***
Следующие несколько седмиц Воеслав либо находил себе занятия на своём дворе, либо уезжал с дружиной – иногда даже не охотиться, а просто побыть подальше от Велегостья, от княжьего двора. Князь несколько раз присылал за ним, но Воеслав наотрез отказался прийти к нему. Если бы дело касалось кого-то другого, князь неминуемо разгневался бы, отправил за ослушником гридей. Но Воеслав всегда отличался упрямством и своеволием. Да к тому же после того, что он сказал про Потая и разбежавшуюся дружину, князь чувствовал невольную вину. Хотя он даже не думал отдавать приказ убить Воеслава, но отправил-то с ним Потая всё же он! Это чувство вины до крайности раздражало Властислава, но, чувствуя силу младшего сына, на открытый конфликт с ним осторожный и расчётливый князь идти не хотел. В конце концов, одно лето можно пережить без походов, а к осени, глядишь, Воеслав успокоится и снова благополучно отправится в полюдье. Хорошо бы, конечно, до той поры его женить, да, видно, придётся повременить с этим. К тому же и невесту подходящую ещё найти надо, раз уж зарадическая княжна так ему и не досталась… Буеслав, в отличие от отца, был взбешён, но раздора с младшим братом тоже избегал. По правде говоря, он побаивался Воеслава. Это могло показаться странным тому, кто не знал их. Однако ещё в былые времена младший брат нередко одолевал его в учебных поединках – и с оружием, и без оружия. И сейчас, хотя Буеслав давно был женат и растил сына, а Воеслав до женитьбы считался вроде бы и не совсем взрослым, их отношений это никак не изменяло. О том, как прошло полюдье, князю на следующий день после того пира подробно рассказал боярин Вершень. А вот о подробностях поездки Воеслава в Белозаводь он не мог сказать ничего – лишь разводил руками. Княжич не счёл нужным посвящать в это кого-то кроме своих ближников, но пытаться расспрашивать их Властислав не стал. Никто из гридей, верных Воеславу, всё равно не сказал бы ни слова. Впрочем, князь подозревал, что даже и им Воеслав не рассказал всего. Так и получилось, что пока в Велегостье всё было вроде бы тихо и мирно, но в действительности за этой тишиной скрывалось нешуточное напряжение. Однако на жизни города оно никак не сказывалось. Так же приезжали на торги купцы, князь принимал то торговых гостей, то старейшин ремесленных концов, разбирал чьи-то тяжбы, пировал с боярами. Вот только младший княжич в тереме отца не появлялся, а если и забегал – так только чтобы повидаться со старой княгиней. Гриди ближней дружины Воеслава, зная о его намерении в ближайшее время уехать из Велегостья, тоже готовились к отъезду. Семьями к этому времени обзавелись лишь немногие, да и те жили в Еловце – там княжич с дружиной проводил гораздо больше времени, чем в стольном городе, потому гридям не было большого смысла перевозить жён и детей сюда. Вояр, хоть и ворчал временами, что пора бы Ратше и Найдёну остепениться и завести семьи, но и сам понимал, что это случится не раньше, чем женится княжич. Впрочем, о продолжении рода ему особо беспокоиться не приходилось: оба старших сына уже давно женились и порадовали его внуками. Дни складывались в седмицы, снег постепенно вовсе сошёл, и пригорки уже вовсю зеленели молодой травой. Приближалось время отъезда.***
