Если бы Чон Чонгук мог

      Департамент Смерти — самое унылое и тихое место в мире даже с учётом того, что работа в нём не прекращается ни на миг. В вытянувшемся на сто шестьдесят этажей здании звуки кипящей работы можно распознать лишь по шелесту переворачиваемых страниц личных дел, работающих принтеров и стуку дыроколов и степлеров. Привычный, монотонный звук, который любого другого существа мог бы свести с ума уже спустя месяц работы здесь, но главное отличие жнецов в том, что они не могут потерять рассудок из-за такой глупости. Они в принципе не могут его потерять, потому что здравое мышление — источник и движущая сила для исполнения их непосредственных обязанностей.       В конце концов, холодный и расчётливый ум — то, что нужно, когда каждый день, отсидев за двухметровыми стопками «рождённые» и «умершие», приходишь забирать чью-то жизнь. Ничего не испытывать, отнимая последний вдох у рождённого слабым и недоношенным младенца или у молодой женщины, не сумевшей пережить изнасилование, не так уж и плохо. Он бы, наверное, даже мог успокаивать себя тем, что кому-то он позволяет избежать ещё больших трудностей жизни, но его совсем не грызёт совесть и успокаивать он не умеет. Помнит, как делал это с младшей сестрой много-много лет назад, но больше не может. Да и кому это вообще надо?       — О Сехун, 3335, смена окончена, можете быть свободны, — жнец-управляющая, заведующая их пятьдесят седьмым этажом, отходит от его стола и продолжает оповещать о закончившемся рабочем времени других сотрудников.       Сехун привычным движением закрывает ноутбук, откладывает сделанную стопку отчётов в рядом стоящую каталку и делает знак рукой разнорабочему, стоящему чуть поодаль и дожидающемуся, когда он сможет отвезти заполненные бумажки в архив.       Шелест листов не прекращается, когда Сехун и другие отработавшие смену жнецы встают со своих мест и направляются к лифту, где им навстречу идёт новая группа, готовая занять их рабочие места. Всё однообразно и давно отработано, Сехун, как и обычно, не испытывает совершенно ничего от подобной рутины, становясь в самый конец лифта и глядя на своё безэмоциональное лицо в кусочек зеркала, видный из-за плеча впереди стоящего жнеца.       В холле они выстраиваются в ровную шеренгу, забирают свои одинаковые чёрные плащи и нестройной толпой бредут к выходу, где на улице их встречает шатёр из тёмного неба с одиноким острым полумесяцем.       В этом мире, созданном Главной Смертью, все здания одинаковые и серые, будто построенные под копирку, но никто из обитателей ни разу не путал свой дом с чужим, и Сехун, сухо кивнув коллегам на прощание, начинает медленно брести по направлению к своему. На ровных, аккуратных улицах никого, здесь нет, как в Аду, ночных клубов или ещё чего похуже, нет и цветочных магазинов, как в Небесной столице. Всё, что здесь можно встретить, это каменные одноэтажные домики с абсолютно одинаковой планировкой и постриженным газоном. Но никто не жалуется, потому что жаловаться не умеют. И не хотят. Ведь для того, чтобы чего-то захотеть, надо это «хочу» почувствовать, а жнецы этого не могут. Они вообще ничего не могут, кроме как копаться в бумажках и приходить по чужую жизнь, когда в архиве вдруг загорается светом чьё-то личное дело — верный знак, что отведённая человеку судьба должна закончиться сейчас.       — Долго же ты. На сорок пять секунд позже, чем обычно.       Жёлтые глаза давно привыкли к темноте, поэтому ему не требуется много усилий, чтобы отыскать чужую фигуру в своём же доме.       — Намджун, — использует он вместо приветствия, отворачиваясь и закрывая дверь.       — Здравствуй, Сехун, — сидящая на кровати фигура подсвечивается слабым лунным светом из окна, но ангел всё равно выделяется на фоне всего чёрного своей доброй энергией и белоснежностью одежд. — Рад тебя видеть.       Сехун не говорит, что он — нет. Потому что отчасти это не правда — он просто нейтрален к чужому появлению.       — Как ты здесь оказался? — жнец щёлкает выключатель, озаряя узкую прихожую искусственным светом, и осторожно стягивает с себя ботинки, после отставляя те на полочку.       Если в Царство демонов или ангелов попасть легче лёгкого, то в мир Смерти — практически невозможно. Живым уж точно.       — Я давно уже живу и имею много знаний и связей для того, чтобы это не вызывало у меня особых трудностей, — хмыкает Намджун. Его огромные, действительно очень большие и мощные крылья покоятся в сложенном положении за спиной, делая фигуру их хозяина ещё величественнее. — Но я пришёл не для того, чтобы хвастаться.       — У тебя есть ко мне какая-то просьба, я прав? — Сехун вешает плащ на вешалку и, наконец, проходит в центральную комнату.       — Прав, — не спорит Намджун, глядя на подошедшего жнеца снизу вверх. — Триста лет назад, когда ты был ещё человеком, я спас раненую душу твоей сестры и отправил её на круг перерождения, и если мне не изменяет память, ты пообещал помочь мне, когда я буду нуждаться в этом.       От упоминания его сестры и тех времён, когда он был обычным человеком, на лице у Сехуна не дёргается ни один мускул.       — Я слушаю тебя, — он садится на рядом находящийся стул и кладёт ногу на ногу. — Хотя я не представляю, что может понадобиться от простого штатского жнеца ангелу, который пробрался в имения Главной Смерти незамеченным.       Пухлые губы Намджуна искривляются в грустной усмешке.       — Может, я и смог попасть в ваш мир, но вот попасть в ваш архив мне удастся вряд ли.       Если бы у Сехуна не были атрофированы мышцы лица, на нём бы сейчас наверняка отразился шок.       — Зачем тебе наш архив? — он пронзает ангела своими жёлтыми глазами с чуть продолговатым зрачком, но тот остаётся бесстрастным. Всё-таки сколько тысяч лет он уже живёт и видит такие взгляды на себе.       Какое-то время стоит полная тишина. В доме у Сехуна даже часов нет, чтобы те разрядили обстановку своим тиканьем.       — Ты наверняка знаешь, что у меня есть брат, — наконец, выдаёт Намджун, невольно или же специально став говорить тише.       — Да, Ким Сокджин, он старше тебя на пятьсот лет.       — Я не про него, — Намджун грустно улыбается. — А про младшего.       Сехун склоняет голову к правому плечу и не мигая смотрит на своего хоть и неожиданного, но гостя.       — Но в книгах я не встречал упоминаний о нём, — признаётся он.       Намджун хмыкает и слегка горбится, умещая локти на коленях.       — Встречал, просто, судя по всему, в ваших книгах предпочитают не слишком сильно вдаваться в его историю, — ангел на секунду прикрывает глаза, будто собираясь с мыслями. — Мой младший брат — первый ангел, вступивший в грешный контакт с демоном.       Сехун тут же вспоминает:       — Ким Тэхён? — Намджун дёргается от этого имени, словно ему отвешивают смачную пощёчину, но Сехун делает вид, что не замечает этого, продолжая: — Его душу ведь уничтожили больше тысячи лет назад, и, насколько я знаю, ты сам был тем, кто поспособствовал этому.       В мгновение ворот его чёрной рубашки оказывается в захвате сильных рук, сжимающих и натягивающих ткань до такой степени, что жнецу перестаёт хватать воздуха.       — Я бы никогда, слышишь, — шипит Намджун прямо в его спокойное, как гладь озера, лицо, — никогда бы не поступил так с собственным братом.       