Годы шли, и вопросов к сестре у неё уже не осталось, а осталась только вина, глубоко засевшая в костях. «В такие времена горе утраивается, мы ведь и с Хёдн не от хорошей жизни поссорились…» — эту фразу случайно услышал Матти. Он не знал, что его мать и тётка когда-то были в ссоре. После этой фразы он понял, что нужно вмешаться в разговор. Будь Матти поскромнее, он просто стал бы подслушивать под дверью и пытаться понять, что от него скрыли, но вместо этого решительно направился в кухню. — Что вы сейчас говорили о ней? — сходу спросил Матти. Сольвейг подняла на него усталый взгляд. Олавюр закашлялся, хотел было встать и уйти, но всё же остался. Сольвейг оправила косу и проговорила: — Я не хотела тебе говорить. Это наше с Хёдн дело. — Она шумно вздохнула. — Ну, помнишь, мы с бабушкой вам рассказывали, что раньше мы жили в другой деревне. Матти кивнул. Он по-прежнему стоял в дверях. — Вот. А потом началась почесуха. Мы вам не рассказывали о том, что это именно Олавюр первым обнаружил почесуху у овец. Он о ней и рассказал всем, и, само собой, было принято решение уничтожить всё стадо. — И что? — Да то, что Хёдн меня возненавидела, — подал голос Олавюр. — На моём месте любой поступил бы так, как я, а она этого не понимала. Она ничего не понимала. Она думала, что если бы мы просто убили пару больных овец, то всё было бы в порядке. Мы ей пытались объяснить, что болезнь заразная… — А Олавюр был моим женихом, — напомнила Сольвейг. — Я, конечно, бросилась его выгораживать, и сестра взъелась ещё и на меня. Я знала, что без меня она пропадёт, и уговорила её не ехать в город, как она хотела, а переехать с нами сюда, в Сэйфьеиннматур. — Ей никогда не нравилось тут, — сказал Олавюр. Он старался говорить сдержанно, но было видно, как ему неприятно. — Это я выбрал эту деревню. И твоя мать возненавидела нас ещё сильнее. — Упёртая, — снова вздохнула Сольвейг. — Когда она сошлась с Харальдуром, я пыталась её отговорить, потому что видела, что от этого человека ей добра не будет. Мы сильно рассорились из-за этого. И не общались больше. Хотя она никогда не запрещала тебе приходить к нам, ты помнишь? Помнишь, приходил к нам в детстве? Матти кивнул. Он действительно часто ходил к тётке, ещё давно, ещё когда мама была жива, и никогда не обращал внимания на то, что мать с сестрой не общалась. — Когда отец вас бросил, сестра осталась с тобой совсем одна, — продолжала Сольвейг. — Когда она заболела, мы ни о чём не знали. Она работала на скотобойне последний год, да, но Олавюр с ней почти что не пересекался. Мы не знали, что она больна и нуждается в помощи. Сольвейг опустила голову. — Вот и всё. Она умерла и всё. Ей двадцать пять лет было. А я ничего не знала и ничего не сделала. Матти смотрел на неё и Олавюра и соображал. Всё казалось не таким уж страшным. Ну, да, сёстры поссорились, Сольвейг не смогла спасти сестру, да, плохо вышло, но много лет прошло, и Матти не собирался ни в чём винить приёмных родителей и никакой их вины не видел. Просто мама была такая, упёртая… Зачем было столько лет всё это скрывать? — От чего она умерла? — спросил Матти. Олавюр покачал головой, Сольвейг тоже. Она ответила: — Кто знает. Я думаю, она очень сильно устала, Матти. Он пошёл в свою комнату. Он проглотил всё услышанное и старался убедить самого себя, что ничего страшного не услышал. Даже Клему он ничего не стал говорить. Мальчик сидел на полу комнаты и бросал комок из ткани и ниток, а Рафкеймир бегала за комком и приносила обратно. Матти поймал Рафу и погладил. Собака шумно дышала и виляла хвостом, шлёпала лапами по его коленям и пыталась лизнуть добрые руки. Рафа, как и все, недоедала, но пока что её ещё можно было задобрить играми. Матти рассеянно гладил её и думал, когда она начнёт звереть от голода. Клему показалось, что братец чем-то расстроен. Они легли спать, и всё было нормально, и Матти скоро заснул, несмотря на то, что в окно завыл ветер и Рафа долго копошилась, пытаясь удобно улечься рядом с Клемом. А утром он проснулся и вдруг всё понял. Получалось, что мать его совсем не любила. Она не сделала ничего, чтобы спасти его и себя. Она не обратилась к сестре за помощью, когда поняла, что слабеет. Она могла бы к кому угодно обратиться за помощью и не сделала этого. Почему? Матти не хотел мириться с этим. Он отрицал свои выводы и пытался уцепиться за привычные представления о маме. Мягкая, крепкая, любимая мама… Он слишком мало о ней помнил. Но она ведь любила его. И как же так вышло… — Почему? — выдохнул Матти. Клем уже давно начал просыпаться и наконец проснулся. — Ты что-то сказал? — сонно