Велемысл в раздражении расхаживал по горнице. Он не понимал, что происходит: науз по-прежнему опоясывал Воеслава, но почему-то перестал откликаться на те заговоры, которые до этой зимы помогали чародею видеть княжича и неприметно передавать ему свою волю. А о том, что науз никуда не исчез, ему говорили оба подручных – они несколько раз видели его, когда княжич, сбросив рубаху, разминался на дворе со своими гридями. Первое, что приходило в голову, – что срок службы науза естественным образом подошёл к концу. Однако тогда неминуемо был бы виден Перунов знак, а вот его-то как раз и не было… – Как такое возможно? – этот вопрос он задавал скорее себе, а не помощникам. Однако один из них осторожно предположил: – А что, если силы науза и знака уничтожили друг друга? Велемысл удивлённо взглянул на него, потом задумался. Предположение не лишено было здравого смысла. Он до конца не знал сил науза – ему просто рассказали, как его сделать, как использовать и что с его помощью можно получить. Но к чему может привести вдвое, как не втрое более долгая против положенной служба этого науза, не смог бы, пожалуй, ответить никто. Просто потому, что никто им так долго не пользовался. Да и вообще, скорее всего, во всех землях росавичей делать такие умели единицы. Про Перунов знак Велемысл и вовсе не знал ничего. Его наставник говорил ему лишь о том, что этот знак способен разрушить всё, к чему он стремится. Поэтому он не удивился бы, узнав, что и в самом деле противоборство этих двух сил в конце концов уничтожило обе. Как бы там ни было, но сила Перунова знака, казалось, исчезла. А значит, можно было попытать счастья, обратив на Воеслава ещё какие-нибудь чары. Но для этого требовалось сначала найти подходящие заклятья, которые приведут к нужному исходу. Да потом ещё как-то убедить княжича принять от них ещё какой-нибудь науз или иной наговоренный предмет. А вот это было задачей почти невыполнимой. Потому что неприязнь Воеслава к ним осталась прежней, и скрывать её он даже не пытался. Однако получалось, что неудача Потая, на которую поначалу после возвращения княжича он досадовал, обращается к лучшему. Хоть наёмник и выполнял частенько поручения чародея, делая то, что по каким-то причинам не мог совершить он сам, однако становился опасен, поскольку знал немало. Исподволь внушив ему, что княжич не должен вернуться в Велегостье, Велемысл рассчитывал, что и сам Потай сложит там голову. Так оно и случилось, вот только княжич остался жив. И теперь оставалось только придумать, как же всё-таки использовать его в своих целях. Эти размышления вернули Велемыслу более приятное расположение духа. Усмехнувшись в бороду, он проронил: – Что ж, подождём немного… А дальше… Там посмотрим!***
Когда Молнеслав заговорил о предстоящей поездке в Журавец, князь Ведислав не удивился. Об этом они говорили ещё зимой в Белозаводи. А вот к тому, что княжна Ярмила соберётся ехать вместе с мужем, притом весьма решительно, никто не был готов. Все попытки отговорить её и убедить, что в тех местах небезопасно, не привели ни к чему. Княжна обладала нравом не менее твёрдым, чем у её мужа, и отпускать его одного не собиралась… по крайней мере, не в этот раз. Рассказывая об этом Громобою (поездка в Журавец касалась его гораздо больше, чем кого бы то ни было ещё), Молнеслав досадливо хмурился. Однако, к его удивлению, Громобой откликнулся совершенно спокойно: – Стало быть, не миновать мне Зоряну с собой брать. – Зачем? – недоуменно взглянул на него княжич. – А кто ж княжне поможет, ежели что? Возразить на это было нечего. Княгиня, когда Молнеслав пришёл посоветоваться с ней, одобрила задумку Громобоя. В самом деле, если Ярмила уже носила дитя (а княгиня была почти уверена в этом), присутствие рядом лекарки-зелейницы могло оказаться совсем не лишним. Немного поворчав, что это сильно замедлит передвижение, Молнеслав махнул рукой. С княжной отправлялись в дорогу обе её девки – Тишанка и Метелица, а вот нянька, последовавшая за ней в Светлояр, оставалась здесь. Зато к уезжающим присоединилась Зоряна. Когда Громобой только заговорил с ней об этом, она без колебаний ответила, что поедет. Ивина, узнав об этом, всплеснула руками: – Да куда ж ты?! Ну, княжич едет, гридям при нём самой судьбой быть начертано, а тебе-то что там делать?! – Матушка, нужно мне там быть… Да ведь и княжна