Сознание в осколках

      Оставшись наедине с самим собой на холодном, твёрдом полу этой ненавистной ему комнаты, Джокер изо всех сил старался не дать себе отключиться. Оллфорд мог зайти сюда в любой момент — и, скорее всего, доктор не был осведомлён о действиях своих работников — а потому Джокер не мог допустить, чтобы тот застал его в таком растоптанном виде. Однако, любые мысли, любые старания прямо сейчас подавлялись всепоглощающей усталостью, которой безумец не мог противостоять. Сил не было даже на то, чтобы разозлиться или попробовать подтянуть себя с пола. Пелена опустошённости постепенно накрывала пленника с головой, уводя жгучую боль далеко-далеко на задний план и окуная Джокера в свою бездонную черноту. Не думая больше ни о чём, псих позволил глазам закатиться, а сознанию — на какое-то время покинуть тело, в кои-то веки оставив психа в блаженной тишине.              Очнувшись вновь, он в первую очередь поднял взгляд на дверь, словно опасаясь, что та вот-вот должна была открыться и впустить внутрь новых визитёров. Однако, замки, как и всегда, были защёлкнуты. Тогда Джокер посмотрел на камеры наблюдения — но и те, к счастью, всё ещё не подавали признаков жизни, оставаясь опущенными объективами вниз. Должно быть, отключка продлилась совсем недолго, так как головная боль и жжение внизу всё ещё давали о себе знать — и в данном случае это играло ему на руку, поскольку безумец мог успеть привести себя в порядок и сделать вид, что ничего не происходило. Тихо выдохнув, Джокер попробовал пошевелиться.       На мгновение представив, до чего жалким он, должно быть, сейчас выглядит, клоун усмехнулся. Если они считали, что таким образом отомстят ему за смерть друга или выпустят злость — эти люди были гораздо ниже и глупее, чем Джокер изначально о них думал. Вероятно, они ожидали, что их беспомощная жертва будет страдать, но Джокер даже не знал, что по этому поводу ощущает и должен ли вообще что-либо ощущать. Казалось, что в голове было совершенно пусто.       И всё же, слишком неприятное и сжимающее душу чувство не давало ему забыть о случившемся как об очередном неприятном сне. Любое событие, происходящее в здешних стенах, как-то по особому отпечатывалось в сознании безумца, и тот прекрасно отдавал себе в этом отчёт, но не понимал, что именно на это влияет. Нужно было разобраться, что в данной ситуации не давало ему покоя.       Постаравшись разбудить окутанный туманом мозг и запустить мыслительный процесс, Джокер не без отвращения прокрутил в голове недавние неприятные моменты.       Что, если эта кучка жалких идиотов на самом деле даже и не пыталась его унизить? Джокер отлично знал, как выглядят и ведут себя люди, одержимые местью или чем бы то ни было другим — и троица, что изнасиловала его, не казалась принадлежащей к числу таковых. Джокер посмеялся бы над количеством внимания к своей персоне и над усердиями, которые те парни применили, желая смешать свою жертву с грязью. Посмеялся бы над их последней и бесповоротной стадией отчаяния. Ведь подобное воздействие означало, что псих сумел задеть самые низкие, самые животные и постыдные порывы их души, толкнуть их за грань, и осознавать это было бы чертовски весело и даже стоило бы пережитых физических мучений.       Но проблема была в том, что те парни не были обозлены. Не в той степени, в которой хотелось бы Джокеру. Эти мужчины, они словно бы... просто развлекались? Без какой-либо идеи фикс. Они лишь пришли и взяли то, что могли взять, и среди их помыслов не было конкретных желаний, направленных непосредственно на Джокера. Да, мудила Фрэд подшучивал над ним в процессе, но для всех них это было не более, чем аттракционом, призванным развеять скуку.       Они действительно всего лишь воспользовались его телом.       С такими лёгкостью и беспечностью, что это выходило за грани понимания.       Никто не мог вот так без причины брать и использовать его.       Джокеру всегда казалось, что его тело неприкосновенно. Не потому что это было какой-то замашкой — а потому что такова была аксиома, правило существования, неоспоримое условие. Его просто не могли использовать, как никчёмный кусок биоматериала, не имеющий право выбора. Ни в Аркхэме, ни тем более в других кругах существования — никто и никогда не относился к безумцу с таким... неуважением. Его пытались презирать, над ним пытались подшучивать, его пытались убить. Но поступать вот так. Это было высшей степенью неправильности. Принц Преступного Мира не мог стать настолько простым человеком, чтобы оказаться в подобном положении.              Джокер терялся в том, чего теперь хочет. С одной стороны, он мечтал разорвать каждого из этих недостойных называться людьми подонков на куски, предварительно освежевав их и в буквальном смысле натянув их лица им на задницы. Но с другой, безумец понимал, что, находясь под пристальным наблюдением со стороны Оллфорда, он больше не может действовать так же открыто, как раньше — чтобы просто-напросто не делать лазейку в собственный мозг ещё более доступной и широкой. Показать реакцию на действия охранников означало бы поддаться давлению, подчиниться желанию доктора раскрыть наиболее падкую на эмоции часть себя — а Джокер не собирался этого делать и давать всему этому цирку дополнительного повода считать себя уязвимым.       