Немного любви

Я сползаю по заднему сиденью и вижу, как за окном ходит вверх и вниз луна. Прыгает на кочках, смазывает картинку. Ты устало поворачиваешь руль, чтобы заехать на обочину. Выхожу, чтобы размять ноги. Перед глазами – бескрайнее поле. Так и едем – поля, поля, степи, травы и бесконечная, идущая к солнцу дорога. Но сейчас ночь. Брожу туда-сюда, то и дело останавливаясь и поднимая взгляд на луну. Вижу краем глаза, как ты подходишь к машине и садишься на заднее сидение. Мысленно представляю себе картину, как ты медленно сползаешь по сидению, наконец, расслабляясь. Ты устал, я все понимаю. В поле тихо колышутся белые цветы. На протяжении этих двух дней в пути почти не говорили друг с другом. Несколько простых фраз не в счет. Мы молчали, когда получали задание, молчали, когда спали в разных комнатушках в последнем попавшемся на дороге мотеле. Ты, как всегда, все рассчитал заранее. Я помню за тобой такую привычку. Не знаю, что за шальная мысль взбредает мне в голову. Я открываю дверь пикапа с другой стороны, нежели ты, и залезаю на сидение рядом с тобой. Ты удивленно смотришь некоторое время на меня, а потом вновь отворачиваешься, продолжая смотреть на что-то впереди. Я тоже перевожу взгляд на яркий светящийся диск в небе. Ты не отводишь взгляд, все глядишь, что-то анализируя внутри себя. А я уже давным-давно смотрю на тебя. В углу, за сидением лежит гитара. Но сейчас всем песням я бы предпочел молчание. Потому что музыку, что звучит внутри меня сейчас, не исполнит ни один инструмент. Ты, наконец, замечаешь мой взгляд. Поворачиваешь голову, локон падает тебе на глаза. Быстрым движением пальцев убираешь его. Снова молчишь. А я… Я пытаюсь разглядеть в твоих глазах хотя бы намек на то, что ты… помнишь. Потому что я – помню. Тем временем, мы здесь одни сегодня. Вдалеке от всего, от чужих людей. Только вот где гарантия, что и мы – не чужие друг другу? Эх, чертова память, ты всегда подкидываешь лучшие картины в самые неудачные моменты… Наконец, ты не выдерживаешь этого неловкого молчания и взглядов, направленных друг на друга. Спрашиваешь: -Как думаешь, почему командир отряда позвал везти посылку именно нас? – будничным тоном задаешь вопрос, вновь поворачивая лицо к свету лунного диска. Я некоторое время любуюсь на свет, который играет на твоих идеальных скулах, прежде чем ответить: -Я не знаю. Но, возможно, мы единственные, кто откликнулись, - через некоторое время продолжаю, усмехаясь, - Не знаю, почему согласился ты, но я бы ухватился за любую возможность, чтобы вырваться со своей работы. Что может быть лучше, чем оплачиваемый отпуск? – Ты, будто совершенно не слушая, киваешь, продолжая смотреть вперед. Тогда я решаю спросить, - Как думаешь, что в этой посылке? -А вот это уже не твое дело, - резко обрываешь ты. Все-таки слушаешь. Потом уже более мягко продолжаешь, - В том смысле, что если бы командир хотел нам сказать об этом, он бы сказал. А так сейчас наша задача – это доставить ее на место, помогая тем самым нашему старому другу. -Да-да, - отхожу от острой темы, - Тогда, в то время, я и не надеялся обрести такого хорошего друга. Когда меня послали делать репортаж в горячую точку… - завожу я любимую пластинку, - Когда мы все были внезапно окружены и в шаге от смерти, меня утешало лишь то, что вокруг меня находились прекрасные люди. Смелые, независимые, любящие жизнь. Знаешь, сам я согласился поехать и сделать репортаж только потому, что мне лично было скучно, и жизнь была не дорога. Мне было абсолютно нечего терять. Да и сейчас, в принципе, нечего… Недовольно морщишься, продолжая смотреть совсем не на меня. И какой черт вообще дернул меня рассказать тебе все это? Почему с тобой так хочется быть откровенным? Воспоминания о тех днях комом застряли в горле и не желали меня отпускать. Еще с тех пор у меня остались трясущиеся руки, да и в целом полетевшая ко всем чертям нервная система. Я стал слишком эмоционально нестабильным, хотя раньше всегда и ко всему относился достаточно равнодушно, не питая ни к чему слепой страсти, подходил ко всему обдуманно и видел у медали не только две стороны, но еще и ребро. А сейчас что-то сломалось. И вот я уже с заходящимся от стука сердцем сижу рядом с тобой и разочаровываю тебя своими словами, которые просто льются из меня, неостановимо. Больше всего мне бы сейчас хотелось, чтобы ты тоже говорил мне все. Я не знаю, что творится в твоей светлой голове, кроме того, что ты явно недоволен мной и моими взглядами на слишком многое, чтобы хоть когда-то стать мне другом. Но я бы сейчас, наверное, многое отдал, чтобы узнать о тебе больше. Впрочем, мне немного удается исполнить свое желание: -Я поехал делать туда репортаж потому, что мной двигал интерес, - ты поворачиваешься и с каким-то вызовом смотришь на меня, - Я хотел узнать, о чем думают люди, находясь в двух шагах от смерти. Хотел выяснить, как меняются люди, и играют ли в той обстановке какую-то роль такие понятия, как мораль, человеколюбие, справедливость. Да и