***
Наутро четверо вновь отправились в путь. Один из волхвов проводил их до Быстрицы, но не туда, откуда они пришли, а выше по течению. Между этими двумя выходами от святилища к берегу лежала одна из речных петель, на которой лёд был ненадёжен из-за перекатов. Прощаясь, волхв улыбнулся: – Буреяру привет передавайте! Потом махнул рукой, повернулся и через минуту уже затерялся среди деревьев. И над следом его лыж уже завивалась позёмка, заметая, стирая… Воеслав с озорной усмешкой взглянул на побратимов: – Ну, а теперь – в Еловец! – Как раз на Медвежий день там будем, – заметил Огнец. – А ведь верно! Он же завтра, – откликнулся Громобой. Все четверо дружно рассмеялись и помчались по льду Быстрицы. И не село ещё солнце, а они уже поднимались по береговому откосу к площадке перед воротами Еловца. В городце особых приготовлений к завтрашнему празднику заметно не было, но все четверо знали, что на самом деле Медвежьего велик-дня ждут. Да и как не ждать, если он открывает ворота весне! Потому и в святилище возле городца уже вовсю идут обряды, что должны предшествовать завтрашним, а хозяйки во всех избах пекут обрядовые печенья и короваи. Появление Воеслава его дружина встретила с радостью. Теперь можно было не тревожиться, где князь и что с ним. Ратша – тот даже и не скрывал, что у него словно гора с плеч свалилась. Княгиня Хедвига, обняв внука и приветливо кивнув его побратимам, отдала несколько приказаний челяди. Вскоре уже натоплена была баня, а с поварни тащили блюда в гридницу, готовясь к вечернему пиру. На следующий день все вместе они участвовали в обрядах Медвежьего велик-дня. Волхвы вывели на горку близ городца ручного медведя, жившего в святилище, и он проревел там, давая знак своим лесным сородичам, что пора пробуждаться и выводить в мир весну. На льду Елицы мужики и парни из Еловца и ближних займищ бились стенка на стенку – без оружия, простым кулачным боем, как подобало в этот день. Гриди посадника и дружина Воеслава в эти бои не вмешивались, загодя сговорившись, что для них время размяться придёт позже, когда натешится простой люд. Молодёжь с криками и смехом каталась с гор – последний раз в эту зиму. А ребятня перебрасывалась снежками, катала друг друга на чьих-то санях, в которые впрягались целой толпой. Те, кто в эту зиму успел жениться, катались на тройках, потом друзья закапывали их в сугробы, снова усаживали в сани… На столах в избах и теремах появлялись привычные обрядовые блюда: каши, пироги, кисели и непременные блины. Ими угощали всех, кто заглядывал в гости. Круглые, румяные, как маленькие солнышки, блины надлежало есть до отвала, сколько осилишь. Мужики смеялись: мол, блин – не клин, брюхо не расколет! К вечеру, когда на землю спустились синие сумерки, на льду Елицы вспыхнул костёр. Соломенное чучело Мораны, обряженное как подобает старой бабе, которое днём возили по городцу и округе на санях, водворили на кучу хвороста и подожгли. Пламя взметнулось, казалось, к самым небесам. В огне и дыму хозяйка зимы и смерти покидала мир живущих – до будущей зимы.***
Как обычно, Прияслав вернулся в Исток накануне Медвежьего велик-дня. Правда, настроение у князя было совсем не праздничное. Всё увиденное и услышанное на межах с могутичами надолго отбило у него охоту радоваться. Впрочем, он умело скрывал это. Обряды Медвежьего дня прошли как обычно, князь принял участие в том, в чём должен был, однако никому не пришло бы в голову, что мысли его далеки от проводов зимы. А наутро, не дав боярам и воеводам толком отдохнуть после вчерашнего буйного веселья, созвал их на совет. Даже те, кто оставался в Истоке, уже знали, что войны с могутичами им не миновать. Правда, вот в том, что у твердичей хватит сил эту войну выиграть, бояре и воеводы совсем не были уверены. Если уж прошлым летом, собирая полки на войнаричей, они так и не смогли управиться с этим простым делом, так неужто нынче лучше получится?.. Не, теперь, пожалуй, к дружинам присоединятся и простые вои, особливо кто поблизости от межей с могутичами живёт. Вот только могутичи-то, небось, к этой войне давно