***
В Перунов день над Истоком с самого утра собирались тяжёлые тёмные тучи. Гроза, отгремев на рассвете, ходила вокруг, изредка тревожа людей отдалёнными раскатами. Однако над святилищем тучи стояли словно бы выше, образуя зримый купол. Впервые в обрядах этого дня твердический князь держал в руках не обычный клинок, а Перунов меч. Уже одного этого хватило бы, чтобы начисто отнять покой. И, по правде говоря, по дороге к святилищу Прияслав волновался, словно в тот день, когда прошёл Посвящение и в первый раз участвовал в обрядах как воин. Своё волнение он старательно прятал, однако Воеслав вполне понимал его. Помнил ещё, как год назад сам впервые вёл обряды с Перуновым клинком в руках. Не меньше князя волновался и старший волхв Перунова святилища. Кремнеслав накануне успел уже прикоснуться к древнему клинку. Сила, которую он ощутил, заставила его удивлённо качать головой. То, о чём твердичам до сих пор приходилось лишь слышать в старых сказаниях, нежданно становилось явью. Выслушав рассказ Прияслава о том, как он получил этот меч, волхв нахмурился: – Вон оно как… Что ж, княже, выходит, не миновать тебе теперь доказывать, что и впрямь ты этого меча достоин… Прияслав и сам понимал: теперь, когда в его жизни появился Перунов меч, едва ли что-то будет по-старому. Об этом ещё предстояло крепко подумать. Но здесь и теперь он отогнал все сторонние мысли. Пора было начинать обряд. Всё шло своим чередом – принесение жертв, обрядовые бои… С общего согласия приняли в них участие и гриди Молнеслава и Воеслава. Сами они до поры лишь наблюдали за происходящим. И только когда закончились все предписанные обрядом бои – и поединки, и общие, – тоже вышли на площадку. Поначалу это был просто бой. Не раз побратимы вот так же разминались, сражаясь каждый сам за себя. Однако сегодня бой незаметно перерастал во что-то большее. Прияслав, бояре, воеводы и простые гриди замечали лишь знакомую вязь ударов, движений, перетекающих друг в друга. Волхвы видели гораздо больше. От глаз Кремнеслава не укрылось, что с клинков Перуновых воинов время от времени срываются искры, уносясь ввысь, к тучам. Словно бьющие с земли в небо молнии. Едва ли небо могло не откликнуться на это. Тучи постепенно сгущались, опускались ниже, и через некоторое время над святилищем прокатился первый раскат грома. Гроза в Перунов день сама казалась частью обряда, к тому же редкий год обходилось без неё. Готовые к этому люди поспешно двинулись к хороминам, где младшие волхвы уже жарили мясо для пира.***
В Велегостье на Перунов день было, пожалуй, тише, чем обычно. Князь с дружиной и ратниками ещё не вернулся, потому все обряды предстояло проводить волхвам и боярам. Поединщиков для боёв в святилище избрали из тех, кто участвовал в недавних битвах на межах с морским народом и успел к этому времени добраться оттуда в Велегостье. Перунов меч, хоть и принесённый в Перуново святилище из Большого княжеского, брать в руки никто не отваживался. Семирад и Буреяр лишь извлекли его из ножен и положили на скамью, нарочно ради этого поставленную перед каменным Перуном. Волхвы, как надлежит, принесли жертвы. Все, кто был в святилище, слушая слова славления Перуну, в мыслях своих просили богов, чтобы князь поскорее возвратился в свои земли. И ещё прежде, чем все обряды были окончены, люди получили знак, что их просьбы услышаны. От берега к святилищу примчался всадник, в котором бояре и гриди признали одного из отроков ближней дружины Воеслава. Оказалось, что князь отправил его в Исток ещё от становища в устье Большой Росянки, вместе с гонцом, посланным Прияславом. Там парню дали челнок, и он грёб вниз по течению Росавы несколько дней, чтобы порадовать велегостьинцев. Успел как