Перуновы воины

      Милозора с любопытством оглядывалась. Светлояр она покинула впервые, а потому ей интересно было всё. Прощаться с матерью и Ярмилой, с которой она успела подружиться, было грустно, но она утешала себя тем, что уезжает не так уж и далеко.       С таким же любопытством смотрел по сторонам и Неждан. Он упросил отца, чтобы ему позволили тоже поехать вместе с Милозорой. Мать ахала, всплёскивала руками, пыталась отговаривать своего младшенького, однако отец махнул рукой: Неждану шёл двенадцатый год, будущим летом ему предстояло пройти Посвящение, и удерживать его дома бесконечно не имело смысла. Всё равно не нынче – так через год-другой будет уезжать в то же полюдье, поначалу с отцом или братом, а после и самостоятельно. Потому князь просто наказал Молнеславу повнимательней приглядывать за Нежданом, а ему самому – беспрекословно слушаться и старшего брата, и воеводу Торстейна. Северянин ничуть не возражал против присутствия в отряде юного княжича, ему это казалось совершенно естественным.       Звонкие сосновые боры сменялись то дубравами, то прозрачными, будто светившимися берёзовыми рощицами. Дальше, в низинах, спускавшихся к берегу Болотеи, потянулись хмурые ельники. А потом снова начались сосняки. По холмам доцветал вереск, кое-где покрывавший землю сплошным ковром, на который берёзки нет-нет да и роняли золотые капли опадающих листьев.       Дорога между Светлояром и Быстренцом была наезженная – по ней, если случалось, ездили купцы из твердических земель, которым до вражды князей было дело ровно в той мере, в какой она мешала их торговым делам. Потому вдоль всего пути в переходе друг от друга стояли погостья и крепостицы, в которых купеческие обозы или княжеская дружина могли отдохнуть и провести ночь.       Ехали не торопясь. Пару раз Молнеслав позволил себе и своим спутникам отдохнуть в погостьях несколько дней: для Милозоры дальняя поездка всё же была утомительной, да и северяне больше привыкли к корабельным скамьям, чем к путешествиям верхом. Торстейн и его хирдманы, конечно, пытались не подавать виду, что им трудно, но Молнеслав предпочёл поберечь спутников. Спешить пока было некуда, до нудных дождей месяца листопада оставалось ещё достаточно времени, чтобы не только успешно доехать до Быстренца, но и устроиться, и как следует оглядеться там.       Впрочем, и ревун не всегда радовал солнечными днями, случалось, что с полудня и до вечера приходилось ехать под мелким моросящим дождём, после которого напитавшаяся влагой земля раскисала, кони начинали оскальзываться, а повозки – вязнуть в колеях. Тогда, добравшись до очередного погостья, с особенным удовольствием отправлялись в тепло и, случалось, проводили на месте и следующий день, дожидаясь, пока дорога подсохнет.       С предпоследней перед Быстренцом стоянки Молнеслав отправил вперёд гонца. Потому, когда два дня спустя впереди показались могучие быстренецкие валы и стены, путники могли не беспокоиться, что явятся как снег на голову.       В самом деле, воевода Крепихват уже ждал их. Едва взглянув на него, Торстейн сразу почувствовал, что в молодости это был могучий воин. Даже сейчас, когда годы согнули его спину и выбелили волосы, он выделялся среди своих гридей, хотя многие были заметно выше ростом и сияли свежевычищенным оружием и доспехами. Крепихват среди них казался кряжистым старым дубом в окружении молодых ясеней. Светлые глаза смотрели из-под густых бровей внимательно и зорко.       Весело приветствовав гостей, воевода кликнул челядь. Вскоре все приехавшие были устроены, а на поварне вовсю готовились к пиру.       Наутро, когда гости отдохнули, Крепихват повёл своего преемника осматривать крепость. Молнеслав пошёл с ними, хотя он-то Быстренец и без того знал неплохо. Однако чем-то заняться всё равно было нужно, и осмотр укреплений стал не худшим из возможных дел. Неугомонный Неждан, разумеется, увязался с ними.       Быстренец поставлен был так, что проехать от брода в земли раденичей минуя его не получилось бы. Стены его прорезали всего двое ворот: Полевые смотрели в сторону долины и темневшего в отдалении соснового бора, Речные – в сторону брода, откуда поднималась к ним наезженная дорога. Одиночка, конечно, мог попытаться пройти краем берега вверх или вниз по реке и взобраться на береговой откос, но и это было непросто. Ближе к дороге берег плавно перерастал в крутой и высокий крепостной вал, а дальше в нескольких сотнях шагов от брода начинались обрывы, и под ними вода медленно кружилась над глубокими омутами.       – Случись что, эту крепость так просто не возьмёшь, – удовлетворённо заметил Торстейн.       – Твоя правда, – Крепихват улыбнулся. – В прежние времена твердичи раз пробовали, да не солоно хлебавши ушли. При прадеде твоём, княжич, то было, – он взглянул на Молнеслава. – Воевода тогдашний приказал пару телег к Речным воротам притащить да набить их всем, что гореть может. Поставили их в проёме рядком, а потом ворота отворили, в телеги головни горящие кинули да и вытолкнули прямо на спуск. Кто в воду спрыгнуть успел – уцелел, остальных кого телеги сшибли да подавили, кого обожгло крепко. А телеги посреди брода так и застряли. Ну, твердичи пробовали либо обойти их, либо столкнуть, а только тут со стен брод, ежели что, чуть не весь простреливается. Сколько-то много людей они потеряли, потом, видать, поняли, что толку не добьются, и ушли восвояси.       Здешние гриди нового воеводу и пришедшее с ним пополнение из трёх десятков его хирдманов приняли сразу. Не зря их с конца лета готовили к этому и княжич, и Крепихват. Старый воевода метил, уйдя на покой, остаться всё же здесь, в Быстренце. Что ни говори, а здесь он прожил бόльшую часть жизни, привык. Вот разве что перебрался из терема воеводского двора в дом к старшей дочери. Торстейн его желанию остаться обрадовался: поддержка гридей значила много, но здешнему воеводе предстояло ещё иметь дело с окрестными родами, собирая дань, разбирая тяжбы… А значит, помощь Крепихвата, по крайней мере в первые годы, могла оказаться совсем не лишней.       На самом деле кое-кто из местных поначалу был настроен к новому воеводе совсем не дружески. Всё-таки северянин – чужак, да ещё молод совсем – моложе княжича… Но жена – раденическая княжна, дружеское расположение её брата, а ещё то, что на языке росавичей Торстейн говорил достаточно свободно, немало помогло ему. Потому вскоре даже противники из числа быстренецких бояр привыкли к нему и стали считать за своего. Ремесленному люду и купцам и вовсе важнее было, что и при новом воеводе для них ничего особо не меняется. Оставалось лишь познакомить Торстейна со старейшинами ближних займищ, но для этого у них впереди была вся зима.