Сехун кладёт свою ладонь на чужое напрягшееся запястье и слегка сжимает, безмолвно прося отпустить его и успокоиться.       — Я говорю лишь то, что знаю из учебников ангельской истории.       Намджун ещё несколько секунд буравит его злым взглядом, а затем резко отпускает, обессиленно опускаясь на прежнее место и глядя себе под ноги пустыми глазами. Его крылья невольно распустились, и теперь на застеленной постели виднеется парочка выпавших белоснежных перьев.       — Однажды я нашёл под подушкой Тэхёна несколько серых, почти почерневших пера, — начинает он хрипло. Чуть желтоватый свет из прихожей попадает на его изнеможённое, застывшее в муках и сожалении лицо, и Сехун не отрывает от него взгляда, когда садится обратно на стул, с которого был насильно поднят чужими руками. — Так я узнал, что он начал водить дружбу с демоном.       — И ты не запретил ему с ним видеться?       — Конечно же, запретил, — горько усмехается Намджун, сцепляя пальцы в замок на коленях. — Только его крылья продолжали портиться, и я понимал, что своими запретами никак не влияю на ситуацию. Я пытался закрывать его в комнате, приставлял к нему его ученика, но тот только помогал ему сбегать. Что я только не делал, чтобы это неразумное дитя прекратило смотреть на этого демона влюблёнными глазами. Но в то утро... — он замолкает, и Сехун и сам понимает, что именно за утро. — В то утро я был весь на нервах. Тэхён не ночевал дома. Я искал его по всей столице, облазил вместе с Ёнджуном все сады, все закоулки, но его нигде не было. Наконец, с рассветом, он вернулся. Я хотел закатить ему скандал и запереть его на месяц в своей комнате, но потом он снял со своих крыльев скрывающее заклинание, с которым он в последнее время ходил круглыми сутками, и посмотрел на меня заплаканными глазами. Тэхён, он...       — Переспал с Чонгуком, верно? — подсказывает Сехун.       Намджун морщится, но кивает.       — Его крылья были полностью чёрными, ни одного белого или хотя бы серого пера, но он сказал, что не жалеет, при этом не прекращая рыдать и скручиваться от боли, — он закрывает лицо рукой и с шумом выдыхает. — Я не мог выносить этого и послал Ёнджуна за лекарем, не переставая успокаивать плачущего Тэ и говорить, что всё будет хорошо. Вот только лекарь при виде его крыльев закричал от ужаса и тут же вызвал стражу. Я даже дёрнуться не успел, чтобы остановить его. А дальше всё было, как в тумане, — Намджун отнимает ладонь от лица и смотрит на неё, не моргая. — Меня и Ёнджуна скрутили, кто-то из стражников прямо в спальне начал ломать Тэхёну крылья. Он кричал, а я ничего не мог сделать. Совсем ничего. Просто смотрел, как моего любимого младшего брата покрывают кровью и грязными перьями.       — Дальше была казнь? — уточняет Сехун. Что-то ему подсказывает, что быть таким холодным и сдержанным в данную минуту не очень хорошо, но он ничего не может с этим сделать.       Намджун поднимает на него блестящие от непролитых слёз глаза.       — Нет. Сначала было разбирательство. Уже тогда у меня был хороший авторитет, и я как мог пытался смягчить наказание, но в итоге всё закончилось публичной казнью, на которую я не смог пойти.       — Тогда почему пошёл твой старший брат?       — Он не знал заранее о приговоре, а я не смог ему сказать. В итоге из-за моей слабохарактерности ему пришлось самому принять участие в том кошмаре.       Сехун окидывает его долгим взглядом.       — Я всё ещё не понимаю, при чём здесь наш архив и как это связано с этой историей.       — Напрямую, — Намджун быстро стирает слёзы, вмиг становясь более собранным. — Ёнджун, ученик Тэхёна, не дал сгинуть большей части его души. На её формирование в изначальный вид понадобилась тысяча лет, спустя которые я смог незаметно для других поместить его душу в круг перерождения. Сейчас ему уже девятнадцать лет.       — Очень хорошо сработано, — хвалит Сехун. — Но раз он жив и с ним всё хорошо, то зачем тебе моя помощь?       Намджун закусывает нижнюю губу.       — С ним всё не совсем хорошо, — признаётся он, вздыхая. — Слишком много осколков души улетело, и сейчас она не в том виде, чтобы позволять ему спокойно жить. Тэхёна мучают кошмары о прошлом. Они настолько сильные, что хрупкая душа не может выдержать напряжения и постепенно разрушается, и такими темпами от неё скоро совсем ничего не останется.       — И я должен залезть в архив и посмотреть, сколько ему осталось? — предполагает жнец.       — Нет, — Намджун смотрит ему прямо в глаза. — Ты должен подделать историю его жизни и продлить его судьбу.       От такого заявления густые и аккуратные брови Сехуна невольно ползут вверх, чего с ним не было с момента его смерти.       — Ты в своём уме?       — Вполне, — кивает Намджун. — Но это только начало. Потом тебе будет нужно отправиться в человеческий мир и прикинуться приставленным к Тэхёну жнецом.       — Но нас не приставляют к людям, как вас или демонов, — напоминает Сехун.       — Соври, что это новая система, разработанная Департаментом Смерти и пока неутверждённая, а ты просто решил посмотреть на своего подопечного. Они всё равно не смогут это проверить.       Сехун откидывается на спинку стула и складывает руки на груди.       — В этом нет логики.       — А где она есть в этом мире? — слабо хмыкает Намджун. — Затем ты втрёшься в доверие к Чонгуку...       — Чонгуку?       — Да, забыл сказать, что сейчас он демон-хранитель Тэхёна, — кивает ангел, и Сехун бы закатил глаза, если бы мог. — Потом расскажешь ему, что душа Тэ истощается, но есть выход её спасти, если он заключит с ним контракт.       Сехун какое-то время ничего не говорит, а затем спокойно спрашивает:       — Хорошо, я могу как-нибудь подделать историю жизни твоего брата, но почему ты сам не можешь встретиться с Чонгуком и объяснить ему всё?       Намджун недовольно встряхивает крыльями и отводит взгляд в сторону, к небольшому окну с выглядывающей в нём луной.       — Во-первых, потому что я не хочу, чтобы о подмене документов на жизнь Тэхёна знал кто-то помимо нас двоих, а сказка о том, что его по архиву ждут ещё долгие годы жизни, из твоих уст будет звучать куда правдивее, ведь ты там работаешь, к тому же, Тэ будет твоим «подопечным», — он возвращает взгляд на внимательно слушающего жнеца. — А во-вторых, я не хочу видеть того, из-за кого мой брат испытал столько боли.       Поразмыслив немного, Сехун, в конце концов, даёт согласие:       — Хорошо, я сделаю всё так, как ты просишь.       Лицо Намджуна озаряется надеждой.       — Правда?       Жнец сухо кивает.       — Да, а теперь, пожалуйста, уходи.       Намджун подрывается с места с широкой улыбкой и неожиданно достаёт какой-то свиток из своего широкого рукава.       — Это тебе в благодарность.       — Что это? — Сехун принимает в руки свиток и рассматривает его со всех сторон под довольный хмык сверху.       — Это то, что позволит тебе почувствовать на какое-то время, — поясняет Намджун, сложив крылья. — Сейчас реинкарнации твоей младшей сестры тринадцать, как и тогда, когда ты видел её в последний раз. В свитке также есть простейшее заклинание, которое сделает тебя материальным и живым примерно на час.       — Это...       — Это всё, что я могу сделать для тебя сейчас. Надеюсь, и ты мне поможешь.       Ангел исчезает с коротким, глухим хлопком, и уже не видит, как в давно потухших жёлтых глазах на миг загорается искорка жизни, чуждая этому серому миру.