***
Как и ожидал Воеслав, Правень и Семирад пришли к нему вместе. Гриди, не задавая вопросов, проводили их в горницу, где в это время был князь. Воеслав поднялся из-за стола навстречу волхвам. Разговор с ними рано или поздно должен был произойти, и откладывать его князь не собирался. А потому, когда оба гостя расположились на лавке, переглядываясь и явно продолжая обдумывать, как начать, заговорил сам. Глядя на Правеня, он негромко произнес, не то спрашивая, не то утверждая: – Ты ведь знал про знак, волхве? Правень утвердительно наклонил голову: – Верно. Ты ведь им с рождения отмечен. Правда, потом исчез он – когда ты Посвящение прошёл… А нынче вот, гляжу, снова появился. Воеслав усмехнулся: – Не исчезал он. Просто не виден был… Были тому причины. – Ты сам-то, княже, давно о нём узнал? – негромко спросил Семирад. – Года полтора тому. Воеслав не собирался подробно рассказывать волхвам, как это произошло и что за этим последовало. Да они и не стали расспрашивать. Вместо этого Правень заговорил о другом – о том, что среди войнарических князей не так уж и мало было отмеченных Перуновым знаком. Один из них и владел когда-то тем мечом, что уже несколько столетий служил священным оберегом всего племени. Откуда он взял этот меч и почему, состарившись, сам передал его в святилище – этого ни Правень, ни Семирад не знали. Может, кому-то из их предшественников это и было открыто, но до нынешних времён даже рассказы об этом не дошли. Выслушав этот рассказ, Воеслав задумчиво заметил: – Может, и нет надобности нам о том знать. А вот о силе этого меча мне бы и побольше узнать не лишне… Дозволишь, волхве, мне самому с мечом тем поговорить? Он вопросительно взглянул на Семирада, который, возглавив восемь лет назад волхвов большого княжеского святилища, стал и хранителем Перунова меча. Волхв ответил ему пристальным взглядом, словно пытался заглянуть в самую душу князя. Воеслав не отвёл глаз, и Семирад, чуть прищурившись, кивнул: – Добро, княже! Приходи, когда сам решишь. Тебе он, сдаётся мне, откликнется. На самом деле Воеслав с удовольствием бы занялся этим прямо сейчас, но понимал, что пока не время. Занявшись Перуновым мечом, он выпадет из реальной жизни по меньшей мере дня на два: сначала уединившись в святилище, а потом приходя в себя – наверняка придётся заглянуть на Ту Сторону, а это просто так не проходит. Потому прежде нужно было хотя бы попытаться выяснить, с чего вдруг твердичи не стали пользоваться случаем напасть на них, пока новый князь ещё не успел как следует утвердить свою власть. Без этого он уж точно не сможет полностью отдаться общению с Иным Миром. Однако у Правеня, как оказалось, была и ещё одна причина для разговора с князем. Помолчав, он проговорил: – А ведь мне, княже, пора пришла уходить – трёх князей уже пережил, силы-то на исходе… Я уж весточку на Перунову гору, что в раденических землях, отправил, чтоб мне на смену кто пришёл… Воеслав принял это известие достаточно спокойно. Он отлично знал, что Правень очень стар, старше княгини Хедвиги, хотя и моложе Дубреня. А поскольку его преемник должен был появиться из знакомого Воеславу святилища, то и проблем с ним у князя не могло возникнуть. Всё же тамошних волхвов он знал.***