***

      Глядя из оконца на озеро, чародей напряжённо думал. В своей способности убедить князя снарядить полки на раденичей он нисколько не сомневался. Однако была одна сложность, забывать о которой уж точно не стоило: Перунов знак, которым отмечен был раденический княжич. Да и его побратимы, тоже носящие знак, коли что, в стороне не останутся. Значит, требовалось как-то рассорить княжича с его побратимами… Задача не из лёгких, да по-иному едва ли получится…       Велемысл обернулся к помощникам, сидевшим на лавке у двери в ожидании распоряжений, перевёл пристальный взгляд с одного на другого. Наконец, приняв решение, негромко проронил:       – Придётся тебе, Данебож, снова к раденичам прогуляться. Да сей раз дело потрудней будет, чем той зимой.       Тот, к кому он обращался, невозмутимо наклонил голову:       – Сделаю что скажешь, Велемысле!       Чародей холодно усмехнулся. В этом своём помощнике он был полностью уверен. Второй, Ведорад, пока ещё слишком молод, чтобы поручать ему подобные вещи, его время ещё впереди. Потому, пристально глядя на Данебожа, он заговорил:       – Слушай и запоминай – там подсказать некому будет.

***

      Накануне Макошиной седмицы Воеслав сидел в горнице, просматривая свитки, в которых записаны были уговоры с теми или иными родами войнарической земли. Впервые ему предстояло ехать в полюдье уже как князю. Конечно, за полгода, прошедшие со смерти его отца, вести о том, что в Велегостье теперь новый князь, разошлись уже по всем городцам и займищам, и теперь предстояло подтверждать прежние докончания с каждым родом, с каждым воеводой. Насколько Воеслав помнил, пока менять посадников не было надобности нигде.       Заглянувший в горницу княжеский тиун Свирята сообщил, что пришёл зарадический купец, собирающийся зимовать в Велегостье. Оторвавшись от свитков, Воеслав вопросительно взглянул на него:       – Из Белозаводи, что ли?       – Не, из Ершова, – уточнил Свирята. – Мирята его звать. Лето у морского народа провёл, вот на зиму к нам решил.       По лицу князя никто не угадал бы, о чём он думает. Однако, услышав имя купца, он чуть заметно улыбнулся. Потом коротко распорядился:       – Зови. Да скажи мытнику – пошлины ему на три года пусть вполовину снизит.       Свирята поклонился и выскользнул за дверь. Если он и удивился, с чего вдруг именно этому купцу такое княжеское благоволение, то предпочёл всё же ни о чём не спрашивать. Князю виднее.       Вошедший вскоре купец поклонился князю и лишь потом взглянул на него. А взглянув, замер, гадая, не чудится ли ему. Воеслав усмехнулся:       – Здрав будь, Мирята Своегостич! Вижу, признал?       – Это как же… – растерянно пробормотал Мирята.       – Надобно мне было тот раз до Белозаводи добраться неузнанным… – спокойно пояснил Воеслав. – Вот с твоей помощью удалось.       Говорили они долго. Мирята, слушая князя, удивлённо качал головой:       – Прямо кощуна получается!       Воеслав в ответ только усмехнулся. Сколько раз он сам чувствовал себя словно попавшим прямиком из яви в кощуну, он, пожалуй, и не взялся бы ответить. Впрочем, купцу он, конечно, рассказал только кое-что – большее Миряте было и не нужно.       Вернувшись к своим, Мирята не преминул рассказать сыну, которого в это лето взял с собой, кем оказался Ульвар, позапрошлой зимой встреченный ими неподалёку от Ершова. Парень, выслушав, только руками развёл:       – Эка! Такое и захочешь – не удумаешь! Вот матушка с сестрицей подивятся!       