***
Велемысл был в ярости. Уже год, с тех пор, как княжич побывал у зарадичей, дела чародея шли наперекосяк. Уж как хорошо было задумано с кольцом чар вокруг Журавца! Рано или поздно заветный талисман наверняка откликнулся бы… Но чары оказались разрушены. И теперь нужно было придумывать что-то другое, чтобы заставить талисман проявиться. Чародей задумался. Хотя науз, судя по всему, утратил силу, но и Перунова знака на челе у Воеслава он не видел. А значит, хотя бы одной своей цели он всё же добился: избавился от одного из Перуновых воинов в непосредственной близости от себя. Но, похоже, раденический княжич где-то нашёл того, кто мог заменить его… или, скорее, сам Перун кого-то послал. Потому что уничтожить те чары Перуновы воины могли только втроём. Впрочем, всё это было бы ещё полбеды, если бы княжич не нашёл себе жену-ведунью. Поговаривали, что она чуть ли не наполовину берегиня, и Велемысл догадывался, что её сила может оказаться помехой для него. Наверняка эта женщина, как и княжич, будет противницей его затеям. Пока она жила в Еловце, чародея это не слишком тревожило, но теперь Воеслав привёз её сюда. Досадливо хмыкнув, Велемысл вновь взялся за свитки. Нужно было придумать, что ещё можно сделать, чтобы заставить откликнуться заветный талисман. А заодно – как избежать вмешательства в эти чары жены Воеслава.***
Медвежий день уже прошёл, но санный путь ещё держался, когда в Велегостье нагрянули гости – княжич Берислав с женой и сыном. Поскольку своего двора у Берислава в Велегостье не было, остановиться они, естественно, собирались на княжьем дворе. Единственным, что слегка подпортило радость от приезда, было появление какой-то бродяжки, попытавшейся просить у них хлеба. Откуда она взялась – никто не понял, гриди, стоявшие на воротах, клялись, что мимо них такая не проходила, да они и не пустили бы её. Берислав распорядился гнать её прочь. Уходя, бродяжка обернулась и как-то очень пристально взглянула на него и княжну Милонегу, которая как раз поднималась на крыльцо терема с ребёнком на руках… а потом вдруг исчезла, как не бывало. Поскольку приехали гости под вечер, собирать пир было уже некогда, и его устроили на следующий день. Там впервые после долгой разлуки и встретились братья. Оба, как подобает, пришли с жёнами. Берислав не без любопытства смотрел на Потвору, о которой ему уже успели рассказать. Она же держалась со спокойным достоинством, но так, чтобы не привлекать к себе особого внимания. Милонега, заметив заинтересованные взгляды мужа, хмурилась и даже не скрывала недовольства. Естественно, разговаривать с женщиной, которая привлекла его внимание, княжна не собиралась. Потвора тоже не слишком стремилась завязывать разговор. С княгиней Любомирой у неё за недолгое время знакомства пока так и не сложилось близких отношений – та была не слишком довольна выбором сына и не особенно скрывала это. Потвору это не удивляло, а Воеслав, хоть и надеялся, что мать поймёт его, всё же не без досады видел, что для княгини незнатное происхождение его жены заслоняет всё остальное. Была здесь и вдова Буеслава – княжна Даровлада. Единственная из всех, она по-прежнему одета была во всё белое. Ей предстояло ходить так, пока не истечёт год её вдовства. Однако она всё же не собиралась из-за этого лишать себя возможности появляться на пирах, в особенности обрядовых по праздникам, разве что не засиживалась на них. С соседками по столу, даже со свекровью, она почти не разговаривала. Пир получился не слишком шумным и разгульным. Велегостицкие бояре за полгода уже привыкли к этому. Князю с тех пор, как он узнал о гибели старшего сына, веселиться вовсе не хотелось, потому пировали теперь