У Маркеса в его романе «Сто лет одиночества» ближе к финалу возникает момент, когда дом, в котором живут герои, уничтожают муравьи. Термиты сжирают перекрытия изнутри, и дом готов рассыпаться, превращаясь в постепенную пустотелую фикцию, в будущую труху, стоящую на пустоте, демонстрируя тем самым мощную, но несложную метафору конца всего сущего, в том числе и самого текста. Никто и ничто не может устоять против времени, и наши жалкие попытки победить смерть любовью изначально обречены на неудачу. Мне этот образ съедаемого изнутри дома всегда казался завораживающим, но каким-то чересчур красивым. Слишком кинематографическим. Тем удивительней было встретиться с этим преувеличенным голливудом на собственной кухне. ...Я помню, как я приготовил последнюю пасту в своей жизни. В тот самый раз (еще не зная, что он последний) я делал ее для нас с тобой на двоих, зачем-то купив в большом магазине дорогие итальянские макароны с чернилами каракатицы. Паста в пакете смотрелась очень аккуратной, представляя собой компактные, слегка перекрученные палочки из темно-серого теста, и было по-обывательски весело думать, какая она будет на вкус. В этом же магазине я купил еще и специальную засушенную смесь для соуса — в маленьком жестком целлофановом пакете, перевязанном красной лентой. Смесь тоже была безупречной, праздничной и игрушечной, с драгоценными вкраплениями какой-то карминовой сухой буржуазной ерунды, и стоила, как целая банка красной икры. — Сегодня будет хороший день, — поскрипывал, пересыпаясь, буржуазный гастрономический гербарий. И только дома я увидел на этикетке пасты ручной работы, что варить ее надо будет 20 минут. Такого я еще не встречал. Это был какой-то макаронный долгострой. Но я, тем не менее, сделал все, как было написано. И вот тут-то все и произошло. Когда я поставил две тарелки на стол, на этих тарелках лежала и хлюпала сливочным соусом стайка древних черных червей. Паста при варке увеличилась втрое, черные макаронины набухли и растолстели, и вид у всего этого был апокалипсический. Я смотрел на двенадцатисантиметровых жирных аскарид в своей тарелке и понимал, что это знак. Что-то вроде хрестоматийного: «Где стол был яств, там гроб стоит». Почему-то у меня не было сомнений, что это знак. Более того — я знал, что этот знак, наверное, даже съедобен. Точнее, даже не так: он, бесспорно, был съедобен и очень вкусен. Но я не умею есть знаки. Поэтому целая лоханка этой символической еды была съедена без меня. Но и этого аллегорически настроенной судьбе было недостаточно. Она, видимо, решила, что я тупица. Отстающий ученик. Будущий второгодник. Через шесть дней по какой-то надобности я залез в шкаф, где лежали остатки сушеной смеси для соуса, и из целлофанового конверта с красной лентой чуть ли не мне в лицо выпорхнула стайка моли. Отдельные невырвавшиеся представители этой популяции метались по целлофановому плену. А кто-то из другого отряда и класса извивался и ползал. Более прозрачной метафоры про мертвое и гнилое мне еще никто не диктовал. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа уничтожают их», — говорил шкаф. — Не буду, — ответил я. Закрыл дверцу, и через несколько недель жил один. И второй тарелки на столе у меня уже не было. Все по-написанному. Правила разлуки. Дмитрий Воденников.
***
— О, это все: и что я пропадал, и что мой разум ныл и голодал, как мышь в холодном погребе, болел, что никого никто не пожалел — все двинулось, от счастья очумев, как «все пройдет», горациев припев... Минуту, жизнь, зачем тебе спешить? Еще успеешь ты мне рот зашить железной ниткой. Смилуйся, позволь раз или два испробовать пароль: «Большая вещь — сама себе приют», она споет, когда нас отпоют — и, говорят, прекрасней. Но теперь полуденной красы ночная дверь раскрыта настежь; глубоко в горах огонь созвездий, ангел и монах, при собственной свече из глубины вычитывает образы вины... Большая вещь — утрата из утрат. Скажу ли? взгляд в медиоланский сад: приструнен слух; на опытных струнах играет страх; одушевленный прах, как бабочка, глядит свою свечу: — Я не хочу быть тем, что я хочу! — И будущее катится с трудом в огромный дом, секретный водоем... Ольга Седакова.***
Николь говорила: человечество обречено, и мы не сможем существовать в той же форме из-за того, что он нашел. Он стал гибелью нашей цивилизации. И моей личной гибелью. Трещиной. Доказал, что все мы сломлены, но не одиноки во вселенной.5***
— Пару часов назад наша команда достигла врат. Там все сгорело: если раньше, то с чем вы повстречались, существовало, теперь оно мертво. — Я ничего не помню. — Вы прибыли на Новую Землю месяц назад и… — Я здесь уже месяц. Месяц в чертовом карантине. Я болен? Почему ко мне допускают только андроидов? — Вы не больны, но… — И, может быть, вы наконец скажете мне… — … но вы единственный выживший представитель человеческого вида на данный момент, точнее… — … где Арсений? Что? — Арсений ждет вас в комнате напротив, я провожу.***
— Ты не Антон, так ведь? — Я не знаю. А ты Арсений? — Отчасти. — Я люблю тебя, Арсений.***
2547 год. — Совсем плохо? — Ну, — де Сото морщится, — я все еще вижу твои кишки. — Блядь, — голос Кадмина проседает, но скорее от осознания, чем от боли, которая накатывает медленными, утягивающими в темноту волнами. — Не успеем. — Не успеем, — подтверждает Джимми и достает бластер из кобуры. — Счастливо перезагрузиться. — Стой, — хрипит Кадмин. — Давай попробуем еще раз, пожалуйста. — Что? — Как меня зовут? — Ты охренел? Пора прекратить. Ты не вспомнишь, даже если я тысячу раз повторю. Сдохнешь опять в попытках. — Я и так сдохну сейчас. — Ты из углерода вынырнуть не сможешь, — у де Сото заканчиваются аргументы, он всегда сдается, потому что надеется и свою память вернуть когда-нибудь, а чужая у него на блюдечке. — Джимми, ты постоянно твердишь, что меня не должно здесь быть. Я не помню, почему я здесь. Близким мне людям может угрожать опасность. — Нормально с ними все. — Пожалуйста, — умоляет Кадмин. — Хорошо. Ладно. — Как меня зовут? — Арсений Сергеевич Попов. Кадмин жмурится, втягивая воздух сквозь сжатые зубы, и шепчет: — Когда я родился? — В двадцатом веке. — Точная дата! — Перебор, — предупреждает де Сото, но продолжает: — Тысяча девятьсот восемьдесят третий. — Сука, — орет Кадмин, закрывая руками лицо. Из-под пальцев льется кровь, пачкает волосы, шею и грудь. — Дальше? — Люди с фотографии, которую я с собой ношу… я не вижу лиц… даже лиц… Они… Как их зовут. Слева направо. — Дмитрий. — Дима. — Павел. — Паша. — Сергей. — Сережа, — сипит из последних сил. — И… — де Сото роняет подбородок на грудь. Кадмин опять умирает, не услышав последнее имя. А потом он вспоминает этого человека первым. — Антон… Его зовут Антон Шастун.***
2019 год Когда Антон зол, Арсению приходится защищаться. Но он все равно из раза в раз специально напрашивается. Антон сбегает из офиса на улицу, игнорируя просьбы Стаса успокоиться. Ярость сжирает с потрохами. Сережа, затеявший ссору на ровном месте, уже через десять минут умудрился залипнуть в какой-то сериал. А Антон курит сигарету за сигаретой дрожащими пальцами, пытаясь тоже наконец угомониться. Он ненавидит выплескивать свою злость на окружающих. Но Арсению досталось. В очередной раз. Потому что лезет вечно, растаскивает, мирит, будто его ебет. Да все его ебет. Антон сейчас больше бесится даже не из-за ссоры с Матвиенко, а из-за Арсения, которому мало того что нагрубил, еще и толкнуть умудрился. А Арс, блядь, сжался. Удара ждал? Антон натурально охуел. Не в тот момент, позже, минут через пять, когда осознал. И теперь давится дымом четвертой по счету сигареты. За спиной хлопает дверь. Понимание, что это Арсений, приходит как-то сразу. Узнавание по шороху шагов. По запаху. Той неуловимой невидимой связи, заставляющей сейчас замереть на мгновение, укутываясь чужим присутствием. Арс так и остается за спиной, перемещается только чуть в сторону. Не говорит ничего. Не обиделся, нет. Просто Антон довольно ясно дал понять, что лучше его не трогать, пока он сам не остынет. Или вскипит. Крышечка с чайника со свистом улетает. Антон сверлит темноволосую макушку всю свою пятую сигарету. Арсений тоже вынимает из кармана пачку, роется, хлопает по остальным карманам и зависает. Зажигалку забыл. У него обычно и сигарет своих не бывает. Редко курит. В офисе почти никогда. Ноги Антона сами несут. Он достает зажигалку из толстовки и протягивает Арсению через плечо. И Арс, блядь, вздрагивает. Что за хуйня? — Сережа — дурак, но и я зря вспылил. — С языка снял, Шаст. Арсений вдруг выхватывает только что прикуренную сигарету Антона и затягивается глубоко. — Верни на базу, — требует Антон. — Жалко тебе? Уже третья, наверное? — Шестая. Арсений закашливается. Вертит сигарету в пальцах, а потом тушит, уткнув в бетон. — Пожалуй, мы с тобой немного подышим свежим воздухом, — зажигалку подкидывает, ловит и сжимает в ладони. — Сильно, я смотрю, ты расстроился. Сережа действительно дурак. Поставить его на место стоило, но приуныл ты зря. — Не в Матвиенко дело. — А в чем? Антон чувствует себя полным идиотом, когда задает вопрос: — Ты думал, я тебя ударю? На лице Арсения очень явственно проступает непонимание. Он заглядывает глаза в глаза, спокойно интересуясь: — Ты о чем? — Я тебя толкнул, и ты… — Антон не знает, как сказать, и замолкает. — Во-первых, — начинает Арсений, нахмурившись, — я так не думал. Во-вторых, даже если б ты и ударил, я получил бы за дело. У Антона лицо вытягивается. — Чего? — Ты же просил к тебе не лезть, я полез. Все честно. — Да я бы никогда… — Я верю. — Особенно тебя. — Особенно меня? — переспрашивает Арсений оскорбленно. — Почему это? Антон несколько секунд тупо моргает, а потом начинает ржать. — Исключительно потому, что ты не умеешь драться, Арс, — выдавливает сквозь смех с сарказмом. — Вот сейчас мы точно подеремся, — предупреждает Арсений с ухмылкой и, подпрыгнув, шутливо давит на плечи, заломав одну руку. Антон поддается, хотя мог бы и вывернуться, и вопит: — Ой, как больно. Спасите, помогите! Чужая ладонь ложится на горло, и воздух резко заканчивается. Арсений не душит, проблема вообще в другом. Антону, блядь, это нравится. — Ну и кто тут не умеет драться? — победно вскрикивает Арсений, умудряясь еще и второе запястье сжать в одной руке. Подсекает ногу, обхватив своей. Антон замирает, совсем перестав делать вид, что сопротивляется. Позиция интересная. Для драки, разумеется. Поза. — Вы ебанутые? — спрашивает Сережа.***
