***
До посадского городка Добрятина они добрались уже перед закатом. – Стой! Кто такие? Куда? – гриди, стоявшие на воротах, заступили им дорогу. Огнец лихорадочно соображал, как быть – со времени прощания с Молнеславом и его дружиной Воеслав был предельно молчалив и погружён в свои мысли. Однако окрик гридя разом вывел его из состояния отстранённой задумчивости. Княжич вскинул голову, глаза его полыхнули гневом, а в голосе зазвенели знакомые высокомерно-требовательные нотки: – А ты кто таков, чтобы у меня ответа спрашивать? Гриди, узнав княжича, ахнули и торопливо расступились. Старший, покаянно склонив голову, проговорил: – Прости, княжич, не признали тебя! Никак не ждали, что… Воеслав, не дослушав, махнул рукой и проехал в ворота. Уже там, внутри крепких городских стен, он сделал Огнецу знак ехать рядом. Глаза его смеялись: – Выходит, и мой норов на что-то сгодиться может! Огнец невольно улыбнулся в ответ. Некоторое время ехали молча, направляясь к детинцу. И вдруг Огнец, вглядевшись, удивлённо окликнул: – Заренец! Парень, понуро шагавший рядом с нагруженной дровами волокушей, которую тянула сонная лошадёнка, оглянулся. Из-под шапки его выбивались такие же ярко-рыжие, как у Огнеца, кудри, но лицо со впалыми щеками явственно говорило, что уже долгое время он живёт впроголодь. Спрыгнув с коня, Огнец схватил брата за плечи: – Откуда ты здесь? – В холопах я, – тихо, с явной неохотой отозвался тот. – Как – в холопах?! У кого? – У боярина Горденя. На Купалу сын его на гулянье Рябинку пытался… силой… Вот я и не удержался… А боярин сразу – али виру плати, али в холопы… на три зимы. Просили наши отсрочку – до урожая, а он упёрся. Ну, вот и… Огнец оглянулся на княжича. Тот слушал молча, однако лицо его как-то враз закаменело, брови сдвинулись. Негромко, но жёстко он обронил: – Веди. Сам с ним потолкую. На боярском подворье их встретила громогласная брань хозяина, смысл которой сводился к обычному «ходят тут всякие…». Воеслав, выждав, когда боярин на миг умолкнет, чтобы набрать воздуха, с неприкрытой насмешкой бросил: – Всех гостей так привечаешь? Али меня одного? Гордень осёкся, лишь теперь признав княжича. Разумеется, боярин настоял, чтобы Воеслав, если уж не остановился у него (ясно было, что ночевать он уйдёт к посаднику, с которым ему надо было поговорить), то хотя бы оказал ему честь отобедать с ним. Впрочем, удовлетворить своё любопытство и выяснить, как получилось, что княжич оказался в Добрятине отдельно от дружины полюдья (с которой он, как выяснилось, и разминулся-то всего на пару дней), ему так и не удалось. Воеслав умел пропускать мимо ушей вопросы, отвечать на которые не собирался. А вот не отвечать на его вопросы было себе дороже, и это Гордень уже давно усвоил. Потому он напрягся, когда Воеслав небрежно проронил: – За что парня в холопы забрал? – А заместо виры – сына моего он мало не изувечил, – торопливо заговорил боярин. Он хотел добавить ещё что-то, но княжич жестом остановил его: – За побои – три года кабалы? Не многовато будет? Да и сын твой, сколь мне ведомо, сам повинен – девку силой взять хотел. А ну как родичи этого парня поддержкой боярина Вершеня заручатся да поедут княжьего суда искать? По совести-то не он, а ты виру за обиду платить должен. А батюшка мой такие тяжбы полем решает – кто победил, тот и прав перед богами и людьми. Дойдёт до этого – их род любого бойца выставить волен. А у парня брат в моей дружине. Вот и смекай. Что-что, а сбивать спесь с бояр Воеслав умел и любил. Когда человек, на всю округу известный своей важностью, вдруг разом её терял, дрожал и бледнел в ожидании своей участи (особенно когда речь в действительности шла о пустяке), зрелище это было одновременно смешное и жалкое. Неудивительно, что испугался и боярин Гордень – он-то хорошо знал, на чьей стороне правда в этом деле. Достаточно было одного упоминания о княжьем суде, чтобы