Ещё по весне, собираясь к раденичам, Воеслав в разговоре с боярами высказал опасение, что в его отсутствие твердичи могут собрать на них полки. Вот тогда Вершень Благомирич и предложил отправить в Исток купца – у него на примете был надёжный человек. Купец оказался северянином, звали его Ормульв Косой. Зазимовав в Велегостье по пути из северных стран, он как раз собирался, когда сойдёт лёд, продолжить путь вверх по Росаве, а заодно охотно согласился разузнать, что нового в землях твердичей. И вот теперь, в разгар жатвы во всех окрестных весях, корабль Ормульва вернулся. Оставаться здесь надолго и снова зимовать в Велегостье купец не собирался, но на седмицу-другую задержаться вполне мог. Тем более что на здешних торгах в пору сбора урожая, а особенно после него рассчитывал закупить зерна и свежего мёда, которые высоко ценились в землях морского народа. В первый же день, пока его помощники перетаскивали товары с кнёрра в клети на берегу, Ормульв явился к князю. Его тотчас проводили в гридницу, где в окружении своих бояр сидел Воеслав. – Приветствую тебя, конунг! Рад, что вижу тебя в добром здравии, – с поклоном проговорил он. И добавил после паузы: – Хотя, сдаётся мне, есть люди, которые рады были бы совсем иному… Не зря боярин Вершень говорил, что этот купец – человек надёжный. Когда он начал рассказывать, войнаричи убедились, что косящий глаз вовсе не мешает Ормульву замечать очень много такого, на что другие люди и внимания бы не обратили. К тому же он обладал способностью завязывать знакомства не только среди купечества. Потому узнал он куда больше, чем князь и бояре могли ожидать. Весть о том, что Велемысл с подручными обосновались в Истоке, большой неожиданностью для Воеслава не стала, об этом он и сам догадывался. Однако он сумел сдержаться и не показать, что готов сорваться туда и собственноручно истребить чародеев. Впрочем, было и кое-что, серьёзно удивившее войнаричей. Оказалось, что именно Велемысл отговорил твердического князя от похода на войнаричей, да ещё и убедил, что Буеслав хотел позвать твердичей вместе пойти на раденичей, да гонец не добрался. Услышав этот рассказ, бояре наперебой принялись обмениваться предположениями, чего ради чародеям это понадобилось. Воеслав молчал. Он догадывался, что Велемыслу важно добраться до талисмана, который, по его предположениям, скрыт в раденических землях. А для этого нужно, чтобы твердичи, раз уж с войнаричами не вышло, помогли ему пройти туда. Купец терпеливо переждал, когда бояре приумолкнут (что произошло не без помощи Воеслава, просто окинувшего их взглядом из-под сдвинутых бровей), а потом досказал то, что ещё узнал в Истоке и вообще в землях твердичей. Эти вести были не столь важными для князя, но их тоже выслушали внимательно. Когда же Ормульв закончил свой рассказ, Воеслав негромко произнёс: – Благо тебе буди за вести. А за то, что пособил столь много узнать, пять лет тебе в наших землях торговать беспошлинно. Бояре поддержали это его решение одобрительным гулом. Тиун сделал пометку писалом на берестяной грамотке, чтобы не забыть. Ормульв, ожидавший не столь щедрой награды, низко поклонился. Пять лет беспошлинной торговли сулили немалые барыши, а значит, были неплохим поводом уже будущим летом снова приехать сюда с товарами. Когда купец ушёл, Воеслав вновь обвёл взглядом бояр: – Ну что, мужи нарочитые, давайте думать, что делать станем. Нынче повезло, что сбежавшие отсюда чародеи Прияслава от похода отговорили, убедили, что мы их ждём, да будущим летом он ведь всё едино может полки на нас собрать… Сувор Добронежич, что ты там по весне про сторожевые крепостицы говорил? Воевода Сувор удивлённо качнул головой. Мало того, что разговор был три месяца назад – ещё и князь тогда слушал их не особо внимательно. А вот поди ж ты – запомнил! Вскоре в гриднице уже вовсю обсуждали, сколько новых крепостиц надо поставить, где они будут и кого отправить туда нести службу.***