Раньше клоуну никогда не доводилось столь тщательно обдумывать свои дальнейшие действия — конечно, если дело не касалось каких-то особо изощрённых планов по разрушениям в Готэме. В целом безумец ненавидел планирование, следование каким-либо установкам и в особенности — анализ собственного поведения — и никогда не поступал так, как надо, а не так, как хотел. Но теперь же он при всём старании не мог отделаться от навязчиво вертящихся на подкорке мыслей о том, что должен контролировать свою реакцию. Он и без того позволил работающим здесь людям увидеть слишком много, поэтому лучшим решением было продолжать играть беззаботное наплевательство.       Тот факт, что раньше безразличие давалось ему естественным образом, а сейчас его приходилось изображать, заставлял безумца чувствовать себя подавленно. Словно одну из любимейших составляющих его сущности вдруг взяли и вынули прямо из души. Почему ему вообще было какое-либо дело до этого доктора? До его мнения о нём?       Возможно, сейчас следовало выкинуть из головы эти вопросы и сосредоточиться на том, чтобы загнать все подавляющие его силу воли переживания поглубже в себя. В конечном счёте, одно из сильнейших оружий против попыток себя сломить — безразличие — всё ещё было при нем. Точнее, иллюзия безразличия, но разве кто-то заметит разницу? Нужно было лишь продолжать правильно разыгрывать те немногие тузы, что оставались в его рукаве.              Вывихнуть суставы больших пальцев, чтобы выбраться из наручников, никогда не было для Джокера проблемой — за годы многочисленных побегов он стал профессионалом в этом деле. Сейчас ему это далось даже быстрее обычного.       Обхватив одну ладонь другой, безумец попытался потереть их, словно стараясь чуть облегчить боль, а заодно размять затёкшие мышцы. На полу виднелись подсохшие следы собственной крови, которые, изгибаясь в воображении психа витиеватыми строками, будто складывались в неаккуратно написанные слова. «Ты слабее, чем кажешься».       Джокер пренебрежительно фыркнул и со злостью провёл по полу рукавом, пытаясь стереть галлюцинацию, в итоге лишь сильнее себя испачкав. Собственный мозг, столь не вовремя решивший поиграть с ним в свои изощрённые игры, стал рождать перед глазами новые иллюзии. Шут, пристально следящий за пленником со стены, вдруг ожил и начал смеяться — и, подобно тем голосам в голове, смеялся не вместе с Джокером, а над ним. Он хохотал и хохотал. Так громко, что безумец, стиснув зубы, закрыл уши ладонями.       — Заткнись! Это я должен смеяться, а не ты! — он вскинул голову, с ненавистью глядя ему прямо в глаза. — Почему ты вообще находишься здесь? Зачем он тебя сюда повесил?       Этот вопрос снова не давал Джокеру покоя. Он переставал что-либо понимать, а окружающая его фиолетовая комната начала расплываться и таять: красные надписи стали вязкой жидкостью стекать по лиловым обоям, оставляя похожие на кровь следы; клоунская атрибутика, исказившись в своей форме, взмыла в воздух; освещение стремительно тускнело, погружая помещение в неприятный полумрак.       Это был один из тех моментов, которые порой настигали Джокера во время длительного заточения в Аркхэме: когда все его внутренние демоны выползали на поверхность и выплясывали вокруг него танец, и в эти минуты не нужны были никакие стимулирующие воображение токсины, чтобы заставить безумца теряться где-то между реальностью и тёмной, ужасающей фантазией.       Голоса в голове казались предсмертными криками задыхающихся в агонии душ, которые пожирал сам Дьявол, и Джокер каждый раз хохотал, пытаясь их заглушить — или, может быть, потому что это было действительно забавно. Слышать ставшие слишком привычными звуки — и всё равно пытаться спрятаться от них.       Сейчас же он схватился руками за голову, словно стараясь её остановить, заставить перестать кружиться и удержать внутри рассыпающиеся на кусочки остатки рассудка. Нельзя, нельзя. Нельзя позволить этому продолжаться. Только не сейчас.       Нужно было как можно быстрее заставить разум проясниться, и обычно психу в этом помогала боль. Она отрезвляла, давала понять, что мир вокруг и он сам всё ещё настоящие.       Но сейчас... сейчас бóльшая часть его тела и без того пребывала в непрекращающейся боли, не говоря уже об особо остром её очаге внизу. Оставалось лишь добавить к ней новую.       Потянувшись наверх, к поверхности стола, Джокер схватился за его край и попытался поднять себя, чувствуя, как трясутся ноги. По комнате бегали тени, всё плыло; клоун с трудом отдавал себе отчёт в том, что делает, и единственное, чего ему сейчас действительно искренне хотелось — освободить свою голову от иллюзий и галлюцинаций.       — Я заставлю вас заткнуться, хотите вы того или нет, — облизнувшись, хриплым голосом произнёс Джокер.       Он облокотился о стол и внезапно со всей силы приложился о металл головой, а затем ещё раз и ещё, громко хохоча и чувствуя, как разбивается в кровь лоб. Вытерев предплечьем стекающие в глаза капли, он повернулся к плакату с картой и торжественно взмахнул руками, угрожающе ухмыляясь и сверкая искрами безумия в глазах.       — Только я могу решать, когда шутка смешная, а когда — нет.       Шут, до этого косившийся прямо на него, замер и превратился обратно в бездушное изображение.       — Ты — символ, — ткнув в его сторону пальцем, продолжил Джокер. — Символ моего веселья! Поэтому ты висишь здесь. Потому что в конечном счёте всё это — одна большая изощрённая шутка, но я всё равно буду смеяться последним! Понятно?! Вы все наконец поймёте, кого пытались сломить!       Он посмотрел в камеры и даже пожалел, что сейчас те не следили за ним. Хотелось докричаться до всех, кто смотрел на него с той стороны объективов, хотелось дать им понять, что он не собирается упускать контроль!       — Ты всего лишь человек с навороченными технологиями в руках, который думает, что знает меня! Но ты никогда не добьёшься того, чего пытаешься здесь добиться! Потому что это я, — он почти ударил себя в грудь, — я ведущий этого шоу!       Он с яростью выкрикивал слова, брызжа слюной и чувствуя, как трясётся от злости и напряжения тело. Подняв с пола первый попавшийся под руку предмет — бутафорскую копию своего револьвера — псих запустил его в одну из видеокамер и попал чётко в цель. Но та и не подумала разбиться — всё, что находилось в этой комнате, кроме стульев, стола, грёбаной гигантской карты и небольшого металлического бака в дальнем углу, который служил унитазом, было сделано из безопасных мягких материалов, лишь имитируя атрибутику злодейского логова.       Всё, кроме...       Внезапно Джокеру пришла одна мысль, и он, встряхнув головой, глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Он напомнил себе о недавнем решении сохранять безразличие. О желании вернуть мышлению трезвость. И потому постарался отогнать этот последовавший за галлюцинациями всплеск безумия и по-новой посмотреть на ситуацию.       Только сейчас Джокера, словно молния, пронзило важное осознание.       Оллфорд оставил его без наблюдения.       Видеокамеры были отключены.       И это, пожалуй, было одним из самых опрометчивых решений доктора. Было ли оно сподвигнуто неожиданным проявлением тактичности, или же это всего лишь оплошность — не имело значения. За пленником никто не следил.       Судорожно выдохнув, Джокер быстро нашёл взглядом свои брюки и, подняв их с пола, натянул на себя. Было бы неплохо перед этим вытереть со своего тела всю грязь, но теперь не оставалось времени об этом думать. Он посмотрел на фиолетовую стену, которую, помимо написанных баллончиком букв, украшала одна весьма интересная вещь. Световая гирлянда.       Безумец готов был проклинать себя за то, что не обратил на неё должного внимания раньше. Впрочем, тогда это ничем бы ему не помогло — но сейчас, когда никто не мог его видеть, псих мог воспользоваться уникальной возможностью.       Конечно, нападать на пленителей прямо сейчас — только-только подорвав доверие Оллфорда и пребывая в ослабленном состоянии — было бы глупо. Но он мог припрятать гирлянду так, чтобы использовать её в будущем. В воображении на мгновение возникли приятные сцены: крепкий тонкий провод ложится на шею Фреда и сдавливает её, перекрывая доступ кислороду, заставляя рожу этого урода посинеть, а глаза — закатиться и навсегда застыть с выражением ужаса и боли. Одни только мысли об этом придали Джокеру некоторого настроения и подарили сумрачную надежду на возможный побег.       Он стремительно подошёл к стене и осмотрел этот предмет интерьера. Безумец любил вешать подобные штуки у себя в убежищах, в этом Оллфорд не ошибся, вот только ужасной ошибкой было считать гирлянду в руках клоуна безопасной.       Провод крепился обычной изолентой; он тянулся вдоль стены и уходил куда-то под обои. Порвав их в нужном месте, Джокер с восторгом обнаружил розетку. Он отметил про себя, что позже нужно будет подумать над возможностями её выгодного использования, но сейчас же лишь аккуратно вынул вилку и снял гирлянду, сматывая её.       Теперь нужно было лишь куда-то спрятать находку, и лучшим местом казалась внутренняя часть стола. Вряд ли кто-то станет заглядывать под него, не имея никаких подозрений. Оллфорд всегда сажал Джокера за стол, когда приходил почесать языком, и потому безумец прикрепил гирлянду ближе к той стороне, с которой обычно сидел при этих разговорах.       Куски изоленты казались достаточно крепкими и внушали доверие. В конце концов, если они всё это время выдерживали гирлянду на стене, то что помешает им в случае с металлом?       Закончив с этим делом, Джокер упал на стул и с силой провёл ладонями по лицу.       Он выберется отсюда. Пускай не сегодня и не через день. Но обязательно выберется.       