раз на Перунов день. На вымоле, когда он рассказал, с чем приехал, ему тотчас привели коня, и он поспешил к святилищу. Известие, что князь Воеслав жив, здоров и благополучен и вернётся домой не более чем через пару седмиц, порадовало всех. Гриди, выходя на обрядовые поединки, чувствовали воодушевление и бились куда веселее. Настроения не испортил даже хлынувший внезапно дождь с грозой, заставивший воинов прервать бой и вместе с теми, кто за ними наблюдал, укрыться под крышей хоромины. Там уже всё готово было для пира, и люди, на ходу отряхиваясь, стали рассаживаться за столами. Отрок, что привёз вести от князя, порывался бежать на княжий двор, чтобы порадовать княгиню. Однако Семирад махнул на него рукой: – Поспеешь ещё. Всё едино княгине нынче не до нас! Поутру, наведавшись на княжье подворье, волхв видел, как бабки вели в баню княгиню, у которой начались схватки. Так что ни нынче, ни назавтра отрока к ней всё едино не пустят. А вот то, что юный княжич появится на свет как раз на Перунов день, вполне могло означать, что он, как и его отец, будет отмечен Перуном… Впрочем, если и так, прежде ему нужно ещё вырасти. Семирад даже не догадывался, насколько он прав в своих предположениях. Как раз в это время княгиня Потвора взяла на руки только что родившегося сына. Первый его крик вторил раскату грома, раздавшемуся над теремами велегостицкого детинца. На лбу малыша звёздочкой сиял Перунов знак. Видела его только сама Потвора, для хлопотавших возле неё женщин он был незрим. Впрочем, это не помешало им в один голос говорить, что княжич вырастет славным витязем – не зря же в самый Перунов день на свет появился! – Вот князь-то порадуется, как вернётся! – приговаривала старая Жарятиха, принимавшая роды у княгини. – Богатырём малец вырастет, княгини, помяни моё слово! Потвора лишь молча улыбалась, прижимая к себе сына, запелёнутого в рубаху Воеслава.***
То же самое происходило в это время на княжьем подворье в Истоке. Поутру, едва князь с гостями и дружиной ушёл в святилище, у Весницы начались схватки. Этого ожидали со дня на день, потому всё давно уже было приготовлено. Бабкам оставалось только увести роженицу в баню, где вскоре и появился на свет меньшой сын твердического князя. Впрочем, это Веснице показалось, что всё произошло быстро, чуть ли не молниеносно. На самом деле уже перевалило за полдень, когда бабки подали ей новорожденного. С удовольствием любуясь сыном, Весница думала о том, что у Чадонеги, хоть она и зовётся княгиней, из четырёх детей лишь один сын, а у неё теперь два. И как знать, не окажется ли судьба вот этого мальца куда выше, чем у сына княгини? Не зря же он народился в самый Перунов день! Когда Прияслав вернулся из святилища, первое, что он услышал, было: – Сын у тебя, княже! Это известие так обрадовало Прияслава, что он, казалось, готов был обнять весь мир. К тому же, по словам бабки Ветохи, принимавшей всех детей князя, роды оказались на редкость быстрыми и лёгкими, а Весница чувствовала себя вполне здоровой, разве что утомлённой. Трое побратимов выразительно переглянулись. Перунов день, да ещё гроза, – и рождение маленького княжича… Слишком уж знакомым было соединение всего этого. Воеслав оглянулся на пришедшего вместе со всеми Кремнеслава и негромко проронил: – Ты, волхве, позже к мальцу, что ныне народился, присмотрись. Коли он в такой день да в самую грозу на свет появился, как знать, не отметил ли его Перун знаком своим… Кремнеслав кивнул. Он тоже думал об этом. А ещё о том, что в землях твердичей Перуновы воины не рождались уже много поколений. Наверно, с тех самых пор, когда Росянец пал, а Перунов меч оказался на долгие годы скрыт от живущих. И вот теперь вслед за возвращением