***
– Как мыслишь, княжич, не пора ли Громобоя от Каменца к нам забрать? Молнеслав вообще-то ожидал, что кто-нибудь из «соколов» наверняка заговорит об этом, но всё же испытующе взглянул на Преждана: – Не рановато? Парень ещё и трёх месяцев в дружине не провёл. – Что ж с того? – откликнулся Прямич. – Показать-то себя всё одно успел! – А потом сами же станете говорить – поторопились, дескать! – притворно хмурясь, проронил княжич. Гриди заговорили все разом. Разобрать в этом гуле хоть что-то было нелегко, но Молнеславу и не было в том большой надобности. Он догадывался, что между собой «соколы» давно уже решили этот вопрос в пользу Громобоя, и это их решение полностью совпадало с его собственным. Однако сейчас, слушая их, княжич постарался до конца сохранять напускную суровость: – Ну, глядите, когда так! После не жалуйтесь! – он обернулся к отцу, слышавшему весь разговор. – Княже, при тебе слово молвлено! Князь Ведислав кивнул, пряча улыбку. Гриди оживились. – Сам-то он где? – спросил Молнеслав. – В дозоре, – коротко ответил Твердята. Он едва ли не больше других обрадовался, что княжич дал согласие – работая вместе в кузнице, они с Громобоем успели за короткое время накрепко сдружиться. – Может, и к лучшему, – заметил княжич. – Будет время с Каменцом перемолвиться… По правде говоря, он был рад, что «соколы» сами завели этот разговор. Это означало, что Громобой успел и в самом деле стать для них своим. К слову, при нём как-то немного смирнел неугомонный Ярец, с которым до сих пор удавалось справиться разве что самому княжичу да ещё Преждану. Причин тому, впрочем, никто особо не доискивался, предпочитая принимать всё как есть. Князь увёл сына в свои покои и лишь здесь позволил себе улыбнуться: – Доволен? – Коли знаешь, к чему спрашивать? – ответно улыбнулся Молнеслав. Сходство характеров и привычек значительно облегчало взаимопонимание между ним и отцом, хотя и не избавляло от вспыхивавших иной раз споров и даже ссор. Поэтому сейчас Молнеславу не было нужды скрывать своё настроение. Князь устроился в резном кресле, кивком указал ему на лавку: – Сядь. Негоже о серьёзном деле на ногах говорить. Усаживаясь, Молнеслав испытующе взглянул на него: – Случилось что? – Да не то чтобы случилось… Помнишь, три года тому гостил я в Белозаводи, у князя Даримира? – Ты про тот уговор – чтобы я на дочери его женился? – Коли сам ты не против. Молнеслав пожал плечами: – А с чего бы мне против быть? Помнится, о матери её, княгине Красимире, многие говорят, что и собой хороша, и разумом взяла. Ежели княжна в неё пошла – так и подавно возражать нечего. Князь удовлетворённо наклонил голову: такое решение сына его вполне устраивало. Припоминая ту поездку трёхлетней давности, он проговорил: – Три года назад она ещё девчонкой была, а и тогда уже со многими красавицами потягаться могла. А уж нынче, мыслю, и подавно… Ну, добро! После Макошиной седмицы в путь тронешься, чтобы к новогодью в Белозаводи быть. Княжич согласно кивнул.***
Вечером князь Даримир заглянул в горницу, где сидели за рукоделием обе его дочери. Полюбовавшись затейливым узором, которым расшивала рушник младшая, он обернулся к Ярмиле: – Ты бы, душе моя, принималась рубаху шить. Гляди, времени не больно-то много – к Новогодью жених твой приедет, а после Велесова дня, даст Макошь, и свадьбу вашу сладим. – Жених? – княжна почти в замешательстве взглянула на отца. Она уже почти забыла про тот случайно услышанный разговор отца с матерью. – Раденический княжич, – подтвердил князь. – Мы с отцом его породниться сговорились ещё года три тому, когда