Однако до встречи с домашними ещё было далеко – по меньшей мере вся зима и весна, да ещё и часть лета, быстрее вернуться в Ершов никак не получится. А вернее всего, что дома они окажутся не раньше осени. И до того времени сами они наверняка уже привыкнут к мысли о том, что Ульвар – на самом деле войнарический князь Воеслав. Как бы после и не позабыть рассказать дома про такие чудеса наяву!       А ближе к вечеру на гостиный двор, где купцы устроились на зиму, прибежал отрок – звать Миряту с сыном на пир к князю.       Велегостье жило своей привычной жизнью.

***

      Жизнь в Быстренце постепенно входила в обычную колею. Гриди и все жители городца понемногу привыкли к новому воеводе, его хирдманы, хоть и не сразу, всё же влились в здешнюю дружину. Правда, большинству пока что сложновато было объясняться с раденичами, потому что, кроме самого Торстейна, на здешнем языке говорить умели немногие, да и среди быстренецких гридей тоже было не очень много знатоков северного наречия. Однако общение всё же как-то налаживалось.       Милозора, которую здесь уважительно именовали боярыней, без особого труда сблизилась с двумя дочерями, невесткой и внучкой Крепихвата. В ожидании приближающейся Макошиной седмицы и следом за ней привычных зимних посиделок женщинам всегда находилось о чём поговорить. Именно Милозоре предстояло теперь стать хозяйкой на этих посиделках. Потому подсказки старших подруг были очень кстати. Жена Крепихвата умерла ещё две зимы назад, и до сих пор обязанности хозяйки на павечерницах выполняла её старшая дочь.       Неждану найти друзей на новом месте оказалось ещё проще: два самых младших внука и три правнука Крепихвата были его ровесниками. Все вместе они то занимались воинскими упражнениями под руководством кормильца младшего княжича – боярина Суденца, то сидели в гриднице, слушая разговоры взрослых, то носились по всему городцу, обследуя разнообразные закоулки. Молнеслав не особенно ограничивал его свободу, хотя и сам старался выкраивать время для занятий с младшим братом. А Неждан, пристроившись в гриднице в каком-нибудь уголке, наблюдал за ним и мечтал, чтобы поскорей уж пришло время Посвящения. А после него он сможет, наконец, с полным правом носить имя, которым его нарекли в младенчестве, – Радислав, а не детское прозвище. Правда, Молнеслав и сейчас порой называл его так, но чаще всё же когда сердился…       Была у Неждана и ещё одна мечта, о которой он не говорил никому. Ему хотелось стать похожим на старшего брата. Нет, он понимал, конечно, что совсем таким же не станет никогда: и нравом они всё же, как ни крути, разнятся, да и Перун своим знаком только старшего отметил. Но хотя бы в чём-то, хотя бы попытаться – почему нет?       На самом-то деле Молнеслав об этих его мечтаниях знал, хоть вслух и не говорил. Только следил, чтобы Неждан, возомнив себя взрослым, не натворил глупостей.       Приятели не давали Неждану скучать. Больше того, Рудень, старший из правнуков Крепихвата, уже заявил родителям, что хочет отправиться в Светлояр вместе с ним. Возражать они не спешили. Пока что, хотя бы до весны, отъезд сына им точно не грозил, а позже – собственно, почему бы нет? Если Рудень будет в дружине младшего княжича, хуже от этого точно никому не станет. А сам Крепихват и вовсе полностью одобрял решение правнука.