меча, возможно, здесь снова будут рождаться и Перуновы воины. По правде говоря, волхв был почти уверен, что новорожденный княжич отмечен знаком, но всё же в этом следовало убедиться. Ещё не теперь – позже, когда уже можно будет показывать его чужим людям. Пир в гриднице был не менее шумным и весёлым, чем два дня назад – после возвращения. Разве что здравицы сегодня возглашались уже не за благополучный исход похода и замирение с могутичами, а вперемежку – то во славу Перуна, то за появление на свет ещё одного княжича. Кравчие сбивались с ног, наполняя кубки, чаши и рога. А за одним из боковых столов гусляры и гудочники уже ждали, когда придёт их черёд, когда пирующие на время прервутся, чтобы послушать песни, а то и поплясать. Ничуть не меньшее веселье шумело и на дворе. Здесь пировали младшие гриди, кому не хватило места в гриднице, а с ними и простые ратники, что должны были позже отправиться на полуночь от Истока вместе с боярами, которые привели их сюда. Этим пирующим не прислуживали ни кравчие, ни челядь. Каждый сам зачерпывал из стоящих на дворе бочонков пива, бражки или хмельного мёда – столько, сколько мог выпить; сам отрезал от жарящегося над кострами мяса сколько хотел. А для того, чтобы петь песни, помощь гусляров не особо-то и требовалась. Отзвуки буйного веселья доносились и в баню, где Веснице с младенцем, как положено, предстояло провести три дня. Новорожденный княжич крепко спал, нисколько не думая о том, что он сам – одна из причин этого веселья.***
Зоряна возилась на дворе возле летней печи, изредка поглядывая на детей. Старший сынишка играл поодаль с мохнатым добродушным псом, пытаясь оседлать его. Пёс терпеливо позволял ему забраться на спину, а потом поворачивался – и маленький наездник соскальзывал и шлёпался в пыль. Однако почти сразу поднимался, и всё начиналось сызнова. Близнецы мирно спали в тени возле крыльца, уложенные рядышком на широкой скамье. Такую картину и застала заглянувшая к подруге Искрянка. Передвинув подальше от жара горшок с кашей, Зоряна вопросительно взглянула на нежданную гостью: – Случилось что? – Да нет, всё благополучно… Зоренька, погадай, что там с нашими? Всё ли ладно у них? Зоряну ничуть не удивила эта просьба. Минуло уже три месяца, как княжич увёл свою дружину и ратников на подмогу твердичам. А вестей от них с тех пор почитай что и не было. И тем, кто их дожидался, приходилось лишь гадать, как там дела. Правда, Зоряна знала, что её муж вернётся невредимым – об этом ей сказала берегиня в тот день, когда появились на свет близнецы. Но об остальных-то ничего не было сказано! Окинув взглядом двор и детей, Зоряна кивнула: – Погоди, чашу принесу. Ненадолго зайдя в избу, она вернулась с большой гадательной чашей в руках. Может, ей и далеко было до опытных ворожей, но увидеть, что с мужем и братом, она могла. Не произнося ни слова, женщина поставила чашу на стол под навесом, налила воды. Потом прошептала заговор и знаком подозвала подругу. Вместе они склонились над чашей. Поначалу вода казалась тёмной, но постепенно в чаше словно проступили из глубины, поднялись со дна видения, стремительно сменявшие друг друга. Вроде бы бой, но видение чуть отдаляется – и становится видно, что происходит он на площадке возле святилища, а вокруг собралось немало народу. По жестам было ясно, что каждый поддерживает кого-то из бойцов, вот только голосов слышно не было. Потом видение сменилось – теперь это была гридница или иное просторное помещение, где за столами сидело множество народа. Среди прочих там были и Твердята с Громобоем. На этом чаша, похоже, решила, что показанного уже довольно. Видение угасло. Подруги переглянулись. Зоряна улыбнулась: – Сдаётся мне, там уже всё дурное