А через несколько дней пришёл один из младших волхвов из Перунова святилища. Правень отправил его сказать князю, что явился наконец новый волхв – тот самый, за которым он посылал на Перунову гору. Воеслав, ни минуты не раздумывая, отправился в святилище. Как обычно, его сопровождали несколько гридей из ближней дружины, но здесь, в Велегостье, это было скорее обычаем, чем необходимостью. Поглядывая с высоты седла на волхва, который единственный шёл пешком, Воеслав вполголоса спросил: – Не в обиде на Правеня, что он чужака призвал, а не из своих преемника выбрал? – А чего обижаться? – пожал плечами волхв. – Ясно же, что на Перуновой горе волхвы куда посильнее любого из нас. – Твоя правда. Воеслав чуть заметно улыбнулся, вспомнив Перунову гору. Правень с пришлым волхвом ждали его возле святилища. Спешившись, Воеслав произнёс подобающие слова приветствия и лишь тогда взглянул на гостя. И обрадованно ахнул: – Буреяр?! – Здрав будь, княже! – весело приветствовал его тот. По меркам волхвов, Буреяр был ещё молод – ему только недавно сравнялось тридцать два. Как и большинство служителей Перуна, он был довольно высок, крепок и, как за время обучения в святилище не раз убеждался Воеслав, весьма умело обращался с оружием. Войнарическая земля была ему совсем не чужой – он родился в небольшой веси поблизости от межей с твердичами и северянами. Годам к семи у него открылся дар управлять погодой. Так, он без особого труда мог призвать на поля своего рода дождь или, наоборот, отогнать тяжёлые тучи с градом. Поначалу родичи обрадовались, однако когда самая настоящая гроза из небольшой вроде бы тучки разразилась над головами нескольких мальчишек, серьёзно обидевших его, забеспокоились. Волхв, призванный из соседнего городца, где было святилище, поговорил с мальчишкой и забрал его с собой – в обучение. Так и началось его служение Перуну. Нынешнее имя он получил там же, в святилище, когда проходил Посвящение. А несколько лет назад наставник отправил его на Перунову гору, сказал, что ему Буреяра учить больше нечему. И вот теперь Дубрень счёл, что пора уже ему и самому возглавить святилище. Потом Воеслав наблюдал, как Правень передал преемнику посох верховного волхва велегостицкого Перунова святилища. Оба встали перед жертвенником, возле которого горел огонь, лицом друг к другу, положив руки на посох, стоявший между ними. Остальные волхвы молчаливо замерли по сторонам. Воеслав со своими гридями и присоединившийся к ним Семирад так же в молчании встали напротив. Правень заговорил, произнося те слова, которые когда-то слышал от своего предшественника. Его глуховатый голос хорошо слышен был всем, кто находился сейчас в святилище. Когда он умолк, пришёл черёд говорить Буреяру. И только Воеслав и Семирад видели сияние силы, словно облаком окружавшее обоих, и мягкий голубоватый свет, которым мерцали Перуновы знаки волхвов – такие отличали тех, кто обучался на Перуновой горе. Когда было сказано всё должное, Правень разжал руки и отступил на шаг. Он собирался задержаться здесь ещё на несколько дней, чтобы передать Буреяру не только посох, но и те знания, которые накопил за время служения здесь… а заодно и всё обширное хозяйство святилища. А пока на правах хозяина он пригласил Воеслава и Семирада в хоромину, где на Перунов день накрывали столы для пира. Три волхва и князь расположились на скамьях. Им было о чём поговорить.***
На княжьем дворе в Светлояре царила суета. Здесь вовсю готовились к свадьбе княжны Милозоры и северянина Торстейна. Жених должен был появиться со дня на день – гонец от него приехал накануне. Время для свадеб было самое подходящее, по всем росавичским землям закончился сбор урожая, и на ярмарки по всем крупным городам свозили зерно, а вместе с ним – мёд, репу и другие дары щедрой земли. Потому и на княжьем дворе припасов было в достатке, что обещало богатые пиры. Молнеслав успел уже вернуться из Быстренца, в который его отец собирался отправить воеводой будущего зятя. В самом деле, тамошний