Сознание в осколках

      Голова раскалывалась так, будто ещё совсем немного — и её разорвёт изнутри большим и мощным взрывом. Джокер не помнил, когда последний раз испытывал подобное. Кажется, даже электрошоковая терапия не оставляла после себя такого эффекта, во всяком случае, последние несколько лет.       Он лежал на полу в своей «комнате», не имея сил и желания подниматься, сжимая голову руками и иногда стукаясь ею об пол, словно пытаясь таким образом выбить боль — но та, разумеется, не проходила, и отчего-то это казалось Джокеру смешным.       Вечно улыбающийся шут, следящий за ним со стены, вызывал у безумца желание метнуть в изображение нож, прямо ему между глаз. Жаль, что никакого оружия под рукой не было.       Больше всего психу не нравилось в этом помещении отсутствие окон. Не то чтобы это сильно отличалось от изоляционного блока, где ему чаще всего приходилось проводить своё время в лечебнице — но там его, по крайней мере, регулярно навещали и кормили, благодаря чему можно было так или иначе приблизительно сориентироваться во времени. Сейчас же Джокер понятия не имел, сколько прошло часов или дней с тех пор, как он пришёл в себя после недавнего трипа в мир собственных видений. Всё, что ощущал организм — неимоверное истощение голодом и острую головную боль.       Поэтому, когда его обитель наконец посетила группа охранников, псих не стал скрывать своего желания наконец получить нормальную еду.       — Знаешь, что бывает с санитарами, которые решают, что могут игнорировать мои потребности? — обратился Джокер к самому крупному из мужчин, Фрэду.       — Ты их убиваешь? — без какого-либо интереса отозвался тот, доставая из-за пояса шприц.       — Не обязательно, — улыбнулся безумец. — Всё зависит от того, насколько сильно я голоден. Например, если откушенного уха оказывается достаточно, то у парня остаются некоторые шансы выжить.       Он сел на полу, быстро пробегаясь взглядом по всем зашедшим. Те держали оружие направленным прямо на него.       — Я должен посочувствовать твоим санитарам, или какой реакции ты ждёшь? — с безразличием и холодом в голосе ответил здоровяк. — Мне плевать, что там происходит у тебя Аркхэме. Здесь ты не имеешь подобных возможностей.       — Вот как? И что же мне мешает напасть на тебя прямо сейчас?       Фрэд с раздражением выдохнул.       — Окей, похоже, мне придётся разложить для тебя всё по полочкам. Эта камера — одно из самых усовершенствованных помещений для содержания нестабильных подопытных. В эти стены встроена система контроля: каждый квадратный сантиметр прячет под собой устройство для выпуска микроскопических дротиков, содержащих транквилизатор, либо таких же маленьких электрошокеров. Теперь взгляни на потолок. Видишь маленькие вентиляционные отверстия? В любой момент по сигналу датчика движения комната может наполниться тем же транквилизатором, только в форме газа, и понадобится ровно секунда, пока он не распространится и не начнёт моментально действовать. Так что попробуешь дёрнуться — это сразу же зафиксируется датчиками; кроме того, за безопасностью следит команда операторов. Всё в этой комнате оборудовано для экстренных случаев, и если тебе и вправду хочется попробовать испытать все эти устройства — то вперёд.       — Ради неповторимого наслаждения, которое я получу, если вспорю тебе горло, я готов ещё пару дней поваляться в отключке, — усмехнулся Джокер.       — Я же сказал — можешь рискнуть.       Клоун несколько секунд заискивающе смотрел в чужие глаза, пока собственные сверкали огоньком азарта. Затем коротко хохотнул.       — Все эти навороты как-то связаны с комплексом размера? Просто вы все здесь так упорно нахваливаете свою чудесную систему. А ты ведь знаешь, как говорят: чем круче у врача оборудована палата, тем меньше...       — Ты подозрительно часто шутишь на подобные темы, — Фрэд резко оборвал речь Джокера. — Сказывается пожизненный недотрах?       — Что-то он многовато болтает, — вмешался другой охранник. — Похоже, всё ещё не слишком голоден.       — Да, но мы всё равно должны вколоть этот состав, иначе он сам не заметит, как откинется, — Фрэд слегка щёлкнул пальцами по шприцу и растянул губы в неприятной улыбке. — Оу, если, конечно, наш клоун не отрубится раньше времени от испуга. Мне ведь придётся сделать ему инъекцию. Надеюсь, ты переживешь ещё один контакт с иглой? Только не обмочись, сладкий. Можешь закрыть глазки и представить, что это просто укус комара, а дядя Фрэд пока сделает тебе укольчик.       Джокер приподнял бровь.       — Думаешь, что выкатил охрененную шутку, весельчак? — фыркнул он.       — Я? Конечно, нет, — охранники пребывали в слишком уж приподнятом настроении, и безумцу это не нравилось. — Просто не хочу тебя напугать. Бедный малыш боится иглы, но я обещаю, что сделаю всё быстро.       Он попробовал зарыться пальцами в чужие зелёные волосы, имитируя успокаивающий жест, но Джокер сразу же пресёк эту попытку, яростно ударив чужую руку и отдёрнувшись в сторону.       — Что за идиотское предположение? — псих поднял на мужчину взгляд, и в его глазах была насмешка. — Я за один день в психушке вижу больше шприцов, чем ты — голых баб за всю жизнь.       Громилы не среагировали на провокацию.       — Мы всё знаем, придурок. Можешь не пытаться отрицать тот факт, что у тебя не такие уж железные яйца, как ты думаешь.       Словно в доказательство своих слов Фрэд резко схватил пленника за худое запястье, дёрнув руку на себя, и поднёс к блендой коже шприц. Джокер готов был проклинать собственное тело за то, что оно предательски вздрогнуло, когда игла блеснула рядом с его веной, а затем впилась в неё. Охранники засмеялись.       — Вот видишь.       Безумец хмуро наблюдал, как в его кровь вливали то, что, судя по словам этих идиотов, должно было заменить ему пищу. Не хотелось признавать, но от этого вида он почувствовал тошноту и вскоре отвернулся.       — Откуда вы узнали? — коротко бросил Джокер, когда его руку отпустили, стараясь вложить в интонацию максимум безразличия.       — Узнали что? — с лица мужчины не сходила полная какого-то злорадства ухмылка.       