Double

      — Эй, юноша!       Канда обернулся на голос: окликнувший оказался обычным работягой, облаченным в простой джинсовый комбинезон и, по случаю поздней осени, еще и в теплый вязаный джемпер — засаленный, грязный, поношенный и расползающийся бахромчатыми нитками у драного ворота и подрезанных рукавов.       — Чего тебе? — огрызнулся, думая, что чертовски холодно торчать здесь, посреди тротуара, под моросью просеянного сквозь сито дождя и порывами ветра, срывающего с деревьев позолоту и безжалостно швыряющего мокрые листья, пропахшие прелым октябрем, прямо в лицо — окоченевшее, простуженное, со слякотно подтекающим носом.       Торчать, мерзнуть почем зря и слушать этого забулдыгу.       — Я проигрался вчистую. Подкинь мелочь, будь другом, — рука незнакомца в черной митенке с мозолистыми пальцами потянулась навстречу в отнюдь не просящем — требовательном жесте, нахальном, скотском даже, это если уж оценивать с точки зрения Канды Юу.       А точка зрения Канды Юу всегда заключалась в том, что просить у других хоть что-нибудь — уже исключительное скотство: никто тебе ничего не должен, разбирайся со своими проблемами сам, раз уж сам умудрился в них влезть.       — Проваливай к черту, — коротко и лаконично послал он наглеца, порывисто разворачиваясь и собираясь уходить.       И ушел бы, ни секундой не вспомнив потом о нечаянной этой встрече, если бы не услышал долетевшие в спину слова — точные, проницательные, прошибающие насквозь:       — А ты красивый, хоть и злой, экзорцист. Ты всё еще безумно красивый.       Когда Канда обернулся, бешено шаря глазами по примятой траве, никого уже не было.       Человек, показавшийся смутно знакомым, исчез, растаял в туманной дымке.       Таинственный человек, что узнал его и без примечательного экзорцистского плаща.