воевода был уже немолод и ему всё труднее становилось держать межу с твердичами. Уже не раз он просил князя прислать кого-нибудь ему на смену. Когда Молнеслав сообщил, что по осени на смену ему приедет северянин, который обручился с княжной, старый воевода одобрительно крякнул: – Северянин – это хорошо! Они воины отменные, а ежели ещё и с вами в родстве будет – так и вовсе лучше некуда. Да ещё дружину свою, поди, приведёт? – Так ведь сын князя тамошнего – куда ж он без дружины? – улыбнулся Молнеслав. – Тоже верно. Глядишь, и помогут окорот на твердичей сыскать. Так и вышло, что Торстейна в раденических землях ждала не только невеста, но и подготовленная княжичем и старым воеводой дружина. Молодость будущего воеводы никого особо не смущала: северян во всех землях знали как воинов, с которыми непросто тягаться. А в сторожевой крепостице, какой, собственно, и был Быстренец, это было куда важнее всего прочего. И то, что вместе с новым воеводой в эти места придут несколько десятков его сородичей, большинство только радовало. В предсвадебных приготовлениях Молнеслав почти не принимал участия, если не считать выезда на лов, чтобы в достатке обеспечить будущие пиры дичью. Всё остальное время он посвящал обычным своим заботам: тренировался с гридями, возился с сыном, сидел в гриднице вместе с отцом, когда тот принимал кончанских старост, старейшин окрестных родов, приезжих гостей… Корабли северян появились в середине дня – два дреки и кнёрр. На одном из дреки шёл Торстейн, на другом – его брат. Рагнар решил сам познакомиться с будущими родичами. Молнеслав вместе с ближней дружиной встретил гостей, проводил в детинец. Когда же, обменявшись приветствиями с князем, северяне отправились устраиваться в одном из дружинных домов, вышедшего на крыльцо Молнеслава окликнул Громобой. Оглянувшись, княжич увидел, что на плече у его побратима сидит сокол. В руках гридь держал свиток – птица оказалась вестником и принесла письмо от Воеслава. Пробежав взглядом строки, написанные твёрдой рукой войнарича, Молнеслав невольно нахмурился. Вести были не такие уж плохие, особенно про нового верховного волхва Перуна в войнарических землях. Однако то, что касалось обосновавшихся у твердичей чародеев, по весне сбежавших из Велегостья, заставляло насторожиться. Переглянувшись с Громобоем, Молнеслав решительно проговорил: – Пошли к князю. Князь Ведислав к этому времени уже поднялся к себе в горницы. Гости были благополучно переданы на попечение челяди, бояре понемногу разбредались по домам, чтобы дать себе передышку до вечернего пира да заодно переодеться понаряднее, и князь позволил себе тоже немного отдохнуть. Когда Молнеслав и Громобой появились с письмом от войнарического князя, это заставило его вновь собраться. Получалось, что появление нового воеводы в Быстренце как раз теперь окажется более чем вовремя. Молнеслав ещё летом рассказывал отцу, что чародеи пытаются отыскать какой-то талисман в междуречье Заболони и Быстрицы. Потому князь Ведислав полностью поддержал сына, когда тот заявил, что отправится в Быстренец вместе с сестрой и её мужем. Если чародеи из Велегостья перебрались к твердичам, велика была вероятность, что они постараются пробраться сюда с их помощью. А значит, пока Торстейн не освоится на новом месте, помощь княжича не окажется лишней. Да и Милозоре, глядишь, полегче к новой жизни привыкать, коли рядом по первости будет старший брат. А сама Милозора в это время раскладывала уборы, которые ей предстояло надеть вечером на пир, и другие – приготовленные к свадьбе. О женихе она думала как-то отстранённо. Нет, Торстейн действительно нравился ей, но по весне она подумывала и о другом. О человеке, благодаря которому она, собственно, и узнала Торстейна – ведь без Воеслава он едва ли оказался бы здесь. А Воеслав ей, признаться, понравился. Но, помня рассказы Ярмилы и Молнеслава, Милозора понимала, что у него могла бы стать разве что младшей женой. А это никак не подобало княжне. Так уж лучше выйти за будущего быстренецкого воеводу – с ним ей уж точно не будет грозить более знатная соперница, если через некоторое время Торстейн и задумает взять в дом ещё кого-нибудь.***