пролепетал он. — Почему ей было так всё равно? Почему она ничего не сделала, Клем? — Чего?! — Клем заворочался и спугнул Рафу, спавшую у него в ногах. — Ты что? Он приподнялся и увидел, что Матти сидит в кровати, опираясь на стену, и дрожит, и, вроде как… плачет. — Я такой дурак, Клем. Матти рассказал ему о вчерашнем разговоре, о том, что это всё означало. Ему было стыдно, что он плачет, но стыдно вовсе не перед Клемом, а перед самим собой. В конце концов, взрослый парень, а так расстроился… Лучше выплакать всё сейчас, чем, например, сорваться при разговоре с Роус. Она бы, может, не поняла его. А Клем всё прекрасно понял. Наверное, впервые ему пришлось успокаивать Матти, а не наоборот. — Кто знает, что было у неё на уме, — разумно рассуждал Клем. — Кто сейчас уже это разберёт. Ты ведь помнишь, она заботилась о тебе… Он сел рядом с Матти и обнял. — В том-то и дело, — судорожно усмехнулся Матти, цепляясь за плечи Клема, и потекли новые слёзы, — в том и дело, я почти ничего и не помню. Я её не помню. Я и лица её не помню… — Может, оно и к лучшему, а? Ты не думай об этом, Матти… главное ведь, что она пыталась тебя защитить, она же тебе всё про скотобойню рассказала? Рассказала… Матти всхлипнул. Да, конечно, Клем же был уверен, что Хёдн поведала сыну об ужасах скотобойни… Клем гладил его по спине и продолжал: — А то, что не просила о помощи — ну, такая вот гордая была… знала, наверное, что моя мама тебя в любом случае не бросит… Ты не думай об этом. Главное, что ты оказался тут, с нами. Со мной.***
Осень постепенно желтила деревню. Прошло несколько дней после того разговора, и Матти всё не мог избавиться от смутного гадливого ощущения. Что-то навсегда изменилось. Он встал утром слишком рано, не стал будить ни Клема, ни спящую рядом Рафкеймир, тихо спустился и вышел на улицу. Было прохладно, но Матти это не смущало. Он постоял на крыльце, не зная, куда ему идти и зачем он вышел. К Роус идти — нет, она, наверно, спит ещё. Да и сказать ей нечего. Матти вспомнил, как ещё недавно бегал к ней, спешил рассказать о чём-то интересном, а теперь почему-то и показываться ей на глаза не хотелось. Он пошёл в сторону пастбища и остановился, издалека увидев овец. Их было заметно меньше, чем раньше. Овцы, бараны, ягнята наклонялись к последней траве и жевали, и их шерсть чуть рябила от ветра. Эту картину Матти видел сотни раз. И опять пришла эта наивная мысль: почему они не сбегут? Почему бы им не убежать от этого места? Теперь Матти, конечно, знал ответ: они глупы, у них нет ни фантазии, ни понятия о воле и неволе, и главное, они не знают, что их ждёт. Их когда-нибудь заберут на скотобойню и зарежут, но они не знают об этом. И Матти невыносимо захотелось бежать — пересечь пастбище и долго нестись по какой-то пустоши, до тех пор, пока не покажется другая деревня или город, просто другая жизнь, подальше от этой, вмиг опостылевшей… Да, опостылевшей, потому что эта деревня, этот протянувшийся меж холмов потрох, сто лет принимающий в себя любой сброд, душил Матти. Он поразился, почему в деревне не были запрещены все-все книги, кроме Библии. Читая сказки, читая саги и стихи, читая романы в доме Роус, Матти узнавал о том, какая она — другая жизнь, где люди не рискуют умереть в голодный год, где люди не вынуждены терпеть зиму, тёмную как ночь, где человека окружают люди, идеи, чувства, а не овцы и деревенские жители, которые от бедности не умнее овец… Матти проклинал книги, потому что их миры звали к себе. Эта деревня, с окружившими её бескрайними пустошами, которые на самом деле были тупиками. Эта чёртова деревня, с её скотобойней и вечными обречёнными на заклание овцами. Матти смотрел, как перед ним остатки стада доедают остатки травы, и сам не понимал, когда успел так сильно возненавидеть родную деревню. Все жили как жили, а он ненавидел — это его горе от ума, быть может. Он разозлил себя своими же мыслями, ему на ум опять пришла мать, вспомнились несчастные глаза и жилистые разбитые руки Сольвейг, и хворая бабушка Хаврун. Но он не успел передумать обо всём этом: услышал шаги за своей спиной. — Привет, а мне снилось, что ты от нас убежал на край света! — сказал Клем, подбегая к нему. Рафа семенила следом. Матти не мог ничего ответить и просто улыбнулся: Клем, должно быть, после такого сна перепугался, не найдя братца дома. Клем помолчал, тоже посмотрел на стадо и, кажется, без лишних слов понял, что Матти очень плохо. Матти болезненно щурился на ветру и всё ещё не мог ничего сказать. — Маме опять нездоровится, — проговорил Клем и взял его за руку. — Завтрак нужно готовить. Пойдём.