Double

      У Кросса руки скотские и совсем не отцовские: Аллен не любит Кросса, тот вовсе не похож на Ману, и все-таки, в те короткие и умиротворенные часы, когда генерал с лисьей шевелюрой не водит в их жилище шлюх и не ударяется в беспробудное пьянство, просаживая скудные сбережения, маленький Аллен, тоже когда-то, до появления прихватившей волосы зимы, бывший рыжим, может подолгу завороженно следить, как руки эти, крупные и угловатые, но селадонски ухоженные, поочередно подхватывают с низкого неполированного верстака то отвертку, то клей, то алхимические тигли и мензурки, смешивая землю с серой и добывая фальшивое золото, из которого с щепотью птичьего дыхания рождаются големы.       Голем Кросса толстый, дородный, разъевшийся на казенных харчах: ему таскаться по бабам не нужно, у него примитивные собачьи удовольствия и радости, и Аллен, тоже по-своему собака, гораздо больше любит голема, чем его создателя и владельца.       И всё как будто бы так, всё как будто бы правильно и по взаимной неприязни, но иными вечерами, когда по их перелетному дому разливается резной запах лакированного дерева, а Кросс, закончив очередное странное творение, откидывается на спинку кресла, закуривая крученую обкусанную сигару, смотрит долгим взглядом, треплет по макушке почти отцовской заматерелой ладонью и выдавливает неизменное, добродушное и такое нужное Аллену: «Тупой же ты ученик», вот тогда у седовласого мальчишки случается приступ болезненной тоски и хочется выть тихонько в углу, утирая непрошеные слезы, но он только отчаянно хватается за эти кисти — не любящие, не родные, но единственные близкие в бесприютном холодном мире.       Хватается и не отпускает, а Кросс молчит, запускает пальцы в бесцветные волосы и осторожно гладит, заменяя суррогатом тепло отцовских рук.