он дрогнул. Потому что князь Властислав, если тяжба была не особенно серьёзная, любил позабавиться и решал дело так, как хотелось ему. И чего от него ждать – не предсказал бы ни один ведун. Дела более серьёзные или основательно запутанные князь предпочитал доверять «божьему суду» – священному поединку между жалобщиком и ответчиком. Самые лихорадочные размышления не подсказали Горденю выход из ловушки, в которую он сам себя загнал. Потому, силясь совладать с собой, он с мольбой взглянул на княжича: – Что ж делать-то? Хотя младшего сына князя многие побаивались и не любили, да и сам Гордень не раз скрипел зубами и мысленно бранился на чём свет стоит после разговора с ним, однако упрекнуть Воеслава в несправедливости не посмел бы никто. – Отпусти парня и дай ему коня, – спокойно посоветовал он. – А с родичами его я сам всё улажу. – И то! – боярин облегчённо вздохнул. Лишиться одного коня всё же было куда менее тяжким испытанием, чем предстать перед княжьим судом, почти наверняка проиграть поединок, а потом платить смердам виру за обиду. А что поединок, случись он, будет проигран, Гордень не сомневался: как бы хорошо он сам и его сын ни владели мечом, но противостоять-то придётся гридю из ближней дружины княжича… да и правда, как ни крути, не на их стороне – не отдадут им боги победу… Вот так и получилось, что наутро Заренец выехал из Добрятина вместе с Воеславом и Огнецом. Воеслав ехал чуть впереди спутников, не вслушиваясь в их разговор. А поговорить братьям было о чём. Огнец расспрашивал старшего брата о родичах, о том, как дела дома. За эти полгода отец пару раз приезжал в Добрятин, хотя поговорить с сыном ему удавалось лишь урывками. Хмурясь, Огнец признался: – Я одного не пойму: как сынок боярский в нашу-то глушь попал? Не ради гулянья же приехал? – Да не он приехал, – досадливо откликнулся Заренец, – батя с братом своим повидаться решил, а Рябинку с собой взял – мол, жениха ей в городе подыскать… А оно вон как всё обернулось… Как оказался в городе он сам, Огнец не спрашивал – ещё прошлой зимой, когда они с полюдьем были в Добрятине, стрый говорил, что собирается забрать братанича к себе, обучить, а потом пристроить в дружину к посаднику. Отец не возражал, наоборот – радовался. Большая семья давала возможность отпустить на сторону хоть двоих, хоть троих сыновей, но пока никто, кроме них, особого желания стать воинами не проявлял. Спросил Огнец совсем другое: – А что ж стрый-батюшка с вирой не пособил? – Боярин сказал, что от него не примет. Ну, он и не стал настаивать, ему с боярином раздориться не с руки… Огнец на это только покачал головой. Как и накануне, останавливаться на ночлег в одной из весей по пути не стали, ехали, сколько сами выдержали. Остановившись на полянке над берегом речки, где бил из-под корней никак не желавший замерзать родничок, Воеслав удовлетворённо заметил: – Сдаётся мне, завтра ещё до вечера мы их нагоним. Вскоре всё было сделано: кони почищены и накормлены, ложа из лапника готовы, а на поляне, то и дело постреливая угольками, горел костёр. В котелке булькала похлёбка, и все трое вдруг разом почувствовали, что изрядно проголодались. Говорили мало. Однако после ужина вдруг как-то обнаружилось, что спать никому особо не хочется. Огнец предложил брату немного размяться, и некоторое время они с явным удовольствием валяли друг друга по снегу. Когда, слегка запыхавшись, оба вернулись к костру, Воеслав, испытующе взглянув на Заренца, спросил: – А оружным боем владеешь? Парень кивнул: – Стрый-батюшка учил, что сам умеет… Княжич поднялся, сбрасывая плащ, сделал знак Огнецу. Тот, мгновенно сообразив, вытащил тренировочные мечи – их он, отправляясь с Воеславом, всё же взял с собой. Передавая один из них брату, он шепнул: – Давай в полную силу. Не жалует он, когда осторожничают. Разумеется, Заренец был не соперником княжичу – тот учился владеть мечом