***
Они остановились на краю болота. О ведущих к потаённому святилищу тропах, которые знал, Громобой рассказал накануне ещё раз. Одна из них начиналась на ближнем к Журавцу краю болота, вторая – на противоположном, неподалёку от гати. Обе были по-своему трудны, и вчера они так и не решили, по какой же из них идти. До опушки доехали верхом – Преждан и Хаук со своими гридями проводили их, а потом вернулись в городец, забрав лошадей. А Громобой повёл обоих княжичей прямиком через лес. Неподалёку от болота с поваленной сосны навстречу им поднялся человек в тёмном плаще. Громобой, мгновенно узнавший Стогода, негромко проговорил: – По здорову, волхве! – И вам день добрый, хоробры, – откликнулся тот, окинув взглядом всех троих. Потом посмотрел на Громобоя и усмехнулся. – По се поры на меня серчаешь… А ведь из троих только тебе одному дано было путь выбирать. Мог бы, кабы захотел, волхвом стать. – Почему – одному? – заинтересовался Молнеслав. – Так ведь за вас обоих Макошь-матушка решила – вас сызмала к воинскому служению готовили. А он выбрать мог. – Всё едино не выйдет из меня волхва, – сумрачно проронил Громобой. Однако Стогод покачал головой: – Не зарекайся. Жизнь впереди долгая, как знать, куда приведёт… – он помолчал, обеими руками опираясь о посох. – Ладно, не про то нынче речь. Садитесь-ка! Воины расположились на траве. Сам ведун вновь сел на поваленную сосну. Вновь оглядев всех троих, он заговорил: – В самую пору вы в святилище отправились. А тропу короткую я вам укажу. Отсюда, где мы сейчас, краем болота на полуночь ступайте. Да у оврага не поверху идите, где тропа набитая, а вниз спуститесь – и к реке. Вдоль неё встреч течению повернёте. Ныне кресень сухой выдался, так болотинку, что к Быстрице спускается, по краю у воды обойти можно. В иные-то годы топко там. За болотинкой по ручью подниметесь. Там холм есть, от реки-то его не видать – лес его прячет, а вам как раз к нему надо. Дуб там растёт – уж сколько веков ему, про то, поди, только он сам и знает. Как до него доберётесь – примечайте: одна ветка – что рука указующая. Вот в ту сторону и идите. Там тропинка есть, хоть и неприметная, да и заросла изрядно, да ты, – он кивнул Громобою, – сыщешь, не впервой. По той тропе к самому святилищу и выйдете. А ты, – Стогод взглянул на Воеслава, – гридя своего, что от подсыла тебя спас, береги. Он Небесным Огнём отмечен. Воеслав, за всё это время не проронивший ни слова, коротко кивнул. Молнеслав негромко проговорил: – Может, стоило его с собой взять? Однако ведун покачал головой: – Нынче этот путь – только для вас троих. Его время ещё не пришло.***
Жара, вполне обычная для конца кресеня, всё же сморила их. Уже после полудня, выбравшись к дубу, о котором говорил Стогод, решено было отдохнуть. Оба княжича расположились в тени, щедро отброшенной раскидистыми ветвями огромного – впятером не обхватишь – дерева, а Громобой, обойдя его, отыскал в траве тоненькую струйку родничка. Напившись, он прилёг на траву здесь же и совершенно неожиданно провалился в сон. А когда проснулся, почти сразу понял, что дело обстоит далеко не радужно. Судя по раздражённым голосам, его спутники успели весьма основательно поссориться. До Громобоя донёсся мрачновато-напряжённый голос Воеслава: – Интересно, а с чего это ты взял, что я стану тебе подчиняться? – А с какой стати я должен подчиняться тебе? – так же напряжённо поинтересовался Молнеслав. Такое начало уже само по себе не сулило ничего хорошего. Мгновенно вскочив на ноги, Громобой вышел из-за ствола и сразу увидел их. Похоже, ссора была уже в самом разгаре, оба княжича стояли напряжённые, раскрасневшиеся, прожигая друг друга взглядами. Воеслав, жёстко прищурившись, бросил: – Между прочим, Войнар был старшим из детей Дажьбога и Росавы! – Эка, вспомнил! Ты сам, что ли, проверял? – парировал раденич. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не Громобой. Остановившись в нескольких шагах от спорящих, он сумрачно прикрикнул: – Вы ещё подеритесь!.. Ровно мальцы несмысленные… На обоих княжичей словно ледяной водой плеснули. Мгновенно умолкнув на полуслове, они воззрились на Громобоя. Да и сам он почувствовал себя как-то странно – до сих пор ему ни при каких обстоятельствах и в голову бы не пришло повышать голос на княжича, да ещё и не только на своего, но сейчас слова сорвались словно сами собой... Повисло молчание. Потом Воеслав вдруг рассмеялся – весело, от души: – Ну, спасибо Перуну Сварожичу, что хоть один из нас не княжеского роду – голову ясную сохранил. – Мы ж и впрямь чуть не подрались, – качнул головой Молнеслав. Войнарич взглянул на него, и усмешка его из весёлой вдруг сделалась холодной и жёсткой, а в глазах неожиданно промелькнула боль: – Ты думаешь, одной дракой обошлось бы? По спине у Молнеслава пробежал холодок. Ему не требовалось пояснений, но, представив себе, что они снова скрестят мечи, княжич неожиданно для самого себя понял, что вот этого нельзя было допустить ни в коем случае. Он негромко предположил: – А может, это что-то вроде испытания? Достойны мы или нет? – Всё может быть... – Воеслав глубоко вздохнул, потом резко тряхнул головой, словно отгоняя неприятные мысли. – Ну, дальше-то пойдём? Или будем считать, что испытание мы провалили, и вернёмся домой? В глазах его мерцали смешливые искры, и Молнеслав притворно возмутился: – С какой это стати? Не подрались же?! – Видимо, надо было... – хмыкнул Громобой. Воеслав махнул рукой: – Ладно, на месте стоя никуда не придёшь. Пошли. И вот что ещё... – он неожиданно вновь посерьёзнел, взглянул в глаза Молнеславу. – Пока назад не вернёмся, нам с тобой о своём княжеском роде лучше забыть вовсе. – Почему? – на лице Молнеслава было искреннее недоумение. – Да хотя бы потому, что причин для споров меньше будет. Да и потом... Помнишь, что Грозень говорил? Перунов знак – это знак служения Прави. А перед Правью мы все равны. Воины – и только. Поразмыслив, Молнеслав кивнул. Это действительно было справедливо. К тому же, помня недолгое обучение в Перуновом святилище в Белозаводи, он прекрасно понимал, что это облегчит жизнь не только им двоим, но и Громобою тоже. В конце концов, бок о бок им существовать не день и не два... Оглянувшись на Громобоя, он неожиданно спросил: – А в прошлый раз, когда ты в святилище ходил, какое испытание было? – Да кто ж его разберёт? – пожал плечами гридь. – Я ведь тогда святилище не искал, на охоту шёл… Сряжался на сохатого, да налетел на Хозяина… Подрал он меня, как и ушёл – не знаю. А вот тропу, какой к святилищу вышел, накрепко запомнил. И ту, что мне волхвы тамошние потом показали, тоже… – Погоди! Получается, на дорожку в Перуново святилище тебя велесов зверь направил? – с интересом проговорил Молнеслав. – А чего ты удивляешься? – откликнулся Воеслав. – Мудрость земная от Велеса идёт, а все дороги и тропы у него в кошеле спрятаны. Вот он и наставил на ум, указал дорогу. Все трое вскинули головы, высматривая ту самую ветку, что должна была подсказать им, куда идти дальше. Это оказалось нетрудно – она заметно выделялась среди остальных. Приметив, куда она указывает, Громобой оглядел заросли и уверенно зашагал вперёд. Оба княжича последовали за ним. За кустами и в самом деле обнаружилась тропинка. Впрочем, так её можно было назвать лишь с большим трудом – заросла она так, что стала уже едва ли не тенью тропинки. Однако вполне ясно угадывалась среди трав и деревьев. Идти пришлось не так уж и долго. Тропинка вскоре вывела их к озеру и зазмеилась меж прибрежных кустов, огибая его. А прямо впереди, словно вырастая из воды, встал поросший дубами холм. Кивком указав на него, Громобой негромко проронил: – А вот и святилище.***