***

      К тому моменту, как Оллфорд наконец почтил пленника своим визитом, система наблюдения уже вовсю работала, а Джокер, постаравшись стереть с пола следы изнасилования, как ни в чём не бывало сидел на стуле, по привычке чуть покачиваясь и откидываясь назад.       — О, доктор, как давно не виделись, — расплывшись в намеренно широкой улыбке, поздоровался он.       — Не то чтобы очень давно, — пожав плечами, ответил тот. — Но я тоже крайне рад тебя видеть.       Он проследовал к своему излюбленному месту за столом, как всегда с деловым видом поправляя халат.       Джокер внимательно следил за ним, не двигаясь — словно дикая кошка за будущей добычей, что, впрочем, нисколько не смущало доктора.       Вслед за ним в комнату вошли охранники, и Джокер одарил их уверенным взглядом вкупе со столь довольной ухмылкой, что те, должно быть, были сильно разочарованы, не встретив в лице пленника ожидаемых подавленности и смущения. Но виду они никак не подали, словно бы ничего и вовсе не случилось.       Интересно, знал ли о произошедшем Оллфорд? Мог ли он сам направить их в эту сторону? Или — что более вероятно — они сделали это тайком? При втором обстоятельстве надавить на придурков будет значительно проще, и Джокер позабавился от этой мысли.       — Я бы хотел продолжить нашу игру в ассоциации, — без долгих прелюдий начал профессор. — И моё слово на сегодня — «хаос».       — Хаос... — задумчиво повторил Джокер. — Хаос. Знаешь, хоть мне и нравится выбранная тобой тема, с чего ты взял, что я горю желанием разговаривать с тобой о чём-либо?       — Можешь не разговаривать, — хмыкнул Оллфорд. — Говорить буду я.       Он аккуратно положил на стол свою любимую записную книжку и, сцепив пальцы в замок, придвинулся на стуле чуть ближе.       — Вся твоя деятельность, всё, чем ты живёшь, замешано на так называемом торжестве хаоса. Это то, как ты описываешь суть своего существования. То, на чём, как тебе кажется, держится твой мир. Но что для тебя означает понятие «хаос»? Ты так часто используешь это громкое слово, но понимаешь ли ты до конца, что именно под ним подразумеваешь? У меня создаётся ощущение, будто ты и сам не знаешь, о чем говоришь. Полагаю, ты считаешь, что хаос — это нечто бунтарское и целиком противоречащее здравому смыслу, сумбурное течение событий, полное отсутствие порядка, буйство разрушений и безнаказанность, безумие в его ярчайшей форме. Страшный термин, определяющий все свойственное сумасшедшим, которого простые люди боятся и который ненавидят. Так вот: на самом деле, хаос тоже имеет свои упорядоченность и закономерность. Это просто иная форма существования всего вокруг, которая, как и гармония, имеет место быть, и без которой мир не мог бы существовать. Знаешь, ещё до времён Сократа люди считали хаос началом всякого бытия. Первичным бесформенным состоянием мира, породившим впоследствии все живое. А в древнегреческой мифологии хаос в целом воспринимался как нечто, открывающее перспективы для чего-то нового, для созидания. Источник всего сущего. Начало всех начал. Некая отправная точка любой жизни.       Джокер недоуменно смотрел на профессора, как всегда слегка приподняв бровь, выражая тем самым пренебрежение к услышанным словам и минимальную заинтересованность в разговоре. А точнее, пытаясь это изобразить.       — А ты у нас не только великий психолог, но ещё и философ-мыслитель? — язвительно сказал он, хихикнув. — А если серьёзно, хех, то я совершенно не догоняю, к чему вообще всё это рассуждение.       Он закинул было ноги на стол, но один из охранников в момент оказался рядом и грубо столкнул их обратно. Безумец хмыкнул, одарив мужчину хищной ухмылкой, но решил не заморачиваться над тем, чтобы попробовать поднять ноги ещё раз. Кажется, его решили более основательно ограничивать в свободе действий.       — «Всё это рассуждение» к тому, — продолжил доктор слегка передразнивающим тоном, — что ты считаешь, что создаёшь нечто ужасное, страшное, вызывающее трепет. Создаёшь хаос. На самом же деле, хаос — это естественная часть цикла жизни, и ты ни в коей степени не порождаешь её. То, что делаешь ты — лишь жалкие попытки кому-то что-то доказать. В первую очередь, видимо, себе. Это не хаос. И не порядок. Это просто какая-то непонятная ерунда, если выражаться прозаически. Иными словами — бессмысленность. Однако же, отрицать присутствие хаоса в твоей жизни я не стану — он действительно царит внутри твоего больного сознания. И если принимать значение этого слова как «бесформенность», «пустота», «бездна», то оно как нельзя лучше подойдёт для описания твоего душевного состояния. Давай, скажи мне, что я неправ, — ухмыльнулся Оллфорд.       Джокер слегка нахмурился, пытаясь понять, чего от него хотят. То, о чём говорил доктор, было трудно подвергнуть сомнению или как-либо оспорить, и это основательно сбивало с толку. Уже в который раз.       — Если хаос — это начало, а начало — это жизнь, значит, ты находишь хаос чем-то положительным? — безумец попробовал отвести тему подальше от себя.       Оллфорд покачал головой.       — Во-первых, о чистом листе нельзя судить как о чём-то хорошем или плохом. А, во-вторых, я рассказываю тебе о восприятии хаоса всеми людьми, а не лично собой. Речь о разных отрывках человеческой истории, о разных периодах и направлениях философской мысли. Одни считали хаос первоначальным состоянием мира, другие — жуткой зияющей бездной, но то, что делаешь ты, никогда и никоим образом не относилось к этому понятию. Бездумная разрушительная деятельность, направленная на исчерпывание собственной боли... Разве это можно назвать хаосом? А ведь ты считаешь себя его источником. Но это так глупо.       