на княжьем дворе нечасто. Воеслав держался с братом спокойно и приветливо. Хотя дружбы между ними никогда не было, но и такой неприязни, какую проявлял к младшему брату Буеслав, не водилось тоже. Берислав был наиболее спокойным из трёх братьев, хотя в прежние времена и он нередко с досадой закусывал губу, когда младший брат побеждал его в учебных поединках. Однако теперь это осталось уже в прошлом. Потому говорили они хоть и немного, но вполне спокойно. И князь, и бояре, видя это, одобрительно переглядывались: хвала богам, княжичи повзрослели, поумнели, глядишь, теперь всё ладно будет…***
Беда пришла откуда не ждали. Дня через два, придя под вечер на княжье подворье, Воеслав услышал, как причитала челядинка княжны Милонеги: – Ой, не иначе, сглазили княжну, спортили вовсе! Несколько женщин, столпившихся вокруг неё, недоуменно переглядывались, пожимали плечами. Когда Воеслав подошёл, они расступились. Встав перед причитающей челядинкой, он резко спросил: – Что ты голосишь? Что стряслось? Не сразу, но от неё всё же удалось добиться, что накануне вечером княжна почувствовала недомогание, а нынче поутру уже слегла. Она металась то в жару, то в ознобе, никого не узнавала и только просила пить. Ни Берислава, ни их сынишку напасть не затронула. Выслушав бессвязный рассказ женщины, Воеслав оглянулся на одного из пришедших с ним гридей: – Потвору кликни. Да живей! Парень стрелой метнулся на двор, где жил Воеслав, и вскоре вернулся уже вместе с Потворой. Когда она узнала, что произошло, то как-то разом подобралась и прикрикнула на женщину: – Где она? Веди! Когда вместе с Воеславом она вошла в горницу, где лежала княжна, то, едва взглянув на лежанку, тревожно нахмурилась. Кто-кто, а она-то отлично чувствовала рядом след чужой ворожбы. По крайней мере, в этом челядинка не ошиблась – хвороба была наведённая… Княжич Берислав сидел на краю лежанки рядом с женой и выглядел растерянным и поникшим. Он смотрел только на Милонегу и, кажется, даже не заметил вошедших. В уголке жался к своей няньке Густарице двухлетний мальчуган. На мать он поглядывал с искренним испугом. Почему нянька не додумалась увести его, Потвора не стала даже задумываться. В несколько шагов она пересекла горницу, склонилась над княжной, коснулась ладонью её лба. Потом оглянулась на мужа, чтобы попросить его увести Берислава, а заодно и няньку с ребёнком – им уж точно не место было возле больной. Воеслав без слов понял её. Но едва он подошел ближе, как воздух вокруг словно сгустился. К ним приближалось что-то, явившееся с Той Стороны. Не сговариваясь, все обернулись к двери. Она не открылась, но прямо перед ней вдруг возникла фигура женщины. Выглядела она жутко: высокая, худая, с раскосмаченными волосами неопределённого цвета, почти скрывавшими лицо. От неё исходила такая леденящая сила, что Буеслав, нянька и мальчуган словно окаменели. Однако Потвора требовательно спросила: – Кто ты и из какого мира? Из-под свесившихся косм глухо прозвучало: – Иду я из Нави тёмной, а имя мне – Невея. На которого человека взгляну, тому не жить на свете белом. – Зачем явилась? – Послана я жену княжича забрать, в Навь увести, отдана она мне, в добычу обещана. Потвора покачала головой: – Её время ещё не вышло! Поди прочь, в болота глухие, на коренья сухие, в бездны преисподние, где солнце не светит, роса не ложится! Там тебе и сёстрам твоим место до скончанья времён, а здесь нет тебе ни чести, ни места! Невея сделала ещё шаг. Воеслав выхватил из ножен клинок и привычным движением вычертил в воздухе Перунов знак: – Именем Перуновым – поди прочь! Знак засиял, разгоняя тьму, осыпал лихоманку острыми искрами. От её воя, казалось, содрогнулся