Их встретили так, словно давно ожидали, и, ни о чём не спрашивая, проводили к Дубреню. При виде волхва Воеслав нахмурился, на лице его отразилось напряжённое стремление вспомнить. Он знал, откуда-то знал этого величественного старца. Вот только – откуда?.. Дубрень, испытующе глядя на него, негромко спросил: – Нужно ли? – Да! – ни секунды не раздумывая, решительно откликнулся княжич. – Вот уж что вовсе не изменилось, так это твоё упрямство, – усмехнулся волхв, но тут же вновь посерьёзнел, легонько пристукнул посохом. – Ладно. Сам решил. Подойди. Воеслав шагнул вперёд, напряжённый, как изготовленная к стрельбе тетива лука. Молнеслав, чувствуя, что происходит что-то не совсем обычное, сжал плечо стоящего рядом Громобоя. Волхв легонько коснулся лба княжича, глядя ему в глаза. Потом, отступив на полшага, вновь обеими руками опёрся на посох. – Вспомнил? – Да, – даже не произнёс, а, скорее, выдохнул Воеслав, и в голосе его было потрясение, с которым он пытался справиться. Дубрень покачал головой; потом окинул взглядом всех троих и кивнул на проход в ограде площадки святилища: – Пойдёмте. Разговор долгий будет. Проходя вслед за волхвом внутрь круга, недоступного для простых смертных, они испытывали невольный трепет. Пожалуй, спокойнее всех был сейчас Воеслав, ещё не до конца пришедший в себя. Это святилище заметно отличалось от всех, какие они знали. Здесь не было тёплой хоромины – только огромный, пятерым не обхватить, дуб, каменное изваяние Перуна у его подножия и ещё один камень – плоский, с углублением в виде чаши, на краю ямы, в которой горел костёр. По сторонам, в трёх шагах от ограды, виднелись ещё ямы, в которых в определённые дни тоже зажигали костры. Сегодня горели лишь два – по сторонам от входа. Изваяние Перуна, высеченное умелым мастером из камня выше человеческого роста, казалось живым, и всем троим сделалось слегка не по себе под его взглядом. Воины, смело выходившие на смертный бой, вдруг почувствовали себя нашкодившими мальчишками. Молча, подчиняясь жесту волхва, они устроились на траве чуть в стороне от жертвенного камня; сам Дубрень опустился на выступающий из земли могучий корень у ног Перуна. Оглядев воинов, волхв негромко проговорил: – Прежде расскажите, чему вас Грозень научить успел. Время от времени переглядываясь и припоминая, они принялись перечислять. И неожиданно для самих себя поняли, что за несколько недель, проведённых в Белозаводи, успели не так уж и мало. Похоже, и Дубрень остался доволен этим, потому что, удовлетворённо улыбнувшись в бороду, заметил: – Что ж, неплохо… для начала. Но уж поблажек не ждите! Потом он рассказал им ещё кое-что – по большей части о том, чем для них самих, да и для окружающих, мог обернуться Перунов знак. Получалось, что даже для отмеченного им знак мог стать совсем не безобидным. Впрочем, такое случалось совсем редко, и избежать беды было не так уж трудно. Достаточно всего лишь делать что дόлжно. Дубрень умолк. Молчали и воины, обдумывая услышанное. Первым заговорил Воеслав: – Ну, а если с тем, кто знаком отмечен, случится что, если не