тоже едет. Ну, сама посуди – кто ж и поможет ей, коли что? Тут, в Светлояре, и ты есть, и других зелейниц да ведуний довольно, а она-то как же? – Ну, коль так… – Ивина в некоторой растерянности развела руками. – Что ж, помогай тебе Макошь… Зоряне нужно было не так уж много времени на сборы. Главную часть того, что брала с собой она, составляли травы и целебные снадобья. Рубахи на смену и ещё кое-что из одежды занимали едва ли не меньше места, чем зелия. Ярмила участию в поездке Зоряны обрадовалась. За то время, что они были знакомы, обе молодушки успели подружиться и охотно проводили время вместе. Они как-то всегда находили, о чём поговорить. Собирая княжну в дорогу, нянька по обыкновению вполголоса ворчала. Вопреки убеждению Ярмилы, что ей необходимо ехать, нянька так же твёрдо была убеждена, что делать ей там совершенно нечего. Мало того, что опять в дальнюю дорогу наладилась, так ещё и в места-то какие неспокойные – шутка сказать, войнаричи под боком!.. То, что войнарический княжич теперь с Молнеславом не просто замирился, а и сдружился, по её мнению, ничего не значило. Впрочем, Ярмила к её неизменному ворчанию так привыкла, что уже и не обращала внимания. В путь тронулись в день, который указали волхвы из большого княжеского святилища. И, хоть Молнеслав рад был бы поскорее оказаться в Журавце, он всё же понимал, что весь долгий путь промчаться вскачь всё равно невозможно – этого не выдержат ни кони, ни люди. Потому очень скоро обнаружилось, что повозка, в которой ехали женщины, продвижение отряда не особенно замедляет. По здешним местам народ хоть и слышал, что княжич нынешней зимой женился, но видели его с молодой женой разве что те немногие, кого какие-то дела занесли в Светлояр как раз тогда, когда они добрались туда. Потому встречали их почти не скрывая любопытства, но радушно. Правда, особых разносолов, чтобы принимать гостей, по весне ни у кого уже не было, однако припасов у дружины хватало своих. Пару раз, как и во время зимнего пути из Белозаводи, выезжали поохотиться, чтобы обеспечить себя мясом. Ярмила пользовалась возможностью хоть немного познакомиться с людьми, увидеть новые места. До замужества она, по сути, и не видела ничего, кроме Белозаводи. Не раз в прежние времена она жалела, что родилась девушкой – брат хотя бы мог ходить в походы и ездил по всему княжеству, а то и за его пределы. И всё же даже любопытство не могло заглушить тревожного волнения, нараставшего по мере приближения к Журавцу.***
Только вечером накануне отъезда княгиня Хедвига сказала сыну, что едет в Еловец вместе с Воеславом. Князя это повергло в сильнейшую растерянность: где ж это видано, чтобы женщина на седьмом десятке пускалась в дальний путь?! Однако за свою жизнь он не раз уже убеждался, что спорить с матерью – дело безнадёжное. Твёрдостью нрава княгиня Хедвига превосходила и его, и многих бояр. Впрочем, вместе с изумлением и растерянностью князь почувствовал неожиданное облегчение: если старая княгиня уедет, ему не нужно будет раздумывать, как сказать ей о том или ином событии, решении… то, что всегда вызывало у него внутренний протест, разбавленный страхом и робостью перед матерью. На дворе едва рассвело, когда дружина Воеслава выехала за ворота. Сам княжич держался рядом с повозкой, на которой ехала княгиня со своими девками. Спешить было некуда, и переходы решили делать не особенно длинными, чтобы не утомлять её. Впрочем, погода благоприятствовала путешествию, день удлинился уже заметно, и переезд до Еловца обещал стать довольно приятным. Вопреки опасениям девок, княгиня, покинув Велегостье, как-то оживилась, словно ей легче стало дышать. Воеслав, по правде говоря, догадывался, в чём причина. Княжьи чародеи не рисковали, конечно, соваться к княгине, но силу их так или иначе ощущали