Как водится, празднование растянулось на целую седмицу. Милозора была младшей из дочерей князя, и её скорый отъезд вовсе не радовал княгиню, хотя она и понимала, что дочь не может вечно оставаться с нею. Сама же Милозора, полная радостных надежд, уже совсем готова была отправиться вместе с мужем туда, где им предстояло жить и растить детей. Мужчины в ожидании выезда в Быстренец пировали, выезжали на ловы, говорили о том, как и что нужно сделать на межах с твердичами, чтобы надёжнее закрыть их от нападения. В полюдье в эту зиму собирался идти сам князь, Молнеславу же предстояло провести несколько месяцев в Быстренце. Затягивать с отъездом не собирались. Стоило добраться до приграничья прежде, чем дороги будут размыты осенними дождями. Впрочем, и родичи Торстейна не собирались зимовать в Светлояре, а потому, когда отшумели свадебные пиры, понемногу засобирались восвояси, не дожидаясь ледостава. Рагнар окончательно убедился, что даже женитьба на княжне не сделает его брата правителем в этих землях, поэтому к отъезду готовился со спокойной душой. Решено было, что корабль Торстейна останется в Светлояре. До Быстренца проще было добираться по суше: броды, перекаты и многочисленные повороты Быстрицы делали её неподходящей для кораблей, кроме разве что небольших плоскодонок. Но для них препятствием становилось сильное встречное течение – всё же Быстрица своё название получила не зря. Можно было, конечно, добраться по Заболони до Журавца, но оттуда пришлось бы возвращаться на пару конных переходов назад, перебираться через Болотею и после поворачивать на закат – в сторону Быстрицы. Однако такой путь был даже сложнее, чем сухопутная дорога напрямую из Светлояра до Быстренца, а потому от него отказались сразу. Ещё когда Молнеслав говорил с отцом о том, что нужно будет сделать за эту зиму в Быстренце, он обмолвился, что может на некоторое время уехать в разгар зимы, хотя объяснять ничего не стал. Впрочем, князь не расспрашивал сына, догадывался: Перунов знак сам ведёт носящих его. Только Молнеслав и Громобой знали ещё об одном деле, которое ждало их. Летом, прощаясь с Воеславом, побратимы уговорились встретиться близ Еловца, когда князь доберётся туда с полюдьем. Все сошлись на том, что, раз уж зима – время Велеса, так и Велесово святилище, о котором упоминал Дубрень, разумнее искать зимой. Потому Воеслав пообещал из Еловца прислать в Быстренец гонца. Молнеслав и Воеслав заранее посмеивались, представляя, как будут в очередной раз объясняться со своими дружинами. Однако в путь им опять предстояло пускаться без гридей. Легко было догадаться, что и Ратша, и Преждан этому уж точно не порадуются. И если с Молнеславом будет хотя бы Громобой, то войнарический князь и вовсе собирался в одиночку к лешему на двор, как наверняка заявит его верный десятник. – Так возьми с собой хоть Огнеца! – предложил Громобой. – Мы ж не в Перуново святилище пойдём, глядишь, лишним не будет. – И то верно, – поддержал его Молнеслав. Воеслав, выслушав побратимов, улыбнулся: – Вот когда время придёт в путь отправляться – тогда и думать станем! Впрочем, пока впереди была половина осени и бόльшая часть зимы, и думать о том, что ожидает их, по меньшей мере, не раньше Зимолома, было рановато. Прежде следовало управиться с ближайшими заботами.***