позади. Теперь нам только их дождаться. – Скорей бы уже, – вздохнула Искрянка. – И вернутся ведь ненадолго – по осени в полюдье… – Да нешто мы с тобой о том не знали? За гридей ведь шли, не за кого иного… Искрянка кивнула, а потом разом заторопилась: – Побегу я! Хоть там матушка и пришла за мальцом моим приглядеть, да дела сами не сделаются. Проводив подругу, Зоряна вылила воду из чаши на траву возле изгороди, а потом вернулась к своим горшкам. Каша почти дошла, ещё немного – и можно и самой поесть, и сына покормить. Пока младшие были ещё слишком малы, она почти не покидала двора. Вот исполнится сынку и дочке три месяца, нарекут им имена, – тогда, глядишь, полегче станет. Но пока что даже запасы целебных трав для неё делала мать. Сама она и рада была бы пойти в лес, в луга, да ведь даже и старшенький покуда ещё не может долго ходить. А тащить на руках и его, и обоих малышей – так ведь рук-то всего две… Да ещё и корзину с травами тоже ведь надо как-то нести. Пёс, в очередной раз стряхнув пытавшегося оседлать его мальца, подошёл к хозяйке, присевшей на скамью рядом со спящими детьми. Остановился рядом, склонив набок кудлатую голову, потом положил лапу ей на колено. Зоряна засмеялась, потрепала его по голове: – Что, Лютый, замучил он тебя? Ничего, скоро хозяин вернётся, обоим нам полегче будет. Пёс, словно понимая её слова, лизнул руку хозяйки и качнул из стороны в сторону пушистым хвостом. Потом отошёл, кажется, даже не замечая, что неугомонный малец цепляется за его шерсть и пытается снова забраться своему мохнатому приятелю на спину. Правда, долго наблюдать за этой парочкой Зоряне не пришлось. Заплакал проснувшийся младенец, настоятельно требуя есть. Зоряна принялась кормить его, поглядывая на дочь. Близнецы никогда не просыпались одновременно, дочка обычно начинала плакать чуть позже, когда её братишка уже успевал поесть. Сказывалось ли в том благословение берегини или что-то иное – женщина не знала.***
После Перунова дня Молнеслав и Воеслав с дружинами прогостили в Истоке ещё пару дней. На третий день пришла пора прощаться. Кремнеслав обещал известить их, если и впрямь окажется, что меньшой княжич отмечен Перуновым знаком. Обнявшись на прощанье с Воеславом, Молнеслав повёл своих «соколов» на восход – в сторону брода возле Быстренца. После Перунова дня дождей больше не было, дороги успели просохнуть, а значит, добраться до берега Быстрицы раденичи могли меньше чем за седмицу, если не станут очень уж мешкать в пути. Воеславу же и его ратникам Прияслав предложил проделать путь до Велегостья по воде. Это было куда легче, чем по суше – Росава сама донесёт лодьи, людям не придётся трудить ноги. Воеслав было усомнился – народу с ним пришло сюда немало, да ещё лошади. Но недостатка в лодьях в Истоке не было, и вскоре после прощания с побратимами он уже поднимался по перекинутым с берега мосткам. Для лошадей предназначили две широкие плоскодонные лодьи. На них устроили коновязи, загрузили некоторое количество сена на корм лошадям в дороге, а доски палубы засыпали соломой. Воеслав убедился, что лошади устроены как должно, и отправил нескольких отроков, чтобы приглядывать за ними по пути. Прияслав на прощанье подтвердил все докончания и добавил, что сам станет следить, чтобы они не были нарушены. И добавил: – А там, дадут боги… Воеслав кивнул. Он тоже не прочь был со временем породниться с твердическим князем, чтобы упрочить мир с ним. Вот только дочери, которую можно было бы выдать за одного из сыновей Прияслава, у него пока что не народилось. Но – как знать, может, и появится ещё! А то можно будет сговорить за него дочку Буеслава – она, что ни говори, княжна. Да и тоже ведь ей жениха искать, как подрастёт… Но пока