готовы, коли уж с осени такие бесчинства творят… Совет не привёл ни к чему. Было много шума, споров, но ни до чего толкового так и не договорились. Потому Прияслав, мрачный, как грозовая туча, махнул рукой и, наказав всем поразмыслить, что делать, отпустил всех по домам. Сам он оделся, накинул плащ и вышел на забороло. Отсюда, с высоких стен детинца, открывался вид почти на всё озеро… по крайней мере, на ближнюю его часть. Сейчас оно ещё спало подо льдом, а потому казалось бескрайней белой равниной. Если бы из-за низких туч, того и гляди грозящих просыпать на землю ещё больше снега, вдруг выглянуло солнце, на эту сплошную белизну невозможно было бы смотреть не жмурясь. Только неподалёку от стен посада, почти в русле реки, темнело пятно угля и золы – там накануне жгли чучело Мораны. Вот только пока что зима, которую проводили честь-честью, уходить не спешила, хотя на склонах холмов и береговых откосах, обращённых к полуденной стороне, снег уже темнел и оседал. Обо всём этом князь думал мимолётно, как о чём-то слишком привычном. Да и в самом деле, сколько таких зим он уже проводил, сколько вёсен встретил! Вот кабы ещё весенний ветерок подсказал, что с могутичами делать… – Здрав будь, княже! – раздалось рядом. – И тебе поздорову, волхве, – не отрывая взгляда от озера, откликнулся Прияслав. На самом-то деле сейчас ему меньше всего хотелось видеть волхва. Но не гнать же его, в самом-то деле! Тем паче, Чадонега говорила, что его травки и заговоры немало помогли ей в зиму, когда она попростыла… Велемысл остановился в паре шагов от князя, обеими руками опираясь на посох: – Вижу, тяжкие думы тебя гнетут, княже? – Твоя правда, – сдержанно отозвался Прияслав. – Могутичи опять зашевелились – мало, видать, мы их били. Вот опять полки собирать придётся. Он сам не знал, с чего вдруг вот так прямо стал рассказывать ведуну о своих заботах. А Велемысл, слушая его, неприметно прикусил губу: получалось, что нынче твердичам уж точно не до походов к раденичам будет. Куда там в чужие земли сряжаться, свои бы удержать… Однако Велемыслу не привыкать было ждать. Лишь бы твердичи устояли, а тогда через год или через два, глядишь, сделают и то, чего хочет он. А если ещё малость подтолкнуть судьбу в правильную сторону… – Не кручинься, княже, и я ведь кое-что умею. Дам тебе и воеводам твоим обереги, чтоб чужое оружие вреда вам не чинило. Глядишь, и справитесь с напастью. Прияслав невесело усмехнулся: – Благо тебе буди на добром слове, волхве, а только мне не обереги – мне полки надобны. Одними оберегами, сколь ни старайся, врага не побьёшь. Он резко отвернулся и пошёл к воротной веже, возле которой был спуск со стены. Велемысл остался стоять, глядя ему вслед и обдумывая, что же делать дальше. От Данебожа так и не было вестей, уже две седмицы гадательная чаша не показывала его вовсе, а это означало, что он, скорее всего, мёртв. Стало быть, придётся надеяться на одного только Ведорада и, может быть, начинать понемногу приискивать ещё одного помощника – для некоторых ведовских дел всё же нужны трое, а не двое. Но всё это пока было впереди. А князь, едва спустившись со стены, начисто забыл про ведуна. Не до него было. К тому же Прияслав больше верил в доброе оружие и силу держащих его рук. Однако надеяться, что бояре и воеводы уже сегодня что-то придумают, не приходилось. Чтобы хоть немного отдохнуть мыслями от навалившихся на него забот, Прияслав поднялся в горницы к Веснице. С Чадонегой он и без того провёл прошлую ночь. А ему хотелось поговорить с младшей женой. Выросшая в городце, в который разрослось одно из займищ в трёх днях пути от Истока, она обладала живым умом и не раз уже давала мужу толковые советы… хоть и держалась при этом так, словно просто напоминает ему его же собственные речи. Прияслав делал вид, будто верит в это, но на самом деле весьма ценил эту способность Весницы подсказать что-то исподволь. Весница была одна, сидела у приоткрытого оконца за вышиванием. Услышав шаги мужа, она подняла глаза и хотела было встать, но Прияслав махнул рукой и сам устроился на лавке с ней