***
Вести, привезённые боярином Вершенем, хоть и не сильно успокоили князя, но оказались и не столь плохими, как он опасался. Воеслав не отказался возвращаться совсем уж наотрез, а то, что пока остался в Еловце, большого значения не имело. Боярин подтвердил и слухи, что жена Воеслава не так проста, как кажется – сама княгиня рассказала, что она и вправду дочь ведуна и берегини. Однако княжича она, как оказалось, не привораживала (или, по крайней мере, об этом вовсе никому не было известно). Вершень признался, что в неё и без всякой ворожбы влюбиться не диво – таких красавиц и среди боярышень не часто встретишь. Вот про Буеслава боярину узнать не удалось вовсе ничего. Но и это было понятно: после неудачной попытки прорваться к раденичам старший княжич увёл свою рать, но куда – в Еловце не знал никто. Выслушав Вершеня, князь отпустил его и задумался. Можно было, конечно, ещё раз пойти к чародеям или к волхвам в святилище, чтобы они попытались поглядеть в воде, в огне или как там они ещё могут, куда же всё-таки делся Буеслав. Можно, но… что-то останавливало его. По правде говоря, князь, хоть и прибегал временами к помощи чародеев, колдовства на самом деле побаивался. Потому, как ни тревожился он о старшем сыне, но решил до поры обождать. Вдруг да со дня на день Буеслав вернётся? Или хоть весточку пришлёт? И вести вскоре пришли, но совсем не те, каких ждал и желал князь. Спустя примерно седмицу после возвращения из Еловца боярина Вершеня под вечер в ворота Велегостья вошёл путник. Воротники не обратили на него особого внимания, а он, прихрамывая, медленно, но уверенно направился к детинцу. Здесь гриди, стоявшие у ворот, хотели было остановить его, но старший из них, вглядевшись, вдруг охнул: – Борята, ты ли?! – Я, Лют, – выдохнул пришелец, когда-то бывший одним из гридей боярина Благовида. Его тут же проводили к князю. И от того, что он рассказал, Властислав едва не взвыл. Потому что надежды увидеть старшего сына развеялись, как дым. Буеслав был мёртв. Тогда, в конце травеня, он дал своим ратникам несколько дней, чтобы оправиться от ран, а потом повёл их в обход Еловца к верховьям Елицы. Напрасно боярин Благовид и сотник Пружайла отговаривали его – княжич упёрся, заявив, что должен любой ценой дойти до Журавца. Коли нельзя пройти напрямую, значит, он пойдёт через земли твердичей. Понятно, у твердичей их встретили совсем не приветливо. Если бы Буеслав прежде поговорил с тамошними боярами, его, глядишь, и пропустили бы, да ещё своих ратников дали в помощь, потому как раденические земли и твердичам не давали покоя, так и просились в руки. Но разговоры княжич счёл делом излишним, и окончилось всё плачевно. В бою полегли все, кто вместе с Буеславом отправился в этот поход. Борята выжил только потому, что примерно в середине боя, уже раненый, был вдобавок к тому ещё и оглушён и свалился с коня. Когда уже в сумерках очнулся и кое-как сумел подняться на ноги, опираясь на подвернувшуюся жердину, то потратил полночи, пытаясь отыскать ещё кого-нибудь живого. Двое-трое таких нашлись, да и они до утра не дотянули – померли. Всё оружие, пояса, гривны победители забрали. А наутро, укрывшись в соседнем лесочке, Борята видел, как явившиеся к месту боя хмурые мужики навезли дров, сложили крады и стащили на них всех убитых. Своих погибших твердичи, похоже, забрали с собой. Пришедшие бабы, видать, служительницы Мораны, провели все должные обряды, чтобы проводить погибших, и подожгли крады. Боряте оставалось лишь смотреть на всё это. Лишь ночью, когда костры прогорели, он подобрался к одному из них – к тому, куда, как он видел, положили княжича. Всё, что он мог – взять пригоршню праха с этой крады и завязать в лоскут от чьей-то рубахи, зацепившийся за ветку куста и не замеченный здешними. Следующий день он снова провёл в лесу – благо в сумке нашлось несколько