он у нас гостил – помнишь, поди? Ярмила машинально кивнула. Ещё бы ей не помнить князя Ведислава, если именно тогда ей, едва вышедшей из детского возраста, впервые доверили поднести гостю чашу с мёдом… А отец продолжал: – Тогда ты ещё мала была для замужества, вот мы и уговорились повременить. Нынешней зимой как раз срок. Он благоразумно умолчал, что тогда твёрдого уговора с раденическим князем не было – всё свелось к разговорам в духе «а неплохо бы нам породниться» и решению покуда повременить с этим, благо и жених, и невеста были ещё молоды. Договорились, что, если за три года ничего не изменится, – тогда и о свадьбе можно будет речь заводить. Князь Даримир, однако, был не в шутку настроен на это родство, а потому после Купалы отправил к соседу гонца с письмом. Ответ от князя Ведислава гонец привёз совсем недавно, и теперь можно было все силы посвятить подготовке к такой нужной зарадическому князю свадьбе. По здешнему обычаю, на свадьбу жениху полагалось надеть рубаху, сшитую невестой и украшенную священными оберегающими узорами. Считалось, что это сделает брак крепче и долговечнее. Потому многие зарадические девушки начинали заниматься шитьём свадебных рубах задолго до того, как их придут сватать. Княжна всплеснула руками: – Да как же рубаху шить, жениха ни разу не видав? Ну как велика окажется или, того хуже, мала? На миг растерявшись, князь быстро опомнился и предложил: – А ты брата порасспроси – он с раденичами во время полюдья встречается, подскажет, каков их княжич собой. Спешно найденный одной из девок Славомир, выслушав сестру, пожал плечами: – Молнеслав-то? Ростом как я, а в плечах, пожалуй, пошире будет. Вон, вроде Братилы. Девушка знала гридя, о котором он говорил, а потому лишь вздохнула. Нянька принесла кусок тонкого, тщательно отбеленного льняного полотна. Хотя праздничные одежды давно уже шились из привозных ярких тканей, для обрядовой одежды, в том числе и свадебной, они никак не годились. Сшивая аккуратно раскроенные куски полотна, княжна думала о том, кто через считанные месяцы должен был стать её мужем. Она не так уж мало слышала о светлоярицком княжиче, но пока что из всех рассказов складывался образ, никак не похожий на живого человека. Это был какой-то герой старинных кощун – и только. Да вот жить-то ей предстояло как раз с человеком… В конце концов, бросив бесполезные попытки хоть как-то связать всё слышанное о Молнеславе с реальностью, она лишь молила Макошь, чтобы её брак оказался не худшим из возможных.***
Боярин Милован всё же не оставлял мысли пристроить сына в ближнюю дружину княжича. Потому пару раз зазывал к себе Вояра вместе с боярином Вершенем, неизменно радушно потчуя, расспрашивая о делах в Велегостье. А заодно как бы мимоходом просил замолвить словечко за его сына. Вершень, не без удовольствия угощаясь мёдом из его запасов, качал головой: – Да ты сам рассуди: ну зачем тебе этакая морока? Сам же видел – княжич наш далеко не мёд, нравом-то крутенек… – Ну так что ж! Зато, глядишь, в стольном граде парень приживётся, невесту себе под стать подыщет и будет как сыр в масле кататься! – Сыр в масле… Не оказаться б ему карасём в сметане! У нас ведь, как где неспокойно, так туда Воеслав со своими отправляется. Однако и эти предостережения Милована остановить не могли. Конец этому положил сам княжич. В один из дней, когда Милован с сыном, как обычно, явился к нему на подворье и вновь завёл прежний разговор, Воеслав не выдержал: – Ну, вот что: коли сын твой бой со мной выдержит – считай, твоя взяла, будет в дружине. Нет – больше и речи о том