сможет он назначенное исполнить? – Бывает и такое, – кивнул волхв. – Вон хоть стрый твой Ратислав Бранеславич… Тоже ведь знак Перунов на челе носил. Погиб – взамен него другой встал. Не каждый знак при рождении получает, бывает, что и воину, не один год в дружине проходившему, он даётся. Уж как да почему – про то ни один волхв не скажет… А что до княжича Ратислава – не сам ведь он в реку упал, ворожба чужая помогла… – Ворожба… – Воеслав нахмурился и скрипнул зубами. – Даже знаю, чья… Кабы он князем стал, им бы в иные земли убираться пришлось… – То-то и оно… Воспоминание о чародеях, прижившихся под рукой его отца, для Воеслава было особенно болезненным. Негромко, но жёстко он обронил: – Ничего. Придёт время – за всё сквитаемся. Дубрень с усмешкой взглянул на его товарищей: – Хоть вы его попридержите, сколь сумеете. Не то ведь наломает дров – после пятеро волотов не разберут. – Удержишь его… – ответно усмехнулся Молнеслав. Громобой невольно улыбнулся, представив себе попытку в случае необходимости удержать Воеслава. Да и сам войнарич насмешливо хмыкнул. Потом волхв разом посерьёзнел. Все трое тут же подобрались, разом почувствовав: шутки кончились. Пристально взглянув в глаза каждому из них, волхв заговорил: – Перунов знак вас вместе собрал, братством связал. Да только побратимов человек сам выбирать волен. Потому вам решать – скрепить ли побратимство ваше, обряд пройдя, или оставить всё как есть. С решением не спешите – времени довольно, да и не гоже такое дело второпях делать.***
Хотя день выдался богатый на новые знания, отправляться в отведённую им избушку у подножия холма и укладываться спать они не спешили. Шагах в двадцати от избушки нашлось старое костровище. На него натаскали хвороста и разожгли огонь, решив ещё немного посидеть. Весь вечер Воеслав был ещё молчаливее, чем обычно. Он сидел у костра, подбрасывал в него ветки и смотрел на пламя. Почувствовав пристальный взгляд Молнеслава, он поднял голову, невесело улыбнулся: – Да всё со мной в порядке… Сам напросился… – и, видя, что раденич не совсем понимает, о чём речь, пояснил. – Уж очень мне хотелось вспомнить, откуда я его знаю… Вот он мне память и пробудил… о той, прежней жизни… Не всю, понятно, так – кое-что… Молнеслав невольно присвистнул. Некоторое время они молчали. Потом Молнеслав сказал: – Одно не пойму – чего с обрядом-то тянуть? Всё же ясно! Воеслав, покосившись на него, хмыкнул: – Не так давно кто-то меня в горячности упрекал… – Боишься, что прежняя вражда оживёт? – Громобой, сидевший по другую сторону костра, поднял голову. Здесь, в святилище, всё было не как дома, и сейчас он в самом деле чувствовал себя равным княжичам. – Есть такое, – кивнул Воеслав. Молнеслав пожал плечами: – С чего бы ей оживать? Во взгляде и в голосе Воеслава прорвалась затаённая горечь: – Видно, не бывало у тебя такого, когда долг одно требует, честь – другое, и хоть пополам рвись… Он стиснул зубы и вновь, не мигая, уткнулся взглядом в костёр. Раденичи переглянулись. Подсев к вновь замкнувшемуся войнаричу, Молнеслав положил руку ему на плечо: – Помнишь наш разговор зимой, когда из Белозаводи ехали? Ты же сам заметил – год назад, когда мы даже ещё не знали, что связаны знаком, и причины для ненависти были, мы всё равно не смогли ненавидеть друг друга. Так неужели теперь, когда знаем, мы позволим вражде разъединить нас?! – Мне бы твою уверенность, – не поднимая головы, сумрачно отозвался тот. Потом глубоко вздохнул, тряхнул головой, словно отгоняя тяжёлые мысли. – Ладно. Если до Перунова дня не передерёмся – тогда и об обряде поговорим.