сухарей, так что голодная смерть ему пока не грозила. Служительницы Мораны, ворча, собрали прах от сожжённых тел и отнесли к реке. Возводить курганы над врагами они уж никак не собирались. Когда, завершив всё, они ушли, Борята выбрался из своего укрытия и пустился в путь в Велегостье. У князя едва достало сил дослушать этот невесёлый рассказ. Когда вестник, умолкнув, с поклоном положил на нижнюю ступеньку возвышения перед князем узелок с прахом с той крады, Властислав взмахом руки отпустил его. Произнести хоть слово он сейчас, пожалуй, не сумел бы. Княжеский двор оделся в «печаль». Спешно призванные волхвы, совершив положенные обряды и принеся жертвы, поместили привезённый прах в родовой княжеский курган. Справили тризну. Однако от всего этого князю было не легче. Получалось, что пошли прахом все его надежды, которые он связывал со старшим сыном. И теперь полагаться оставалось только на младшего. А хуже всего было то, что он сам же и благословил Буеслава на этот поход. А зачем?! В Еловец был отправлен гонец, чтобы известить Воеслава. Теперь было не до того, чтобы длить старые обиды. Другой гонец пустился в долгий путь к уводичам – сообщить Бериславу о гибели старшего брата.***
Узнав о судьбе Буеслава, Воеслав долго молчал. Потом негромко проронил: – Выходит, так и так мне в Велегостье ехать… Княгиня вздохнула: – Упреждали ведь его – не дело затеял. Вот и погиб ни за что. – Хоть погиб как воину подобает, с мечом в руках… – откликнулся Воеслав. – Ладно, пойду своим скажу, чтоб собирались. – Я с тобой не поеду, – проговорила княгиня. Воеслав кивнул, вопросительно взглянул на жену. Она вздохнула: – Мне тоже здесь лучше. Ну, что я там одна-то буду? – Добро. Воеслав даже обрадовался такому её решению. Во-первых, ясно было, что в Велегостье он задержится недолго, потому что в полюдье неминуемо придётся идти ему. А у Потворы там ни одной близкой души. Здесь хоть она с княгиней Хедвигой будет, обеим повеселее ждать. А во-вторых, он ни на миг не забывал о чародеях. До него самого им теперь едва ли удастся добраться, но ставить под удар жену и будущее дитя… нет уж! Потвора приедет в Велегостье только вместе с ним. Дружина покинула Еловец через два дня. Ехали быстро, останавливаясь только на ночь, не всегда даже в селениях. Хотя осенняя погода не слишком располагала к ночёвкам под открытым небом, гридям было не привыкать. Потому ближе к сумеркам выбирали подходящее место, раскидывали шатры и проводили в них ночь, чтобы с утра двинуться дальше. Воеслав, как подобает, одетый в белую «горевую» сряду, был разве только немногим молчаливее обычного. И без того не отличавшийся разговорчивостью, он держался почти так же, как всегда. Особого горя от потери он не испытывал, может быть, потому, что между ним и Буеславом ни в детстве, ни позже, уже в недавнее время не было ни дружбы, ни даже обычной приязни. Наоборот – жёсткое соперничество, вражда… Он знал, что в Велегостье наверняка найдутся и такие, кто обвинит в гибели Буеслава именно его. Как же – не дал брату ратников, а без них всего-то с тремя сотнями раденичи его разбили, вот он с отчаяния и отправился через земли твердичей… Гриди, как могли, поддерживали княжича. Он, правда, и без того как-то не особо расстраивался, но так было проще им самим. И все, от Ратши с Найдёном и Огнеца до самых младших отроков готовы были, если понадобится, встать плечом к плечу с ним. Велегостье встретило их непривычной тишиной. Нет, вроде бы жизнь шла как обычно – работали мастера, на торгу вокруг телег с товарами толпился народ. Но в детинце что-то ощутимо изменилось. Не было знакомого шума пиров и празднеств, не перекрикивались со двора на двор бояре. В «печали» был не только княжий двор – несколько бояр потеряли сыновей, отправившихся в этот поход вместе с Буеславом, семьи боярина Благовида и сотника Пружайлы лишились