Джокер презрительно фыркнул.       — Достаточно поверхностное описание того, чем я занимаюсь, не находишь?       — И при этом вполне точное.       Оллфорд открыл блокнот на чистом развороте и принялся неторопливо вырисовывать что-то ручкой.       — Тем не менее, как я и сказал, значительная частица хаоса есть в твоей душе. Вот только у тебя хаос работает не как располагающее к созданию чего-то нового и прекрасного чистое пространство, а как сгрызающая себя изнутри чёрная пустота. Ведь всё то, что ты делаешь, в первую очередь разрушает тебя самого. Твоё сознание — бесконечная бездна, из которой уже ничего и никогда не сможет возникнуть. Ты можешь лишь углублять её, принося себе ещё больше страданий.       Джокер задумчиво смотрел на доктора и некоторое время молчал.       — Слишком заумно для моего сумасшедшего разума, — наконец хихикнул он, хлопнув в ладоши.       Возможно, если никак не поддерживать беседу, Оллфорд быстрее догадается её прекратить?       Тот слегка улыбнулся.       — Я уверен, что ты понял мою мысль.       Он повернул блокнот к Джокеру. На левой странице был нарисован плотно закрашенный круг, похожий на чёрную дыру, а на правой — Земля и Солнце.       — Ты знаешь, что древнегреческие философы любили использовать Космос и Хаос как противопоставления? Смотри, вот это, — он показал на правый рисунок, — Космос. Иначе — красота и упорядоченность. А слева — Хаос. Разверзнувшаяся бездна. И они противоположны друг другу. Как осмысленность и бессмысленность, как разум и глупость, как красота и пустота, порядок и беспорядок. Два антипода масштабов целой Вселенной. Это... красиво. Не правда ли?       Джокер почувствовал, как сердце на мгновение заколотилось чуть быстрее. Глаза слегка расширились, фальшивая улыбка уступила место мечтательно приоткрытым губам.       — Значит, он — Космос, — едва слышно проговорил безумец.       — Кто? — с интересом спросил Оллфорд, хотя по его удовлетворённому выражению лица можно было предположить, что он и так знает ответ.       — Бэтс, — его глаза вдруг загорелись, и профессор смог уловить в них не только проблеск той уникальной энергии, которой дышал его пленник, но и тщательно скрываемую тоску.       Джокер скучал по Бэтмену. И это было до смешного очевидно.       — Знаешь, док, — продолжил безумец. — Я готов принять ту ужасную и разрушительную пустоту в своей душе, о которой ты говоришь, ради того, чтобы быть Хаосом для его Космоса.       — Ты думаешь, что вы с ним и есть эти два антипода, — констатировал Оллфорд. — Но ты ошибаешься. Тебе никогда не достичь того уровня возвышенности, на котором находится Бэтмен. Я ведь уже сказал. В тебе нет никакой созидательной силы. Ты не можешь быть одним из двух начал. Ты просто... не дотягиваешь.       Он с шумом захлопнул записную книжку и встал со стула.       — Насчёт него ты прав. Бэтмен — это Космос. Но ты — не Хаос, Джокер. Может быть, именно потому, что вы находитесь на принципиально разных уровнях существования, Бэтмен никогда и не услышит тебя. И никогда не поймёт. Ты лишь пустота.       Доктор развернулся и, не говоря более ни слова, направился к выходу. Джокер, напряжённо сжав кулаки, провожал его хмурым взглядом.       Оллфорду снова удалось испортить ему настроение. Снова приплести к разговору Бэтмена. И снова оставить безумца ни с чем.       Что ж. По крайней мере, его оставляют в покое. Довольно быстро на этот раз.       Стоило Джокеру подумать об этом, как доктор, уже находившийся в дверях, остановился и чуть повернул голову в сторону своих приспешников.       — Не забудьте вколоть ему состав. И дайте пару стаканов воды.       На этом он покинул помещение, хлопнув дверью.       Джокер не думал, что когда-нибудь будет настолько рад простой воде, но сейчас эта живительная влага оказалась настоящим спасением. Он не скрывал наслаждения и облегчения, с которыми вылил в себя оба стакана. Безумец даже прикрыл глаза от удовольствия, чувствуя, как саднящее горло чуть расслабляется, как пересохший язык вновь обретает способность хоть что-то ощущать.       Однако, минуты спокойствия и мнимой радости закончились крайне быстро. Потому что Фрэд, с удовлетворением взглянув на облизывающего губы пленника, вскоре оказался рядом и, вцепившись пальцами в его волосы, дёрнул вбок, заставив слезть со стула и опуститься на пол.       — Думаешь, мы просто так дали тебе промочить горло?       Джокер ухмыльнулся.       — Вы сделали это, потому что так велел ваш папочка-босс, и вы не смеете ему перечить. Жаль, что он расстроится, когда узнает, какие вы непослушные мальчики.       — Думаешь, ему не всё равно? — хохотнул мужчина, расстёгивая ширинку брюк. — Знаешь, ты по-прежнему слишком много чешешь языком. Пора бы использовать его в более полезных целях.       На секунду Джокер ощутил, как что-то внутри его горла сжалось от накативших волнения и отвращения, но он никак не подал виду. Идея проверить в действии своё последнее оружие в виде провода гирлянды казалась слишком заманчивой, но сейчас у него не было шансов. Нужно выждать. Нельзя, нельзя дать повод заковать себя в кандалы. Нельзя позволить им думать, что всё это ломает его изнутри. А потому и мысли о разнообразных вариантах болезненной и кровавой расправы с использованием своих острых зубов пришлось также загнать как можно дальше.       И когда Джокеру властным тоном велели открыть рот, он не стал сопротивляться.       