на себе все обитатели княжеских хором. Потому он лишний раз порадовался её решению отправиться с ним. К тому времени, как впереди показались стены Еловца, весна окончательно вступила в свои права. Холмы и луговины покрывала молодая трава, в которой тут и там пестрели цветы. В полях тянулись к солнцу дружные рядки всходов. Рощицы и дубравы казались окутаны зеленоватым, золотистым или красноватым туманом – то от серёжек, то от едва распустившихся листьев. Тёплый ветерок нёс запахи пробуждающейся природы. С одного из становищ в двух конных переходах от Еловца Воеслав отправил вперёд отрока. Потому в городе их уже ожидали, а расторопная челядь приготовила к их приезду и терем, и дружинный дом. Когда утомлённая долгой дорогой княгиня сошла с повозки, вокруг неё тут же захлопотали женщины во главе со старой ключницей. Эта последняя была ровесницей княгини и отлично помнила, как Хедвига, тогда ещё совсем юная княжна, приезжала сюда вместе с мужем. К её удивлению, и княгиня узнала её, вспомнила по именам и всех тех, кто оставался здесь ещё с прошлого её приезда – двенадцать лет назад, когда княгиня в последний раз была здесь ещё женой, а не вдовой. Как положено, княгиню первым делом проводили в истопленную заранее баню, а потом отвели в горницы, где за это время уже успели расставить и разложить все привезённые ею вещи. Лишь ближе к вечеру княгиня всё же спустилась в гридницу. Там вовсю хлопотала челядь, готовя столы к вечернему пиру. Так бывало каждый раз, когда в Еловец приезжал кто-то из княжеской семьи – в прежние времена они с Бранеславом, сначала княжичем, а позже князем, позднее – Воеслав. Сам княжич обнаружился на крыльце, где он беседовал с посадником и несколькими боярами. Они явно решили рассказать Воеславу, как идут дела в округе, не дожидаясь завтрашнего дня. Впрочем, никаких серьёзных происшествий с тех пор, как он приезжал сюда с дружиной полюдья, ни в Еловце, ни в его окрестностях не случилось. Вот разве что боярин Милован, собрав всё своё добро, вместе с домочадцами уехал куда-то. Воеслав, узнав об этом, махнул рукой: – Скатертью дорога! Хуже с того никому не стало. – Это верно! – усмехнулся в усы посадник. – Вот разве только девки малость взгрустнули – как-никак, сын его жених завидный… хоть и не для всех. – Нешто и он кому не по нраву? – Воеслав насмешливо приподнял бровь. Один из бояр развёл руками: – Тут ведь как… Кто и рад бы такого жениха заполучить, те его отцу не по нраву. А кого он посватать не прочь – тем он не больно-то надобен. Княжич рассмеялся: – Куда ни кинь, всюду клин! И я парня в свою дружину не взял, и невесты по мыслям не нашлось… Куда хоть он подался-то? – Да кто ж его знает! – посадник пожал плечами. – Никому не сказал. А вскоре начали собираться все, кто приглашён был на пир. Для большинства присутствие княгини Хедвиги оказалось приятной неожиданностью. Она же с удовольствием выслушивала приветствия, находила для каждого несколько тёплых слов. Она была на пиру впервые с тех пор, как не стало князя Бранеслава… не считая пиров в честь больших праздников, когда за стол надлежало садиться всем. Но в Велегостье она сидела на пиру ровно столько, сколько требовали обычаи, а потом уходила в горницы. Здесь веселье было не в тягость ей. Впрочем, по большей части, она лишь наблюдала, как бояре поднимают заздравные чаши, как отвечает на их речи Воеслав. Сейчас княгиня окончательно убедилась, что не ошиблась: Воеслав далеко не всё рассказал ей о своей зимней поездке. Ещё тогда, в самом начале весны, когда он только вернулся из полюдья, княгиня Хедвига почувствовала, что он изменился. Словно не было тех лет, когда княжич мог беспричинно сорваться, когда его побаивались почти все окружающие, кроме его ближней дружины. Он снова стал прежним – разве что повзрослевшим.