— Шастун, я спиздил из офиса бухло, — кричит Паша, ярко улыбаясь. Антон бросается его обнимать. Прямо через порог вываливается. Он, несмотря на ситуацию, сейчас от счастья натурально лопнет. — Зачем? У меня же полно. — Странно, я думал, ты все выжрал. — Я предлагал заказать еду, — отзывается откуда-то с лестницы Арсений. Антон, дернувшись, меняется в лице и отступает от Паши сразу на несколько шагов. — Я же говорю, — Паша переводит взгляд с одного на другого, — с этой хуйней пора заканчивать. — Я на кухню, — хрипит Антон, — все принесу. Вы идите в гостиную. И убегает со скоростью света, еле вписавшись в поворот. Пытается нормально нарезать закуску, но получаются толстые неровные куски сначала сыра, а потом колбасы. Антон думает, что стоило, наверное, попросить домашнего андроида, и резко осознает: он его не видел минимум три дня. Да и всю последнюю неделю бывал дома редко. Впрочем, отсутствие домашнего андроида — вещь на данный момент вообще неудивительная. Жаль, если погиб на Тверской. Действительно жаль. Хоть он и не воспринимался серьезно, не воспринимался человеком. А Арс — человек. Не тот, что сидит сейчас в гостиной, а тот, у кого голубая кровь. Антон осторожно складывает еду и бокалы на поднос. И на первом же шаге разбивает все три. Ставит аккуратно поднос на стол, выдыхает и берет гору пластиковых стаканчиков. Нечего тут праздновать. Ситуация жестко напоминает пир во время чумы. Паша с Арсением о чем-то очень оживленно пиздят, но, когда Антон заходит, замолкают, тупо улыбаясь. — Меня обсуждали, — делает вывод Антон. — Заинтересованность в тебе Карреры. Паша хмурится на стаканчики, но не комментирует. Зато Арсений мгновенно вставляет шпильку: — Ты на кухне вообще всю посуду перебил? — А хотелось — тебе лицо. — Да еб вашу мать, — рявкает Паша. — Потрахайтесь уже. — Уже, — Арсений потирает лоб ладонью. — Хуево трахаешься, значит. Антон кидает на Арсения уничтожающий взгляд. — А можно это не обсуждать? — Нельзя, — зло шипит Паша и добавляет спокойнее: — Интересно же. Арс выдает истеричный смешок, предлагая тихо: — Давайте поговорим о чем-то кроме секса и политики. Паша прищуривается. — О любви? — Началось. Антон тянется к бутылке и неожиданно получает по пальцам. Арс пожимает плечами, откручивая крышку. — А тебе неделю точно пить нельзя. Минимум. — М-м-м, я уже пил. — Мо! Ло! Дец! — А что еще мне нельзя? — Из дома выходить, но тут я бессилен. — Шастун, я с Арсением согласен, — Паша склоняет голову набок. — Ты в последнее время очень сильно меня пугаешь. — Извини. Я не хотел тебя беспокоить. — Не хотел… Я сам беспокоюсь, понятно? Ты ведешь себя как смертник. И мне страшно. Я повторяюсь. Антон опускает взгляд, перед Пашей стыдно. — Паш, ты же осознаешь ситуацию, как никто другой. Я в жопе. Каррера сегодня был занят, а завтра, чувствую, возьмется за меня. Арс чуть не умер. И мы же понятия не имеем, где он и что с ним. — Его не тронут, я обещаю, — говорит Арсений. — Каррера в нем заинтересован. — Зачем он Каррере? — спрашивает Паша, прищуриваясь. — Андроид — оружие. И очень удобный способ давления на Антона. Зачем Каррере Антон, — вот это меня интересует гораздо больше. — Я нужен ему как медийное лицо. — А без тебя, — Паша разводит руки в стороны, — он же не справится. — Ну это его слова. Продаю, за что купил. Арсений отпивает ром и давится. Паша вмазывает ему по спине. Они сидят рядом и на удивление не срутся, Антон даже не знает, радоваться ли или насторожиться. — А почему вы вместе сюда пришли? — Арсений приперся и благородно освободил меня из башни. — Вроде занят был. — Передал полномочия на время. Де Сото истосковался по работе. — Бедняга Джимми, — саркастично бросает Антон и снова тянется к бутылке, получает по руке и в прыжке выхватывает ее, вылив на Арсения половину. Арс поднимается, отряхиваясь, обходит стол и садится у Антона в ногах, оперевшись спиной, и смиренно игнорирует пинки. Паша утыкается в ладони лицом. — Расскажете мне, что между вами происходит? — Унижение человеческого достоинства, — шипит Антон, продолжая пинать чужую спину. Была бы родная оболочка, наверное бы уже валялся в ногах или целовал. У ебаной химии странное воздействие. А с таким Арсением можно не нежничать, хотя хочется. — Ты либо сильнее бей, либо сделай массаж. — Арсений, может ты мне объяснишь, а то я чего-то не понимаю, — начинает неуверенно Паша, — какая же хуйня, что происходит? — Унижение! Человеческого! Достоинства! Антон попадает коленом по чужому плечу, и Арсений от неожиданности чуть не влетает лбом в стол. — Мы, Паш, на стадии переговоров. Арс разворачивается, перехватывая занесенную для пинка ногу, и сдергивает Антона с дивана почти к себе на бедра. Антон зависает над ним, как рожающий жираф, балансирует, передавая бутылку Паше, и все-таки оседает рядом с Арсением, который закатывает глаза и выдыхает измученно. — Тема переговоров? Нет, погодите, вы все расплескали, блядь, я пошел за новой бутылкой. Антон кивает, ждет, пока Паша выйдет за дверь, и вмазывает Арсению локтем под дых, дебильно радуясь, когда он сгибается пополам. — Договоримся? — О чем? — хрипит Арсений. — Дай мне время. — Шестьсот лет тебе мало было? — И пространство. — Весь дом твой. — Где Арс? — без перехода спрашивает Антон, встает и уходит к креслу. — Я не знаю. Но сейчас он в большей безопасности, чем был до этого, поверь мне. Сенат прекратил его преследование. — Как Каррера собирается его использовать? Арсений забирается на диван, растягиваясь во всю длину и ширь. — Зависит от возможностей андроида. — Которые неизвестны. Его будут изучать, если схватят? — Да. Антон сжимает переносицу пальцами. — Это равнозначно убийству. — Ни в коем случае. Я повторяю: он оружие. Мощное. С непонятным потенциалом. С ним будут обращаться как с хрустальной вазой. — Ты все еще должен его искать? — Обязан, но я не буду. — И что дальше? Арсений стонет, утыкаясь лицом в подушку. — Паша с бухлом подзадержался. — Выбирает. Так что дальше? — О чем ты спрашиваешь? — О тебе. Антон замечает замерзшего у дверей Пашу. Давно ли он там стоит, непонятно. — Я не знаю. Меня в любом случае ждет трибунал. — Каррера отпустит тебя, если я смогу договориться? — Антон, — Арсений садится на диване и серьезно смотрит глаза в глаза, — ты же понимаешь, что не отпустит. Он сотрет меня. Я ведь тоже оружие, просто с истекшим сроком годности. Таких как я не отпускают. Каррера может сделать вид, но больше года я вряд ли проживу. Умру на какой-нибудь планетке, куда он меня сошлет. — Почему ты так уверен? Арсений качает головой, будто дураку объяснять не собирается. И действительно молчит. Паша заходит, гремя бутылками друг об друга, и падает на диван напротив Арсения. — Заскучали? — А то ты не слышал, — с сарказмом отвечает Антон. — Слышал. Значит, Арсений Сергеевич, вы нацелились сдохнуть? — Я, Павел Алексеевич, нацелился пожить, сколько получится. — М-м-м, обычно умирающие люди наверстывают упущенное. Ты собираешься? — Я наверстываю. Антон перехватывает его украдкой брошенный взгляд. Паша замечает тоже. — Будет больно, — говорит он совсем тихо. — Ты Антона уничтожишь. Поэтому, если хочешь быть с ним, тебе придется найти способ выжить. — Нет такого способа. — Да с хуя ли? — не выдерживает Паша. — Откуда, блядь, такая уверенность? — Все сложнее, чем ты можешь себе представить. — Ну так упрости, объясни. — Есть вещи, которые просто так не объяснишь. — Попробуй. — Я не могу. Я из-за этого… — Арсений осекается, мотнув головой. — Я не могу. Паша наклоняется к нему по столу. — Тайны твои блядские опять? — От некоторых тайн зависят жизни людей. Антон швыряет в Арсения подушкой. — Может, расскажешь Паше обо мне? И о компромате. — Арсений, — вкрадчиво шепчет Паша, — говори, твою мать. — Компромат у Антона в голове. — А Антон не в курсе потому что? — Я стер ему память. Антон поднимается из кресла и приземляется на диван рядом с Пашей, явно изо всех сил пытающимся не разораться. — Он знал тогда, что умрет. — Так, Арс… — Я хотел отдать компромат тебе, — перебивает Арсений, — но вы бы конечно же бросились меня спасать. И вас бы убили. Я не могу объяснить. Не могу. — Не истери. Давай по порядку. — Нет. — Послушай… Да, блядь, Арс! Ты стер память Антону. — Я опаснейший свидетель, — рычит Антон и отбирает открытую бутылку, присасываясь к ней. — Мне пришлось. Он бы рассказал вам. И я стер ему память, поставив код на воспоминания. При угрозе жизни компромат окажется у вас. — Прелесть-то какая. — Код? — переспрашивает Антон. — Это цифры? — Ты поймешь. Паша сворачивает горло второй бутылке. — Ты ублюдок, Арсений. — Пусть так. — Сдохнуть собираешься. Но при этом Антона прокручиваешь в фарш. Оставь тогда его в покое. Утянешь же за собой. — Я это не контролирую. Нет у меня рубильника и у Шаста нет, чтоб взять и выключиться. — Съеби с планеты, а? — предлагает Паша. Лицо Арсения превращается в предсмертную маску. На минуту воцаряется гнетущая абсолютная тишина. — Пока ситуация с андроидами не разрешится, я не могу, — наконец говорит Арсений. — А потом съебу. Антон закрывает глаза. — Ты моим мнением не поинтересуешься, Паш? — А у тебя на лбу написано, что ты вместе с ним сдохнешь. Только проблему это не решит. Допустим, вот на секунду допустим, что ты, Арс, будешь жить. А дальше? Опять кошки-мышки? Шестиста лет вам не хватило? — Паша переводит взгляд с одного на другого. — Задумались, да? Мысли хоть есть? — И планы, — шепчет Антон. — Но толку от них? Я все еще на двух стульях сижу, как ты правильно заметил. — Изначально на одном, к сожалению. Перед собой-то будь честен. Ты любишь его? — Паша кивает на Арсения. — Да. — Я о другом спрашиваю. — Я люблю его больше, чем… — голос у Антона позорно глохнет, — больше, чем кого-либо когда-нибудь любил. Арсений невидяще смотрит в стену за плечо Антона. Не в глаза. — Арс, оценил масштаб катастрофы? — продолжает пытку Паша. — А ты? — Мы в гипотетической ситуации. — А ты, блядь, его гипотетически любишь? Эй, не зависай. Арсений вжимается в спинку, отстраняясь от щелчка пальцами перед лицом. — Ты серьезно, Арс? Три слова сказать не можешь? Антон тут наизнанку выворачивается, а ты молчишь? Молчит, — констатирует Паша, подождав пару секунд. — Извини, Шастун, самый рабочий вариант — пнуть этого молчуна с планеты. Отпусти и забудь. Антон замечает, что они с Арсением синхронизируются в выражениях лиц. Злых лиц. Паша, конечно, откровенно давит на эмоции, но с силой начинает перебарщивать. — Посмотрите на них. Нашли врага. Зато опять как одно целое. Я даже проникся. Но вы все еще хуйня полная, — рявкает он. — Серьезно, Арс? Ты, блядь, чего боишься? Думаешь, скажешь «Я тебя люблю» и вспыхнешь ярким пламенем? Или Антон вспыхнет? Арсений дергается так сильно, что сворачивает со стола поднос. И дышит быстро, будто его накрыло панической атакой. Зажмуривается, прижав запястье к губам. Антон подскакивает и замирает, не зная, что можно здесь вообще сделать. — Это что сейчас было? — шокировано выдает Паша спустя полминуты. — Я устал, — хрипит Арсений. — День тяжелый — нервы шалят. Я, наверное, спать пойду. И уносится из гостиной, будто за ним черти гонятся. Может и гонятся, те, что из головы. Антон даже не успевает сформулировать, что хотел крикнуть ему вслед. — Что я сказал? — Паша хмурится, потирая ладонью лоб. — Хуйню. — Я серьезно. Что последнее я сказал? Ищу, с чего триггернуло нашего скрытного друга, блядь. — Ты сказал, — Антон со стоном наклоняется и начинает собирать с ковра раскиданную еду, — ты сказал, что, если он скажет про любовь, то вспыхнет. Конечно, его триггернуло. Он посланник. Его пытали. И заживо сгорал, наверное. — Или ты. — Не припомню, блядь, такого. — И я, — кивает Паша, — а он, видимо, припомнил. — Вряд ли он стер мне память после того, как я ебнулся в его камин. Антон закатывает глаза, отпивает ром и закусывает сыром прямо с ковра. — Ты должен залезть в его углерод. — Зачем? — Он лжет. — Не раскрывает всей правды, выдает порциями. — Ты слишком сильно в нем, чтобы разглядеть, — возражает Паша, отбирая бутылку. — Но мелкие детали, оговорки… И вот это. Он лжет с самого начала. И с ним что-то очень сильно не так. Чем больше мы общаемся, тем больше я понимаю: все плохо! Антон отбирает бутылку обратно, делает три больших глотка и шепчет неуверенно: — Значит, хуже уже не будет. — Арсений стер тебе память, Шастун. И не просто стер, а еще оставил в твоих мозгах информацию, опасную саму по себе. Все очень плохо! Очень! — Я знаю, Паш. Но надо работать с тем, что есть, иначе мы не выберемся. А сейчас давай выпьем и помолчим, я залипать начинаю. Паша салютует бутылкой и тянется, чтоб чокнуться, но промахивается и ржет, съезжая по дивану набок, лбом в подушку. Антон еле успевает перехватить закинутые на него ноги и сбросить на пол. Впрочем Паша через пару минуту повторяет маневр, и приходится смириться. — Шастун… — М-м-м? — Тебе нужно его отпустить. Так будет лучше для всех. Главное, для тебя. Наш Арс вернется и… — Я не смогу, — перебивает Антон, зачем-то стягивая чужой носок. — Не смогу. Я улечу с планеты вместе с ним. Объяснюсь с Арсом и улечу. — Он не поймет. И не простит тебя. — Я сам себя загрызу, но другого выхода для себя я не вижу. Кроме стирания. Только вот как вытравить из памяти огромную часть себя, я не знаю. Паша вздыхает и поворачивается на бок, подкладывая руки под щеку. — Я тебя понял. Делай, что хочешь, но останься в своем уме. И в живых. Ты дорог мне, Шастун. — Я тебя тоже люблю, Паш. — Без поцелуев! Антон поднимает руки вверх. — Натурально люблю. — И я тебя. Паша засыпает на диване минут через десять. Антон аккуратно выползает из-под его ног и накрывает пледом. Надо бы разбудить и отправить в гостевую спальню, но становится жалко. Окна затемняются по щелчку пальцами, и отблески голограмм, танцующие по стенам и потолку, исчезают. Антон еще раз поправляет плед и выходит из гостиной, осторожно прикрыв дверь. Из кухни пахнет кофе. На секунду кажется, что Арс там, но свет не горит. Арсения Антон находит в собственной спальне и просто пялится, поверить все еще сложно. Он разворачивается, чтобы уйти в гостевую, но чужой шепот заставляет замереть. — Не уходи. Арсений моргает сонно. Двигается чуть вправо, освобождая место, и Антон, сдавшись, валится в кровать, прижимаясь ближе. Одеяло взлетает на уровень подбородка. Арс чихает, потирая нос. Смеется вдруг, поворачивается набок и целует. Нежно. Убивая наповал. — Ты делаешь ужасные вещи, — говорит Антон, кусая чужие губы — верхнюю, нижнюю, опять верхнюю. — Ужасные, Арс. Но я не знаю, как жить без тебя. Ты снова здесь, и я не смогу отпустить тебя. Пожалуйста, давай хотя бы попробуем. Паша прав, нам нужно решить, как быть дальше, иначе все бессмысленно. — Ты же хочешь меня стереть, — Арсений царапает ребра и кладет ладонь над сердцем. Поцелуй перетекает в легкие касания губ. Антон все равно сгорает. — Хочу. Потому что с тобой я перестаю быть собой. — Я тоже. Но ты нужен мне больше, чем я сам себе. — Ты ставишь меня на колени, ты понимаешь? Арсений отстраняется, гладит скулу костяшкой указательного пальца, глядя в глаза. — Ты — моя сбывшаяся мечта. Я думал, что никогда не смогу даже коснуться тебя так, как желаю. Так, — рука скользит от разлета ребер к пупку, — или так, — и по внутренней стороне бедра — пальцы давят на кожу. — Я думал, что никогда не смогу посмотреть тебе в глаза, когда ты будешь стонать подо мной, когда я буду тебя целовать. Арсений сжимает член сквозь ткань пижамных штанов и ловит губы вскинувшегося Антона. Поцелуй жжется, тягучий и ласковый. Ноги дрожат. Сложно держать глаза открытыми, но Арс затягивает темнотой своих зрачков. — И я целую тебя. Ты со мной. И никакой мне пощады. Ты говоришь: «Я люблю тебя». Ты требуешь ответа. Ты ищешь смысл, зная, что до тебя миллионы людей так и не смогли его найти. Любовь бессмысленна. Антон вздрагивает крупно, хватает ртом воздух и зажмуривается, выдыхая, выгибаясь на простынях. — Я твой. — Мой, — Арсений звучит жестко, будто ставит клеймо принадлежности голосом. Телом. Горячими пальцами давит на горло. И целует. Целует. Целует… Антон в этой разрушающей нежности утопает, только от посторонних мыслей избавиться не получается все равно. — Я твой. Но я не могу не думать о нем. Я должен его найти. Я себя не прощу, если он пострадает. Арсений замирает, а потом, вздохнув, соскальзывает губами с губ по щеке на висок и шепчет: — Его не тронут, Антон, поверь мне. И я помогу тебе найти его. Но завтра. А сейчас давай спать, хорошо? — Спать? Антон взмахивает рукой в попытке перехватить чужую, переместившуюся с бедра на лопатки, и нахрен выкидывает кольцо с указательного пальца куда-то в стену. Арсений утыкается носом в подушку и ржет, подрагивая плечами. — Постоянно такая хуйня, — жалуется Антон. — Под кровать залетело вроде, сейчас гляну. Арс скатывается на пол, утянув за собой одеяло. Возится, ругается, чихает пару раз. Искать кольцо в темноте идея, конечно, изначально провальная. Антон свешивается, разглядывая чужую макушку. — И правда, под кроватью, — говорит он, улыбаясь счастливо. — Что? — Смысл. — Точно спать, Шаст. Арсений закидывает одеяло на кровать, а потом забирается сам, шлепая кольцо на тумбочку. Смеется вдруг, целует, нежно втягивая верхнюю губу, прикусывает, отстраняется и шепчет: — Спи. Антон проваливается.***
Ресницы слиплись и заложенный нос чешется. Антон протирает глаза и моргает пару раз, потому что комната двоится. На наркотик или снотворное, которым ночью долбанул его Арсений, обнаруживается нехилая такая аллергия. — Где аптечка? — спрашивает тихо Арс откуда-то из коридора. — Раньше на кухне была вроде бы. — Теперь в гостиной за черным диваном. Что ты опять с ним сделал? — рявкает Паша. — Тише, он спит. Кажется, простудился. Соплями меня закидал и гундел под утро. — Гундел, — не выдержав, передразнивает Антон. — У меня аллергия, чтоб ты знал. Арсений открывает дверь и заглядывает в спальню, виновато осматривая с ног до головы сморкающегося в салфетки Антона. — Сейчас принесу таблетки. — Спасибо. И не вырубай меня так больше. Я сам усну. — У тебя проблемы со сном, — Арс хмурится, поджав губы. Антон зевает, уткнувшись носом в плечо, и резво спрыгивает с кровати. Выспался он на самом деле замечательно, хотя вчерашний день проехался по нему катком. — Свари кофе, я сам найду таблетки. Арсений кивает как болванчик и убегает на кухню, прыгнув вниз через лестничный пролет. Паша издает наркоманский смешок и появляется в поле зрения Антона половиной тела. — Что с тобой? — Поцеловался неудачно, так сказать, всосал лишнего. Паша закатывает глаза. — Без подробностей. — Да там и не интересно. — Не верю, что Арсений плохо трахается. — На любителя. — А ты то у нас известный любитель Арсения, — угорает Паша и уворачивается от подушки на удивление метко брошенной в голову. Антон думал: не докинет. Начинать день лень. Хочется еще поваляться в постели, желательно с Арсом под боком, целоваться до онемевших губ и стертого бородой подбородка. Облизывать родинки, которых нет, но представить никто не мешает. Шутить над лысиной, ни разу ведь не оборжал, а напрашивается. И обниматься. До обеда. Внутренний экран назло показывает восемь утра. Арсений усердно варит кофе на кухне, — пахнет даже на втором этаже. Антон спускается по лестнице, оглаживая перила пальцами. Дерево гладкое, натертое кучей рук до блеска. Момент отпечатывается в памяти, как что-то нормальное, не счастливое, но будничное, будто дальше можно будет перейти к следующему этапу, решить накопившиеся проблемы и перезагрузить себя и свою жизнь. — Молоко скисло, — жалуется Арс. — Сублиматором воспользуйся, — советует Антон и, не удержавшись, вваливается на кухню, хотя в гостиную за таблетками шел. — Невкусно получится. — Черный попьем. Арсений пожимает плечами, поднимает турку над конфоркой и выливает кофе в огромную чашку, о существовании которой Антон и не помнил даже. — Готово. Забирай. — Спасибо, — Антон подходит ближе, касается чужой лопатки, мягко очерчивая, и потирается виском о плечо. — Ты сегодня свободен? — Нет, — почему-то хрипло отвечает Арсений, — меня ждут на базе. Я и вчера не имел права сбегать, но теперь проблема андроидов на Ортеге, я нужен лишь как ударная сила. Она хотела быть главой корпуса, пусть работает. — Мы могли бы провести этот день с пользой, Арс. — Вечер? Я ночью не успел закончить одно дело. — Я все никак не успеваю закончить одно дело, — вздыхает Антон, прячась за кружкой. — Не нравится моя оболочка? — Да причем тут оболочка. Нервный я. Расслабиться не могу. Арсений в задумчивости обхватывает пальцами подбородок и хмыкает. — С другим моим телом у тебя проблем не было. — Другое твое тело не оставляет выбора моему телу. Без вариантов. Дело заканчивается раньше, чем я успеваю к тебе подойти. — Интересный эффект. — Жаль, невзаимный. Практиковали бы секс на расстоянии. — Вообще-то, — замечает Арсений, — мы практиковали. — Каков пиздец. Антон отступает на два шага, упирается попой в барную стойку и запрыгивает на нее, аккуратно удерживая чашку в руке. Расплескивает кофе на пол все равно. Арсений нахмуривается, рассматривает пристально. — Ты бледный. Поспи еще. И потом доедь до врача, он тебя ведь вчера ждал. — Обязательно, — обещает Антон. — Только кофе тогда мне зачем сварил? — Дурак потому что. Арсений швыряет турку в мойку и замирает, опустив голову. — Арс, — зовет Антон, удивленный такой странной реакцией, — ты чего? — Подумал, что мне нравится варить тебе кофе по утрам. Опасная мысль, не находишь? — А я люблю пить кофе по утрам. Удачно сошлось, не находишь? Мы можем хотя бы попробовать быть вместе? — Момент неудачный, — Арсений включает воду и плескает себе в лицо. Антон спрыгивает со стойки и, мягко притершись к чужому боку, стягивает полотенце с крючка. Отдает Арсу в руки, на секунду сжав его пальцы. — А когда наступит удачный? — Боюсь, никогда. — Ух, безнадегой пахнуло, — Антон вздыхает. — Арс, я серьезно. Я хочу быть с тобой, — и усмехается. — Из меня вышел бы хороший посланник? — Думать об этом не желаю. — Я не из праздного интереса спросил. Арсений прищуривается. — Работу решил сменить? — С тобой быть хочу. Арс, я улечу с тобой. — Нет, — рявкает Арсений мгновенно. — Не смей даже заикаться об этом. Антон хватается за его плечи, будто за спасательный круг, встает на носочки, стараясь выцепить чужой взгляд, устремленный в потолок. — А какие еще варианты? — Никаких. Я умру, ты понимаешь? — Прекрати, — умоляет Антон, — просто прекрати. Что мне делать? Я хочу быть с тобой. Я не отпущу тебя. Арсений обнимает осторожно, прижимается сильнее, зарываясь носом в волосы. — Меня вздернет трибунал. Я кандидат на стирание. Если ты договоришься с Каррерой, сошлют на мало пригодную для жизни планету и убьют через какое-то время. Тебе это нужно? — Куда бы ты хотел улететь? — Туда, где есть растительность, и можно дышать без респиратора. Антон поднимает голову, скользя губами по щеке, и притирается носом к носу в эскимосском поцелуе. — Арс, я полечу с тобой. Другие варианты я не рассматриваю. — Я не позволю тебе. — А я тебя не отпущу. И хоронить не собираюсь, слышишь меня? Арсений кивает едва заметно и кусает за подбородок, за нижнюю губу, за верхнюю, облизывает широким мазком, спускается на шею и замирает в ключице, глубоко дыша. — Прости, я не знаю, что делать. Но привязываться друг к другу бесполезно. Паша прав. Отпусти и забудь. — Так, — тянет Антон, — где она? Не могу найти, — ощупывает себя, изворачивается, заглянув за спину. — Помоги, Арс. — Что? — беспомощно интересуется Арсений, потерявший нить разговора. — Кнопка, которая отключает чувства и желания. Ой, ее нет. Хотя десяток грамм металла