что думать об этом не стоило. Прежде будущим женихам и невестам предстояло вырасти, а там уже и разговор будет. Гриди Воеслава, да и он сам, охотно взялись за вёсла. Большой надобности в том не было, Росава и без того несла лодьи достаточно быстро, но это помогало и добраться до Велегостья поскорее, и занять себя хоть чем-то. Твердические кормщики с удивлением посматривали на князя войнаричей, который наравне со своими гридями устроился на скамье с веслом. Но для Воеслава, не раз ходившего в походы со своими родичами-sjømann, ничего особенного в этом не было. Хальвор и его братья при случае тоже охотно брались за вёсла. Это лишний раз напоминало воинам, что князь или конунг такой же человек, как они. За таким и шли гораздо охотнее. В этом Воеслав убеждался не раз и не два. А ещё, сидя на вёслах, не приходилось томиться от безделья в ожидании, когда же покажутся знакомые стены детинца над рекой. К тому же размеренные движения не мешали размышлять. То, что Воеслав и по рождению, и по воспитанию был воином, вовсе не значило, что он готов проводить в боях всю жизнь. А уж теперь, когда стал князем, и подавно. Мало кому из рвущихся завоевать чужие земли, приходило в голову, что война равно истощает все земли – и побеждённых, и победителей. Чтобы поход был удачным, войско надо снарядить. Стало быть, это немало припасов, и оружных, и чтобы поесть и людям, и лошадям. Да и сколько народу в том походе головы сложит? Вот и получается, что чужие-то земли то ли удастся взять, то ли нет, а свои сам же разоришь… Потому Воеслав и предпочёл, едва выдался случай, замириться с теми соседями, с кем войнаричи давно уже враждовали, – с раденичами и зарадичами. А теперь вот и с твердичами мир заключён. Что ни говори, а это радовало. Теперь обоим княжествам можно заботиться не о межах друг с другом, а об иных делах. Последние, с кем у войнаричей не было вовсе никаких докончаний, – это ветвь морского народа, что подчинялась Скъялвиру конунгу. Их земли лежали за Межицей, по суше никакой межи и вовсе не было, но это нисколько не мешало соседям время от времени тревожить войнаричей набегами. Воеслав с лёгкой досадой подумал, что не миновать всё же сговариваться с родичами и вместе собирать поход против беспокойных соседей. Тем паче, Хальвор не раз упоминал, что между ними и Скъялвиром давняя вражда. Воеслав не знал, почему эти мысли пришли именно теперь. Разве что сами боги хотят упредить его о чём-то… знать бы ещё, о чём. А ещё хотелось всё же разгадать ту загадку, которую заметил Громобой. В самом ли деле Ведобор говорил не только о них троих, но и о тех Перуновых воинах, что шли поколением раньше? И если правда – где их искать? Да и надо ли это? Может, хотели бы – так давно бы сами сказались. А может, по се поры в том просто нужды не было. Тут, пожалуй, было о чём поразмыслить. А ещё лучше – добравшись до Велегостья, сходить за советом к Семираду и Буреяру. Правда, Воеслав вовсе не был уверен, что в его отсутствие в войнарических землях ничего не произошло. Беспокоиться особо наверняка не о чем, оставшиеся в Велегостье бояре и воеводы и без него способны позаботиться о защите. А весть ему подать они и не сумели бы, больно уж далеко он ушёл. Потвора, конечно, могла отправить письмо с птицей, как не раз по его просьбе посылала к раденичам, но… Если и случилось что-то, наверняка княгиня сама решила не извещать его. Перенестись в мгновение ока от твердическо-могутических межей в Велегостье Воеслав всё едино не мог. А значит, только попусту тревожился бы. Узнать, верны ли его опасения, можно было лишь в своих землях. Потому Воеслав размеренно налегал на весло, и лодья птицей летела вниз по течению Росавы. Велегостье было всё ближе.