весь терем, и Невея исчезла. Вместе с ней словно рассеялись мрак и холодная давящая сила, люди вновь ожили. Воеслав перевёл дыхание, убрал меч: – Полдела сделано, – он взглянул на жену. – Сможешь? Потвора вновь коснулась чела княжны, прислушалась к её дыханию. Потом подошла к окну, распахнула его и позвала: – Берегини-сестрицы, красные девицы, помогите! Всем, кто был в горнице, послышался за окном шум широких крыльев. В руки Потворы откуда-то из пустоты упал пучок трав, свежих, словно только сорванных, хотя по всем землям росавичей ещё лежал снег, разве что на склонах, обращённых на полудень, темнели проталины. Берислав смотрел на происходящее с всё возрастающим изумлением: – Но ведь берегини… они ж только после Ярилы… – Нет, княжич, – мягко откликнулась Потвора, – берегини с Медвежьего дня здесь. Это только людям они показаться раньше Ярилы не могут. И после Купалы не уходят – просто опять незримыми становятся. А в Ирий возвращаются на Лешачий день. В дверях горницы маячили челядинки княжны. Потвора приказала им согреть воды, быстро разобрала травы. Вскоре по горнице поплыл терпкий аромат травяного отвара.***
Когда Воеслав с женой вернулись на свой двор, княжич сразу прошёл в гридницу – единственное помещение в тереме, где был открытый очаг. Потвора прежде поднялась в горницы. Там навстречу ей встала одна из челядинок – Румяна. У неё в середине просинца народилось дитя, и она охотно брала на себя заботу о сынишке Потворы, когда той требовалось отлучиться. Сейчас она сидела возле колыбели, где спал маленький княжич, держа на руках свою дочурку. Улыбнувшись хозяйке, она негромко проговорила: – Заснул он. Я его покормила, всё ладно. – Благо тебе буди! Если что – позови, я пока в гриднице буду. Румяна кивнула. Потвора вернулась к мужу. Он сидел прямо на полу возле очага, хмурясь и глядя на пламя. Придвинув скамеечку, женщина устроилась рядом. Воеслав даже не повернул головы, но негромко проговорил: – Я вот понять пытаюсь… кому княжна-то помешала, что такую напасть за ней отправили? Или через неё Бериславу кто-то мстить пытался? Так опять же – за что? Здесь они вроде ни с кем повздорить не успели… – Разве что напасть эту они с собой привезли, – откликнулась Потвора. – Или… Она вдруг замолчала, обдумывая то, что пришло ей в голову. Воеслав поднял голову и вопросительно взглянул на неё. Потвора вновь заговорила, на сей раз совсем тихо и сбивчиво, словно пыталась уложить в слова роившиеся в голове мысли: – Она ведь не называла имени – сказала, жену княжича забрать… А что, ежели… когда её сюда отправили, то не знали, что они приедут… А тогда… – Тогда выходит, что её за тобой посылали? Потвора кивнула: – Выходит, так… Только они раньше подвернулись… – Ежели так, я даже знаю, чьих это рук дело, – Воеслав нахмурился, лицо его разом закаменело. – Князю бы сказать, да только… поверит ли? – Так ведь видоков нет, что это они, – вздохнула женщина. Она отлично поняла, кого имел в виду её муж. Нетрудно было догадаться, что она способна помешать Велемыслу и его помощникам, спутать их замыслы. А раз так – они наверняка будут пытаться избавиться от этой заботы. Но едва ли князь поверит, что чародеи, которым он привык доверять почти во всём, пытались извести его невестку. А доказать их вину не получится. Покусывая губы, Воеслав смотрел в огонь. Вот когда ему хотелось бы, чтобы его побратимы оказались рядом. Глядишь, и дали бы подходящий совет… Но они были далеко. А значит, искать выход придётся ему самому. – Вот что, душе моя… Покуда такие дела – без меня со двора не ходи и чужих близко не пускай. А там видно будет. Он был прав. Однако Потвора не была до конца уверена, что это поможет. Выслушав на княжьем дворе рассказы, с чего всё началось, она помнила, что неизвестная бродяжка, которую княжья челядь в один голос винила в болезни княжны, появилась из ниоткуда и исчезла в никуда. Посидев у огня ещё какое-то время, они поднялись в горницы. После всего случившегося обоим требовался отдых.***
