Перуновы воины

      Князь Властислав умер холодным серым днём месяца березеня. Просто угас. Перед смертью он всё же пришёл в себя, велел позвать жену и сыновей. Что именно он говорил им – знали только они сами. А на другой день его не стало.       Тризну справили как полагается, над прахом князя насыпали курган. А вслед за этим пришло время назвать нового князя.       Бояре и воеводы собрались в гриднице княжеского терема. Были здесь и оба княжича. Они сидели обок возвышения, на котором стояло резное княжеское кресло с лежащей на сидении шапкой – отороченной дорогим мехом, расшитой золотом и каменьями. Пришла и вдова их старшего брата с пятилетним сыном. Настроена она была весьма решительно и заявила, что княжий стол должен достаться именно ему – как сыну и наследнику старшего из сыновей покойного князя.       – Не в обиду тебе, княжна, – один из бояр поднялся, пристукнул посохом, – а только ни вече, ни волхвы сына твоего князем не признают!       – Это отчего же? – на лице молодой женщины возмущение смешалось с недоумением.       Боярин, оглаживая бороду, окинул взглядом остальных и неторопливо проговорил:       – Народу князь надобен, чтоб и суд вершить умел по Правде и Совести, и перед богами за всех молвить мог, а надобно будет – так и дружину в битву вести.       – Да и меч Перунов священный ему ещё годов, почитай, семь в руки не дастся, – поддержал кто-то.       Бояре одобрительно зашумели. В самом деле, отроку, а тем паче – мальцу, которому до воинского пояса ещё расти и расти, Перунов меч – знак княжеской власти – не подчинился бы. А значит – быть князем он никак не мог.       Княжна Даровлада смотрела на бояр со смесью растерянности и злости. Однако возразить было нечего. Потому, резко поднявшись, она бросила:       – Ну, коли так, видно, надо мне к отцу моему возвращаться. И попомните: сами после за сыном моим пришлёте, в ноги поклόнитесь!       Взяв сына за руку, она удалилась, всем своим видом показывая, что оскорблена до глубины души. Бояре зашумели. Никто не сомневался, что княжна и в самом деле собирается вернуться к отцу. Едва ли, правда, уедет теперь же, дороги ещё не просохли, а по воде добраться до крепеничей нельзя… да и было бы можно – какие лодьи по вешней полой воде да со льдинами пройдут? Но вот осложнить отношения между двумя княжествами Даровлада вполне способна. Однако с этим разбираться князю… которого у них пока что не было. А были два княжича. И бояре всерьёз настроились выбирать между ними.       В гриднице поднялся шум. Бояре спорили, а оба княжича лишь молча переглядывались. Наконец кто-то предложил выслушать и их.       – Мне стол княжий не больно-то надобен, – сумрачно проронил Воеслав. Он хотел добавить ещё что-то, но Берислав неожиданно тронул его за плечо:       – Погоди, брате. Не про то речь, надобен ли он тебе, – в его голосе звучало не договорённое вслух: «…а про то, нужен ли ты ему». – Али ты, боярин, запамятовал, какой уговор был, когда княжну Милонегу за меня сватали? – он прищурился, глядя на боярина Раденя, больше всех желавшего видеть на княжьем столе именно его. – Я супротив брата не пойду – без того довольно раздорились. Да и князь Годослав тоже, чай, не вечный. Огради боги – случится с ним что, и как я тогда с двумя княжествами управляться бы стал? Да добро бы – рядом, а то ведь через земли зарадичей путь держать, не ближний свет.       Бояре запереглядывались, многие теребили бороды. В самом деле, как они могли забыть, что Берислав может княжить в Велегостье лишь в том случае, если останется последним в роду? Ведь именно таким было условие уводического князя Годослава, когда он дал согласие выдать за него свою дочь. Сыновей у него не было, и зять должен был наследовать уводическое княжество после него. А это означало, что у войнаричей нет выбора: князем должен стать Воеслав.       Нельзя сказать, чтобы всех бояр такой поворот дела обрадовал. Многие были не в ладах с Воеславом. Однако спорить не приходилось. Не сажать же, в самом деле, князем пятилетнего мальца, который ещё меча в руках не держал и не то что судить по Правде и Совести – не все слова выговаривать научился!       Решено было через три дня собрать вече, и если простые войнаричи скажут, что им люб князь Воеслав – значит, так тому и быть. А три дня требовались, чтобы могли подъехать и люди из селений вокруг Велегостья. Собственно, гонцов с вестью о смерти князя Властислава разослали сразу, поскольку всё равно именно вече должно было решить, люб или не люб им тот, кого назовут бояре. И произойти этому надлежало на девятый день по смерти прежнего князя.