с детства, да ещё и всегда стремился во всём быть первым. Однако для гридя посадничьей дружины, пусть и не состоявшегося, с мечом управлялся весьма умело. Через некоторое время Воеслав отступил на шаг, вскинул левую руку: – Будет покуда. Он передал клинок Огнецу. Тот достаточно знал княжича, чтобы сразу понять: он доволен. Однако вслух не было сказано ни слова. Ещё некоторое время просто сидели у огня, прихлёбывая горячий, пахнущий летним лугом травяной настой – его Огнец успел приготовить, пока его брат демонстрировал княжичу свои умения. Потом Воеслав коротко распорядился: – Ладно, давайте-ка спать. Поутру в дорогу.***
Шёл к концу просинец. День уже заметно прибавился, хотя солнце из-за плотных серых туч выглядывало не часто. Изредка взглядывая в окно на однообразное серо-белое пространство, Зоряна только вздыхала. Хотя она и любила зиму, но уж больно тяжёлыми казались нависшие над землёй тучи… От привычных забот обитателей дома оторвал неожиданный гость – один из гридей той дружины, что князь, уезжая, оставил в Светлояре. – Дому мира и достатка, хозяевам здравия! – приветствовал он женщин – мужчины были в кузнице. – И тебе поздорову, хоробре! – приветливо кивнула Ивина. – С чем пожаловал? – За помощью к тебе, матушка, – улыбнулся гридь, но тут же посерьёзнел. – Княгиня второй день жалуется – спину, мол, прихватило. А бабка Вихориха, как назло, сама занемогла, не до того ей, чтоб с чужими хворями биться, свою бы одолеть. Вот и подсказала тебя позвать, сказала – из посадских зелейниц мудрее тебя нет. – Так уж и нет! – ответно улыбнулась Ивина. Бабку Вихориху она, как и многие в Светлояре, знала. Та уже долгие годы по мере надобности лечила хвори у всей княжеской семьи, бояр и дружины. Последним, впрочем, чаще требовалось не хвори лечить, а вправлять вывихнутые руки или ноги, перевязывать раны… Старше Ивины лет на десяток, Вихориха оставалась на редкость подвижной и живостью нрава могла посоперничать с молодыми. И знала она очень много – казалось, не было травки, про которую она не могла бы рассказать, как и для чего её применяют. Однако и сама она вовсе не была избавлена от того, от чего исцеляла других. И то, что именно Ивину посоветовала позвать к княгине, значило не так уж мало… Перебрав мешочки с травами и горшочки с какими-то мазями, она переложила некоторые из них в корзинку и кивнула дочери: – Собирайся, Зорюшка, поможешь мне. Девушка отложила решето с горохом, который перебирала, надела кожух, повязала платок. Мать не впервые брала её с собой – Зоряна разбиралась в травах едва ли не лучше неё, а порой для того или иного отвара брала их в каких-то новых, непривычных сочетаниях – и они помогали куда быстрее и лучше. Ивина, впрочем, нисколько этому не удивлялась. Она знала причину таких способностей дочери. Вскоре в сопровождении гридя они уже шагали к детинцу. Морозец сделал снег сухим и сыпучим, звонко похрустывающим под ногами. Впрочем, кое-где снег был утоптан до плотности льда. В таких местах старались идти осторожно, чтобы не поскользнуться, и для верности держались друг за друга. На княжьем дворе было тихо. Большинство гридей либо ушли с князем в полюдье, либо уехали с Молнеславом в Белозаводь. Только челядь сновала, что-то делая по хозяйству. Княгиня встретила их приветливо, хоть и охала временами, держась за ноющую поясницу. Выслушав её жалобы, Ивина покачала головой: – Да тебя, матушка, никак ветром прохватило – не на забороле постояла? – Было такое, – кивнула княгиня. – Всё жду, когда Молнеслав вернётся. И ведь знаю, что не время ещё, от зарадичей путь не близкий… – Ну, ничего, это беда поправимая, – лекарка улыбнулась, оглянулась на дочь. – Зорюшка, достань там мазь из борец-травы. А я покуда травки заварю. Пока девушка растирала спину княгини мазью, Ивина приготовила кусок сукна – обвязать больное место, чтоб не застудить снова. А княгиня, удобно