***

      Уже к началу Макошиной седмицы в Велегостье всё было готово к отъезду дружины полюдья. Воеслав пребывал в собранном ожидании: впервые ему предстояло объезжать земли войнаричей уже как полновластному хозяину. Впрочем, если подумать, ничего от этого особо не менялось.       Гораздо больше его занимало то, о чём ещё летом он сговорился с побратимами. С гридями своими он об этом пока не говорил, не спеша раньше времени вступать в споры с Ратшей. Однако сам для себя уже решил, что последует совету Громобоя и в самом деле возьмёт с собой Огнеца. Как знать, не окажется ли сопутствующая парню сила Сварога едва ли не важнее всех их сил и способностей?       Потвора, которая знала о делах и заботах мужа куда больше, чем обычно открывают женщинам, в один из вечеров неожиданно спросила:       – Где вы встретиться сговорились?       В горнице они были вдвоём, и Воеслав ответил, не таясь:       – В Еловце. Как туда доберёмся, Огнеца вестником отправлю, только не в Журавец, а в Быстренец, они нынешнюю зиму там. Вместе с ними вернётся, а дальше уж…       Однако женщина неожиданно нахмурилась и покачала головой:       – Не Огнеца. Самому тебе туда идти надобно.       Воеслав с удивлением взглянул на жену. Потвора словно прислушивалась к чему-то, не слышному ему. Потом вновь взглянула на него:       – Не знаю, что, но что-то там такое будет, что… нужен ты там будешь.       – Ну, коли нужен… – Воеслав усмехнулся. – Стало быть, так тому и быть. Одно жаль – тебе, берегинюшка моя, дольше ждать придётся, до Медвежьего дня обернёмся ли – не ведаю.       – Ничего, мне не привыкать, – улыбнулась Потвора.       До отъезда Воеслав старался, насколько возможно, побольше времени проводить с женой и сыном. Удавалось это не так часто, как хотелось бы, потому что перед полюдьем дел хватало. Пиры, встречи с купцами и кончанскими старостами, долгие советы с боярами, которым предстояло снова, как и летом, управлять делами в Велегостье. За Потвору он не боялся, она успела вполне освоиться с обязанностями княгини и неплохо поладила с боярскими жёнами. Княжна Даровлада в её дела не вмешивалась, предпочитая сравнительно спокойную жизнь в теремах княжеского подворья и заботы о младшем сынишке, которому до передачи в руки кормильца ещё было далеко. Княгиня Любомира, как и собиралась, вскоре после Дожинок удалилась в одно из святилищ в двух днях пути от Велегостья.       Были и ещё двое, с кем Воеславу хотелось переговорить до отъезда. С Семирадом он виделся на Сварогов день – в самой середине Макошиной седмицы. Но одно дело – увидеться во время жертвоприношения в святилище и позже на пиру, и совсем другое – поговорить без чужих ушей.       Наутро после Макошиной седмицы моросил мелкий нудный дождь, и Воеслав отправился в большое княжеское святилище, догадываясь, что сегодня желающих наведаться туда будет немного. В самом деле, большие жертвоприношения были накануне, а купцов, решивших остаться в Велегостье на зимовку и приходящих в святилище поклониться богам и заручиться их покровительством, за последнюю седмицу не прибыло.       Он не ошибся. Святилище, в котором не было никого, кроме волхвов, казалось пустым. Зато в хоромине вместе с Семирадом сидел Буреяр, что Воеслава по-настоящему порадовало: теперь не придётся дважды рассказывать об одном и том же. Пришла пора рассказать волхвам ещё кое-что, о чём до сих пор мало кто знал.       – Здрав будь, княже! – улыбнулся Семирад. – Знал, что придёшь до отъезда.       – И вам поздорову! – Воеслав наклонил голову. – Совет ваш надобен.       Он рассказал волхвам про потерянный ушедшим Велемыслом берестяной свиточек с записью о неведомом талисмане. Буреяр, слушая его, хмурился. Семирад качал головой – что чародеи, прижившиеся при князе Властиславе, явно преследуют свои собственные цели, он и раньше догадывался, не знал только, что это за цели. Однако после рассказа Воеслава многое становилось на свои места.       