в висок сработают ведь? — Антон, пожалуйста. Я прошу тебя, не надо патетики. Пока ситуация с андроидами не разрешится, я буду здесь с тобой. Потом улечу. Антон отступает на шаг, давая себе возможность дышать свободнее. — Я повторяю свой вопрос. Что делать мне? Распотрошить свою личность? Удалить тебя из своей памяти? — Ты должен решить сам. — Забуду тебя. В следующий раз мы встретимся, и я пройду мимо, да? Хотя погоди, это уже буду не я. — Мы не встретимся, — шепчет Арсений. И Антон грохает чашку об стол, разбил бы и об пол, но силы на подобного рода злость закончились давно, усталость сжирает. Он выходит из кухни очень ровно, стараясь контролировать подступающую к груди ярость. Апатичную ярость. Сидящий в кресле Паша провожает его жалостливым взглядом и даже не говорит ничего, рукой только безнадежно машет. Антон решает, что ему свежий воздух не помешает, и высовывается в окно по пояс. Свешивается, открыв рот в сторону дующего ветра. Челка тут же набивается в глаза. Он орет. Во весь усиленный имплантами голос. И жмурится от боли в затылке, кашляет надсадно, подавившись вдохом, когда на внутреннем экране появляется вызов от Карреры. — Я слушаю, — хрипит Антон, не успев даже приличное лицо натянуть. — Доброе утро, мистер Шастун. Каррера звучит бодро для человека, которого сейчас наверняка поминает матом минимум одна планета. Обыкаться должен. Паша шокировано оборачивается к вспыхнувшей голограмме и вжимается спиной в кресло, прикрыв рот рукой. — Не ожидал, что вы свяжетесь со мной напрямую, — Антон прищуривается в надежде выглядеть хоть немного адекватнее. — Мне проще разговаривать с вами лично. Без посредников. Вы довольно тяжелы в общении, мистер Шастун. — Прошу прощения. Темы не самые легкие. — Как вы себя чувствуете? Показная вежливость бьет по нервам хуже угроз. Антон не понимает, к чему готовиться, и напрягается настолько, что мышцы на ногах сводит, улыбка съезжает в прямую линию. — Не очень хорошо. Сегодня покажусь врачу. Вряд ли Каррера после этих слов резко начнет испытывать жалость, но попробовать стоило. — Я хотел бы видеть вас в семь в башне ТНТ. Успеете? Каррера не испытывает жалости, только терпение. — Зависит от ваших целей. — Запишете обращение от канала. Текст вам в течение дня пришлет мой помощник. Ознакомьтесь. — Почему я, а не Павел Воля? Паша размашисто крестится и крутит пальцем у виска. — Не хочу утруждать вас тонкостями политики, — Каррера будто одолжение делает, но это четкий намек — не задавать больше глупых вопросов. Проблема в том, что Антон идиот. — Я не политик, вы правы. Поэтому мне нужно понять, зачем вам я? Слишком много неизвестных и никаких гарантий. — Вы искренни. Ваша аудитория огромна. Вам верят. Считайте себя проплаченным медийным лицом. Гарантии? Сейчас у вас нет ничего. — Именно. — Не усугубляйте. Вчера я четко изложил свою позицию. Мы можем вновь потратить время друг друга на ненужные пояснения, но стоит ли? — Стоит, — Антон отвечает резче, чем хотел. — Хорошо. Я выделю вам час. Приезжайте в башню к шести. — Мне все еще нужны гарантии. Паша предупреждающе качает головой. — Мистер Кадмин будет жить. Это вы надеетесь услышать? — спрашивает Каррера, зло сверкнув глазами. — Как долго? — Позвольте мне кое-что вам показать. Вы, видимо, не воспринимаете ситуацию правильно. Мистер Кадмин с вами? Антон вздрагивает. От упоминания Арсения дыхание перехватывает, и плохое предчувствие скребет сознание где-то под кожей над ребрами. — Нет, — ложь дается на удивление легко. — Он с вами. У меня есть доступ к геолокации. Удобно. Надеюсь, вы прекрасно проводите время. — Замечательно, — хрипит Антон, горло саднит. Каррера улыбается. — Значит, на контрасте вам будет понятнее. Видите ли, мистер Кадмин — моя инвестиция, инвестиция сената. Дорогая. Полезная. И полностью контролируемая. Я продемонстрирую. Антон сжимает руки в кулаки, отступает на шаг, споткнувшись о ковер, и сам пугается умоляющих интонаций в своем голосе: — Не надо. — Его сознание и его тело — моя собственность. — Я понимаю. Чтобы бы вы ни собирались сделать сейчас, я прошу вас: не надо. Паша медленно поднимается с дивана. — Взгляните на планшет. Оцените, оболочка от Накамуры. Контроль всех функций тела. — Я понял. Не надо. — Шастун? — одними губами произносит Паша и, уловив панику во взгляде Антона, выбегает из гостиной. — Арсений, — орет он, — блядь, Арс, ты где? Каррера продолжает, кривя губы в ухмылке: — Обычно используется в военных операциях. Медик может дистанционно пустить по венам лекарство. Или яд. Отключить любой орган. Сердце, например. Антон знает, чем закончится этот спектакль одного актера для одного зрителя. Каррера садист и наслаждается своей игрой. — В шесть я буду в башне. — Я жду вас, мистер Шастун. Каррера, кивнув, отключается. Антон несколько секунд не слышит ничего из-за шумящей в ушах крови. А потом в гостиную влетает Арсений и оказывается рядом мгновенно, обхватывает лицо ладонями, шепчет, стараясь привести в чувство: — Что он тебе сказал? Что убьет меня? Манипуляция привязанностями, особенно такими, как наша — беспроигрышный способ заставить человека сделать все, что от него требуется. Антон, ты не должен… — Он, блядь, управляет твоим телом. — Да, — Арсений слишком спокоен для того, кто в полной мере осознает свое положение. — И ты не боишься? Он может в любой момент сердце тебе остановить. — Я устал бояться. Может и сердце. Или зрение, — усмехается Арс, зажмурившись, — и проприоцепцию. Его ведет куда-то влево. Антон еле успевает подхватить и удерживает за пояс, прижав к себе. — Арс, — голос проседает, — ты… — Ничего не вижу и не очень хорошо понимаю, где мои ноги. Давай присядем. Антон оседает прямо на пол, утягивая Арсения за собой. Осторожно укладывает к себе на колени, гладит виски и лоб, рассматривая чужие зрачки, никак не реагирующие на свет из окна. — Антон, ты не обязан подчиняться Каррере, — Арс находит ладонь наощупь, переплетает их пальцы и подносит к губам. — Если дашь себя продавить, тебя до земли согнут, требуя все больше и больше. И это гуманная по меркам Карреры демонстрация его возможностей. Дальше только хуже. И ты не обязан. Не должен ему подчиняться. — Он убьет тебя. — В любом случае рано или поздно. Поэтому подумай о себе. Забыть меня — хороший вариант. Но я прошу, останься со мной, насколько возможно. А потом я улечу, и ты забудешь. Арсений безжалостен. И он дурак. Антон понятия не имеет, способен ли выдержать этот растущий ком отчаяния, давящий на плечи, не позволяющий дышать свободно, жить в ладах с собой. Их с Арсением любовь — камень, который они бесконечно катят в гору, как Сизиф, приговоренный богами. Каких богов молить им — вопрос насущный. Паша, влетевший в гостиную, окидывает их испуганным взглядом и сползает в кресло, громко выматерившись. — Я скоро потеряю способность общаться иначе, как нецензурно. И на канале стану птичкой. Вместо слов «пи-пи-пи-пи»! — Я тебя не отпущу, — говорит Антон. И Арсений выдыхает, слабо улыбнувшись.***
Арсений идет за этим человеком по пятам. А Антон своего преследователя не замечает. Антон, кажется, вообще ничего не замечает. Бледный, осунувшийся, дерганый, похудевший, хотя сменил оболочку недавно. Он сам на себя не похож. Арсений не понимает, что с ним случилось. И не может помочь. Прячется как этот чертов преследователь. Но хочет обнять, встряхнуть, вернуть того Антона, которого знал, потому что видит перед собой лишь бледную тень. Арсений бегает за ним по всей Новой Москве. Шел от самого дома. Теперь подглядывает за Антоном через стекло кофейни. Он, не смотря на холод и дождь, сидит в тонкой футболке. Странная привычка — одеваться, игнорируя погоду. Арсений ведь постоянно свои теплые вещи ему отдавал. А Антон носил и не возвращал. Сейчас разговаривает с кем-то, вяло сползая по креслу вниз. Хмурый и настороженный. Арсений подавляет желание подойти на корню, продолжает подглядывать, прячась за стеной. Антон подскакивает резко. Вылетает на улицу, ежится. Потребность согреть его зудит на кончиках пальцев. Непонятное человеческое ощущение, притяжение, жажда коснуться. Арсений опять бежит, потому что Антон, на удивление купивший себе куртку, рвется к метро. Проезжает совсем немного и натыкается прямо на посланника. А потом замечает своего преследователя. Арсений не знает, зачем убивает этого человека так жестоко. Может, просто, наконец, находит выход своей ярости. На Кадмина.***
— Они хотят снять подкаст именно с тобой. — Ну, — тянет Антон устало, уставившись в витрину с кислотными вибраторами, — значит, я приду. Слава вздыхает. Растирает веки, заваливает голову на спинку кресла, моргает пару раз, сверкнув краснотой белков глаз, и встряхивается с усилием. Заметно, что он мечтает поспать. На Антона стыд накатывает неравномерными волнами до горящих щек, — состояние Славы по большей части его вина. — Про другие съемки в этот день ты, надеюсь, не забыл? — Нет, я в прошлый раз обе руки на этом ебаном шоу сломал, теперь вряд ли забуду. — Я вообще не понимаю, как ты на ногах стоишь. А тебе бегать придется. —- Приду на подкаст после и умру, — Антон пожимает плечами. — Не надо, — просит Слава серьезно. — Что тебе, кстати, врач сказал? — Я разговаривал с психиатром, представляешь? То есть меня считают совсем поехавшим? Антон пинает стену, разворачивается и впечатывается в полуголого андроида, очень похожего на Арсения. И так дерьмовое настроение летит в ебеня. В те самые ебеня, где Антон уже два часа ошивается. — Тебе по-хорошему нужна реабилитация. Я волнуюсь за твое состояние. — Попью таблеточки и буду как новенький. — Сомневаюсь, — Слава морщится. — Я в порядке, насколько позволяет ситуация. — То, что ты в нижнем городе сейчас, меня тоже беспокоит. — Просто гуляю. Антон идет и вглядывается в лица людей и андроидов. Искать Арса подобным способом изначально кривая затея, но других более адекватных вариантов он не придумал. — Слав, Арс так со мной и не связался, а ему однозначно нужна помощь. Мысль доебываться до каждого встречного андроида с вопросом, а не видели ли вы вот того парня с рекламного щита, уже не кажется плохой. — По словам другого Арсения помощь нужна тебе. А Арс удачно скрывается уже долгое время, и хорошо, что ты не знаешь, где он. Никто не знает. Захочет, найдет тебя сам. Прекрати страдать херней и займись своим здоровьем, — Слава маскирует зевок ладонью. — Арс — андроид, ты помнишь об этом? В его случае даже оторванная башка не критично. — Мне сразу стало лучше, конечно, — с сарказмом замечает Антон и снова влетает в андроида, похожего на Арсения. — Слав, у нас прямо сейчас проблемы по части авторского права. В нижнем городе разгуливают копии Арса. Полуголые копии. — Господи, — стонет Слава, — я сообщу нашим юристам, а толку-то? Это же нижний город. Мы с парнем, который твою оболочку скопировал почти полностью, разобраться не можем до сих пор, сорок лет прошло. Ну, глаза и рост же разные, оболочка не запатентована, — он передразнивает юристов, — изменения в конструкции тела же есть. Ой, бля. Охуенные проблемы. А Арсения скоро вообще продавать начнут. Бес-по-лез-но! — Я должен его найти. — Антон, я все понимаю, но он поступает правильно, не связываясь с тобой. Он заботится и о твоей и о своей безопасности. — Я постоянно чувствую вину перед ним, — признается Антон, зарываясь пятерней в волосы. — Какого рода вину? — Я предатель. Я осознаю