рядом. – Как ты? – он обнял жену за плечи, коснулся губами виска. – Всё хорошо, – тихо и чуть смущённо откликнулась она. Прияслав невольно улыбнулся. Сколько лет уж вместе, а Весница каждый раз, оставшись наедине с ним, смущается, словно в первый раз. Впрочем, это притягивало его куда больше, чем горделивая уверенность Чадонеги. Под просторным платьем почти ничего не было заметно, однако Прияслав бережно коснулся её живота. Ладонь ощутила то, чего не увидели глаза. Негромко, но требовательно он спросил: – Когда?.. – Бабки говорят, к Перунову дню. – Стало быть, витязем будет… Эх, кабы не могутичи… – А что – могутичи? – Весница вопросительно взглянула на мужа. Прияслав рассказал ей о своих тревогах. О том, что могутичи ещё с осени на межах набегами промышляют, о том, что сил для открытого противостояния у них не так чтобы очень много… и о том, что эти силы, не дай боги, придётся делить надвое, коли войнаричи вдруг тоже на них срядятся. Весница слушала, отложив рукоделие и безотчётно удерживая руку мужа на своём животе. Когда Прияслав умолк, она негромко проговорила: – Значит, надо, чтобы войнаричи могутичей не поддержали… У них ведь, сказывали, князь нынче новый? – Года не прошло, как княжит, – кивнул Прияслав. – Стало быть, ему и не с руки ссоры с соседями затевать… Тебе самому-то с войнаричами мир надобен или битвы? – Да кому ж лишние битвы надобны! – усмешка получилась невесёлая. Он и в самом деле вовсе не рвался воевать с соседями. Сколько бы бояре, а до того – и отец тоже, ни твердили, что надо бы всю Росаву под свою руку забрать, Прияслав не видел в этом надобности. Купцы до них и без того добираются. Да и от sjømann, что ни говори, войнаричи их неплохо прикрывают. Поговаривали, помнится, что северяне даже с войнарическими князьями в родстве, а раз так – лишние раздоры здесь и вовсе ни к чему. Прияслав задумался. В самом деле, не зря ведь говорится, что худой мир лучше доброй ссоры… Может, и в самом деле попробовать замириться с войнаричами? Если что, так поссориться и полки друг на друга собрать они всегда успеют… позже, когда он с могутичами сладит. Воеслав, поди, тоже не больно-то рвётся воевать, ему бы пока со своими заботами разобраться. Прияслав ещё помнил, каково это – получить целое княжество, с которым надо как-то управляться: судить, собирать дань, что-то решать с соседями, с торговыми делами и ещё кучей всяких забот. Правда, между ними кровь старшего брата Воеслава… Но ведь не может быть, чтоб не удалось как-то договориться… виру заплатить… Зато можно будет не думать, что твердичам ударят в спину в самый неподходящий момент. Весница чуть заметно улыбнулась, видя, как разгладились морщины на лбу у мужа. Она не спрашивала, что он решил, – захочет, так сам расскажет. Ей достаточно было того, что Прияслав явно повеселел после этого короткого разговора с ней. На следующий день, когда бояре и воеводы вновь собрались в гриднице, князь окинул их взглядом и твёрдо проронил: – Ну, давайте думать, что делать станем. Любо нам али нет, а полки собирать придется. – Это верно, – гулкий голос воеводы Яровоя заставил многих вздрогнуть. – Одна беда, княже, не ударили бы нам войнаричи в спину. Они ведь тоже не лыком шиты – увидят, что мы полки к иным межам увели, и придут. – Верно молвишь, воевода… да иного выхода у нас нет. Нешто могутичам спускать, что они в наших землях хозяйничать станут? – Чтоб войнаричи в спину нам не ударили, с ними замириться можно, – подал голос Перунов волхв Кремнеслав. Он, пожалуй, единственный мог позволить себе предложить такое. Бояре и воеводы переглядывались, но возражать или соглашаться не спешили. Только Яровой покачал головой: – А не сочтут они нас слабыми? Мол, ежели сами мир предлагают… – Не сочтут, – уверенно отрезал Кремнеслав. – У них своих забот довольно, только рады будут, коли полки собирать не придётся. – А что, глядишь, ещё и помощь предложат, – неожиданно поддержал волхва боярин Доброчин. В гриднице разгорелся спор. Однако князь поддержал стрыя и боярина Доброчина. – Нам сейчас с войнаричами мир нужен, – решительно проговорил