***

      Он шёл по дороге. По длинному, бесконечно длинному асфальтированному пути, который — он точно это знал — должен привести в Готэм. Но знакомых огней, привычных мрачных силуэтов высотных зданий или готических очертаний горгулий всё не было и не было видно. Лишь поля, деревни, какие-то пригородные мотели. Виды, типичные для американской провинции восточного побережья.       Вдоль горизонта разливались приглушённые дымкой оранжевые краски заката, мир вокруг медленно погружался в вечернюю темноту. Где-то здесь совершенно точно должен быть указатель в сторону Готэма. Джокер чётко помнил, что на этой части шоссе уже начинался пригород. Но никаких его признаков он не видел.       Возле дороги находились заправочная станция и небольшой магазин, и безумец с как можно более дружелюбным видом зашёл внутрь.       — Я прощу прощения, — с театральной любезностью и широкой слащавой улыбкой поздоровался он. — Кажется, я немного... хех, сбился с пути. Не подскажите, как попасть в Готэм?       Девушка, сидевшая за прилавком, слегка растерянно поправила волосы.       — Хм, Готэм? Это... какой-то клуб?       Джокер вскинул брови и, не удержавшись, фыркнул.       — Как можно работать на заправке возле ведущего в город шоссе и не знать его названия?       Та слегка смутилась, но улыбнулась в ответ.       — Простите, но, боюсь, вы что-то перепутали. Это шоссе ведёт в Метрополис.       — Ну да, через мост в Делавэр, — Джокер начинал сердиться, — но сначала оно проходит через грёбаный Готэм!       С силой потерев глаза, псих вдруг стукнул по прилавку так, что едва не разбил стекло. Девушка успела только вздрогнуть, когда ей в лицо упёрлось дуло револьвера.       — Хватить строить из себя тупицу! Мы в Нью-Джерси, так?!       Та, напряжённо втянув голову в плечи, кивнула.       — На пути к побережью?       Снова растерянный кивок.       — Так объясни, какого хрена вокруг пустота?       Продавщица, сглотнув, потянулась к лежащей неподалёку карте и аккуратно придвинула ее к Джокеру.       — С-слушайте, мистер, я правда не знаю, как ещё вам помочь. Я выросла в этих местах и много ездила по ближайшей округе. Не побоюсь сказать, что знаю наизусть весь штат. Но никакого... — как вы сказали? Готэма? — здесь нет. Попробуйте воспользоваться картой.       Безумец со злостью выхватил её из чужих рук, едва не порвав хрупкую бумагу, после чего, решив не тратить больше лишнего времени, с ноги распахнул дверь и вышел обратно на улицу. Он встал под фонарём и быстро развернул карту, бегая глазами по надписям и обозначениям, внимательно вглядываясь в те, что располагались правее. Вот идут знакомые крупные города, вот ненавистный клоуном Метрополис... Джокер судорожно сжал края бумаги пальцами и поднёс её ещё ближе к лицу, чувствуя, как внутри разрастаются злость и непонимание. Выплюнув какое-то ругательство, клоун порвал карту в клочья и выбросил в сторону, а затем бесцеремонно вышел прямо на шоссе, едва не попав под машину. Водитель, вынужденный резко остановиться, опустил стекло — чтобы неожиданно встретиться с приставленным к горлу лезвием ножа.       Джокер, стиснув зубы, с яростью смотрел на мужчину.       — Отвези меня в мой город, или я убью тебя, — процедил он низким, угрожающим тоном. — Мне нужно в Готэм, и как можно скорее.       Водитель испуганно сжал руль.       — Х-хорошо, к-конечно, только скажите, в какую сторону ехать, — заикаясь, он разблокировал дверь, но Джокер не стал залезать внутрь, вместо этого издав громкий злостный возглас и схватив свою жертву за горло, сдавливая его.       — Ты и так едешь в его сторону! Вы все что, держите меня за идиота?!       Мужчина отчаянно помотал головой, дрожа.       — Я просто н-не слышал о таком месте! — хрипя, он попытался отодвинуться, но хватка Джокера была крепка.       Безумец ещё несколько секунд смотрел на него, а затем, вернув выражению своего лица безразличие, хладнокровно вогнал нож прямо мужчине в глазницу, после чего открыл дверцу водительского места и вывалил тело на дорогу. Всё это ему совсем не нравилось, и даже выражение первозданного страха, застывшее в глазах спонтанной жертвы, не принесло психу ровным счётом никакого удовольствия — сейчас он был слишком сосредоточен на другом. Сев в машину, Джокер направился прямо по автостраде, минуя километры однотипных пейзажей — но, как и следовало ожидать, в конечном счёте дорога привела его лишь к берегу, усеянному небольшими частными коттеджами. Худшие подозрения зарождали в груди что-то слишком напоминающее зачатки паники. Что за чертовщина здесь происходит?       Он остановился возле наиболее оживлённого места, выскочил из машины и проследовал к скоплению людей, подходя к первым попавшимся из них и задавая один и тот же вопрос — то те либо пожимали плечами, либо смотрели на него, как на сумасшедшего, либо давали до бессильной злобы очевидный совет открыть GPS, и ничего из этого не принесло никаких результатов. Нервно расхохотавшись, как если бы кто-то из этих людей рассказал остроумную, но до боли изъезженную шутку, Джокер убил их всех. Просто расстрелял, а когда закончились патроны — распылил в воздухе свой яд. Этих тупиц было не так много, чтобы он не справился за считанные минуты, но только никакого удовлетворения от этого небольшого глотка свежего воздуха Джокер не получил.       Что могло произойти, чтобы Готэм исчез с лица земли? Апокалипсис? Мировой переворот? Как долго его не было здесь, чтобы кто-то успел за его спиной провернуть шутку такого масштаба?       