Упомянул Воеслав и про совет Дубреня – попытаться найти Велесово святилище, укрывшееся где-то среди лесов междуречья Заболони и Быстрицы. Семирад, как оказалось, про него слышал. Велесово урочище, как он называл его, лежало не просто в междуречье, а неподалёку от слияния двух рек. Однако добраться до него было не так просто, потому что от Журавца до устья Быстрицы было дня два конного пути, и то берегом, в тамошних лесах хватало и болот, и буреломов, а точного места урочища не знал никто, кроме тех, кто обучался в этом святилище. Воеслав, выслушав его, решительно откликнулся:       – Ничего, найдём!       Буреяр, сосредоточенно обдумывавший то, о чём говорилось, негромко предположил:       – А что, если… Если там, в святилище, подскажут, как найти управу на этих чародеев? Коли я правильно понял, они ведь тоже Велесу служат?       – А ведь верно, – поддержал его и Семирад. – Поминали о том…       – Стало быть, по-любому нам туда идти, – Воеслав, лишний раз убедившись в правильности решения, готов был действовать. Немного беспокоило его только одно. – Вот только из полюдья, выходит, позже обычного вернёмся. Большой беды нет, да бояре бы тревожиться не начали. Решат ещё, будто случилось чего…       Буреяр усмехнулся:       – У тебя, княже, нынче полюдье всяко затянуться может – посадники-то везде пиры устраивать станут, а после, как все проспятся, докончания заново подтверждать, потом опять пировать…       Воеслав вздохнул: об этом он и сам думал, потому был готов к тому, что где-то придётся задержаться. Не забыть бы боярам об этом сказать, тогда и задержка на пару седмиц из-за поисков Велесова урочища может незамеченной пройти. Тогда останется только гридей как-то убедить, что всё идёт как дόлжно и ему правда нужно на время уехать.       С волхвами он говорил ещё долго. Собственно, он и пришёл сюда не только и не столько ради разговора о талисмане, к которому пытается подобраться Велемысл, хватало и других дел, в которых их совет был вовсе не лишним.       Уже собираясь уходить, Воеслав взглянул на Буреяра:       – Давно спросить хотел… Наставник твой, что тебя на Перунову гору отправил… не Огнезор, часом?       – Он самый, – Буреяр, вспомнив волхва, что обучал его в родных местах, улыбнулся.       Воеслав усмехнулся:       – Мне воевода тамошний уже не раз говорил, что без него тяжко бы пришлось – больно уж там места неспокойные.       Буреяра это не удивило: он помнил, на что способен его первый наставник, да и сам, было время, не раз ему помогал.       Когда Воеслав вернулся на своё подворье, уже перевалило за полдень. Выезжать собирались через день, в начале следующей седмицы, и двор уже заполняли волокуши, в которые челядь укладывала мешки, верёвки, короба с припасами на дорогу – хотя бы на первое время. Подбежавший Свирята о чём-то спросил, получил краткий и точный ответ и тут же отправил нескольких челядинов в клеть за тем, о чём вспомнил только теперь.       Эта привычная суета, означавшая скорый отъезд, странным образом успокаивала Воеслава. Теперь оставалось только напомнить боярам, что нынче полюдье может затянуться, а ещё выдержать завтрашний пир – куда ж без этого! Конечно, из-за этого начало полюдья будет не самым лёгким – и он сам, и половина дружины неминуемо будут невыспавшимися, да зато все будут уверены, что всё сделано как подобает. И богов почтили, и сами повеселились.       По-хорошему, стоило бы подождать с отъездом ещё денька три – лучшим для начала пути всегда считался четвёртый по неделе день, посвящённый Перуну. Воеслава это, признаться, всегда удивляло: почему в путь стараются пускаться в день, посвящённый Перуну, если дорогами ведает Велес? Однако обычай этот существовал веками, и доискиваться его причин было всё одно что черпать воду дырявым решетом. А откладывать отъезд ещё на три дня Воеславу не хотелось, памятуя, что и без того нынче они могут проездить дольше обычного, да ещё из-за него же под конец задержатся.       Ещё раз окинув взглядом кипевшие на дворе приготовления, он вошёл в хоромы. Дела на сегодня были ещё не закончены.