это очень четко, но я не могу… Арсений жив, понимаешь? И я ни о чем другом думать больше не способен. Поэтому я должен его найти, убедиться, что он в порядке, и иметь гарантии, что он вернется к нормальной жизни. — Тебе придется объясниться с ним. Антон опускает голову, замирая в толпе. Люди толкаются, разбегаясь по барам и борделям, снуют среди неярких в солнечном свете голограмм, болтают о чем-то будничном и, наверное, в большинстве своем счастливы. Антон не может понять, почему же тогда его будто давят со всех сторон. Сплющивают своей радостью. — Шастун, — зовет Слава, — твоя ситуация сложная. Если позволишь, я дам совет. Поступай, как считаешь нужным. Правильным. И будь честен. С собой. С ним. С ними. Правда — тоже оружие, но оно не способно убить. А ложь убьет. — Я не уверен, что ты прав. И я объяснюсь с Арсом, только бы он был в порядке. — Хорошо, — Слава хлопает в ладоши. — Взбодрись. И осторожнее в нижнем городе. — Тебе уже пора? — Полчаса как. Извини, дела. Увидимся вечером в башне. Постарайся не бесить Карреру. В твоем положении это неприемлемо. — Сегодняшняя показательная порка научила меня хорошим манерам. — Я не думал, что он сам свяжется с тобой. — Это было ожидаемо, — вздыхает Антон и наконец сдвигается с места. — В любом случае его методы воздействия… — Эффективны, Слав. Слава беспомощно мотает головой и отворачивается, глядя куда-то в сторону долгим немигающим взглядом. — Антон, я прошу тебя, будь осторожнее. Истинные мотивы Карреры на твой счет мне все еще непонятны, и я боюсь за тебя. — Каррера убьет Арсения, не меня. — Он убьет вас обоих. — Мы выберемся, Слав, — уверенно говорит Антон. — иной вариант я не рассматриваю. — Часто вариантов бывает даже меньше, чем один. — Я знаю, но мы выберемся. — Хорошо. Я должен идти. До встречи. Слава отключается, и Антон шагает прямо через его меркнущую голограмму. В другую голограмму. Голой девушки. И сквозь еще одну. И еще. Пока не выбирается к метро. Садится в поезд и катается как дурак больше часа, залипая в интернете и личных переписках. Паша вяло ругается в общем чате, что его дергают в выходной. Сережа шлет мемы, а Дима фотки с пляжа. Арсения не слышно с самого утра, уехал из дома и пропал. Целовал, слепой, не управляющий своим телом, гладил на ощупь лицо, кусался, улыбался в губы. А потом уехал. И Антон может сколько угодно убеждать себя, что сам он не предатель, но правда — мерзкая вещь. Его правда сделает больно. Антон к этому не готов, не готов причинять боль человеку, которому, оказывается, еще и врал. О себе, о жизни, о любви. Человеку, в чьих пластиковых венах синяя кровь. И, тем не менее, самому человечному из всех, кого Антон встречал. И как он ему скажет? У этого нет разумного объяснения. Все поступки продиктованы чувствами, более сильными, острыми, яростными, чудовищными, мучительными. Антон — мудак, но мириться с таким положением вещей не собирается. Все-таки надеется идти по пути наименьших потерь. Девчонки, занявшие пару остановок назад места напротив него, усиленно шушукаются и цыкают друг на друга. Антон поднимает на них взгляд, улыбнувшись ярко, и смех мгновенно обрывается. — Привет. — Здравствуйте, как у вас дела, мистер Шастун? — спрашивает, видимо, самая смелая после недолгой паузы. — Хорошо. А у тебя? — Тоже хорошо. Кстати, последний выпуск Импровизации был очень смешной. Антон понятия не имеет, когда его транслировали, и кто приходил в гости. Совсем потерялся во времени и своих проблемах. А для всех он ведь в первую очередь импровизатор, а уже потом хуевая модель, хуевый политик, хуевый любовник и совсем уж хуевый друг. — Спасибо, — отвечает запоздало. — Хотите сфотографироваться? — Если вам не сложно? Вежливые-то какие. Но пялятся без стеснения и с каким-то флиртующим интересом. На вид им лет по 20. И по факту скорее всего тоже. Еще абсолютно детская непосредственность. — Не сложно, — вздыхает Антон и берет чужой планшет в руки. Старается выглядеть на фото нормально, хотя собственное лицо пугает бледностью и мешками под глазами. Доктор с утра охуел, конечно. Таблетки теперь придется жрать горстями. И уколы назначили. Паша пообещал приезжать и лично истыкать жопу, даже если они не в жопу. — Спасибо, — щеки у девчонки красные. — Вы красивый. — Иногда бываю, — усмехается Антон и неожиданно для себя краснеет тоже. Потрясающе, шесть веков жить и все равно каждый раз смущаться от комплиментов. — А можно вас на кофе пригласить? Антон натурально выпадает и хохочет, даже не замечая, как девчонки выбегают из поезда, шипя на свою обнаглевшую подругу. Он закрывает ладонью глаза в попытках прекратить свой истеричный ржач, терпит неудачу и продолжает хихикать. Дебил дебилом. Люди косятся. У парня через два сиденья слева совсем уж неприятный цепкий взгляд из-под кепки. Узнал, видимо, потрепанную звезду ТНТ. Антон окончательно успокаивается только минут через десять и под осуждающие, но заинтересованные шепотки вываливается на Арбатской. С океана дует холодный ветер. И двадцать шесть градусов, обещанные метеоцентром, превращаются чуть ли не в пятнадцать. Антон в своей тонкой футболке покрывается мурашками сразу же. И, недолго думая, бросается в Старбакс. У людей, встреченных на пути, удивительно разномастная одежда: начиная от курток-одеял, заканчивая трусами-шортами и мини юбками. Сразу видно: человечество думает, что научилось контролировать погоду. На самом деле в городах-пузырях почти всегда солнечно, но в Новой Москве решили, что погода должна быть непредсказуемой, иначе жить не интересно. Антон еле открывает дверь в кофейню, таблеточки точно попить придется, и, прорвавшись к одной из касс, заказывает андроиду чай. Этот андроид не выглядит живым. Услужливым, профессиональным, да каким угодно, но не живым. В отличие от Арса. Которого Каррера рассматривает как новую игрушку. И договор не даст ровным счетом ничего. Антон хорошо это понимает. А Арс добровольно никогда не станет оружием сената. Сообщение от По резко всплывает на внутреннем экране: «Занят»? Антон решает перезвонить: переписываться лень. — Алоха, Шаст? Дела твои как? — Я в кафе, если что. Дела плохи по всем направлениям, но я держусь. А у тебя как? — Ну, чувак, я снова успел переехать. Адрес позже скину, а то, боюсь, посланники заявятся раньше, чем я успею обустроиться. — Не должны вроде, — неуверенно говорит Антон и скептично поджимает губы. По качает головой и встряхивается, садясь прямо. — Я по делу. — Внимательно тебя слушаю. — Помнишь военный антивирус и вирус, которые я для тебя заказывал? Посланники же их спиздили. Так вот, антивирус полчаса назад всплыл на черном рынке. — Они решили лишних денег заработать? — Антона почему-то пробивает на ржач. Сразу представляется Ортега, торгующая дисками в палатке. И плевать, что черный рынок не выглядит как черкизовский. — Пускай, — серьезно отвечает По и нахмуривается. — Меня беспокоит, что вирус посланники решили оставить себе. Зачем? Антон мгновенно перестает ржать. — Ортега хочет… — Я по роже твоей вижу, — перебивает По, — что ты думаешь об Арсении своем. Но он и так полностью у них на крючке, убить его проще простого. А вот ты… — А я чего? — Антон удивленно моргает. — А ты хуйня абсолютно неуправляемая. Поэтому аккуратнее будь. Тебе могут подсадить спящую версию вируса и тем самым контролировать, смекаешь? — Ты Пиратов пересматривал? — Что? — Ничего, — отмахивается Антон. — Подсадить? Через мессенджеры перешлют? — На практике вряд ли. Но в теории я б поостерегся на твоем месте. И найми охрану. — Займусь этим сегодня. Спасибо, По. — Рад быть полезным, — По кривится, будто лимон жрет. — Помощь понадобится — маякни. — Раз ты предлагаешь… Можешь глянуть, что там у андроидов в нижнем городе происходит? — Хуйня какая-то со вчера. Их стало в разы меньше. Про Тверскую я в курсе, но конкретики нет. Информацию из сети стирают с огромной скоростью. Каррера еще со своими странными извинениями. Хуй бы он обращение выпустил, если б на Тверской туристов с разных планет не было. И про андроидов, сука, ни слова. — Я понял, — вздыхает Антон и грустно пялится в пустой стаканчик. — Есть еще один вопрос, но он личный. — Валяй. — Когда Арсений умер, я к тебе, — приходится оглянуться, но люди вокруг внимания вроде не обращают, — я к тебе за всякими вещами часто приходил. — Да ты у меня жил почти. И? — За неделю до его смерти я у тебя появлялся? По смотрит с немым осуждением. Тыкает пальцем в висок и хмыкает: — А я по-твоему только и жду твоего появления, дни считаю. Думаю: где ж мой Антоша шляется. — Попробуй вспомнить. Это важно. — Если ты не помнишь, я-то откуда? Антон не знает, может ли сказать, но у них с По за столетия дружбы накопилось дел на полсотни пожизненных сроков, да и делать из стирания памяти какую-то особенную тайну смысла нет. — Мне скорректировали кусок памяти. По выпучивает глаза, ждет кивка и с душераздирающим скрипом отъезжает на стуле, чуть не опрокинувшись. — Нихуя себе. Нахуя? — Понятия не имею. Поэтому спрашиваю. Я к тебе приходил? — Охуеть, — не успокаивается По. — Ты только сейчас узнал, да? Арсений оттяпал от тебя кусок, и ты узнал только сейчас? — он всплескивает руками. — Тогда я вспомнил! Ты приходил. — С чего ты взял, что это Арсений? — А кто еще? — Логично, — Антон сползает по креслу вниз, елозя спиной, и, ударившись затылком о спинку, мотает головой из стороны в сторону. — Я был бухой? По морщится. — Ебанулся, я не вспомню, что со мной вчера-то происходило, а ты тут в подробностях о вещах полуторавековой давности спрашиваешь. — По… — Да не помню я. Серьезно. Кажется, ты танцевал. Антон закрывает лицо рукой и замирает, глядя на По сквозь пальцы. — Я экстази нажрался? — Точно, — радостно восклицает По и снова морщится. — Я не уверен. Ты был в костюме, кинул пиджак в систему охлаждения. Я потом ее полгода чистил. — В костюме? — Вроде да. Шастун, ты издеваешься? — Нахера я к тебе в костюме приперся? — Антон не понимает абсолютно искренне. — Концерт, свидание, корпорат? Может, сдохнуть хотел быстро. Ты же в дорогом костюме и ростом два метра максимально незаметный. И стек твой никого не интересует. — Я об этом же и говорю. — Слушай, я ничего не помню. Могу нырнуть в углерод, но вряд ли даже там что-то найду. Ну, сто пятьдесят лет, Шаст. Это в памяти осталось, потому что ты вентиляцию мне засрал и комнату разгромил. У меня обычно гости тихие, лишний раз не отсвечивают. Антон со стоном упирается лбом в сложенные лодочкой ладони. И По безнадежно отмахивается от него рукой. — Если надо, дам контакт. Ребята профессионально сознание чистят, блок вскроют быстро. — Там стоит код. — Ну еба, — вздыхает По. — Интересные у тебя с коллегой отношения: говна напихал, закрыл, умер, воскрес, выебывается. — Выебывается, — соглашается Антон, сминая многострадальный стаканчик. — О, Шастун, — вдруг вскрикивает По, — глянь в сеть. Появилась инфа о нападении андроидов на людей. Пятнадцать случаев в разных частях города. — А где ближайший к центру? — Уже двадцать один. Что? — Пойду поинтересуюсь. Где ближайший? По мешкает, смотрит внимательно с прищуром, роняя голову набок. — Идея так себе. Там посланники. — Замечательно, — Антон встает. — Будь добр, сократи мне время на поиск. Где? — Площадь революции. — Спасибо. Ночью загляну. Адрес скинь и контакты ребят. Антон сбрасывает звонок и, протолкнувшись у касс, выходит на улицу. Ветер кусает еще