не заводи! – он оглянулся на гридей. – Мечи дайте! Кто-то из отроков привычно притащил стальные клинки, с которыми Воеслав занимался обычно, однако княжич хмыкнул, махнул рукой: – Да не эти! С него и деревянных достанет! Боярский сын и в самом деле неплохо умел владеть мечом, однако робость перед княжичем словно сковывала его. Бой получился коротким – Воеслав без особых усилий выбил у растерявшегося парня меч. Потом окинул насмешливым взглядом и резко бросил: – Тебе не в дружине служить, а с девками за пряжей сидеть! – он оглянулся через плечо. – Волчец! Один из недавних отроков, проходивший Посвящение вместе с Огнецом, шагнул к нему. Воеслав передал отрокам деревянный меч, взял один из стальных, кивнул гридю на второй. И, пока Найдён с товарищами ненавязчиво выпроваживали Милована и его незадачливого сына, с головой ушёл в привычную стихию боя, хоть и помнил, что этот его противник всё же не ровня ему… по крайней мере, пока.***
Дозор, с которым ездил Громобой, вернулся в Светлояр через несколько дней. Каменец, выслушав возглавлявшего его десятника, кивком отпустил его и подозвал Громобоя: – Ну что, парень, не зря тебе кое-кто с самого начала пророчил, что в дружинной сотне недолго проходишь. К «соколам» тебе нынче перебираться, теперь в ближней дружине княжича будешь. Да вон Преждан идёт, он лучше меня тебе всё растолкует. Собственно говоря, этот переход немногое изменил в нынешней жизни Громобоя. Разве что зелёный плащ сменился синим, да подчинялся он теперь непосредственно княжичу, да ещё Преждану, в десяток которого попал. Да и привыкать к новым людям ему не пришлось – он с самого начала сдружился с «соколами», включая Яреца, знакомство с которым началось с драки. Сейчас сам Ярец вспоминал о той драке со смехом. Однако попытки последовать совету брата и перенять приём, которым Громобой в тот раз его одолел, оказались безуспешными. Громобой только недоуменно ерошил волосы и с искренней растерянностью отвечал: – Да кто б мне самому объяснил, как оно вышло! Преждан, наблюдавший за ними, однажды предположил: – Не иначе, тебе сам Перун подсказывал, чтобы княжич вернее на тебя внимание обратил. – Видно, так… Впрочем, на дружбе это никак не сказалось, и теперь уже не только Твердята, но и Ярец с Прежданом время от времени вытаскивали его побродить по городу. После Дожинок по всем землям росавичей шумели торги. В один из дней Ярец предложил Громобою побродить по торжищу. К ним присоединился и Преждан. Втроём гриди неспешно пробирались через людское море, мимоходом разглядывая и товары, и торговцев. Ярец, верный себе, не упускал случая подмигнуть какой-нибудь привлекательной девке или молодке; Преждан и Громобой больше смотрели на оружие, сбрую и прочее, что может так или иначе понадобиться воину. Неожиданно заметив в толпе знакомое лицо, Громобой тронул товарища за плечо: – Погоди-ка… Берест! Каким ветром тебя сюда занесло? – Молчан! А я гадаю – ты, не ты… – Берест искренне обрадовался брату. – Да откуда ты взялся-то? – Так я не один – и отец тут, и стрый-батюшка, и из соседей кой-кто… Громобой и Преждан переглянулись. – Али в Журавце нынче торжища нет? – Да есть… – Берест как-то разом сник. – Да только… Хочешь – со стрыем поговори, он лучше меня расскажет. Вскоре трое гридей, расположившись возле телег Липняков, слушали рассказ Леготы. Он оказался невесёлым. Оказалось, что журавецкий посадник объявил: мыто для едущих на торжище теперь будет куда выше. Княжий указ-де такой, чтоб было на что заставы приграничные укреплять, защиту усиливать. – Защита – оно конечно, это