Они хотели, чтобы псих сам это произнёс. По буквам сказал слово «страх». Но чёрта с два Джокер собирался удовлетворять их ожидания, поэтому ответная улыбка не заставила себя ждать.       — Про галюны, которые ваш ненаглядный босс вызвал у меня той дрянью.       Громила сложил руки на груди.       — Называй вещи своими именами. Это был токсин страха, а то, что ты видел — твоей реакцией на него, и это были отнюдь не случайные образы. Но, знаешь, тебе вовсе не обязательно сейчас это признавать. Можешь и дальше убеждать себя, что ничего не боишься. Главное, что всем здесь известна правда.       Внезапно он шагнул к пленнику и резко схватил его за горло, сдавливая шею и поднимая над полом.       — Ты всего лишь человек. Уязвимый, хрупкий и ничтожный.       — Ну разумеется, — прохрипел псих и тут же пнул Фрэда ногой ниже пояса, хохоча и извиваясь, чтобы вырваться из хватки.       Чужая рука разжалась, но слабость в теле не позволила Джокеру успеть сориентироваться, и на него тут же обрушился удар дубинки.       — Фрэд, достаточно, — раздался спокойный голос со стороны входа.       Безумца передёрнуло от этого голоса, и он бы даже предпочёл продолжить провоцировать тупоголовых охранников на насилие, чем снова слушать его.       Здоровяк бросил на свою жертву последний угрожающий взгляд, однако, в нём не было той ярости, которую Джокер ожидал увидеть. Скорее холодная расчётливость и что-то победное.       — У тебя что, так чешутся руки? — подошедший Оллфорд дружелюбно положил ладонь Фрэду на плечо, мягко похлопав по нему.       — Можно сказать и так, — даже не собираясь оправдываться, хмыкнул тот.       — Понимаю. Но ты ведь помнишь, что я вам обещал, верно? Проявите терпение, и оно будет награждено.       Охранники кивнули.       — Хорошо. А теперь оставьте нас побеседовать.       Мужчины покинули камеру, закрыв дверь. Оллфорд расположился на своём любимом стуле, глянув на Джокера так, будто тот присутствовал здесь по чистой случайности. Безумец поймал себя на том, что искренне удивляется некоторым особенностям поведения этого человека. Например, доктор умудрялся выглядеть сосредоточенным и полностью расслабленным одновременно, словно его никогда и ничто не могло как-либо напрячь, выбить из колеи. Вот и сейчас он с видом непринуждённой увлечённости доставал из кармана блокнот и ручку, листая записи и быстро пробегаясь глазами по строчкам. У психа возникло навязчивое желание заставить Оллфорда наконец почувствовать себя в опасности рядом с ним. Почувствовать себя жертвой.       Медленно поднявшись с пола и для убеждения слегка хрипя от тяжести собственного обмякшего тела, Джокер подошёл к стоящему напротив доктора стулу и упёрся руками в его спинку. Профессор, подняв взгляд, лёгким кивком пригласил клоуна сесть. Джокер осторожно, неторопливо обхватил спинку пальцами, крепко её сжимая, чувствуя в своих руках крепкий металл. И в следующую секунду одним моментальным, отточенным движением поднял стул вверх, замахнувшись им и готовясь запустить в сидящего напротив человека. Тяжести и силы броска могло бы хватить как минимум для того, чтобы вырубить его, а при наличии ещё пары дополнительных мгновений псих нашёл бы способ убить пленителя этим же стулом, или ручкой, или углом стола, или даже грёбаным блокнотом — однако, этих мгновений у Джокера не было. И не успел он даже дёрнуться, как что-то влетело в его спину и обдало по всему телу током, заставив пальцы разжаться, а колени — задрожать и подогнуться. Вскрикнув, безумец упал на пол и стал судорожно пытаться нащупать источник импульса, трогая спину и смахивая с неё что-то невидимое.       — Хах! Ха-ха-ха! Это щекотно! — он смеялся, потому что всё это было так ожидаемо.       И так глупо.       Оллфорд даже не оторвался от своих записей.       — Довольно ничтожная попытка, — заметил он.       Джокер продолжал хохотать до тех пор, пока доктор не дал какой-то сигнал в сторону камеры наблюдения и импульс не прекратился.       — Ох... хах... — он пытался отдышаться, вновь поднимая себя и одновременно подцепляя стул, после чего наконец плюхнулся в него. — Знаешь, если бы я когда-либо опасался ничтожности каких бы то ни было попыток, я бы сидел сейчас в убогой серой квартирке где-нибудь на отшибе Готэма, забившись в угол, боясь высунуть на улицу нос и мысленно прося вселенную сохранить мне жизнь ещё хотя бы на один день. Но, к счастью, мне всегда было плевать на чужие оценки своих действий.       Он подогнул ноги под себя и облокотился локтями о стол, улыбаясь профессору, словно бы и не испытывал никакой дискомфорт минутой ранее.       Доктор наконец открыл пустой разворот в своей записной книжке, кладя ее возле себя и щёлкнув ручкой.       — Тебе бы хотелось преподносить себя так, однако, это ложь. Тебе важны признание. Внимание к своим действиям. Уважение. Мы же уже говорили о твоём комплексе отсутствия внимания, разве нет? Так что перестань хотя бы мне морочить голову своим спектаклем. Пора бы уже наконец понять, что я неплохо знаю тебя.       — Ты даже не представляешь, насколько мало знаешь обо мне. Если бы...       — Замолчи.       Доктор оборвал его на полуслове, и псих удивлённо приподнял брови.       — Ты только что меня заткнул?       — Именно. Пора переходить наконец к сути разговора.       Джокер помотал головой.       — Подожди-подожди. Давай проясним одну вещь. Ты не можешь закрывать мне рот.       Лицо Оллфорда слегка поменяло выражение — по крайней мере, для такого человека как он, это можно было назвать изменением, хотя по факту оно было практически незаметно. Но Джокер был более чем уверен, что уловил в глазах напротив злорадство.       — Как показала совсем недавняя практика с кляпом — ещё как могу.       Это было так бесцеремонно. Подобная наглость заставила безумца издать едва слышное гортанное рычание.       — Что ж. Не думаю, что у меня есть желание слушать тебя сегодня.       Заявив это, Джокер не стал дожидаться ответа и, стукнув кулаками по столу, демонстративно зажал уши, принявшись громко кричать.       — А-а-а!!! Что?! Ты что-то говоришь?! Извини, тебя плохо слышно, здесь очень плохая связь! Абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позднее! Пшш-пшшш!       