***

      Лишь ближе к вечеру братья смогли, наконец, остаться вдвоём. Берислав увёл младшего брата в горницы, которые занимали они с женой, приказал челядину принести мёду. Наливая настоянный на травах золотистый напиток в чаши, он спросил:       – Не в обиде на меня?       – На тебя-то за что? – Воеслав улыбнулся уголком губ.       – А чего ж смурной такой?       Воеслав взглянул на брата. В последнее время их отношения стали куда лучше, чем когда бы то ни было прежде. Поэтому он просто произнёс:       – А иным-то я часто бываю?       – Неладное что-то творится. С чего бы вдруг боярам вопрос о наследовании поднимать, коли о том уговоре с князем Годославом всем известно? – Берислав помолчал и неожиданно закончил: – А ведь я и без этого не решился бы велегостицкий стол занять…       Младший брат в недоумении воззрился на него. Такое признание было, мягко говоря, не совсем обычным для Берислава, не менее упрямого и решительного, чем он сам. Тот, видя его удивление, тихо пояснил:       – Боюсь я. Ведуны эти батюшкины… Из-за них ведь всё, они из него силу жизненную выпили… Когда ты в походах был или в полюдье ездил, помнишь, удивлялся, что по приезде он казался много старше, чем когда ты уезжал? Я тогда ещё догадываться начал. Каждый раз, как отец к их ворожбе обращался, он потом несколько дней вовсе стариком глядел, после только получше… А я и рад бы против них, да сил не хватит… – он помолчал. – Знаю, мало толку тебе говорить, но всё же – поостерегись хоть сколь сможешь.       Воеслав коротко кивнул:       – Постараюсь. И не бойся за меня. Не так-то просто со мной справиться.       Берислав слабо улыбнулся:       – Хотел я тебя остеречь, да вместо этого, кажись, ещё больше раззадорил… И всё же – сила за ними большая.       – Не только за ними! – твёрдо откликнулся Воеслав. – На каждого сильного сильнейший сыщется. А остеречь… Всё одно рано или поздно схлестнёмся, причин тому довольно.       – Я вот думаю – не они ли и бояр мутят?.. – задумчиво проговорил Берислав. Однако Воеслав покачал головой:       – Не в них одних дело. Я ведь многим боярам что кость в горле – ни проглотить, ни выплюнуть...       О чародеях он и сам уже подумывал. После сказанного братом становилось понятнее многое из того, над чем ещё недавно он ломал голову. Если Велемысл выполнял желания князя, беря силу для этого у него самого, кто мог помешать ему воспользоваться тем же и для осуществления своих замыслов? А если так, то Велемысл мог по привычке взять силу у князя, чтобы призвать старшую из сестёр-лихоманок в надежде извести Потвору. Только вот вместо неё подвернулась Милонега. Подтверждало эту догадку то, что она и князь Властислав слегли в один день.       Выходило, что вместе со всем прочим он унаследовал ещё и эту заботу, с которой предстояло как-то разбираться. И затягивать с этим явно не стоило.