В Истоке было неспокойно. Вернее, не в самом Истоке, а на княжьем дворе. У младшей жены князя раньше времени начались роды. Все бабки до сих пор в один голос говорили, что Весница должна родить не раньше Макошиной седмицы, однако что-то пошло не так. Князь в тревоге расхаживал по горнице. Весницу увели в баню – вовремя или нет, но ребёнку надлежало появиться на свет именно там. Прияслав понимал, что помочь ей не может ничем, и от этого бессилия было куда хуже, чем если бы он потерпел поражение в битве. Именно из-за этого он и не находил себе места. Чадонега беспокоилась из-за происходящего ничуть не меньше мужа. Мало того, что они с Весницей за эти годы стали настоящими подругами, так ещё и сама Чадонега нынче тоже ждала рождения ребёнка. Правда, вот её состояние особых тревог не вызывало. Но бабки промеж собой толковали, что неплохо бы княгине на время уехать из Истока и пожить где-нибудь в тишине и покое. Впрочем, от этих советов Чадонега отмахивалась и говорила, что вдали от мужа тревожиться станет куда сильнее, а это будущему дитяте никак не на пользу. Бояре, волхвы истокских святилищ, дружина – все словно затаились, ожидая, чем всё закончится. Над детинцем нависла напряжённая тишина. А вот на посаде жизнь шла всё так же, как обычно – в конце концов, большинству простых ремесленников и не было особого дела до княжеской семьи. Тем более, речь шла не о княгине, а о младшей жене князя. В ожидании прошли вечер, ночь и половина следующего дня. И лишь после полудня к князю явилась одна из бабок, возившихся с Весницей. Выглядела она усталой и расстроенной. – Видать, не глянулось богам это дитя – мёртвым родилось… – А… она сама? – Прияслав не решился назвать жену по имени. – Жива, – выдохнула бабка. – Ну, отлежаться, правда, надобно, сил набраться. А там, глядишь, со временем и ещё дети будут. Князь не стал даже спрашивать, кого же носила Весница – сына или дочку. Какая разница, ежели дитя всё равно родилось мёртвым? А вот то, что она сама всё же выжила, его обрадовало. Хотя ни к одной из своих жён он не испытывал такой уж страстной любви, всё же потерять кого-то из них ему совсем не хотелось. Правда, наверняка хворать Весница будет ещё долгонько, но всё же… Впрочем, пока он запретил себе думать о чём бы то ни было, касающемся младшей жены, чтобы ненароком не сглазить.***
После дожиночных пиров Воеслав сумел, наконец, выбрать время, чтобы заняться тем, что давно влекло его – уединиться в святилище у Семирада и попробовать «поговорить» с Перуновым мечом. Все указания на это время боярам и челяди были даны, на межах с твердичами ничего особенного не происходило, а приезжающие в Велегостье купцы, считавшие своим долгом повидаться с князем, вполне могли подождать пару дней. Потвора лучше, чем кто бы то ни было, понимала, какое непростое дело предстоит её мужу. Общение с Надвечным Миром даже для волхвов не проходило даром. Потому в те несколько дней, пока Воеслав готовился к этому, она всячески старалась поддерживать его. В святилище Воеслав отправился с раннего утра. Пока ещё здесь не было ни купцов, ни ремесленников, которых в большом святилище хватало в любое время года, только младшие волхвы наводили порядок. Семирад проводил князя в одну из хоромин, где, собственно, и хранился Перунов меч. – Вот, княже, здесь тебя никто не побеспокоит. Он открыл один из сундуков, достал меч в простых, обтянутых тёмной кожей ножнах, подал князю. Воеслав бережно принял меч, вытянул из ножен. И всё, что окружало его, словно растворилось. Семирад понимающе кивнул и вышел, затворив дверь хоромины. Воеслав, не глядя, опустился прямо на пол возле очага. Меч лежал у него на коленях. Одна рука князя легла на перекрестье, украшенное