устроившись на лежанке, чувствовала, как боль слабеет, словно сама бежит прочь из-под лёгких прикосновений девичьих рук. Через некоторое время, когда спину княгини уже тепло укутали, а девки помогли ей одеться, она, приняв из рук Ивины чашу с травяным отваром, улыбнулась: – Вижу, права была Вихориха – и впрямь полегчало мне… Хорошо ты лечишь! – Лечит Велес, хоть и моими руками, – откликнулась Ивина. – С одного-то раза только разве полегчает, а совсем хворь не вдруг уйдёт. Однако княгине и в самом деле стало гораздо легче – спина у неё почти совсем перестала болеть. Вихориха продолжала хворать, а потому мать и дочь вскоре стали желанными гостьями в тереме княгини. Случалось, что Зоряна прибегала и одна – принести снадобья, которые готовила вместе с матерью. Княгиня каждый раз встречала её приветливо и подолгу расспрашивала о близких, о ней самой… Эти разговоры скрашивали обеим ожидание, княгине – сына, а Зоряне – брата и… Впрочем, о том, кого ещё ждала, она не говорила ни с кем и никогда.***
Дружину полюдья они нагнали в середине дня, когда весь обоз собрался вместе и гриди деловито разводили костры. Вообще-то такое было не в обычае, но пронизывающий ледяной ветер пробирал даже сквозь овчинные полушубки, а потому боярин Вершень, посоветовавшись с Вояром, распорядился сделать остановку, чтобы приготовить горячего питья. Увидев княжича в сопровождении всего двоих спутников (одного из которых вдобавок видел хоть и не впервые, но толком не знал), боярин всплеснул руками: – Батюшки! Княжич! А дружина-то где же? – Вот об этом у той самой дружины бы спросить, – жёстко усмехнулся Воеслав, – да где ж их найдёшь! Гриди тревожно переглядывались, мгновенно сообразив, что это значит. Вершень, тоже далеко не новичок в ратном деле, нахмурился и покачал головой: – Да нешто князь не ведал, кого с тобой отправлял? Али то, что летом было, не научило? – В Велегостье вернёмся – узнаем! – мрачновато пообещал Воеслав. Потом тряхнул головой. – Давайте-ка лучше расскажите, у вас-то как? Видя, что говорить о своих приключениях он пока не хочет, Вояр и Вершень принялись рассказывать, как шло полюдье. Впрочем, особо рассказывать было и не о чем – дорога знакомая, дело привычное, так что никаких особых забот или проблем не возникало ни разу. Вот разве что о нём тревожились, особенно в последние дни – когда к оговоренному времени не нашли его в Добрятине и, прождав дня три, всё же двинулись дальше. Что бы ни произошло, но полюдье всяко следовало довести до конца. Слушая их, Воеслав опёрся плечом о ствол стоявшего рядом деревца. А в следующую минуту едва не упал: ствол, оказавшийся насквозь гнилым, не выдержал его веса и обломился. – Ты, никак, с батюшкой-Лешим потягаться решил – кто больше трухлявых лесин завалит? – фыркнул Найдён, выгребая из-за ворота снег. Падая, деревце зацепило еловую ветку, с которой на парня ссыпался мало не целый сугроб. Воеслав невольно расхохотался. Найдён бегло переглянулся с братом. Давно уже им не приходилось слышать, чтобы княжич смеялся вот так – по-настоящему весело, от души. Не иначе, что-то там произошло… помимо разбежавшейся ватаги. Но расспрашивать его самого бесполезно, да и Огнец наверняка будет помалкивать… Что ж, остаётся ждать – рано или поздно, а своим ближникам Воеслав всё равно расскажет… что сам сочтёт нужным. Короткий зимний день уже подошёл к концу, когда впереди показался тын займища Комаричей, откуда родом были Огнец и его брат. Здесь предстояло задержаться на несколько дней, чтобы поохотиться. Займище было большое и богатое, и Воеслав, признаться, не раз уже подумывал, что, если бы не близость к Добрятину, оно вполне могло бы разрастись в городок. Дружину полюдья здесь встречали с радостью. С тех пор, как Огнец попал в дружину к Воеславу, княжич был здесь желанным гостем. А уж когда среди дружины родовичи увидели и Заренца, а после и узнали, что произошло