***

      В назначенный день вечевая площадь была полна народа. Здесь собрались ближние и дальние, кто успел добраться. Стоя на вечевой степени, Воеслав оглядывал толпу. Многих он знал и в лицо, и по именам – год за годом проезжая с полюдьем по войнарическим землям, не диво запомнить тех, с кем встречаешься. Людей из отдалённых мест, понятно, не было. Это только в кощунах за три шага в самые дали дальние переносятся, а здесь ведь и гонцам время надобно, чтобы доехать, и тем, к кому они посланы.       К краю вечевой степени вышел боярин Радень, иначе Радонег Гостимирич. Самый знатный из велегостицких бояр, он всегда первым держал речь на вече. Вот и сейчас он молча стоял, ожидая, пока народ на площади угомонится.       Шум постепенно утих. Ещё раз окинув взглядом толпу, боярин Радень заговорил:       – Ведомо вам, люди добрые, что князь наш Властислав Бранеславич к дедам ушёл. Да живым без князя нельзя. И ныне собрали мы вас, чтобы нового князя назвать.       Боярин переждал пробежавший по площади шум и вновь заговорил:       – Все вы ведаете, что трёх сынов послала князю Макошь. Старший, Буеслав Властиславич, прошлым летом в походе голову сложил. Сын его, хоть и унаследовал право на стол княжий, мал ещё. Хотите ли его князем? Чтобы, пока в возраст войдёт, мать его и бояре вами правили?       Когда Радень заговорил об этом, княжна Даровлада, тоже вместе с прочими стоявшая на вечевой степени, выпрямилась, горделиво подняв голову. Однако в поднявшемся гомоне слышалось что угодно, только не одобрение. То и дело прорывались возгласы:       – Да на что нам на княжьем столе дитё несмысленное?       – Это что же, баба нами править станет? А случись немирье, дружину сама поведёт?       – Коли бояре за него править станут, так после их от власти не отвадишь!       – Не люб нам такой князь!!!       Это «не люб» звучало громче и чаще всего, и княжна, всё же надеявшаяся, что вече решит вчерашний спор в её пользу, закусила губу. Бояре оказались правы: пятилетнему мальцу не приходилось рассчитывать занять княжий стол.       Выждав, когда народ накричится, боярин Радень поднял посох выше в знак того, что хочет продолжать речь. Однако прошло ещё некоторое время, пока на вечевой площади наконец стало более или менее тихо. Боярин вновь заговорил:       – Второй сын князя по давнему уговору тестю своему наследует – князю уводическому Годославу, а на стол велегостицкий взойти может только коли последним в роду останется.       Вече опять зашумело. Про этот уговор из простого люда мало кто знал, но ничего особенного в нём не увидели. И не у князей такое бывает – женится парень на единственной дочке, стало быть, её отцу наследует, а как иначе? Не то ведь род прервётся, после забот не оберёшься. А когда имущества не просто изба, земля да кой-какое хозяйство, а целое княжество – так и подавно!       Боярину вновь пришлось ждать, когда люди закончат обмениваться своими думками и схожими примерами из собственной жизни. Собственно, в этом была сама суть любого веча. Потому оно и собиралось только если в том появлялась настоящая надобность, а тому, кто выходил на вечевую степень, требовалось немало терпения. Иной, бывало, и пытался перекричать гомон толпы, да из этого редко что выходило – голос сорвёшь да и только. Не диво, что и тянулось любое вече порой по полдня, а бывало и дольше.       Наконец шум стих. Люди ждали, кого же бояре всё-таки назовут князем. Родные братья покойного князя умерли, не дожив до женитьбы, а потому и потомства не оставили. Были, правда, потомки его двоюродных братьев – в крайнем случае они тоже могли бы наследовать княжий стол. Но ведь у Властислава Бранеславича было трое сыновей.       Боярин Радень ещё раз окинул толпу пристальным взглядом.       – Есть у князя покойного и ещё один сын – княжич Воеслав. Из вас многие его знают. Что скажете, войнаричи? По душе вам князь Воеслав?       Вече словно взорвалось криками. На сей раз голоса людей звучали радостью и воодушевлением:       – Любо!       – По душе!       – Да славен будет князь Воеслав!!! – завопил кто-то, и этот крик подхватили все.       