Перуновым знаком, другая касалась прохладного металла лезвия. Потом, прикрыв глаза, он расслабился и позволил сознанию скользнуть по лучу, каким казался сейчас клинок. Словно река подхватила его, унося в прошлое. Он видел тех, кому прежде доводилось брать этот меч в руки. Отец. Дед. Прадед – ещё молодой, полный сил – Воеслав чувствовал, да и знал точно, что смотрит в глаза самому себе… Дальше… Дальше… Лица и имена тех, о ком до нынешнего времени дошли лишь рассказы, зачастую обрывочные. Не раз и не два эти лица озаряло сияние Перунова знака. Не раз и не два звучало его собственное имя – в тех прежних жизнях он так же принимал княжескую власть от предшественников, иногда – отца, иногда – старшего брата, не оставившего потомства. И дважды за всё время – не угодные богам князья, из чьих рук меч вырывался, со звоном падая на камни… и сразу вслед за тем – другие, которых называло вече. Память меча сохранила всё. И вот, наконец, то, с чего всё начиналось. Меч в руках высокого воина, словно окутанного ореолом силы. В голосе звучат отзвуки громовых раскатов, когда он произносит: – Прими меч сей, Воеслав сын Добыслава, внук Буреслава, правнук Войнара, потомок Дажьбога! Сила Прави да будет с тобой. И – тот, кому он вручает меч. И снова взгляд в глаза себе самому. И лица побратимов – тех, самых первых, кто, как и он сам, получал меч Прави из рук самого Перуна. Воеслав почти не удивился, узнав тех, с кем судьба свела его и в нынешней жизни. Потом были битвы, то с врагами, которых во все века хватало их краям, то с порождениями Нави. И время, когда годы тяжким гнётом легли на плечи. Тогда меч и был оставлен здесь, в святилище, чтобы сила Прави могла хранить всю землю войнаричей. И снова путь через века и поколения – назад, в нынешнее время… Воеслав не смог бы ответить, было ли увиденное им только памятью меча или же пробудилась и его собственная память о тех, прежних жизнях, так же накрепко сплетённых с силой Перунова знака и служением Прави. Волны памяти медленно колебались, сплетая новое знание. Воеслав пока не знал, зачем оно нужно ему. Но одно понял и принял без вопросов и сомнений: по меньшей мере, через поколение или два среди войнарических князей были отмеченные Перуновым знаком. Почему именно здесь, в этих землях такие воины появлялись так часто, – он не знал, и на этот вопрос Перунов меч ответа дать не мог. Когда он, наконец, вышел из хоромины, оказалось, что над Велегостьем давно уже стоит ночь. Темноту разгонял лишь свет костра на площадке святилища перед жертвенником. – Ну что, княже, узнал что хотел? – вопросительно взглянул на него Семирад. Ни у него, ни у стоявшего рядом Буреяра сна не было ни в одном глазу. – Даже больше, чем ждал, – Воеслав потёр ладонями лицо, усмехнулся. – Чует моё сердце, поутру меня даже известие о врагах под стенами не поднимет… Волхвы переглянулись. Буреяр уже знал, что оберег войнарического княжества очень не прост. Ясно было и то, что князю, отмеченному Перуновым знаком, меч отзовётся. Но и то, что после этого Воеславу потребуется серьёзный отдых, тоже не вызывало сомнений. Семирад улыбнулся в бороду: – Ступай отдыхать, княже, тебе это нужно сейчас. А завтра на ясную голову обдумаешь что увидел. – Твоя правда, волхве, – откликнулся Воеслав. – Гриди твои с полудня, почитай, ждут, – заметил Буреяр. Воеслав улыбнулся. Что гриди наверняка весь день ждали его возле святилища, время от времени сменяя друг друга, было ясно. Он лишь порадовался, что с самого начала отговорил Ратшу ждать его с конями – чувствовал, что сесть в седло сейчас не хватит сил. Распрощавшись с волхвами, он вышел из святилища. Подумать ему было о чём. А ещё очень хотелось поделиться этим знанием с побратимами.