как вообще относятся там к такой высшей форме несправедливости, как война. Ты все так же с вызовом смотришь мне в глаза. Но, видя, что осуждать тебя я пока что не собираюсь, продолжаешь: -Всем известно, что пока есть на земле люди, будет и война. Как бы ни было печально, этого не избежать. Это нужно всего лишь принять как данность, как один из элементов системы, убрав который – все разрушится. Война всегда была и будет всегда. Природу человека изначально сложно изменить. Но, какими бы умными словами мы об этом ни рассуждали, какие бы доводы ни строили, какой бы естественной и необратимой она нам не казалась, война остается войной. С кровью, слезами, болью и невозвратными потерями. Со смертью огромного количества людей. И когда ты это видишь своими глазами, все твои рассуждения обретают иной смысл. Твое сознание противится всему происходящему. И ты хочешь лишь одного: абсолютно новую систему, такую, где этого элемента нет изначально, где нет таких страданий. Но это входит в понятие того, что мы называем «чудо». Да, об этом размышлять хорошо и приятно. Но чудес, как известно, не бывает. Твоя речь разрезала тишину и унеслась вдаль, оставив горящее клеймо в воспаленном мозгу. Думаю, мои мысли еще не раз вернутся к этой теме. Сейчас, в ночь с такой яркой луной, мне совсем не хочется спорить и рассуждать – ни о твоем странном интересе, ни о неуместных и наивных вопросах о морали и справедливости в местах военных действий, ни, тем более, о чуде. Потому что в этот момент мне как никогда в жизни хочется в него наивно верить. А вокруг стояла звучная тишина. Как будто секунду назад все внимало твоим словам, а сейчас замерло, прислушиваясь. И через некоторое время я осмелился и прервал молчание: -А знаешь, та война, пожалуй, стала лучшим из того, что я пережил за свою жизнь, - мне так важно было, чтобы ты понял, о чем я. Мне так важно было, чтобы ты вспомнил, - И по сей день я ищу что-то, что могло бы вернуть меня в те дни, и только сейчас почти нашел. И я смотрю на тебя, не в силах оторвать взгляд. И все-таки: помнишь? Или нет? Помнишь??! В уголках глаз скапливаются слезы, я как будто не в силах больше молчать. Хотя, знаю сам о себе – я могу молчать еще очень долго. Твой взгляд странный и горит огнем. Огнем чего? Справедливости? Праведного гнева? Или чего-то большего? По крайней мере, ты помнишь ту войну… что ж, о ней невозможно не помнить. Но, вот… помнишь ли ты меня? Обо мне, наверное, очень легко забыть…. Слезы подступают все ближе, душат. Одна вот-вот сорвется с глаз. Я должен сдержаться. Ты сидишь напротив меня. Ты смотришь. И кой черт вообще дернул меня сесть к тебе в машину, на это заднее сидение? Ты смотришь, смотришь, но… видишь ли? А ведь ты как будто тоже что-то пытаешься разглядеть. А вдруг… вдруг, ты тоже пытаешься понять, помню ли я? Отворачиваюсь. А потом кидаю на тебя полный грусти и отчаянья взгляд. Никогда ни на кого так не смотрел. Никогда ни перед кем так не обнажал свою душу. Я пытаюсь тебе мысленно прокричать… Но ты не слышишь. Я тону. Тону в бездне собственного отчаяния. Я, правда, никогда и не надеялся на то, что ты вдруг вспомнишь. Хотя я сам помнил все эти года. Ну, как помнил. Всеми силами старался отогнать твой образ, пытаться жить дальше, но он так часто появлялся в моих снах, что мне казалось, что я схожу с ума. Я понимаю. Я все понимаю. Ты не помнишь и не можешь помнить. Немного отворачиваюсь. Сквозь набежавшие слезы размазанным светлым пятном виднеется полная луна. Но ты продолжаешь смотреть. А я задыхаюсь от подступающих к горлу рыданий. Сейчас-сейчас. Задержать воздух и досчитать до десяти. Должно отвлечь и отпустить. Раз, два, три… Видимо, это было начертано богами на небесах. Видимо, это было нужно, чтобы наши судьбы еще раз сплелись воедино. Я хотел дышать, но я не смог. Я хотел замереть, но меня притянуло к тебе. Лишь заметив твое движение в мою сторону, к моим сжатым губам, меня какой-то стихией подхватило и повлекло навстречу к тебе. Раз, два, три… И я уже никогда не смогу дышать. Потому что вряд ли когда-нибудь решусь прервать этот поцелуй. Четыре, пять, шесть… И вот я уже вспоминаю, что значит жить. Семь, восемь… Я никогда не был так уверен, что мое место – именно здесь. Рядом с тобой и твоим еще не стершимся образом из прошлого. Рядом с твоими губами, солеными от моих слез. Девять, десять… Я перестаю задыхаться и захлебываться от соленой влаги. Я вижу твой полный доверия взгляд напротив и понимаю, что все… Все так и должно быть. И мы. Мы теперь будем. Твои глаза тоже блестят при этой полной луне. Это что, тоже слезы? Я в неверии судорожно тянусь к тебе, но рука замирает на полпути. А ты… Продолжаешь смотреть. Доверяешь? Я тянусь к твоим ресницам и вытираю слезы. Веду рукой по щеке, легко касаюсь мягких волос, а после моя голова, словно чугунная, падает на твое плечо. Спустя две невероятно долгие секунды ты тоже обнимаешь меня. Наверно, я до сих пор не знал, что значит счастье. Мы засыпаем так и спим до самого утра.