В следующие несколько дней Потвора вместе с мужем приходила на княжий двор, чтобы проведать княжну и приготовить новые отвары. Милонега постепенно шла на поправку, за жизнь её можно было уже не опасаться. Князь тоже хворал, однако за ним присматривала местная травница Крапивиха, много лет уже врачевавшая всю княжескую семью. Сыновей она к нему не пускала, потому что Властислав не желал никого видеть. Даже жена, княгиня Любомира, узнавала о том, как он себя чувствует, только от травницы. Однако седмицу спустя Крапивиха нежданно вошла в горницу, где как раз были оба княжича и Потвора. Княжна, лежавшая в соседней горнице, как раз заснула, и за ней, а заодно за уснувшим ребёнком, присматривала нянька Густарица. – Вот и ладно, что оба здесь, – взглянув на княжичей, проговорила Крапивиха. – Пойдёмте-ка. И ты, краса-душа, иди – глядишь, подскажешь что… – Случилось что? – нахмурился Берислав. Крапивиха вздохнула: – Бьюсь, бьюсь, а всё словно в прорву… Не выходит у меня нынче батюшку вашего на ноги поставить, не даётся хворь… Все трое последовали за ней. Князь лежал в своей горнице, укутанный куньим одеялом до подбородка. Сыновья едва узнали его – за считанные дни он осунулся, словно бы высох, на побледневшем лице резче обозначились морщины. Глаза его были закрыты, и лишь приподнимавшееся и вновь опускавшееся на груди одеяло подсказывало, что он жив. Дыхание судорожно, с тихим хрипом срывалось с потрескавшихся губ. Крапивиха вполголоса проговорила: – Вот, сами видите… Потвора приблизилась, повела ладонью надо лбом лежащего, над грудью, нахмурилась: – Худо дело… Тут травы не помогут… Словно где-то возле него дыра в Навь, и в неё вся его сила утекает… – Вот и мне то же чудится, – поддержала её Крапивиха. – И рада бы помочь, да не выходит. – Тут волхв нужен, кто в Навь ходить умеет, – вздохнула Потвора. – Берегиням туда ходу нет, стало быть, и меня не пустит. – А мы и рады бы, да не волхвы, не по нашим уменьям сие… – Воеслав переглянулся с братом, покачал головой. – Охо-хо… – Крапивиха, покряхтывая, взяла кринку и принялась сцеживать в чашу отвар. – Может, этих его чародеев кликнуть – они вроде с Навью знаются? – Может, и знаются, – неожиданно напряжённо отозвался Берислав. – Да вот помогут ли?.. – Ну, коль иного ничего не остаётся… – Воеслав тоже напрягся. – Кликни, пожалуй. Крапивиха выглянула в верхние сени, позвала кого-то из челяди и послала в вежу, где обитал Велемысл с подручными. Оба княжича и Потвора остались у постели князя и приготовились ждать. Однако Воеслав был почти уверен, что ни Велемысла, ни его помощников нет не только на княжьем дворе, но и в Велегостье. И в самом деле, вернувшийся через некоторое время парень в растерянности сообщил, что чародеев нету – дверь в вежу заложена засовом, а самих их уже дня два никто не видел. По правде говоря, не очень и дивились, они иной раз куда-то уходили на некоторое время. Но то, что они исчезли именно сейчас, заставило Воеслава безотчётно нахмуриться. Следующие несколько дней Потвора и Крапивиха по очереди сидели возле князя. Он, несмотря на все их усилия, всё слабел. Потвора качала головой: Навь вытягивала из князя жизнь, и помешать этому никто из них не мог. Княжеские чародеи так и не появились, а служители Нави из велегостицких святилищ, которых приглашали к князю, только разводили руками. Все их попытки оканчивались ничем.