Воеслава кто-то подтолкнул, и он вышел к краю вечевой степени. Радостные крики на площади стали ещё громче. Признаться, такого единодушия он никак не ожидал. Всё казалось – вот сейчас он проснётся, и всё будет как всегда… как прежде…       Кто-то подал боярину Раденю княжью шапку на вышитом рушнике, и он увенчал ею Воеслава. Всем, кто смотрел на него, вдруг почудилось, что он даже стал выше ростом.       – Ну, когда такое дело, – подал голос Семирад, старший из волхвов большого велегостицкого святилища, в народе прозванного княжеским, – идём, княже, в святилище – меч примешь. Вон солнце-то к полудню подбирается – самое время.       Святилище было совсем рядом с площадью, и вслед за волхвом все, кто был на вечевой степени, направились туда. Толпа раздалась, пропуская их, а потом люди понемногу двинулись следом. Внутрь, правда, могли войти лишь немногие – в основном всё те же бояре и воеводы. Остальные просто собирались вокруг в ожидании того, что должно произойти. Стоявшие впереди, кому хоть что-то было видно, готовились пересказывать всё остальным. Лучше всех, разумеется, видели всё подростки и молодые парни, взобравшиеся на тыны, а кто и на крыши вокруг площади и святилища.       По обычаю, огонь в большом княжеском святилище гасили не только на Солнцеворот, но и со смертью прежнего князя. Снова его зажигал новый князь, принимая священный меч, а с ним и власть над племенем, поэтому сейчас в каменном кольце перед жертвенником была сложена куча хвороста.       Стоя перед жертвенником, Воеслав спиной чувствовал взгляды бояр, столпившихся вокруг площадки святилища. Многие были отнюдь не рады происходящему, но выбора у них не оставалось – приходилось принять всё как есть.       Семирад, передав свой посох одному из подручных, взял в руки священный меч. В толпе мгновенно воцарилось полное молчание, и глуховатый голос его был хорошо слышен всем:       – Прими, княже, меч сей, а с ним и власть над нашей землёй, и будь ей защитой и опорой, как пращурам твоим богами было завещано.       Он подал Воеславу меч. Его извлекали на свет нечасто – на Перунов день да ещё для некоторых обрядов, таких, например, как сейчас. Однако клинок его был чист и светел, словно только что вышел из рук мастера-оружейника. Если бы на нём вдруг появилась ржавчина, это сулило бы многие беды всей войнарической земле.       Пальцы Воеслава привычно сомкнулись на рукояти чернёного серебра, сплошь покрытой выпуклым светлым узором. В переплетение диковинных ветвей и трав были искусно вписаны резы, но разбирать их сейчас не было времени. Подняв меч перед собою остриём вверх и поддерживая левой рукой лезвие возле самого перекрестья, с обеих сторон украшенного Перуновым знаком, Воеслав твёрдо проговорил:       – Да пребудет с этой землёю благословение богов, и да помогут они мне подарить ей мир, покой и благоденствие!       Он на миг коснулся лбом знака на гарде, потом вскинул священный меч над головой и медленно опустил, коснувшись остриём кучи хвороста. Один из младших волхвов уже стоял рядом, держа светоч, пламя которого при свете дня казалось бледным. Однако светоч не понадобился, потому что с острия меча вдруг сорвались искры, осыпали подсунутые под хворост бересту и сухой мох. Огонь занялся сразу, разбежался по тонким веточкам, перескочил на более толстые...       Все, кто был в святилище, изумлённо зашумели. От дедов и прадедов почти все слышали, что в прежние времена такое изредка случалось, но не особенно верили: мало ли что старики наплетут! Но сейчас никто не усомнился бы: это знак, что новый князь угоден богам.       Сам Воеслав не ожидал подобного. У него уже не в первый раз появилось странное чувство, словно он прямиком попал из яви в кощуну. Ещё в детстве он не раз слышал и от деда, и от Вояра, что так же всё было и с его прадедом, имя которого он носил. Но он никак не предполагал, что когда-нибудь то же самое ждёт и его.       Как-то вскользь вспомнилось, что иной раз случалось и обратное – когда новый князь был неугоден богам, священный меч мог вырваться из рук, а огонь никак не желал загораться. Старые сказания поминали два или три таких случая.       Пламя словно сжигало прошлое, делая возврат к нему невозможным.