кормильцев. Жестом отослав гридей на свой двор, Воеслав вместе с Ратшей и Найдёном отправился к князю. Сейчас раздоры были вовсе не ко времени. Князь Властислав был у себя в горницах. Когда Воеслав, оставив гридей за дверью, шагнул через порог, он в первый момент едва узнал отца, настолько тот казался постаревшим и осунувшимся. Однако сына он встретил куда теплее, чем когда бы то ни было. Обнимая Воеслава, князь едва сдерживал слёзы. Потом они долго говорили. Князю нужно было наконец разобраться, повинен ли младший сын в том, что произошло со старшим. Однако ему Воеслав ответил то же, что говорил до этого боярину Вершеню: даже если бы и захотел, дать Буеславу ратников он не мог. Просто потому, что у него этих самых ратников не было. Зато под боком были межи не только с раденичами, а ещё и с твердичами. И о том, что раденичи нападения ожидали, можно было догадаться – после прошлогоднего-то. Вот об этом – да, мог бы брата упредить, коли бы сам сообразил вовремя. А уж то, что Буеслав к твердичам сунулся – так об этом ни он, ни кто другой в Еловце и его окрестностях даже и не знал. Князь слушал, кивал. Потом вполголоса заметил: – В полюдье снова тебе идти… Я бы и сам, да не сдюжу… – Добро. Как всегда, после Макошиной тронусь. Князь снова кивнул. Потом, словно вспомнив что-то, вдруг спросил: – Ты жену-то привёз? – Нет. В Еловце она, с княгиней. Обеим так повеселее. – И то верно… Ну, ступай покуда… Поклонившись, Воеслав вышел.***
Следующие несколько дней Воеслав провёл в заботах. Как обычно, проверить всё, что понадобится во время полюдья: волокуши, кони, мешки и верёвки (этого сколь ни бери, лишним никогда не окажется). Повидать тех, кто чудом остался жив после бесславного похода Буеслава – и тех, кто вернулся в Велегостье после гибели своего боярича в стычке у брода, и единственного уцелевшего в той битве с твердичами – Боряту. Как ни мало они могли рассказать, всё же это складывалось в единую картину. Поговорить с теми, кто ещё потерял близких из-за этого, узнать, не нужна ли какая помощь. А ещё встречаться с боярами, разбирать тяжбы, принимать купцов, собиравшихся зазимовать в Велегостье… Князь с того дня, как получил горестное известие, почти не покидал своих горниц, и заниматься всем этим приходилось Воеславу. Никто не удивлялся этому, поскольку в Велегостье он, по сути, остался единственным из сыновей князя. Нет, когда дойдёт до передачи княжеской власти (а это, дай Макошь, может случиться ещё очень и очень не скоро), неминуемо встанет вопрос, кому её наследовать: то ли младшему сыну князя, то ли сыну старшего, который к тому времени, глядишь, как раз в возраст войдёт. Но пока и некому больше делами заниматься. Бояре, не привыкшие видеть Воеслава таким, только руками разводили. А вот княжеские чародеи тщательно избегали встреч с ним да и вообще словно затаились. Князю сейчас уж точно было не до них, а с остальными Велемысл предпочитал без надобности дела не иметь. К тому времени, как дружине полюдья настала пора отправляться в путь, князь понемногу начал оживать. По крайней мере, он уже не сидел безвылазно в горницах, молча глядя в стену. Правда, до прежнего уверенного, любившего пиры и многолюдные празднества, ему было ой как далеко, да и станет ли он прежним после такой потери? Но теперь Воеслав хотя бы мог меньше беспокоиться о его здоровье. В день отъезда князь вышел проводить дружину полюдья. И, кажется, впервые за все годы, прощаясь с Воеславом, он негромко произнёс: – Главное – возвращайся живым…***