злее, чем полчаса назад. Моросит мелкий противный дождь — голограммы сюрреалистично рябят. На верандах кафе люди кутаются в пледы, а прохожие жмутся, заворачиваются в себя от холода. Антон решает, что простудиться ему надо в последнюю очередь, и в первом попавшемся бутике покупает себе куртку и, немного подумав, шапку. И бежит к метро, уткнувшись в застегнутый по самый нос ворот. Червь-поезд синей ветки доезжает до Площади революции с Арбатской за полминуты. Антон выпадает в открывшиеся двери и натыкается взглядом на посланника, чернеющего броней у дверей сувенирной лавки в Старой башне. Голографическая стена оцепления сияет предупреждениями, люди впрочем пялятся все равно, окружили неплотной толпой и шепчутся, даже дождь не заставил разойтись. Вчерашние события общественность всколыхнули сильно. Антон прячется в воротник глубже и начинает осторожно внедряться в толпу. За стеной посланник поднимается с колен и перешагивает тело, забрызганное сине-красной кровью. И над его плечом Антон вдруг видит смутно знакомый силуэт. Несколько секунд даже не понимает, где он этого человека видел, а потом вспоминает: сегодня в метро и пару часов назад у больницы. Низко надвинутая кепка мешает рассмотреть лицо, но вряд ли это поклонник, страстно желающий получить автограф. А вот посланник вполне. Они пересекаются взглядами. И Антон, издав звук раненой чайки, начинает пятиться, нервно цепляясь за карманы джинс, где фантомно ощущается наличие оружия. Попытки позвонить Арсению заканчиваются неудачей. «Меня кто-то преследует, скорее всего, посланник», — кидает Антон, разворачивается и бежит к ГУМу. Собственная тупость даже не удивляет, да и отсутствие страха тоже. Происходящее кажется не более чем игрой, где его максимум сделают ниже, прыгнув сверху, как в «Марио». Посланник не отстает, врывается в торговый центр следом, и замирает, глядя на Антона. Между ними сейчас фонтан, и шансы не попасться стремятся к нулю. Антон бросается влево к скопившемуся около сцены народу, с трудом огибает аниматора и прорывается через сквозной бутик в другую часть здания. А посланник не то чтобы сильно торопится, со стороны кажется, будто он прогуливается, выбирая одежду. Антон только через секунду понимает, почему. Во-первых, отслеживание по геолокации никто не отменял. Во-вторых, Антон загнал себя в огромный лофт — спрятаться негде. Он отрубает себя от сети и пятится, отступая к выходу из здания. И когда посланник наконец резко делает рывок, перепрыгивает через стол со сладостями и срывается к двери, открывающейся ублюдски медленно. На улице, прямой, как руки у хозяйственного Сережи (сам Антон криворукий), много магазинов. Приходится искать еще один сквозной, чтоб иметь хоть какую-то возможность петлять на другой улице и скрыться. Антон врывается в «Перекресток» и прячется за полкой с тортами. Умереть среди кондитерских изделий почему-то кажется уместным. Посланник заходит спокойно, оглядывается профессионально и тормозит у хлеба. «Возьми с полки пирожок», — мгновенно генерирует мозг Антона, отползающего в сторону молочки. Здесь они могут играть в кошки-мышки долго. Антон на всякий случай прихватывает со стеллажа нож. Позволяет себе пару секунд отдыха и быстрым шагом движется к противоположному выходу, пока посланник бродит среди полок, — без геолокации ему стало гораздо тяжелее. Дверь как назло находится на полностью открытом пространстве и вынырнуть в нее, оставшись незамеченным, практически невозможно. Антон ждет момента, когда посланник отвернется. — Вы можете снять с верхней полки хлопья, не могу дотянуться, — вежливо интересуется женщина, подходя ближе. Антон кивает на автомате, тянется за хлопьями и встречается взглядом с посланником. Съебывать, зашвырнув в корзину хлопья, приходится быстро. Системы защиты от краж пищат — он же нож умудрился спереть. Антон чувствует себя полным дебилом, шныряет в толпе в бесплодных уже попытках скрыться, посланника из вида потерял минут пять назад. Страх накатывает тихонько, а с ним и дебильное желание остановиться и спросить, какого собственно хуя. Сердце бухает в ушах, дыхалка сдается следом. Антон оборачивается и удивленно отмечает, что если посланник еще следует за ним, то безбожно отстает. В теории может сейчас выскочить откуда-то из-за спины, но Антон не настолько косоглазый. — Привет, еле нашла тебя. Антон отпрыгивает от Мириам на метр, врезается в какого-то парня, извиняется, подтормаживает и наконец выдыхает. — Блядь, — хрипит он, сгибаясь пополам, — я обосрался. — Полчаса тебя гоняли, для гражданского неплохо, — Мириам приподнимает брови, кивая. — Меня попросили тебя до больницы сопроводить. — До больницы? — Там относительно безопасно. Плюс несколько человек охраны. Будешь у нас как принцесса в башне. — Ладно, — нехотя соглашается Антон. — Только давай до «Перекрестка» дойдем, я нож спиздил, вернуть надо. Чужой хохот даже немного обижает. — Ты такой хороший. Хотя тот прикол с мотоциклом я тебе припомню когда-нибудь. — Бля, я тебя тогда раздавил? — Ну я к слову по тебе на поражение стреляла из автомата, так что можешь не извиняться. И Кадмин тоже не церемонился. Это сейчас он поплыл. — Поплыл, — Антон морщится, — на другой берег. Кстати где он? — Разбирается с Ортегой. — Успешно? — Сложно пока сказать. Закину тебя в больничку и поеду к ним. Мириам подтягивает Антона за локоть к себе ближе и тащит к «Перекрестку». И до Антона неожиданно доходит, что расстреляли его совсем недавно именно здесь. В знакомом переулке взгляд цепляет черную кепку посланника, валяющуюся между контейнерами. — Мириам, тормозни на секунду. Оружие держи наготове. — Ты чего? — настороженно спрашивает девушка, опуская руку к бедру. — Хочу проверить кое-что. Пошли. Антон несмотря на протесты устремляется в переулок. Злополучная кепка лежит на самом видном месте будто бы специально. — Шастун, ты по помойкам полазить решил? Антон отмахивается и медленно идет, огибая контейнеры один за одним. Свежую кровь Мириам замечает первой. Догоняет и отпихивает Антона за спину, бесполезно водя прицелом бластера по стенам. Они рассматривают алые лужи на асфальте, стекающие в ямы, выбитые колесами грузовиков. — Шастун… Антон бросается к ближайшему контейнеру, откидывает крышку и отшатывается. — Блядь, — вскрикивает он, — ты посланника распотрошила? Мириам заглядывает в контейнер и озадаченно тыкает в окровавленную голову. — Это твой преследователь? — Был им, ты имеешь ввиду? — Алекс. В жизни просто душка. На свидание с ним ходила. Нет, — рявкает Мириам, — не я его убила. Мы стараемся действовать бескровно. — Сворачивание шей, пытки — я помню, — не удерживается Антон. — Так, Шастун, я впечатлилась оторванными конечностями. Ты не знаешь кто распотрошил его, я тоже не знаю. Поэтому вызывай такси к больнице и бежим отсюда, если не хотим резко узнать. Антон оглядывается. — Меня пытались защитить. И если не ты, то… Арс, — орет он во все горло, — Арс! — Ебанулся, — шипит Мириам. — Быстрее уходим. Антон вопит до тех пор, пока его из переулка не выталкивают. — Это твой андроид сделал? — А кто еще? Вряд ли фанаты. — Ваши фанаты способны. Куда такси прилетит? — К «Перекрестку», конечно. Я ж нож вернуть хотел. — Идиот! Мириам тащит его за собой, расталкивая людей, останавливается около входа в магазин и приглашающим жестом предлагает зайти. Антон швыряет нож на первую попавшуюся полку и выбегает, пока тупящая охрана просто его разглядывает. Такси приземляется в нескольких метрах, распахивая двери. Мириам флегматично ждет, когда Антон соизволит уместить конечности на сидении и устраивается рядом, устало откинувшись головой на стекло. — К Каррере поедешь с охраной. Кадмин просил тебя не принимать поспешных решений. — Он сегодня доберется до меня? — Вряд ли. Мы сейчас ловим андроидов, которые бомбу в центр притащили. Безрезультатно. И звездолет чиним. Твой андроид его потрепал. Я в шоке. Понимаю теперь, зачем он Каррере. — Очередная его игрушка, как и все вы. Мириам вздыхает. — А ты станешь игрушкой, не так уж мы и отличаемся. — У меня есть выбор, — говорит Антон зло. — Какой? Я не знаю условий, но уверена: они жесткие. — Ты права. Антон роняет лицо в сложенные руки и замирает. Такси несется по городу с огромной скоростью. Здания рябят в глазах, и сосредоточиться сложно. Мириам отвлекает своей возней. — Тебя попросили подключиться к сети. — Кадмин? — Угу. Антон подрубается мгновенно, сморщившись от вспыхнувших болью висков. Арсений что-то усиленно надиктовывает в голосовое минуты две. И в итоге не присылает. Кидает короткое сообщение: — Ты как? — В порядке. А ты? — Все нормально. Я надеюсь, что смогу сопровождать тебя к Каррере. — Значит, увидимся, — с облегчением отвечает Антон. — Я надеюсь. Будь осторожен. Арсений опять диктует голосовое и опять не отправляет. Антон съезжает по сидению, мотая головой. Мириам рассматривает его с жалостью. Это, кажется, тот особый тип понимающей жалости, присущей только женщинам. — Кадмин чрезмерно опекает тебя. Он всех конечно опекает… — У него пунктик, — перебивает Антон. — Думает, что может спасти всех. Удивительное чувство справедливости. — Говорит человек, вернувший кухонный ножик в магазин. — Это забота об имидже. Камеры везде. — Не бойся, не всплывет. Посланник тоже на них попал, — Мириам прищуривается, хлопая в ладоши. — Меня, знаешь, что интересует, ты серьезно вознамерился набиться к нему в любовники? — Любовники? — Антон взрывается хохотом, но грустнеет мгновенно. — Любовники… А почему ты беспокоишься? Ревнуешь? — Нет, просто жаль тебя. Ты ведь в курсе про Кавахару? — В курсе. — Ясно, — Мириам пожимает плечами. — Что тебе ясно? Человека, которого я знаю больше шестисот лет, сделали убийцей против его воли. Причем здесь, блядь, любовь? — Точка давления. Самая сильная. На моей памяти сдавались все. Но не питай иллюзий, Кадмин умрет. И неважно, на какие условия Карреры ты согласишься. Посланников не оставляют в живых. — Если Каррера попытается убить его, я начну гражданскую войну. Мириам медленно поворачивается и ее взгляд становится настороженным. Антон выдавливает кривую улыбку. — Нравится тебе мое чувство справедливости? — Впечатляет. Каким образом? — Я нужен Каррере в качестве медийного лица? Я как медийное лицо стравлю между собой планеты протектората. — Ты слишком самоуверен для клоуна, — Мириам сжимает губы в тонкую линию. — Я грустный клоун, чье терпение лопается. — Очень страшно. — Мириам, меня загнали в угол. Я не верю Каррере. И я буду защищаться. Она отворачивается. — Хочешь тягаться с ним? — Я чертов маф. И свое влияние я очень четко осознаю. Шанс у меня есть. — Мне нравится твое чувство справедливости, — Мириам вдруг смеется. — И возможность наконец получить свободу. Антон усмехается в ответ. — Тогда точи ножи. — Иди прочисти мозги. Собрание анонимных психопатов начнется в три. Машина хлопает воздушной подушкой по гравию и распахивает двери. Мириам пихает Антон в плечо и выпрыгивает наружу легким, изящным движением. Рядом с ней Антон ощущает себя развалиной, хоть и в молодом теле, которое, кажется, вот-вот сыграет в ящик. Ветер гонит листья по дорожкам, и на мгновение можно представить, что это просто прогулка по парку. Деревья шелестят над головой, лебеди разгуливают по траве у пруда. Не могут улететь с обрезанными крыльями. Привязаны к территории больницы навсегда. У Антона крылья тоже обрезаны, от Арсения он