на подворье у боярина Горденя, радости и вовсе не было предела. Боярина Вершеня, и Вояра вместе с ним, увёл к себе старейшина, люди боярина разошлись по избам родовичей. Воеслав со своими гридями расположился в беседе. Огнец с разрешения княжича убежал к родителям, которых не видел с прошлой зимы. Однако ночевать всё равно пришёл в беседу – сейчас дружина была ему едва ли не ближе, чем кровные родичи. К тому же Огнец понимал, что, как ни ждут Ратша, Найдён и остальные рассказа об их приключениях, без него Воеслав ничего рассказывать не станет. Когда Огнец вернулся в беседу, княжич, по обыкновению, молча сидел перед очагом, глядя на пламя. Ничего необычного в этом не было, однако гриди нет-нет да и поглядывали на него с затаённым вопросом. Наконец Ратша не выдержал. Стараясь говорить как можно безразличнее, он проронил: – Стало быть, княжна Ярмила тебе не досталась. – А я не за ней и ездил, – так же безразлично откликнулся Воеслав. – А зачем же? – недоумение Ратши было совершенно искренним. Княжич пожал плечами: – Отцу её досадить. Да, коли получится, с Молнеславом поквитаться за прошлое лето… – он чуть заметно усмехнулся. – Так мыслилось, да не так вышло. Где только таких горе-ратничков нашли? Разбежались они, как зайцы, едва до схватки дошло. Да вдобавок, – глаза княжича, только что насмешливые, вдруг разом стали холодными и колючими, – Потай подсылом оказался. В спину мне метил. Удивлённые и возмущённые возгласы слились в общий гул. При всех недостатках княжича, при немалом числе нажитых им врагов в головах гридей никак не укладывалось, что его могли пытаться убить. И не в честном поединке или в бою, а исподтишка, ударом в спину. Найдён, как до него Твердята, вдруг сообразил: – Погоди, княжич! Кольчугу же ножом не возьмёшь! – Ножом не возьмёшь, – кивнул Воеслав. – Зато возьмёшь железной спицей… ядом из борец-травы смазанной. Кто-то приглушённо охнул, кто-то присвистнул; Ратша от избытка чувств замысловато выругался. – Да как же ты жив-то остался? – в голосе Явора была общая тревога и досада, что их не было там, чтобы встать рядом с княжичем, помочь, уберечь… – Огнецу спасибо, – Воеслав мотнул головой туда, где сидел парень, – прикрыл мне спину. – А ты ещё брать его не хотел! – удовлетворённо заметил Найдён. – Глупость я сделал, – досадливо поморщился Огнец. – Надо было руку ему отсечь али оглушить, чтобы порасспросить потом. А я сразу порешил. – Всё едино ничего бы он не сказал, – отмахнулся Воеслав. – И без того ясно, что это то ли родичи мои подсуетились, то ли чародеи батюшкины. Это уж дома, в Велегостье вызнать попробуем… А вот как я в бою с Молнеславом уцелел? Я ж словно по рукам и ногам связан был… А отделался только лишним шрамом… да науза лишился. – Науза?! Но… его ж железо не берёт, ты и сам пытал?! – Найдён в полнейшем недоумении смотрел на него. – Да Молнеслав же Перуновым знаком отмечен, – с некоторой досадой возразил Ратша, – он и то может, что иному не под силу. – Не он один, – рассеянно проронил Воеслав, задумавшись о чём-то своём. Потом вскинул голову и обвёл гридей взглядом. – Ладно. Между нами сказанное между нами и останется, а вам лучше знать… Огнец вон уже видел. Он негромко произнёс заговор, которому научил их Грозень. Едва отзвучало последнее слово, кто-то из гридей изумлённо охнул, кто-то присвистнул, кто-то просто смотрел широко раскрытыми глазами. Спокоен остался только Огнец, уже видевший, как сиял на челе Воеслава Перунов знак. Княжич чуть заметно усмехнулся, вновь обводя взглядом гридей, и проронил: – А науз… Огнец! Парень, смекнув, что от него требуется, достал замотанный в кусок рогожи науз, развернул. В полумраке беседы знаки на узлах казались ещё более зловещими. Ратша скрипнул зубами: – Так. Теперь многое становится ясно… Воеслав взглянул на него и с неожиданной горечью проронил: – Многое… Только вот легче от этого не становится…