Пришлось прикладывать усилия, чтобы выжать из голоса максимум децибел, и получилось действительно далеко не тихо. Хриплые звонкие возгласы разнеслись по помещению, отражаясь от стен. В дверь почти сразу заглянули охранники, готовые оказать помощь, но доктор приподнял ладонь, показывая, что всё в порядке; тот же знак он отдал и в сторону видеокамеры.       — А-а-ахх! Спасите, меня пытают! Клоун в руках у безумного профессора! — безумец орал, как поистине сумасшедший и вызывающе смотрел на Оллфорда. — Проверим, как надолго тебя хватит?! Я не собираюсь останавливаться!       Тот лишь пожал плечами и коснулся скрытого наушника.       — Можете пока что отключить звук, господа, если вам угодно. Нет, всё правда нормально. Он скоро успокоится.       — Что-что?! Бомба? Где, прямо здесь?! О нет! Ложись! — псих соскочил со своего места и пнул стул ногой так, чтобы тот встретился со столом под внушительный звук металлического удара. — Вот чёрт, она взорвалась!!!       Оллфорд терпеливо ждал, в это время с полным спокойствием в движениях вырвав из блокнота пустой лист и сложив из него бумажный самолётик.       — У старины Макдоналда была ферма       И-а-и-а-о,       И на той ферме была камера пыток,       И-а-и-а-о!!!       То кишки там, то мозги здесь!       Тут кровь, там кровь,       Повсюду кровь-кровь,       И-а-и-а-о!       Последовал маниакальный смех, столь ненавистный всеми, кому доводилось его когда-либо слышать. Когда Джокер на мгновение прервался, чтобы набрать в полностью опустевшие лёгкие немного воздуха, в его щёку внезапно что-то мягко ткнулось. Это был самолётик. Поймав его, безумец на какое-то короткое время впал в некий ступор. Какого хрена этот доктор вообще делал?       — Ты такой забавный, — опередив его мысли, сказал Оллфорд. — С тобой как с капризным ребёнком. Не соскучишься.       Он с интересом смотрел на своего подопытного — и в докторе сейчас действительно было что-то от родителей, которые умиляются поведению своих непослушных детей. Почему он не злился? Не затыкал уши? Не пытался, чёрт возьми, его остановить или вколоть успокоительное? Весёлое настроение слегка схлынуло, уступив место усталости — любое усилие давалось истощённому организму ещё труднее, чем обычно, и Джокер быстро ощутил, что теряет интерес к этому шоу, как и желание его продолжать. Отношение Оллфорда бесило, потому что выбивалось за рамки. Псих пытался его разъярить — а тот, казалось, развлекался не хуже его самого. Вздохнув, Джокер подошёл к стене и, прислонившись к ней спиной, сполз вниз, устало откидывая голову назад.       — Мало кто считает меня забавным. Можно сказать, ты один из первых, — хмыкнул безумец. — Что, впрочем, не значит, что мне это нравится.       — Я и не пытаюсь тебе понравиться, — Оллфорд издал лёгкий смешок.       — Почему ты всё ещё здесь? Я же сказал, что не хочу слушать тебя, — псих прикрыл глаза, проведя ладонью по волосам, после чего дал ей расслабленно упасть.       — Потому что ты всё равно будешь слушать. Я удерживаю твой интерес. Даже при полном внутреннем сопротивлении моим словам ты предпочтёшь скорее побеседовать со мной, чем снова остаться в тишине и одиночестве и ещё несколько дней проторчать в этих четырёх стенах. Разве я неправ?       Джокер ничего не ответил.       — Я могу уйти, если ты правда так хочешь.       Оллфорд встал с места и уверенно направился к двери, но, стоило ему коснуться ручки, безумец подал голос.       — О чём ты хотел поговорить?       Доктор улыбнулся и, развернувшись обратно, вернулся к столу.       — Так уже лучше.       Усевшись удобнее, он указал на валяющийся предмет мебели напротив себя и уже настойчивее кивнул.       — Подними стул и сядь.       Джокер потёр переносицу и, выдохнув, последовал указанию.       — Было бы неплохо, если бы в следующий раз ты сразу был таким же сговорчивым и мы не тратили лишнего времени. В противном случае мне придётся прибегать к успокоительным веществам, которые тебе точно не понравятся. Я не буду вечно добрым, Джокер. Но перейдём к делу. Я хочу сыграть с тобой в одну игру, — продолжил Оллфорд, наконец завладев долгожданным вниманием собеседника. — И нет, не как в «Пиле». Это будет что-то наподобие ассоциаций. Я буду называть понятия, а ты расскажешь мне, что думаешь по этому поводу. Я, в свою очередь, буду делиться собственным мнением.       Безумец несколько секунд молчал, после чего кивнул. Он понимал, что то, что доктор назвал «делиться мнением», на самом деле будет очередными попытками внушения, но это в любом случае было неизбежно здесь. Нужно всего лишь не позволять Оллфорду пробраться непозволительно глубоко в свой мозг, а всё остальное не является проблемой.       — Прекрасно. Начнём со слова «жизнь».       Джокер состроил разочарованное выражение лица.       — О, ты начал не с того, дружище. Было бы гораздо забавней, если бы ты выбрал другое слово, антоним.       — Я спрашиваю то, что мне интереснее. И я хочу знать, что для тебя значит «жизнь», — настойчивее произнёс мужчина.       Джокер несколько секунд молча смотрел в его сторону исподлобья, медленно возвращая свой привычный взгляд, полный чего-то опасного и непредсказуемого.       — Для меня жизнь не имеет той ценности, которую ей принято приписывать. Жизнь — всего лишь мгновение, которое даётся, чтобы повеселиться. Но никто этого не понимает.       Собеседник что-то быстро чиркнул в блокноте.       — Ты не боишься её потерять? Потерять своё мгновение веселья? Проще говоря, прекратить своё существование.       — А вот и более интересная тема, — псих улыбнулся. — Давай называть вещи своими именами: ты спрашиваешь меня, боюсь ли я откинуть лыжи?       — Строго говоря, да.       Джокер пожал плечами.       — Все умирают. Так или иначе, вся наша жизнь — это одна большая шутка, ведущая к единственному исходу.       — К смерти, — закончил за него профессор.       — Именно.       — То есть, ты считаешь, что мы существуем на свете лишь для того, чтобы повеселиться и умереть. Из чего следует, что существование в целом не имеет какого-либо смысла.       Джокер цокнул языком и покачал головой.       — Нет-нет, всё не настолько примитивно. Хотя общую мысль ты уловил. Но, видишь ли, смысл существованию можно придать, если просто... — безумец развёл руками, — ...перестать искать его. Перестать делать то, на что обычные люди привыкли тратить свою и без того короткую жизнь. Искать её смысл. Лишь тогда можно понять шутку.       Доктор многозначительно хмыкнул.       — Хочешь сказать, ты действуешь именно так? И потому якобы познал свободу разума?       — Я существую вне какой-либо осмысленности, док. Это нечто большее, чем просто свобода разума и мышления. Я не зацикливаюсь на отдельно взятых моментах жизни, таких, как смерть или путь к великой цели, — последнее он произнёс с откровенной насмешкой, после чего махнул рукой, обозначая мелочность перечисленного. — Я просто... живу и наслаждаюсь.       Джокер вновь почувствовал на себе слишком проникновенный, слишком внимательный изучающий взгляд.       — Что ж, — заключил Оллфорд. — А я считаю, что нет ничего плохого в стремлении к цели. Если она у тебя, конечно есть. Я сейчас мог бы посмеяться. Сказать, что раз у тебя нет никаких стремлений — значит, твоя жизнь ничтожна. Но мы оба знаем, что это будет ложью. Не последнее утверждение, а первое. Потому что на самом деле, как бы сильно ты ни пытался следовать перечисленным тобой убеждениям, на самом деле, у тебя есть цель существования. Безумная, наивная и до смешного простая. Но есть.       Безумец подумывал что-то спросить, но доктор, не дав паузе затянуться, быстро продолжил.       — Однако же, сейчас не об этом. Перейдём к следующему понятию. «Прошлое». Что можешь сказать на этот счёт?       Джокер приподнял одну бровь и слегка презрительно хмыкнул. Излюбленное занятие всех врачей — копаться в прошлом своих пациентов, будто бы это было для них какой-то личной больной темой. Оллфорд уже разрушил многие стереотипы о психиатрах, и было бы опрометчивым предполагать, что он вдруг решил свернуть с собственного пути и пойти по проверенной дороге.       — Ты просишь меня что-то сказать на этот счёт, но ведь на счёт нельзя ничего говорить. Можно только положить. Так давай мне нужную сумму — и я её внесу, — клоун хихикнул, надеясь, что это будет в достаточной степени раздражающе.       Повисло молчание. А затем лицо доктора на пару секунд странно перекосилось — так, словно он сдерживал поток смеха. По всей видимости, так и было, потому что в следующий момент он рассмеялся. Довольно культурно, не слишком громко, но и безо всякого намёка не издёвку. Просто обычный смех, какой бывает, если человеку расскажут хороший анекдот.       Это ввело Джокера в некоторое заблуждение.       Наконец Оллфорд смог выговорить слова:       — Охх... Неужели ты на полном серьёзе считаешь, что твои шутки смешные? — он в очередной раз окинул безумца таким взглядом, коим обычно смотрят на плохо соображающих детей. Не злобно, и даже не презрительно. Снисхождение — вот единственная эмоция, которая неизменно прочитывалась в тёмно-карих глазах профессора. — Твоё поведение в те моменты, когда ты пытаешься быть забавным, действительно по-своему смешит меня, правда, не самим содержанием шуток. Но всё это и вправду неплохо развлекает. Держу пари, что когда-нибудь в прошлом ты мечтал стать комиком, или хотя бы просто стендапером.       Джокер в ответ скорчил ехидную гримасу, передразнивая улыбку доктора.       — А тебя разве должно это волновать, мистер «Я пытаюсь достать Джокера и думаю, что у меня это получается»? — безумец фыркнул. — Что ж, окей, поговорим о прошлом. Так вот, док, прошлое — это иллюзия. Люди обманывают сами себя. Его не существует, оно давно прошло и навсегда растворилось в бездне. Есть только настоящее. Яркое и светлое настоящее! Так что будь я раньше хоть чертовой балериной — это уже не имеет никакого значения!       Джокер громко расхохотался. Нарочито громко.       Только он имеет право веселиться здесь. Только он может носить на губах эту глумливую улыбку.       Оллфорд легко хмыкнул и пожал плечами.       — Даже если ты уже давно не балерина, порванные связки все равно не зажили до конца.       Джокер перестал смеяться и метнул на профессора взгляд ядовито-зелёных глаз.       — Думаешь, мои проблемы — в моем прошлом? Ты глубоко заблуждаешься! Я стёр из своего сознания ту часть жизни, которая была до того момента, когда я стал тем, кто я есть сейчас. Я не знаю, кем я был, и меня это совершенно не интересует! Я отпустил это, понимаешь? Это как глоток свежего воздуха после долгого удушья. Я теперь свободен от всего — и от всей этой ненужной ерунды, которую люди привыкли хранить в своей памяти.       Доктор не отводил взгляд — наоборот, он внимательно изучал глаза напротив, пытаясь прочесть в них то, чего не замечали запуганные до смерти жертвы, или зацикленные лишь на своих якобы новаторских методах психиатры, или ослеплённый яростью Бэтмен. Оллфорд был уверен — все они видели в этих глазах огоньки безумия и маниакальное желание убивать, но не замечали главного. Боль. Отголоски боли — старой, давно забытой. Душа клоуна была когда-то повреждена, и это отражалось в его зелёных глазах...       — Безумие не спасёт тебя от прошлого. От него ничто не спасает. Даже тот, кто способен спасти всех, твой любимый друг в костюме мыши. Он не сможет помочь тебе. И ты боишься, — констатировал профессор, напрочь проигнорировав сказанное Джокером.       — Ты меня не слышишь, что-ли? — воскликнул безумец, а затем изобразил сочувствие. — Бедняга, должно быть, со слухом стало плохо по старости лет. А может быть, с восприятием информации. Или с головой, хех.       Он слегка кашлянул.       — Я говорю, меня не беспокоит ничего, что происходило раньше! И я не прячусь от прошлого. У меня его просто нет.       Профессор слегка склонил голову.       — Тогда что же на его месте? Станешь по-новой отрицать, что у тебя там пустота?       Джокер на секунду задумался, но почти сразу его глаза снова загорелись.       — Хорошо, пусть будет так! Раз уж тебе так нравится повторять это. Пустота. Зато какая пустота, док! Это пустота свободы и независимости! Благодаря ней я больше не зависим ни от принципов, ни от воспоминаний — ни от чего, что мешает жить.       