В Светлояре Макошина седмица выдалась радостной. Как раз в середине её княжна Ярмила благополучно родила сына. По этому поводу Молнеслав даже призадержался с отъездом в полюдье – не хотел сразу оставлять жену и сына. Однако через несколько дней всё же уехал. Нынче не было надобности менять пути, которыми двигалось полюдье. Потому ехали привычно, останавливаясь в займищах и погостьях где на день, где на три, попутно, как водится, разбирая тяжбы, решая споры… Особых новостей по раденическим землям не было. Лето выдалось доброе, урожаи собрали неплохие, ни мора, ни находников нигде не случилось. Те из смердов, кто знал, что минувшей зимой княжич женился, поговаривали, что не иначе с его женой благословение богов на землю раденичей пришло. Кто-то и вовсе пустил слух, что княжна с берегинями в родстве. Молнеслав, слушая это, смеялся, но не отрицал впрямую. Только со своими ближниками из числа «соколов» он мог поговорить об этом. Потому что они и сами не хуже него знали: хоть Ярмила к берегиням отношения не имеет, но и не так проста, как кажется. Но вот в том, что на ней лежит благословение богов, никто из них нисколько не сомневался. До Белицы, по которой шла межа с зарадичами, добрались в обычное время – незадолго до Новогодья. Здесь на обоих берегах, точно друг против друга, стояли городцы, где и раденическая, и зарадическая дружины полюдья проводили праздники. Соседство было давним, жители обоих городцов, случалось, роднились между собой, а потому и Новогодье частенько праздновали все вместе. Разумеется, Молнеслав охотно принимал участие в праздничных забавах. А уж если с зарадической дружиной был Славомир – так веселья и вовсе хватало на все праздники. Так случилось и на сей раз. До городца Молнеслав добрался в самый канун Новогодья. И, подъезжая, увидел, как в ворота зарадического городца втягивается вереница саней и волокуш. Один из всадников, призадержавшийся позади обоза, обернулся, всматриваясь в подъезжавших раденичей, и княжич узнал Славомира. Пока, впрочем, на разговоры не было времени, они лишь обменялись приветственными жестами и разъехались каждый вслед за своей дружиной. Увиделись они на следующий день. Славомир искренне обрадовался раденичу, принялся расспрашивать его сразу обо всём. Молнеслав, смеясь, заметил: – Да обо всём мы поговорить успеем! Две седмицы здесь будем. – Тоже верно, – засмеялся Славомир. – А всё же – как там… Он не договорил, но Молнеслав его понял, лукаво улыбнулся: – А вот вернусь – будем сестричу твоему имя нарекать! – Ну?! – Славомир оживился. – Вот это и впрямь добрые вести! Молнеслав, однако, не дал ему уж очень долго рассуждать об этом, спросил: – У тебя-то самого что со свадьбой? Так в холостяках ведь и ходишь? – Так старшие всё лето и осень сговаривались. Пока про приданое и всё прочее уговорились, уж и в полюдье пора. И без того прошлую зиму бояре этим занимались, надо хоть нынче мне проехаться. Не то, чего доброго, решат, будто у нас уж и князя-то нету… Домой вернусь – узнаю, чего они там решили. – Ну, дай Макошь, чтобы всё сложилось. Вот как ты с женой разговаривать станешь? Славомир развёл руками. Жена-северянка и в самом деле могла оказаться для него некоторой проблемой: в отличие от войнарических князей, которые из поколения в поколение, живя рядом с северянами, считали для себя обязательным знание языка sjømann, у зарадичей такого не было. Впрочем, Рагнар говорил, что сестра, как и он, язык росавичей знает. Так это или нет – покажет будущее, и пока Славомир просто спокойно ждал. А вот известие о том, что Воеслав женился, для зарадического княжича стало полной неожиданностью. Вернее, не сама женитьба – ясно было, что рано или поздно это должно было произойти. А вот то, что Молнеслав был на свадьбе у войнарича, заставило Славомира воззриться на него с искренним изумлением: – Ты был у него на свадьбе?! – Так ведь не в Велегостье – он свадьбу в Еловце гулял, это близ наших межей. И князя, отца его, там не было. Его спокойствие было совершенно искренним, и Славомир покачал головой: – Видать, что-то в Яви меняется, коли недавние враги друг у друга на свадьбах пируют… Молнеслав улыбнулся в ответ, но ничего не ответил.