Джокер посмотрел на море. Где-то там, вдалеке, на противоположной стороне залива, находился город, принадлежащий одному лысому гению мысли и летучему идиоту в синем трико. Город, который почему-то продолжал своё существование и который был ему совершенно неинтересен. Однако же, сейчас стоило попробовать обратиться к нему за помощью. А точнее, к одному его небезызвестному жителю.       — Я знаю, что ты можешь слышать меня, — хмуро сунув руки в карманы брюк и чуть сдвинув брови, произнёс Джокер. — И мне нужно, чтобы ты сейчас же прилетел.       Клоун поёжился от порыва прохладного ветра со стороны моря, жалея о том, что сейчас при нём не было его любимого фиолетового плаща. Впрочем, психу было глубоко плевать на холод, особенно в данный момент.       — Ты хочешь, чтобы я позвал тебя по имени, да? — закатив глаза, выдохнул он. — Что ж. Хорошо, окей. Супермен!       Он заглядывался в простирающееся над водой ночное небо, ловя себя на том, что сейчас действительно всей душой надеется увидеть силуэт человека в воздухе. И ещё несколько раз повторил имя героя едва слышным шёпотом — прекрасно отдавая себе отчёт в том, что первый и, вероятно, последний раз в жизни будет обращаться к нему за помощью.       Вскоре надежды Джокера оправдались — он услышал, как позади него кто-то с шумом опустился на землю, после чего раздался приветливый голос.       — Обычно я не работаю ночью.       Безумец вздрогнул — не столько от неожиданности, сколько от неприязни — и обернулся, стараясь придать своему виду привычное безразличие, правда, получалось не очень хорошо.       — Я знаю! Но у меня возникло крайне срочное... дело, — чуть склонив голову набок, Джокер вгляделся в глаза мужчины напротив. — Ты ведь поможешь мне, правда?       Тот сложил руки на груди, сверкая своей лучезарной улыбкой, от которой клоуну хотелось поёжиться — это полное оптимизма лицо было слишком непохоже на то, к которому привык Джокер, и казалось слишком уж правильным, до абсурдности идеальным.       — И что же я могу сделать?       Психа слегка удивила столь быстрая готовность Супермена помогать ему, но сейчас не было времени об этом думать. Внезапно Джокер понял, что волнуется перед тем, как озвучить вопрос, который всё не выходил из головы. Волнуется настолько, что не может контролировать дрожь в своём голосе.       — Я прозвучу довольно глупо, — издав смешок, сказал он. — Но на то я и сумасшедший, правда?       Он попытался рассмеяться.       — Словом, Готэм ведь не исчез с лица земли?       Герой приподнял одну бровь, не переставая улыбаться, хотя теперь он выглядел слегка недоуменным.       — Кто?       Нет. Этого не может быть.       Джокер в несколько шагов оказался рядом с ним.       — Готэм! — он с силой ткнул себя ладонями в грудь. — Мой дом! Наш с Бэтси город! Хватит шутить так!       — Ты потерял свой дом? — попытался Супермен.       — Я не терял его! Его просто нет!       — Тогда что же ты ищешь?       Джокер раздосадованно всплеснул руками.       — Готэм — это город, в котором я всю жизнь устраиваю свои шоу, в котором царят безумие и безнаказанность! В котором мы с Бэтсом танцуем наш танец. Такой мрачный и тёмный, с грязными улицами и фриками вроде меня. Всё это время он был здесь, а сейчас куда-то пропал! Как я могу что-либо делать без отправной точки?! Куда мне теперь деваться?       Псих сжал свои волосы и зарычал.       — Просто перестань морочить мне голову и доставь меня туда!       Супермен развёл руками.       — Ты, очевидно, не совсем в ладах с собой, потому что я не понимаю, о каком месте идёт речь. Здесь таких нет.       Клоуну безумно хотелось ударить мужчину, или себя самого — сделать хоть что-то, чтобы выплеснуть разрастающуюся в душе бурю.       Неужели Готэма и правда больше не существует? Если... Если, конечно, он вообще когда-либо существовал.       Джокер переставал понимать, в каком периоде времени оказался. Не был ли Готэм всё это время лишь плодом его больного воображения? А что если город просто ещё не возвели?       Все эти предположения казались до безумия абсурдными.       «Прежде всего возник Хаос».       Возможно, нужно было самому зародить его? Дать начало существованию Готэма, стать его Хаосом?       Пожалуй, это было бы слишком сложно. И долго. И просто-напросто непосильно. Но даже если и постижимо — имело ли это хоть какой-то смысл, пока в голове сидели все те воспоминания об уже прожитой в одном Готэме жизни, повторить которую с нуля будет практически невозможно?       Джокер чувствовал, как начинает идти кругом голова, как мир в рамках его сознания вновь начинает стремительно крошиться, распадаться на кусочки.       Ха. Ха-ха. Но он всё таки не был бы собой, если бы не умел находить во всем развлечение, верно? В конечном счёте, была лишь одна-единственная вещь, которая удерживала Джокера в этом городе и заставляла так любить его. Вернее, не совсем вещь. Человек. Существо, создание — неважно. Тот, кто всегда был рядом. Космос для его Хаоса. И какое имеет значение, в каком пространстве существовать? Главное — вместе.       — Что ж, неважно! Плевать! — клоун рассмеялся, вдруг воодушевлённо хлопнув в ладоши. — Знаешь, что? Забудем о Готэме, проехали! Пора открывать новые горизонты. Я уеду на другой конец света и построю там свою империю! Это будет мой театр, моё новое шоу! В конце концов — какая разница, где веселиться? Я могу это делать где угодно, как и много раз до этого.       — Эээ... окей? — Супермен почесал затылок, не зная, что ещё ответить.       До Джокера дошло, что тот, судя по всему, не узнал его. Впрочем, отношение Супермена всё равно было безумцу более чем по боку. Его интересовало совершенно другое.       — Хорошо, — он попытался глубоко вдохнуть. — Скажи мне — Бэтс сейчас с вами?       — С кем?       — Ну с вами! С вашим клубом любителей справедливости и нижнего белья! — от раздражения и волнения хотелось убить эту слащавую перекачанную глыбу, и Джокер искренне жалел о том, что неспособен это сделать. — Он наверняка теперь работает с вашей компашкой на постоянной основе?       — Если ты говоришь о Лиге Справедливости, то в ней состоят только супергерои.       Псих с силой приложил ладонь к лицу, буквально взвыв.       — А Бэтмен, по-твоему, кто? Перешёл на сторону зла и пошёл вершить новое правосудие? Я никогда в жизни в это не поверю! Поэтому лучше просто ответь — куда вы его дели?       Супермен развёл руками.       — Я не знаю такого. Честно. Возможно, он действует где-то в маленьких городах, но мы о нём никогда не слышали.       Джокер помотал головой.       — Нет. Нет-нет-нет, — он выставил руки вперёд, словно пытаясь огородиться, и медленно попятился назад. — Такого не может быть. Он бы дал о себе знать. Он же легенда! Он никогда не был... кем-то маленьким, незначительным. Я скорее поверю в тот факт, что Бэтмена просто не существует. Хах... Ха-ха-ха!       Джокер закрыл глаза ладонью и, сгорбившись, засмеялся, больше не в силах контролировать себя и свои переживания. Смех пробирал всю его сущность наравне с дрожью.       — Бэтмен, Готэм... Их нет! Их просто нет! — он вскинул голову, смотря на всё ещё мнущегося перед ним героя. — Разве это не забавно?!       Всё тело тряслось, псих уже не мог взять себя в руки, паника охватывала его с головой.       — Проваливай, Супс, — выдохнул он, чувствуя, как стремительно подкатывает срыв. Он не собирался падать в приступ на глазах у этого человека. Вернее, крайне не хотел бы. — Просто убирайся. И спасибо за помощь. Больше ты уже ничего не сможешь сделать.       — Ты уверен?       — Я не знаю. Не знаю! — Джокер закрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь взять себя в руки, заставить мысли успокоиться. — Я не понимаю, что мне делать! А главное — какой теперь смысл во всём этом? Какой теперь смысл во мне?       Он отвернулся, отходя ближе к воде и заглядывая в бескрайнюю черноту ночного моря. Джокер смотрел на неё и чувствовал, словно всё, что когда-либо было ему важно и — чёрт бы побрал это слово — дорого, утягивается ею, этой бездонной чёрной глубиной, навсегда пропадая, растворяясь где-то на краю вселенной. Когда он вновь посмотрел по сторонам, Супермена уже не было, как не было и морского берега — всё превратилось в нескончаемую тёмную пустоту.       — Нет... Нет! Мне нужен мой город! Мне нужен мой герой! — Джокер отчаянно закричал, словно надеясь, что его кто-то услышит. — Я не могу существовать просто так! Это совсем, совсем не весело!       Безумец даже не мог понять, что приводит его в это ужасное состояние духа больше: отсутствие каких-либо перспектив или же сам факт того, что лишь вкупе с определёнными привычными вещами он мог ощущать себя чем-то большим, нежели обычное ничтожество. Вся гамма ощущений перемешивалась в единое целое; он бесцельно брёл по пространству и вертел головой, словно ждал, что взгляд вот-вот наткнётся на привычный луч прожектора с силуэтом летучей мыши и всё встанет на свои места.       — Давай же, давай! — он всматривался в тёмное небо до боли в глазах. — Не может быть, чтобы всё просто кануло в забытье! Не может! Это не смешно! Не смешно!       Он упал на колени, сгибаясь и обхватывая голову руками.       — Я хочу обратно, я просто хочу обратно!                     — Если я не ошибаюсь, он как-то убеждал вас, что не ищет ни в чём смысла, — задумчиво произнёс Стив, обращаясь к доктору, когда они вместе просматривали сделанную на последнем сеансе запись. — Что существует вне такого понятия. Вне каких-либо целей и ориентиров.       Оллфорд кивнул, с нескрываемым удовольствием смотря в экран.       — Да, убеждал. Пытался. Но это лишь то, как он думает, а не то, что есть на самом деле.       Стив потёр подбородок, отматывая закончившуюся запись чуть назад и вновь ставя на воспроизведение отрывки, которые пустили бы мурашки по спине любого неподготовленного человека: Джокер, безысходно кричащий в пустоту и бесцельно бродящий по опустевшей земле, словно потерявшийся ребёнок.       — Как мы только что убедились — и как я и до этого говорил — на самом деле, он зависим. Даже куда сильнее, чем ему хочется думать. Он любит этот город. Для него важна арена, на которой он выступает. Артист не сможет раскрыть свой потенциал без сцены или без правильного контингента зрителей. Но, впрочем, даже это для Джокера не самое главное. И, думаю, нет смысла в десятый раз озвучивать то, что всем нам уже давно очевидно.       Стив перевёл на профессора полный интереса взгляд.       — Это то, о чём я думаю?       — Да, Стив. Фундаментом, на котором держится существование Джокера, всегда был и является лишь один-единственный человек, и без него его жизнь будет подобна вакууму. Он не сможет построить мир вокруг себя, не сможет возродить для себя идеальную среду существования, если тот самый фундамент исчезнет. Как я и сказал ему. Он не обладает достаточным количеством сил для созидания. А когда единственное, что ты умеешь — это лишь разрушение — твоя собственная жизнь не может держаться на тебе, ведь ты в любой момент можешь разрушить и её. И когда всё вокруг вдруг оказывается уничтожено, остаётся лишь цепляться за свой единственный ориентир.       Стив понимающе улыбнулся.       — Космос?       — Космос, — кивнул доктор.