Доктор посмотрел на него с такой уверенной насмешкой, что захотелось спрятаться от этого взгляда.       — Это помогает жить, — поправил он снисходительно. — А не мешает. Воспоминания о прошлом помогают людям. Они дарят эмоции. Дарят опыт. Дарят мотивацию и заряд сил, чтобы делать что-то. В общем, не стану перечислять — ты и так понимаешь, что далее по списку пойдёт ещё куча пунктов, которые ты назовёшь скукотой и банальщиной. Суть не в этом. Знаешь, что кажется мне самым забавным? В твоей жизни всё настолько неправильно, перевёрнуто и испорчено, что те вещи, которые обычно приносят людям пользу, тебе приносят лишь страдания. Да, я говорю о воспоминаниях. Ты пытаешься огородить себя от них, потому что неспособен направить их в нужное русло. Ты думаешь, что, абстрагируясь от этой боли, становишься независимым и свободным — но, на самом деле, именно эта глубинная боль, рождённая воспоминаниями, и руководит твоим безумием, сжирая всю твою чёрную душу хуже любого порока. И это ничерта не свобода, ведь каждый раз, когда ты закрываешь глаза в темноте — то оказываешься в том чане с химикатами, где началась твоя прекрасная и весёлая новая жизнь!       С каждым словом тон доктора постепенно нарастал, и к концу он был уже внушительно громок.       Джокер чувствовал, как внутри что-то вскипает.       — Откуда тебе знать про чан?! Решил обсудить увиденное на последнем сеансе вливания в меня наркотиков? Так вот, я тебя порадую — под кайфом мне может такое привидеться, что ты сможешь написать об этом хоть целую книгу! Вот только это не значит, что мои двинутые глюки будут правдой.       Оллфорд вдруг встал со стула. Он не отошёл с места — просто поднялся, расправив плечи и сверкая уверенной, прямой осанкой.       — Мне плевать, какую ложь ты придумаешь для меня. Есть лишь факт: ты неизменно, постоянно хранишь на подкорке память о том самом дне, когда твои тело и разум сгорали в агонии. Когда тебя бросили в адский котёл и не сделали ничего, чтобы помочь! Когда Бэтмен первый раз в своей жизни не попытался спасти человека и обрёк его на вечные мучения. Никогда не думал о том, что лучше бы ты сдох в тот день? О, это риторический вопрос — я знаю, что думал. И желал этого.       Джокер замотал головой, сжимая кулаки.       — А теперь — теперь ты живешь с перманентным ощущением боли и всеми силами стараешься загнать её как можно дальше. Ты делаешь для этого всё — с радостью поддаёшься безумию, позволяя ему разъедать остатки твоего разума; смеёшься, веселишься, убиваешь, приносишь разрушения и сеешь хаос, ломаешь людей, превращая их в своих чокнутых фанатов, взрываешь здания, сотрясаешь землю, рождаешь в сердцах тысячи людей страх... пока голос внутри тихо и отчаянно зовёт на помощь Бэтмена, прося, умоляя тебе помочь и вытащить наконец из этого чана! А он не приходит и не приходит — и никогда не придёт!       Джокер вжался спиной в стену, закрывая уши ладонями и с силой сдавливая собственную голову, будто пытаясь разломить самому себе череп. Он не хотел это слушать. Не хотел, не хотел!       — Неправда! — выплюнул псих. — Всё это неправда!       Он чувствовал, что готов сорваться, что пелена злости и ещё какой-то необъяснимой эмоции постепенно обволакивает сознание, лишая способности ясно мыслить — и не хотел позволить этому произойти. Не здесь и не теперь, не перед этим человеком, которому нельзя демонстрировать уязвимость. Псих с силой втянул носом воздух, кусая губу, но голоса, что жили в голове, вновь проснулись и уже начинали мучить безумца своими возгласами. Они смеялись. Смеялись — но, кажется, в этот раз не вместе с ним, а над ним.       Никогда ещё Джокеру не хотелось их прогнать столь сильно. Вытрясти, вышибить из своей головы.       — Это правда, — размеренно произнёс доктор.       Заметив прогресс, он по привычке оправил халат и сел обратно, как ни в чём не бывало возвращаясь к своей излюбленной записной книжке и записывая в неё пару новых строк.       Джокер с силой потёр лоб, затем опустил руки, кладя их себе на колени. Нужно было отвлечься на физическую боль. Она помогала, отрезвляла, возвращала в реальность. Псих впился пальцами одной руки в запястье другой, сдавливая тонкую кожу и изо всех сил стараясь не выслушиваться в рой голосов.       «Всё, что делаешь в своей жизни — твой способ убежать от боли в груди. Убежать в объятия любимого врага, который никогда тебе не поможет».       Джокер врал сам себе, считая, что это были чьи-то чужие крики.       Нет. Это были всего лишь его собственные мысли. Те, которые он тщательно отгонял как можно дальше и которые уже по выработанной привычке считал чем-то чужеродным.       — Продолжим же, — Оллфорд звонко щёлкнул авторучкой о стол, откладывая её.       — Я больше не хочу, — немного тише обычного ответил Джокер, смотря перед собой.       — Мне всё равно. Мы подошли к самому главному понятию, о котором я собирался поболтать.       — Какому? — без интереса выдохнул псих, желая, чтобы профессор как можно быстрее закончил всё это.       — «Летучая мышь».       Сердце подскочило в груди, издав глухой стук, который, как показалось Джокеру, на момент заглушил собой все остальные звуки. Совсем как тогда, во время прошлого разговора, когда Оллфорд упомянул Бэтмена. Псих надеялся, что они уже никогда не вернутся к этому обсуждению — но, конечно же, именно к нему всё и должно было рано или поздно привести. Это была единственная тема, которую Джокер не хотел ворошить, хотел обойти стороной. Это было что-то, о чём пленитель явно знал больше положенного.       — И что я должен сказать на это? — чуть нахмурив брови и сложив руки на груди, Джокер увёл взгляд в сторону. — Ждёшь ассоциацию? Хорошо. Ночь. Летучие мыши бодрствуют ночью, поэтому мой ответ — ночь.       — И всё? — доктор явно не был удовлетворён ответом.       — Ну да. Я, знаешь ли, никогда не вёл сам с собой философских диалогов на тему летающих грызунов. Биология — не совсем моя сфера.       — А Бэтмен — твоя.       Джокер тихо, глухо прорычал что-то себе под нос, и Оллфорд победно ухмыльнулся уголком рта.       — Я уверен, что никто из предыдущих психиатров не говорил с тобой об этом. Почему? Наверное, потому что эти вещи настолько очевидны, настолько на поверхности, что никто просто не замечает их. Не заостряет внимание. Или же считают просто шуткой. Но все они ошибаются. Это нечто куда большее, чем шутка, верно же?       Джокер упорно не смотрел в его сторону, вместо этого изучая свою излюбленную часть этой комнаты. Впрочем, гигантская карта уже постепенно начинала ему надоедать.       — То, что происходит между мной и Бэтменом, — процедил наконец безумец, — касается только меня и Бэтмена.       После этого негромкого, но угрожающе-холодного тона любому другому человеку, будь он хоть самым высококвалифицированным специалистом по работе с сумасшедшими, резко расхотелось бы задавать дальше какие-либо вопросы. Но Оллфорд не был любым. Он успешно проигнорировал последнюю фразу.       — Помнишь наш разговор о человеческих зависимостях?       — Это был монолог.       — Неважно. Я знаю, что ты его запомнил. Так вот. Я говорил о твоём несколько особом отношении к Бэтмену. Называй это как хочешь: привязанность, одержимость, любовь... Не имеет значения, какое именно понятие ты используешь — это всё одно и то же. И что бы это ни было, у этого есть свои минусы. Это слабость. Это уязвимое место. Ахиллесова пята. Твоя величайшая и единственная слабость — Бэтмен.       — Отлично. Ты молодец, можешь взять себе с полки пирожок. А теперь оставь меня в покое, — хмуро выплюнул клоун.       — Ох, с радостью возьму, как только закончу.       Джокеру безумно хотелось врезать этому человеку по лицу, потому что тот снова улыбался. Псих не мог этого видеть, потому что был всё так же отвёрнут, но отчётливо слышал улыбку в чужом голосе. Однако, уже на следующей фразе тон профессора приобрёл настораживающую серьёзность.       — Раз ты не захотел поделиться со мной своими мыслями, говорить буду я, — он слегка кашлянул. — Видишь ли, я считаю, что твоя наивность в отношении Бэтмена просто... ничтожна. Понимаешь, я знаю всё. Абсолютно всё. То, как ты одержим Бэтменом. То, какой смысл ты вкладываешь в свои взаимоотношения с ним. Спросишь меня — откуда? Как я уже говорил, я наблюдал за тобой. Изучал тебя. Так что это не просто догадки. Это правда, с которой ты вынужден будешь смириться.       — И что же ты знаешь? — безумец вдруг всплеснул руками. — Давай же, поделись! Скажешь, что мои игры с Бэтменом — какая-нибудь проекция моего сознания? Или моя попытка уцепиться за реальность, чтобы не утонуть в пучине безумия? О, сколько драмы!       Джокер едва ли не сплюнул, а доктор лишь терпеливо вздохнул, ожидая, пока собеседник будет готов его слушать.       — Ваши с Бэтменом столкновения — для тебя куда большее, чем просто вражда. Это воздух, которым ты дышишь. Весь смысл твоего существования в том, чтобы поддерживать замкнутый круг в виде противостояния с Бэтменом. Ты считаешь, что он любит этот круг так же сильно, как и ты. Что для него это так же важно, так же значимо и так же жизненно необходимо, как и тебе — и он не признаёт это лишь потому, что убеждает себя в своей правильности и боится шагнуть за черту. Ты думаешь, что в нём есть та же частичка чего-то тёмного, что живёт в тебе, и это делает вас похожими, но вы сражаетесь по разные стороны баррикад, и потому остаётесь противоположностями — идеальными противоположностями, которые притягиваются, словно Инь и Ян. Считаешь, что вы дополняете друг друга, и перестали ли бы быть самими собой, если б этот баланс нарушился. Тебе нравится думать, что Бэтмен осознаёт и понимает всё это, и лишь смотрит на ситуацию под немного другим углом. Что он без конца внутренне отрицает вашу взаимную одержимость друг другом, но на самом деле прекрасно чувствует её. Тебе нравится пытаться склонить его к признанию. Ты думаешь, что нужен ему. Он — твой самый важный в жизни человек, и ты также считаешь, что ты — самый главный в его жизни преступник. И что ты занимаешь в его жизни особое место. Поправь меня, если что-то неверно.       Джокер ощутил, что на какое-то короткое мгновение перестал дышать. Руки, сложённые на груди, с силой сдавили рёбра; ногти впились в ладони, неподвижный взгляд в упор впился в картинку на стене. Псих не шевелился, прокручивая в голове то, что только что услышал, и задаваясь лишь одним вопросом — каким, мать его, образом Оллфорд так хорошо понимал его чувства?       Впрочем, нет. Нет-нет-нет. Это не было пониманием. Это было хладнокровное изучение его мыслей.       Джокер закусил губу и наконец нашёл в себе силы вернуть взгляд на своего ненавистного пленителя.       — Если я признаю, что ты неплохо подготовил материал — ты отстанешь от меня? — стараясь произнести это так, чтобы голос не подрагивал, спросил безумец.       — Нет, — помотав головой и театрально изобразив на лице извинение, ответил доктор.       Он внезапно поднялся со стула и сделал несколько шагов по комнате, вставая напротив пленника и складывая руки за спиной.       — Я и так знаю, что верно озвучил твои идеи по поводу Бэтмена. И, знаешь... фантазии и убеждения — это совсем неплохо. Но пришло время внести немного здравомыслия. Ведь вся беда в том, что всё, что ты себе напридумывал, всё, что я сейчас перечислил... Всё это на самом деле работает лишь в одну сторону. Всё это исходит от тебя.       Джокер стиснул зубы, но промолчал.       — Ты никогда не думал, почему Бэтмен вечно отрицает то, о чем ты ему говоришь? Почему никак не хочет это признать? Почему реагирует так, будто совсем ничего не понимает? — Оллфорд явно не ждал ответа на эти вопросы.       — Думал. И я знаю ответ. Ты сам озвучил его: Бэтмен просто слишком боится признать для себя правду, потому что она может разбить его хрупкую мораль.       Доктор издал смешок и сжал пальцами переносицу, вновь пройдясь туда-сюда по комнате. Кажется, в нём ещё ни разу до этого не было столько презрения, жалости и наигранного сочувствия одновременно.       — Как же ты за всё это время на самом деле так и не понял? Ему плевать на тебя, Джокер. Чувства, которые ты придумал для самого себя, чтобы у тебя была причина существовать — это результат твоего ищущего способы вырваться из одиночества больного сознания. И всё это сидит у тебя в голове, понимаешь? У тебя — не у него. Чёрт, даже забавно подумать. Ты так активно, так старательно пытаешься внушить ему свои мысли про вашу с ним глубокую связь. И как он реагирует, когда ты изливаешь ему свою душу? Когда пытаешься убедить, насколько сильно ты ему нужен? — мужчина подошёл ближе, возвышаясь над сидящим перед ним на полу безумцем.       Кажется, в этот раз он ждал реакции, но Джокер не знал, что ответить.       Потому что Бэтмен никогда не реагировал так, как этого хотел бы псих. За все годы их сражений, их совместных танцев, Тёмный Рыцарь ни разу не сделал ни единого намёка на понимание со своей стороны.       Оллфорд знал об этом. И знал, что Джокер тоже это знает.       — Нет ничего хуже, чем ловить его разочарованный взгляд, — продолжил Оллфорд. — Понимать, как он презирает тебя, как видит в тебе лишь ничтожество, которым ты и являешься, несмотря на отчаянные попытки доказать обратное. Если подумать, всё, что ты делаешь, вся твоя жизнь — это процесс убеждения Бэтмена в том, что ты для него важен. Боже, если бы только люди вкладывали в работу столько усилий, сколько ты тратишь, стараясь внушить Бэтмену свою значимость... Это паранойя. Твоя личная паранойя. «Смотри Бэтмен. Ну, смотри же на меня! Я важен, видишь? Я твой самый серьёзный враг, я единственный, кто способен разнести этот город до основания. И ты зависишь от меня — так же, как я завишу от тебя. Мы две стороны одной монеты,» и прочая чепуха! Хотя, знаешь, в этих словах есть осмысленность, и Бэтмен наверняка её находит, но он никогда не воспримет их так, как хотелось бы тебе. Иначе почему он не прислушивается к ним? Он ведь находит их исключительно выбросом твоего больного ума, попыткой разозлить себя. Обидно, что он даже не понимает, сколько души ты вкладываешь в свои слова.       Доктору удалось уловить во взгляде Джокера почти не скрываемую уязвимость. Пускай всего на несколько секунд — но это было важным результатом.       Безумец почувствовал слабость. По всему телу прошлась дрожь. То, что говорил Оллфорд, было ложью... Это не может быть правдой. Всё это глупости! Почему он вообще позволяет себе сомневаться? Бэтмен его понимает. В отличие от всего остального мира, Бэтмен — тот, кто понимает...       И неважно, что герой ни разу об этом не говорил. То, что Бэтси не демонстрирует что-либо — это ведь не значит, что в нём этого нет?       Мысли начинали разбегаться в стороны, словно муравьи. Нужно было схватиться хотя бы за одну.       — Если бы всё было так, как ты говоришь, док, — Джокер нервно хихикнул. — Бэтмен бы воспользовался первым же удобным случаем, чтобы позволить мне умереть. Позволить ситуации тихо и незаметно избавить город от заразы в моём лице. Но он ведь этого не делает. Снова и снова возвращается за мной, снова и снова выдирает меня из лап смерти, потому что я ему нужен. Потому что ему нужна наша игра.       Доктор покачал головой с таким неподдельным сочувствием во взгляде, что это почти граничило с выражением боли.       — Бедный. Неужели ты и вправду настолько ослеплён. Впрочем, нет, ты не настолько наивен и безумен — ты лишь тщательно скрываешь от себя правду, предпочитая жить сладостными иллюзиями и внушать их не только себе, но и Бэтмену.       — Ослеплены все те, кто считает, что за нашим с Бэтменом противостоянием не стоит нечто куда большее.       — Джокер, — Оллфорд вздохнул. — Бэтмен спасает тебя не потому что именно ты что-то значишь для него. А всего лишь потому что это — его долг. Он помогает всем, кому может помочь, и неважно, невинный ли это житель, преступник или самая заблудшая в мире душа, и дело даже не в том, что это правильно и соответствует его кодексу, а в том, что таким образом он успокаивает собственную совесть. Если бы Бэтмен, будучи способным что-то предпринять для предотвращения чьей-либо смерти, остался бездействовать — в дальнейшем эта ошибка мучила бы его до конца жизни. Он спасает чужие жизни, и даже самые жалкие, потому что в этом его промысел, его смысл существования. Упустив одну жизнь, он не сможет смирится с этим. Вина упадёт на его плечи тяжелым грузом и растопчет, словно насекомое.       — Не смей говорить о нём так, — холодным тоном произнёс Джокер. — И не пытайся анализировать действия Бэтса со своего узкого угла зрения.       — Хорошо, давай опираться на факты. Назови мне хоть один случай, когда Бэтмен допустил смерть врага, имея при этом шанс его спасти? Назови случай, когда он предпочел погнаться за виновником происшествия, а не помочь его смертельно раненому приспешнику?       Джокер со злостью смотрел на собеседника.       — Таких случаев уйма. Шестёрки постоянно гибнут в перестрелках, и я не замечал со стороны Бэтси сильной озабоченности по этому поводу.       — Да, без смертей не обходится, таков криминальный мир этого города. Но представь любого из этих случайно попадающих под пули бойцов в той ситуации, в которых обычно оказываешься ты. Что там было? Падения с крыши многоэтажки? С моста? Артериальное кровотечение? Нож в сердце? А теперь представь, как бы Бэтмен отреагировал, окажись эти люди в таком положении. Наплевал бы и бросил умирать? Разумеется, нет. Он бы сделал всё, чтобы спасти эту никчёмную, бесполезную жизнь. Как делает это всегда. Просто обрисуй всё это в голове и ответь на вопрос: неужели ты правда веришь в свою привилегированность в его системе приоритетов? Что если на самом деле нет никакой «особой связи»? Не допускаешь ли ты возможность того, что всё это имеет какую-либо ценность и важность лишь для тебя одного?       — Нет, — отрезал Джокер. — Я знаю его лучше тебя. Я чувствую его на куда более тонком уровне. И я знаю, что особая связь есть.       — Что ж. Давай нарисуем ещё одну ситуацию. Предположим, что тебя не станет. Ты мёртв, игра окончена, связь безвозвратно разорвана. Как думаешь, что случится с Бэтменом? Можешь представить его горюющим по тебе, сдавшимся, страдающим от твоей смерти?       — О нет, он не стал бы лить слёзы и убиваться. Возможно, первое время он бы даже делал вид, что всё в порядке. Но затем он бы ощутил это — ощутил невероятную, жестокую, убийственную скуку. Без меня весь азарт, что заставляет Бэтмена идти вперёд, был бы утерян, и он остался бы с пустотой в груди.       — А я думаю, что он вздохнул бы с облегчением, мысленно поблагодарил вселенную за то, что она забрала тебя, и продолжил бы защищать Готэм. С чуть более спокойной душой. Ощущал бы он скуку и опустошение? Первые пару дней — возможно. Но в самом ли тебе дело, Джокер? Не в том ли, что Бэтмен всего-навсего слишком привык к факту присутствия тебя в городе? Как только на Бэтмена свалились бы новые проблемы, он бы тут же ожил, возродился и навсегда забыл про тебя, отвлекаясь на другие беды и другие задачи. Потому что ты — не центр его существования. Его центр — это Готэм и те события, что в нём происходят. Эта вечно живая система, напоминающая собой отдельный организм, который постоянно нужно очищать от заразы. И он отдаст всего себя, целиком и полностью, этому организму и его защите. Разве всё это имеет что-то общее с понятием привязанности к тебе как к человеку? Максимум, что здесь имеет место быть — это привычка. От которой Бэтмен будет рад избавиться. Отрицать это так же глупо, как предполагать, что больной раком будет скучать по ощущению боли, если его излечат.       — Если только этот больной не мазохист. Я бы скучал, — Джокер улыбнулся так широко, как мог, но доктор умело распознал попытку скрыть за подобной реакцией тот факт, что псих оказался сильно задет.       Оллфорд знал, что шаг за шагом продвигается вперёд. Что Джокер не сможет вечно отрицать очевидное. Делать вид, что не понимает, не слышит. Прятаться за своим безумием, за улыбкой и шутками. Его щит в виде возведённой в абсолют беспечности уже начинал давать первые трещины, и профессор прекрасно видел это.       — А теперь представим, что не стало Бэтмена. Ты думал о том, что будет в таком случае с тобой? Останется ли у тебя хоть что-то, за что можно будет ухватиться как за смысл жизни? Будешь ли ты с теми же радостью и энтузиазмом продолжать делать то, что делаешь?       — Ну... я как минимум сожгу этот город дотла и станцую на могилах людей, что погибнут под его обломками. И — не поверишь — это будет чертовски весело! Пожалуй, лучшая шутка за всю мою жизнь.       — А потом?       — Потом? Я проткну себе сердце обломком бэт-сигнала и с полным удовлетворением пойду встречать Бэтси в одном из котлов преисподней! Разве это не лучшее завершение шоу?       Оллфорд едва не поморщился, но всё же удержал себя и остановился на выражении лёгкого пренебрежения.       — Это ложь.       Джокер расхохотался.       — Что именно?       — Если Бэтмена не станет — ты угаснешь. Тихо и незаметно, как двигатель, лишившийся источника энергии. И ты знаешь об этом, просто слишком боишься такого исхода, чтобы допускать подобные предположения.       Псих попытался что-то возразить, но доктор резким жестом велел ему молчать, и тот, усмехнувшись, послушался, позволив собеседнику продолжить.       — Как бы то ни было — пускай даже посчитаем описанный тобой сценарий вполне возможным — с уходом Бэтмена уйдёшь и ты. Это будет конец игры. Яркий ли, или едва заметный — но конец. А вот если ты уйдёшь из жизни Бэтмена, для него в целом ничего не поменяется. Вот и всё. Неважно, какие оговорки и дополнения можно сюда приписать. Факт остаётся фактом. Я это знаю, ты это знаешь, все это знают.       Джокер не выдержал и зарычал. Не так громко и сильно, как мог бы — скорее устало и разочарованно, вперемешку со сдавленным смехом. Опершись о стену рукой, он, сжав челюсть, наконец поднял себя на ноги, но голова резко пошла кругом, вынуждая психа схватиться за неё и прислониться боком обратно к стене.       — И что всё это значит? Что ты пытаешься мне доказать? Что?! — спросил он, жмурясь и пытаясь избавиться от прилива тошноты.       — Я просто хочу, чтобы ты сделал выводы. И понял, что я прав.       — В чём? В каком месте ты прав? — уже из чистого протеста выкрикнул псих.       — Я прав в том, что ты не нужен Бэтмену, а все убеждения, которыми ты живешь — твои и только твои.       — Нет!       — Да, — коротко и просто отозвался мужчина.       — Нет! — повторил Джокер и, позволив ногам подкоситься, съехал по стене обратно вниз. — Я нужен Бэтмену! Я нужен ему, а ты понятия не имеешь, что происходит в его голове — ведь к нему в сознание ты ещё не лез! Так что заткни пасть, оставь меня в покое и благодари судьбу за то, что я слишком ослаблен, и за своих тупоголовых громил, которые достаточно убедительно отозвались об оборудовании в этой камере!       Джокер нащупал на полу одну из многочисленных разбросанных здесь игральных карт и с силой запустил её в собеседника, подобно тому, как делает это со своим оружием — но картон лишь слегка подлетел и плавно опустился обратно вниз, даже не достигнув своей цели.       — Приятно видеть, что ты тоже человек. Такой же, как мы все, а не такой, каким пытаешься казаться, — заметил Оллфорд, поднимая упавшую карту и рассматривая её.       — Замолчи и избавь меня наконец от своей неприятной компании! — рявкнули в ответ.       — Со своими страхами. Со своими уязвимыми точками. И способный выйти из равновесия, — закончил доктор, пряча карту в карман и направляясь к двери.       Джокер закрыл уши ладонями и отвернулся к стене, будто пытаясь влиться туда, пройти её насквозь и оказаться где-нибудь в другом месте.       — Хватит! Заткнись и иди уже по своим делам!       — Скоро увидимся снова, — бросил пленитель на прощание и, хмыкнув, хлопнул дверью.       Психа трясло. То ли от злости, то ли от эмоционального всплеска, то ли от голода и истощённости — а, может быть, от всего сразу. Он проклинал себя за то, что позволил себе эту слабость перед глазами оппонента; проклинал Оллфорда; проклинал ржущее изображение на стене, которое, словно назло издеваясь, не переставало широко улыбаться и пристально смотреть на свою человеческую копию — но сейчас больше всего на свете хотелось отключиться и проваляться так целые сутки, не думая ни о чём и не слушая долбаные голоса внутри черепной коробки, которые ни на секунду не смолкали и настойчиво шептали прямо на ухо: «В глазах летучей мыши ты ничтожество и всегда будешь им оставаться».