да, – волнуясь, говорил Легота, – да ведь нам, чтоб такое мыто уплатить, чуть не половину товара отдать надо! Ну, и рассудили – коли в приграничье такие дела, может, хоть в стольном граде полегче… Да не мы одни – и Дубравичи тут, и Мшаники, и Тетерева с Барсуками. По мере его рассказа лица гридей всё больше мрачнели. Когда Легота умолк, Громобой только и сказал: – Та-ак… Обычно весёлый Ярец возмутился: – Ну, знал, что посадник журавецкий с совестью не в ладах, а нынче, видать, и остатнюю порастерял! – И ведь как хитро повернул! – хмурясь, откликнулся Преждан. – С меня-де взятки гладки, указ княжий. Нешто кто проверять станет? После недолгого раздумья Громобой взглянул на Леготу: – Вот что, стрый-батюшко, собери-ка всех старших, кто вместе приехал, да пойдём к князю. Он, чай, лучше нас рассудит. – Лучше-то лучше, – Легота почесал в затылке, – да, оно, того… станет ли князь нас слушать?.. – Станет, – твёрдо проронил Преждан. – Его это в первую голову касается. Пока дожидались старейшин других родов, Громобой успел перемолвиться с отцом. Берест сейчас больше помалкивал, глядя на них и пытаясь привыкнуть к тому, что вот этот уверенный в себе гридь, которому неожиданно подчинился даже стрый, много лет возглавляющий род Липняков, – его брат. Ещё какое-то время спустя пятеро старейшин вместе с гридями уже входили на княжеское подворье. Как ни сомневались они, но уверенность «соколов», что князь их обязательно выслушает, помогла родовичам решиться. Князя даже не пришлось искать – он беседовал на крыльце с вернувшимся пару седмиц назад Яромиром. Преждан, подойдя ближе, поклонился: – Здрав будь, княже! – А, Преждан! – князь улыбнулся. – Что скажешь? – Выслушай, княже, людей сих, – Преждан кивнул на пятерых старейшин, которые стояли, от волнения комкая в руках снятые шапки. Окинув их взглядом, князь коротко кивнул: – Говорите. С минуту старейшины переглядывались, подталкивая друг друга – сказать первым хоть что-нибудь никто не решался. Потом заговорили разом, волнуясь и перебивая друг друга. До сих пор никому из них с князем встречаться не приходилось: ближние к Журавцу займища сами везли дань туда, сдавали тиуну, а он отмечал на пергаментном свитке, кто чего и сколько привёз. И то, что князь внимательно слушал их рассказ, хоть и хмурился всё больше, воодушевляло и прибавляло сознания собственной значимости. Когда они умолкли, князь с минуту молчал, обдумывая услышанное. Потом обвёл взглядом притихших старейшин: – Благо вам буди, люди добрые, за вести… А что они не слишком-то хороши – то не ваша вина, – он оглянулся на брата. – Пойдём-ка, боярин, поразмыслим, что тут сделать надобно. Только оказавшись в горнице вдвоём с Яромиром, князь дал волю гневу: – Верно ты говорил, поруб по нём плачет!.. Вот что, брате: в Журавце мне надёжный посадник надобен. Места там непростые, а на Розмысла, сам видишь, надёжа лёжа… Коли тебя посадником туда пошлю – возьмёшься? – Возьмусь, – спокойно кивнул тот. – Что с Розмыслом делать – сам решай, то ли сюда его отошлёшь, то ли иначе решишь, это я полностью на твоё усмотрение оставляю. А этим пяти родам дани на три года вполовину сбавь – всё же единственные, помимо купцов, рассказать решились. Яромир усмехнулся: – Кабы не «соколы», и эти бы не решились. Князь, уже успокоившийся, ответно усмехнулся, повёл плечом: – Ну, других, может, и «соколы» бы не сподвигли… Ладно, давай-ка к делу.***