***

      Вечером в гриднице княжьего терема шумел пир. Воеслав сидел на княжеском столе, слушая здравицы, что-то отвечал на них, но по-прежнему чувствовал себя так, словно всё это происходит то ли во сне, то ли в кощуне, и совсем не с ним. К реальности его, как ни странно, вернул боярин Радень. Негромко, так, что слышали только сидевшие поблизости, он проговорил:       – Одно неладно, княже… Как ни хороша жена твоя, да родом ведь не ровня тебе. Надо бы тебе познатнее кого…       Другие бояре закивали, соглашаясь. Только Вершень Благомирич сидел, испытующе глядя на молодого князя – догадывался, что всё может обернуться совсем не так, как все ждут. Да Берислав как-то разом подобрался.       Воеслав смерил говорившего спокойным, чуть насмешливым взглядом:       – Ваша правда, мужи нарочитые, жена моя не княжеского рода, не боярского… а только и знатнее её нету. Она самому Дажьбогу внучка родная.       Бояре изумлённо переглядывались. О том, что матерью Потворы была берегиня, они слышали, хоть и не все верили в это, но почему-то никому не пришло в голову, что через неё род женщины восходит к самой Прави. А Правь, что ни говори, выше всех князей и бояр, сколько их ни есть на белом свете.       Между тем пир шёл своим чередом. Большинство даже и не слышали, о чём шёл разговор между боярами и князем. Потому в гриднице по-прежнему звучали здравицы – самые искренние, как и следовало ожидать, из-за столов где сидели гриди, и большая княжеская, и ближняя дружина Воеслава. Вот уж у кого ни на миг не появлялось сомнений, что он достоин стать князем, так это у них.       Потвора сидела за женским столом рядом с княгиней Любомирой. Княгиня, в тёмном вдовьем повое и горевой белой сряде казавшаяся ещё бледнее, похоже, и сама ещё до конца не поняла, чего в ней сейчас больше – горечи из-за потери мужа (к тому, что старшего сына больше нет, она за полгода успела уже привыкнуть) или гордости, что её сын стал князем. Княжна Милонега, ещё бледная после болезни, посматривала на Потвору с затаённым интересом – и потому, что та совсем недавно по-настоящему отбила её у смерти, и потому, что эта женщина, найденная Воеславом где-то в лесах, стала теперь княгиней. Княжна Даровлада на пиру не появилась, сказавшись нездоровой.       На смену здравицам постепенно пришли обычные для любого застолья разговоры. Кто-то рассказывал байки из своей и чужой жизни, кто-то горячо спорил и уже просил соседей разбить руки, кто-то, быстро опьянев, уже братался с соседями по столу или запевал песни. Воеслав с улыбкой наблюдал за всем этим, лишь изредка обмениваясь несколькими словами с братом или с кем-нибудь из бояр.       В гридницу вошёл воин, отправленный проверить, не вернулись ли чародеи. С того дня, когда княжна Милонега слегла, их так никто и не видел. А Воеслав не хотел откладывать возможность хотя бы узнать, совсем они ушли из Велегостья или всё же собираются вернуться.       – Княже! Нету их нигде, как тогда запропали куда-то – так и не появлялись больше. И в веже пусто, как и не бывало никого. Да только никто не видел, чтобы они уходили. Может, послать людей – пусть поищут?       Воеслав покачал головой:       – Нет нужды. Ныне они по углам да по щелям попрятались, искать – только впусте время терять.       – Так что ж, спустить им всё?! – вскинулся Берислав.       Взгляд Воеслава сверкнул сталью – под стать зазвеневшему металлом голосу:       – Ничего, придёт и мой черёд. Тогда уж за всё сполна посчитаемся!