он, – чтоб пока мы с могутичами ратимся, о других не думать. Воеслав, сколь я слышал, коли с кем докончания заключит, так их держаться станет. Глядишь, и получится что… Возьмёшься, боярин? Прияслав взглянул на Доброчина. Тот погладил бороду, уверенно откликнулся: – А чего ж не взяться? Дело доброе, дадут боги – сладим. После недолгих споров решили, что вместе с Доброчином к войнаричам отправятся воевода Яровой и волхв Кремнеслав. А ещё кто-то из бояр предложил снарядить такое же посольство к раденичам. В ответ на всеобщее удивление боярин Гостирад напомнил, что земли раденичей могутичи тоже тревожат набегами. И если сговориться да ударить на могутичей вместе – глядишь, что толковое и получится. Потому, хоть и не сразу, уговорились и про второе посольство. Гостирад сам вызвался возглавить его. Прямо из гридницы Прияслав увёл выбранных послов к себе, чтобы обговорить всё.***
После Медвежьего велик-дня Молнеслав и Громобой задержались в Еловце всего на один день. Как ни жаль было расставаться с побратимом, у них впереди лежал путь в родные края – сначала в Быстренец, а оттуда, пока весна ещё не вступила в свои права и дороги не развезло, в Светлояр. – Если что – письмо пришлёшь, – прощаясь, говорил Воеславу Молнеслав. – Добро. Сдаётся мне, скучать некогда будет. – Ну да, – Громобой усмехнулся, – тебе ещё его обучать, сколь получится. Он кивнул на Огнеца. После того неожиданного Посвящения в святилище парень словно прислушивался к себе, пытаясь понять, что в нём изменилось. Воеслав усмехнулся в ответ: – Да уж! А там, время придёт, сам своего сестрича учить станет. Старшего. Огнец вскинул удивлённый взгляд: – Явор тоже… – Огненный, как и ты, – кивнул Воеслав. Молнеслав покачал головой: – Выходит, следующее поколение на подходе… Знать бы, где наши преемники народились… или ещё народятся. – Время придёт – узнаем. Обнявшись на прощанье, они расстались. Раденичи спустились на лёд, подвязали лыжи, и вскоре башни Еловца скрылись за лесистым мысом, разделяющим Елицу и Быстрицу. Они буквально летели по льду Быстрицы, время от времени поднимаясь на берег, чтобы срезать особенно крупные речные петли. Только когда на землю уже спустилась ночь, вновь поднялись на берег, отошли в лес и устроились на ночлег. Медленно тлеющий костёр согревал их до самого утра. А с рассветом побратимы вновь пустились в путь, чтобы уже к полудню третьего дня увидеть впереди стены Быстренца. На воеводском дворе Милозора сразу захлопотала, как подобает хозяйке, отдавая приказания челяди. Глядя на сестрёнку, Молнеслав лишь теперь заметил то, что прежде не бросалось в глаза. Когда рядом никого не было, вполголоса спросил: – Что бабки говорят? – Говорят, к Перунову дню… – слегка покраснев, откликнулась Милозора. Молнеслав кивнул. Примерно этого он и ожидал, помня, когда была свадьба. А ещё дня через три, забрав «соколов», Молнеслав отправился в Светлояр. Преждан и не скрывал радости, да и все гриди тоже. Всё же вернуться домой, где многих ждали семьи, было всегда приятно. Теперь главное было – добраться до Светлояра, пока ещё не растаял снег и дороги не развезло. Помимо прочего, Торстейн и Крепихват отправили с ними и дань, собранную с округи Быстренца, потому рядом с конными десятками двигались волокуши, гружёные мехами, мёдом, воском и полотном. По пути к ним присоединились ещё несколько – из погостьев, стоявших вдоль дороги от Быстренца до Светлояра. Князь, нынче сам объезжавший с полюдьем свои земли, сюда не заезжал, помня, что Молнеслав всё равно поедет через них. По дороге ничего примечательного не случилось, и через несколько дней «соколы» уже втягивались в ворота стольного города. Гонец был отправлен ещё накануне, потому на княжьем дворе их уже ждали. Ярмила на двор не спускалась, но Молнеслава это ничуть не удивило: уезжая по осени, он уже знал, что княжна вновь ждёт дитя. Сейчас она должна быть уже на сносях, куда уж тут выбегать навстречу мужу! Потому, обнимая мать, он спросил лишь, как дела. Княгиня улыбнулась: – Ждали тебя, сокол ясный! И он, видать, ждал. Бабки говорят – со дня на день. – Добрые