никуда не улетит. Только если вместе с ним. Мириам осторожно обходит женщину на инвалидном кресле. Смотрит хмуро. — Воспоминания неприятные? — спрашивает Антон. — Мне оторвало ноги. Сменить оболочку возможности не было, мы застряли на отдаленной планетке. И взвод таскал меня на коляске больше недели. А я умоляла вырезать мне стек. — Что произошло? — Исследовательская миссия. Самое смешное, что мы пострадали от собственного оружия. Пустили наноботов расчистить местность от враждебных форм жизни, и через три дня они посчитали враждебной формой жизни нас. Иронично, не находишь? — Честно. — Считаешь? — Мириам останавливается у входа в больницу, хмыкает вдруг и смеется. — Я кстати ужасно боюсь боли, такая себе фобия для посланника. Если б не имплант, давно бы сошла с ума. Антону не нравится этот разговор, но закончить его он в праве себя не считает. Ждет, пока девушка выдаст свою горькую правду. — Ты часто умираешь? — Чаще, чем хотела бы. Часть моей работы, — Мириам пожимает плечами. — Я не жалуюсь. — А стоило бы. — С нами работают психологи, но толку-то? Особенно любят влезать в сознание после пыток. Не знаю, что они надеются найти. Давай отойдем, твои сопровождающие задерживаются, а Кадмин просил передать тебя лично из рук в руки. Антон закатывает глаза, качая головой, и машет рукой, решив даже не комментировать. — Кадмин беспокоится. И у него есть все основания. Ты же как самоубийца себя ведешь. — Я взрослый человек, умоляю. — О взрослом человеке нельзя заботиться? — в голосе Мириам мелькает грусть. Антон косится на нее удивленно. — Иногда забота встает поперек горла. — Лучше забота, чем нож. — Не буду спорить. Ты сказала, что после пыток вас отправляют к психологам. Обязательное медицинское освидетельствование на профпригодность? — Да, но мы для них больше подопытные, редкие экземпляры, чьи свернутые набекрень сознания интересно исследовать. — Сколько раз тебя пытали? — Антон понятия не имеет, зачем спрашивает, хотел же перевести разговор в более приятное русло. — Я не считала. Много. Командирам взвода в любом случае достается больше. Антон дергает плечами, стряхивая пробежавший по спине холодок. — Почему? Вопрос на самом деле в другом, и Мириам хорошо это понимает. Окидывает Антона задумчивым взглядом, видимо решая, позволить ли себе сказать лишнего. — Командиры владеют большим объемом информации. А Кадмин… просто много на себя берет. Антон не успевает себя остановить: — Зачем Ортега пытала его роботом-хирургом? — Тогда она была командиром взвода, где числился Кадмин. Должна была вытащить его, но предпочла смотреть. Официальная версия — неподчинение приказу и невозможность выйти из ситуации иным путем. — А не официальная? — Ортега — садистка. С Кадминым не поладила сразу, как он появился в корпусе. — Не поладила, — Антон скрипит зубами. — Слово-то какое нейтральное. — Мы сначала думали: он ей понравился. Не знали еще, что Ортега спит с Каррерой. Женский коллектив тогда взбодрился. Ощущение было, будто нам на корпорат звезду прислали. Антон зажимает ладонью рот, и Мириам смотрит с жалостью. — По телику мы вас видели. Тебя чаще, конечно, но и его много. В итоге Кадмина мы не трогали. Происходящее казалось изощренной шуткой сената. — Подзатянулась шутка. — А потом он стал ходить с нами на миссии. И все. — Когда к нему вернулась память? — Вернулась? — Мириам фыркает. — Это как помещать осколки стекла под кожу. Или сшивать кожу по лоскуту прямо на себе. Антон вдыхает глубоко и дерганно отворачивается. Тело хочет бежать. Он похож на героинового наркомана, слишком долго не получавшего дозу. Хлещет себя чужими страданиями в попытках сбросить хотя бы часть своей вины. Забрать часть боли, которую Арсений вытерпел. — Ему было больно. Мириам кивает. — Очень. Но Кадмин дал мне надежду, что я вспомню тоже. Пусть моя жизнь и вряд ли была такой же, как у него. — Какой? Думаешь, счастливой? — Антон рычит сквозь стиснутые зубы. — Нет. А лживой была. И вот я здесь. На территории психиатрической больницы. — Ты любишь Кадмина. — Я псих. И давай немного исправим: я люблю Арсения Сергеевича Попова, родившегося в двадцатом веке. К Кадмину у меня в основном претензии. — Мой посыл в том, — грустно шепчет Мириам, — что Кадмина кто-то любит, и он знает об этом. — Потрясающе! — Антон качает головой. — Ты посланник-романтик. Интересное сочетание. — А почему я не могу хотеть любви? Почему Кадмин не может ее хотеть? Антон мгновенно чувствует себя ублюдком. И какая-то рациональная его часть орет: «Ты ведешься на эту хуйню? Любовь? Серьезно»? Другая часть медленно по кусочку жрет себя. — Он заботится о тебе. А я не помню, чтобы кто-то бегал за мной с цветами, рассказывал обо мне с восхищением, смотрел с обожанием, целовал, будто я очень нужна, улыбался мне, будто я самая главная ценность… — Лгал ради тебя, — перебивает Антон, — манипулировал, убивал. — Можешь считать Кадмина чудовищем. Можешь считать меня чудовищем… — И буду прав. — Будешь! — рявкает Мириам и вдруг резко успокаивается. — Антон, это твои телохранители. Познакомьтесь, переговорите, а мне надо бежать, пока-пока. Воздушный поцелуй всем и никому, и она срывается по дороге сквозь бурю из опадающих листьев. Антон, медленно моргая, пялится ей вслед. — Антон Андреевич, меня зовут Макс, а это Евгений. Нам нужно пройти к вашему лечащему врачу. Вас ждут. У Макса здесь, видимо, еще и функция няньки. Арсений, если и чудовище, то только то, которым пугают детей, не желающих есть кашу, чистить зубы, убирать в комнате. Посещать врача. Ну, не сожрал ты кашу, а дальше? Чудовище утащит и будет насильно кормить? Арсений поймает и запихает таблетки в глотку? Антон уже сам готов запихать хуй Арсению в глотку, но никому из них это не поможет. Секс вообще оказался отвратительным лекарством, горьким и с ворохом противопоказаний, к сожалению в инструкции не прописанных. Молчаливый Евгений прет напролом, заставляет обходить себя, сосредоточенный и холодный как айсберг в океане. Макс держит вежливую улыбку на губах, потому что идет в поле зрения Антона. Или считает, что с психами лучше обращаться нежно. — Прошу прощения, Антон Андреевич, ваш врач пока занят, но вы можете посетить общую терапию… Антон прыскает и отворачивается. — С удовольствием. В глазах Макса появляется замешательство. Арсений скорее всего проинструктировал его, что подопечный будет резвый и предпочтет сбежать, а не подчиняться. — Тогда пройдемте к лифту. Нам на четвертый этаж. Антон поворачивается на пятках и тащится теперь следом за Максом, пялясь в затылок и выглядывающий из-под воротника шрам от стека. Стены затуманивают взгляд неприятно белым оттенком, давят, схлопываются. Антон ведет пальцами по шершавой имитации кирпича и возвращается мыслями в сегодняшнее нормальное утро, где он, Арс и Паша так по бытовому проводили утро, пили кофе, переругивались по-семейному мило. Потом Каррера нахрен все испортил, конечно. Но ощущения греют, и чувство тяжести где-то в ребрах отступает ненадолго. Макс останавливается у лифта, и Антон влетает ему в спину, извиняется и от неловкости забегает в кабинку первым, растолкав выходящих оттуда людей. В глазах телохранителей явно выглядит максимально поехавшим. Они не обращают на него особого внимания, изредка оглядываются по сторонам и разговаривают по внутреннему каналу. Антон надеется, что не о нем. Такой уровень тревожности уже ненормален. — Нам направо, — говорит Макс. И залипший Антон вздрагивает. Открытые створки лифта намекают, что надо выйти уже. Этот коридор светлее, через стеклянную крышу видны темные облака и половинчатый диск солнца. Лучи к сожалению не дают тепла. Макс указывает на дверь в конце коридора. — Вам сюда. Если понадобится помощь, кричите. Мы будем здесь. Антон хочет поорать просто так. Стучится и вваливается в огромный, почти пустой кабинет. Пациенты мгновенно оборачиваются, а доктор с вежливой улыбкой интересуется: — Вы Антон? Проходите, присаживайтесь на любой свободный стул. Как будто не знает, что Антон. Из окна с экрана рожей слепит и надписью: «Почувствуй нашу любовь». Антон косится на круг из стульев, вокруг которых бегать надо, а не сидеть со скорбными лицами, приговаривая: «Меня зовут Антошка, и моя кукуха покатилась по пизде с ветерком, потому что мой коллега — ебанат, и я его люблю. Проблема, да? Антон огибает стулья и останавливается у окна. — Присоединяйтесь к нам, Антон, — просит доктор. — Дайте мне секунду. Где-то здесь должна быть пожарная лестница. Антон распахивает створки, вдыхает холодный воздух, обнаруживает лестницу слева на расстоянии вытянутой руки и легким движением суицидника запрыгивает на подоконник. Доктор подскакивает, но сделать ничего не успевает. Антон перемахивает на ступеньки и со скоростью полета своей кукухи спускается вниз. То есть, очень быстро. Вопли сверху лишь подгоняют. — На реабилитацию меня решил отправить, Арс? — спрашивает в сообщении Антон. Арсений не отвечает долго. Антон пересекает рощу, пруд с этими несчастными бескрылыми лебедями, и топчется на парковке в ожидании такси и своей на удивление не расторопной охраны. — Тебе надо, — кидает Арсений. — Согласен. Антон забирается в такси под предупреждающие крики телохранителей, устраивается поудобнее и просит умную машину лететь куда-нибудь в центр. — Ты сбежал от охраны, — констатирует факт Арс. — Ты больной? — Я из психиатрической больницы сбежал. Конечно, я больной. Арсений опять замолкает надолго. Через десять минут звонит Паша, еще через пять — Сережа. Антон игнорирует обоих, но доебывается до Арсения, чье лицо в любой оболочке сейчас увидеть просто необходимо до трясущихся рук. — Арс, ты где? — В Тилимилитряндии. — Поужинаем вместе? Не хочу ехать к Каррере на голодный желудок. А потом аппетит испортится, я уверен. — ВЕРНИСЬ В БОЛЬНИЦУ, — требует Арсений большими буквами. — Я на Китай-городе. Найду ресторан, скину локацию, присоединишься? В голосовом усталое «Антон» и мат де Сото на фоне. — У тебя все в порядке? — пишет Антон и сбрасывает назойливого Пашу. Он зависает в центре на стоянке у Кремля. Огни успокаивают почти как в детстве. Но будто игрушечный город за стеклом намекает на собственное непривычно шаткое положение. Когда ты сам вот такой же игрушечный, чья-то кукла с ниточками в жопе и вокруг шеи. И непонятно, контролируешь ли собственную жизнь или существуешь в рамках кукольного домика в ожидании действия извне. Антон пытается понять, в состоянии ли он принимать взвешенные решения или его несет больное сознание и дергающий за ниточки Каррера. После сброшенного вызова и четырех гневных сообщений Сережи звонит Арсений. Голос усталый, часто прерывающийся хриплыми вздохами. — Пришлось побегать в броне, — поясняет он глухо и взрывается: — Куда ты намылился из больницы? Ты охренел, Шаст? — Ты где? — перебивает Антон. — Неважно. — Арс, ты в порядке? — Нахуя Ортеге блядская марсианская ветвь, кто-нибудь мне объяснит? — орет де Сото на заднем плане. — Меня с вами быть не должно. Кадмин, сука, заканчивай, я тебе сейчас башку сверну. — В полном. — Интересная у вас обстановка. — В городе неспокойно после демонстрации андроидов. Пожалуйста, — просит Арсений, — вернись в больницу. — Я увижу тебя сегодня? — Нет, прости. — Блядь, — Антон взвывает, пнув ногами переднее сиденье. — Антон… — Где ты? — Коллинз и Руслан Белый пропали. Вернись в больницу сейчас же, охрана не может гоняться за