Наутро Молнеслав заглянул в дружинный дом, подозвал Громобоя: – К своим пойдёшь – спроси, когда назад думают. Скажи – новый посадник журавецкий вместе с ними поедет. Ещё с лета ожидавшие такого поворота «соколы» оживились. Вопрос, возникший разом у всех, озвучил Преждан: – И кого туда? – Яромира. Он, глядишь, порядок там наведёт. А твоим, – княжич вновь взглянул на Громобоя, – вместе с его дружиной всяко спокойнее будет добираться. Да и Яромиру польза - порасскажут ему дорóгой, что там и как в их краях. Громобой молча кивнул. Навестить родичей он в любом случае собирался. Хотелось побольше разузнать, как у них дела, как мать… Да и Мшаников порасспросить, как там сестрёнка. Заодно подарки передать – не то чтоб очень дорогие, но сами себе ни та, ни другая таких всё одно не позволят, даже если и окажутся на торгу, а родичам это и в голову не придёт…***
После Дожинок и сопутствующих им пиров Воеслав, наконец, покинул Еловец и вместе с дружиной отправился в Велегостье. Впереди ждало полюдье, а значит, надо было уже сейчас начинать готовиться. Князь Властислав сам в полюдье не ездил уже года четыре, препоручив это занятие младшему сыну. А значит, именно Воеславу предстояло позаботиться обо всём необходимом. В город въезжали уже под вечер. Стражники на воротах приветствовали княжича с искренней радостью. В отличие от бояр, простой люд и городская стража (да и собственно княжеская дружина) к Воеславу относились весьма неплохо. Воеслав коротким кивком ответил на приветствия, но задерживаться, чтобы порасспросить о новостях, не стал. К отцу всё же не поехал, а свернул сразу на своё подворье. Со стороны княжеского терема доносился гомон, выкрики, хохот. Похоже, у князя в разгаре был очередной пир. Челядин, как раз оказавшийся в воротах, при виде княжича с дружиной метнулся внутрь – доложить. Однако Воеслава это ничуть не беспокоило. Появляться у отца на пиру он не собирался, а коли завтра станут спрашивать, почему, – так причина налицо. Прямо с дороги – какой тут пир? С отцом Воеслав увиделся на следующий день, и то – ближе к полудню. После пиров князь рано никогда не вставал, так что Воеслав успел и поразмяться со своими гридями, и дать княжескому тиуну указания по поводу подготовки к поездке. То, что до неё оставался ещё целый месяц, значило немного: он предпочитал, чтобы всё было подготовлено заранее и не приходилось в последний момент спохватываться, что и вот это забыл, и то не сделал, а потом откладывать из-за этого отъезд. Прибежавший мальчишка-челядин сообщил, что князь ждёт его. Властислав был в гриднице. Челядь уже навела там полный порядок, убрав все следы вчерашнего пиршества. Подходя, Воеслав услышал голос старшего из отцовских чародеев – Велемысла: – …И ты, княже, с этим покуда не спеши. Такое дело хорошо обмозговать надо. И мы подумаем, чем помочь сумеем. Княжич невольно подобрался, как перед дракой. Однако внешне остался спокоен. Шагнув через порог, он едва не столкнулся с чародеями, но лишь сжал губы, не отвечая на их приветствие. Не дожидаясь, пока за чародеями закроется дверь, поклонился отцу: – Здрав будь, княже! – И тебе поздорову! – откликнулся тот и кивком указал на лавку. – Садись и рассказывай. Воеславу не нужно было объяснять, какого рассказа ждёт от него отец. Однако пересказывать всё произошедшее в начале лета в подробностях он не собирался. Потому рассказ получился хоть и достаточно длинный, но без лишних деталей и рассуждений. Только самое общее: собрались, пошли, сделали… Да и знал он, что все нужные князю подробности уже сообщил ему Сувор Добронежич. Выслушав и задав кое-какие вопросы, Властислав отпустил сына. До полюдья было ещё немало времени, и пора для разговора, ради которого он и советовался с чародеями, пока не пришла.