вести! – улыбнулся Молнеслав. С женой он увиделся чуть позже – уже смыв усталость долгой дороги, а заодно и всё недоброе, что могло прицепиться к ним в пути. Большинство гридей, кого в Светлояре ждали родители либо жёны, с позволения княжича разошлись по домам, остальные устраивались на отдых в дружинном доме. То, что они привезли, принял княжеский тиун, а челядь утащила размещать по клетям. До вечернего пира времени было ещё довольно, а потому Молнеслав с чистой совестью поднялся в горницы. Ярмила полулежала с подушками под спиной. Видно было, что дитя и впрямь на подходе – даже сидеть ей было сейчас непросто. Молнеслав присел на край лежанки рядом с женой, поцеловал, шепнул: – Лада моя… Как ты? – Всё хорошо, – она улыбнулась, провела ладонью по его щеке. – Соскучилась только… – Ничего, теперь хоть сколько-то вместе побудем, – обнимая Ярмилу, пообещал он. Говорить, что проведёт лето дома, всё же не стал: кто его знает, что может случиться! Её это не удивило. И в родительском доме сколько раз бывало, что отцу и брату приходилось срываться с места, когда на межах с кем-то из соседей что-то случалось! А ведь князь Даримир старался со всеми жить в дружбе. Что уж говорить здесь, у раденичей, у которых в соседях вовсе не мирные твердичи и могутичи! Впрочем, даже если Молнеслав пробудет дома совсем недолго, и это всё равно будет хорошо. Дитя в животе толкнулось особенно сильно. Ярмила невольно охнула, потом засмеялась: – На волю рвётся – тебя увидать… Узнали, что хотели? – Даже больше, чем ждали, – кивнул он. – После всё расскажу. – А как в Быстренце дела? – Хорошо. Торстейна там приняли, за зиму-то совсем своим стал, – Молнеслав улыбнулся. – А Милозорушка вовсе хозяйкой сделалась. Глядишь, всё у них ладно будет. Ярмила тоже улыбнулась. Они с Милозорой успели сдружиться, и теперь она была рада за молодую воеводшу. Молнеслав проговорил с женой до самого вечернего пира – пока заглянувший в горницу отрок не сообщил, что его ждут в гриднице. Лишь тогда он нехотя поднялся и, поцеловав Ярмилу, вышел.***
Желан, Твердята и Громобой вместе дошли до Слободы и лишь здесь разошлись каждый на свой двор. Всех троих ждали жёны, и гриди спешили к ним. Громобой легко взбежал на крыльцо. Дверь под его руками не скрипнула, и он, шагнув через порог, некоторое время с улыбкой наблюдал за женой, собиравшей на стол. Внутри было тепло от чувства, что он наконец-то дома. Зоряна, обернувшись, наконец увидела его, шагнула навстречу. Громобой подхватил её в объятья, поцеловал. – Зорюшка моя… Соскучилась? – А сам как думаешь? – лукаво рассмеялась она. Громобой чуть отстранился, с озорной улыбкой заглянул ей в глаза: – Не боишься, что нежить в моём обличье могла явиться? – Да нешто я силу знака Перунова от иной какой не отличу? – она прильнула к его груди, потом чуть отступила. – Мойся да садись за стол, у меня уж всё готово. После ужина они долго разговаривали. Громобой с удовольствием играл с сынишкой, забравшимся к нему на колени. Молнеслав позволил друзьям не приходить на вечерний пир, знал: не он один скучал по жене. Разговора о чём-то серьёзном на пиру, понятное дело, всё равно не зайдёт, потому неважно, будут они там или нет. Зоряне он рассказал почти всё. К тому же сказанное волхвом из Велесова урочища касалось и её тоже. Выслушав, она в задумчивости качнула головой: – Вот оно как… Видно, неспроста мне с первой встречи помстилось, что мы давно знакомы… – Выходит, что так… Он не стал говорить только о том, как именно погиб Данебож. Не упомянуть о том, что один из тех, кто наводил чары на окрестности Журавца, явился в Быстренец и пытался поссорить их с Молнеславом, понятно, было бы странно. Но подробности его гибели Зоряне уж точно ни к чему было знать. Тем более, она ждала второго ребёнка, и тревожить её таким Громобой не собирался, сказал лишь, что тот погиб в лесу. Зоряна знала, что муж кое-что не договаривает, но расспрашивать ни о чём не стала. Если молчит – значит, так надо. Главное – то, что поиски их были не напрасными, а ещё – что они снова вместе. Надолго ли – покажет время.