тобой по всему городу. — Что происходит? — Мы уже на месте, Кадмин. Сложи это говно, пройти невозможно, — от звука удара металла о металл и вопля Де Сото Антон морщится. — Я не знаю, что происходит, поэтому, умоляю, вернись в больницу. — Какая марсианская ветвь интересует Ортегу? — Антон, я тебя… — Арсений осекается и замолкает секунд на десять. — Я тебя прошу… — и закашливается. — Я… прошу… Ты не в состоянии адекватно воспринимать реальность. Едь в больницу. Куда угодно, но не домой. Я не знаю, что происходит. Ортега целенаправленно действует против меня. Обходит приказы Карреры. Ты нужен ему живым, но ей плевать. Я заберу тебя, как смогу, нам стоит серьезно поговорить. — О чем? — хрипло спрашивает Антон. — О нас. Прости, я должен идти. Дождись охрану и возвращайся в больницу. — Арс… Имя утопает в гудках. Антон прищуривается. — Мне на пересечение центрального проспекта к башне «Блэк». — Заказ принят, — тут же реагирует такси. — Не подскажешь, сколько живых марсианских деревьев есть в Москве? — Два. — Какова, блядь, вероятность, — шипит Антон, — что Ортеге нужна ветвь именно в пентхаусе Арса? Стопроцентная. Он сжимает руки в кулаки и закрывает глаза, убеждается, что решение ехать туда неверное, но продолжает переть напролом. Тормоза у него отказывают. Машина летит в потоке быстро, для вечернего времени — невероятное событие. Такое же странное, как отсутствие людей в ресторане на крыше дома Арса. Антон вываливается из такси и оглядывается, замечая осколки стекла, открытый заблокированный лифт. И кровь. И срывается вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, преодолевает шесть этажей меньше, чем за минуту и замирает, свесившись в пролет, замерзает от ужаса. Волосы встают дыбом. Протяжный женский крик режет тишину, слишком громкий и надрывный, чтоб быть человеческим, но он человеческий. Антон зажимает уши и продолжает медленно спускаться. Вопль становится лишь громче с каждым шагом. Ветер из разбитого окна гоняет по ступенькам мелкое крошево стекол. Лестничный пролет у входа в пентхаус Арсения залит кровью. То, что Антон в начале принимает за потерянную в бою перчатку, оказывается отрубленной кистью. На выдранной измятой броне видны куски опаленной кожи. Вырезанная бластером дверь висит буквально на паре сантиметров неиспорченного металла и нижним углом упирается в грудь мертвого посланника из взвода Ортеги. Антон зачем-то старается идти тихо, хотя крик не слабеет. Скрипит кроссовками по стеклу, обходя кровавые лужи и металл. Вцепившись в проем, заглядывает осторожно внутрь и, убедившись, что в коридоре пусто, ныряет в пентхаус, пригнувшись почти в пол. — Антошка-картошка, а вы и не ждали, — радостными машинными интонациями вещает умный дом. Антон всегда думал, что голосовое предупреждение рандомными фразами о появляющихся на пороге людях — ублюдство. — Действительно, не ждали, — громко шипит кто-то на ухо и затаскивает Антона в гардеробную, — но очень рады. — Джимми? Антон к темноте приспособиться не успевает, поэтому видит плохо и еще не слышит нихера. — Твой ангел-хранитель, солнышко. — Что, блядь, происходит? — Мне ничего толком не объяснили. Кадмин как ебанутый ломанулся сюда, сказал: какое-то видео внезапно всплыло… — Видео? — перебивает Антон и зависает, осененный догадкой: — Ну конечно, марсианское древо. И Старшая Эдда. Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем, посвященный Одину, в жертву себе же, на дереве том, чьи корни сокрыты в недрах неведомых. Умно. — Ты точно поехавший, — констатирует де Сото. — В общем, Ортеге нужно помешать добраться до чего-то, о чем Кадмин сам не помнит. — Хороший начальник, и приказы интересные, — вяло реагирует Антон, отбиваясь от удерживающих рук. — Кого там пытают? Кто вопит? — Дерево. Как ты нас нашел? — В пизду марсианскую растительность. А нашел — твоими стараниями. — Блеск, — ржет Де Сото. — Дерево заорало, когда Кадмина ранили. — Пятачок, дай мне ружье! — Что? — Запасное оружие мне дай, — требует Антон спокойно, изо всех сил сдерживается, чтоб не присоединиться к марсианской ветви по громкости. Джимми достает из кобуры бластер и передает Антону, не задумавшись ни на секунду. — Не пытаешься меня остановить? — Иногда мне кажется, что ты в своих решениях адекватнее, чем Кадмин. — Зря. — Да сто процентов. — План какой-то у вас был? — Дерево похерило все планы, — признается Де Сото недовольно. — В сознании из двадцати пяти человек — шестеро. Остальных завалило первым же воплем. Самое эффективное шумовое оружие, которое я видел. — Мы пока держимся же, — Антон морщится, надеясь, что кровь из ушей не льется. — Мне надо к Кадмину. Проводишь? — Не жажду. Но какой у меня выбор. — Мой план — вытащить его. — Пиздануть ему можно? — Слегка. — Пошли тогда, — радуется Джимми, — не стой. — и вываливается в темный коридор. — Здесь безопасно, адок на втором этаже в гостиной у марсианской херни. — Я понял. Антону приходится вопить Де Сото на ухо, елозя лбом по потным волосам. Шлема на нем нет. Они передвигаются перебежками от двери до двери. В гостевой спальне у лестницы валяется посланник с сожженным затылком. — Из взвода Ортеги, — сообщает Джимми зачем-то, глядя в перекосившееся лицо Антона. Он кивает и, пригибаясь, забирается по ступеням, прячется за массивными деревянными опорами перил. Де Сото следует по пятам и, только когда они выползают в гостиную, обгоняет Антона, заставляя уткнутся носом в пол. — Не свети ебалом, ты и так единственный без брони. За диван — марш! — Подожди, нихуя не видно же. — Тебе свет включить? — Включи, может, дерево темноты боится, поэтому орет. — Ты такой умный, блядь. — Где Кадмин? Антон бесполезно вглядывается в очертания предметов. — За креслом в углу. Стоит ему сообщить, что ты здесь? — Не вздумай. Остальных посланников ты видишь? Де Сото смотрит на Антона как на идиота. — Нет, конечно. Нам за это платят. — Странно, мне платят за противоположное. — У тебя и рожа поприятнее. — Спасибо, — саркастично благодарит Антон и вздыхает, из-за воплей ветви сосредоточится не получается. — И что делать теперь? — Ты меня сюда привел. Давай импровизируй. — Ты опытнее? Куда нам? — За диван. — Веди. Джимми вздергивает Антона на ноги, бежит с ним к дивану и валится за спинку. На них, кажется, никто даже внимания не обращает. Крики дерева парализовали возможность хоть каких-то действий. — Мы ждем, пока оно заткнется? — интересуется Антон. Де Сото кивает. — А оно не заткнется, потому что Кадмину больно. Ему надо свалить отсюда. — Кадмин не может отсюда свалить. Замкнутый круг. — Подскажешь кратчайший путь до него? — Подожди, — просит Джимми и задумывается, видимо, выслушивая сообщения оставшихся в сознании посланников своего взвода. — Пиздуй по правой стене, там много мебели, тебя встретят за барной стойкой. Не умри от счастья. Антон закатывает глаза. — Очень четко объяснил, спасибо. — Ты бывший полицейский. Не выебывайся. Тебя прикроют. Антон издает звук раненой чайки и бросается к стойке, обтирая спиной все предметы мебели, попавшиеся на пути. В него не стреляют. Создается ощущение, что в гостиной нет ни души кроме той, что страдает в марсианском древе, от криков которого ужас пробирает до костей и уши вянут. Антон наряет за стойку и врезается головой в чужую броню. Арсений поворачивается, открывает рот, но ничего не говорит. Бьет Антона в солнечное сплетение, не сильно, достаточно для того, чтоб дыхание на несколько секунд прервалось. — Арс, — хрипит Антон, — ветвь не успокоится, пока ты в доме. — Знаю, — рявкает Арсений. — Я спрятал что-то здесь. Важное. Пытаюсь вспомнить, где. — Почему тут Ортега? — Желает забрать мое. — Ситуация — во! — Антон поднимает большой палец вверх. — Есть способ заставить дерево замолчать? — Мне больно, оно реагирует. — Давай поцелую, где болит. — Ты просто фонтанируешь идеями. Арсений морщится и вдруг соскальзывает на колени Антону, вжимается носом в бедро, горячо выдыхая. Антон накрывает его окровавленную руку на животе своей и смотрит испуганно в глаза. — Арс, ты истечешь кровью. — Рана затягивается быстро, но оболочку придется сменить в любом случае. Я в порядке, а вот ты сумасшедший. Я понятия не имею, как защитить тебя. Ты лезешь в горячие точки сам. Зачем? Антон касается чужого лица, гладит лоб и виски. — Я не знаю, Арс, веришь, нет? Меня тянет к тебе настолько, что не могу остановиться. — Я запру тебя. И глаз не спущу, ясно? Сейчас ты прибавил мне проблем. Если ты умрешь снова… — Не повторяйся, — перебивает Антон зло. — Хватит. Я сумасшедший. Закончим на этом. Ты вроде хотел поговорить? Говори, времени навалом. — Шаст, — Арсений садится, привалившись к плечу, обхватывает лицо Антона своими ладонями и говорит громко, четко, будто проверяет дикцию: — Послушай меня внимательно. Ты нужен мне. Я буду с тобой, пока могу. Пока не умру. Понимаешь? — Ты любишь меня? — У этих слов большая ответственность, я не готов взвалить ее на нас обоих. — Хорошо. Ладно, — соглашается Антон. — Как хочешь. Делай, что хочешь. Но оставь и мне свободу действий. Свободу выбора жить или умереть, пытаясь быть с тобой рядом. Арсений закрывает глаза и целует куда-то мимо губ, хотя, кажется, хотел в губы. — Хорошо. — Лови немного ответственности. Я люблю тебя. Антон целует в ответ, и наступает тишина. Он отрывается от чужих губ и несколько секунд бестолково моргает в стену, осознавая себя. А потом пространство взрывается грохотом выстрелов. Запахи паленого дерева и тканей забивают глотку. Стойка дымится. Арсений накидывает щит и орет: — Мария, мы оба не знаем, что ищем. — Я знаю, что ищу, — возражает она глухим басом. — Но ты до сих пор здесь. — Ты хорошо спрятал. — Каррера не любит самоуправство. — Ты идешь против Карреры. И в этот раз Кавахара тебя не спасет. Откуда-то сбоку раздается смех Джимми. — Ортега, сколько километров хуя Карреры ты уже отсосала? Антон прыскает в кулак. — А ты, де Сото, решил отсасывать Кадмину? Зря, там уже занято. — Сосу я мастерски, — шепчет Антон Арсению в ухо. Арс отмахивается и крепче сжимает бластеры в обеих руках. — Ты в курсе, что обычным проституткам платят больше, чем политическим. А ты со своими навыками потянешь на элитную, — не унимается Джимми. — Вызывал недавно такую. Прелестная. Женился бы. Хотя сравнивать вас — оскорбление для нее, — раздается выстрел и тихий вскрик умирающего. — Минус один, Ортега. Трое на двое в нашем случае — очень неравный бой. Доберусь до тебя сейчас и отрежу хуй, поэтому сдохни теперь сама, будь добра. По воздуху плывет запах паленой человеческой плоти. Арс морщится, потирая нос о броню на плече, высовывается из-за стойки и тут же прячется обратно. Луч бластера выжигает дыру в стене. — Что ты пытаешься сделать? — Антон провожает дымок взглядом. — Найти возможность убить человека из ее взвода. Мы относительно него в невыгодной позиции. — Судя по траектории выстрела, он справа за диваном в пятидесяти метрах от нас. Если сможешь добежать до бронзового постамента, накроем их. Ортега же у ветви? Арсений трясет головой и прищуривается. — Бронзовый постамент? — Арс, долго объяснять. — Вы трахались на нем, что ли? — Бля, — тянет Антон. — На постаменте мы читали стихи. — Серьезно? Ладно, неважно. Я сейчас не способен бегать быстро. — Я способен. Арсений взглядом выжигает хуже бластера. — Нет. — Другие варианты у тебя есть? — Найду. — Щит выдержит прямое попадание? — Только с большого расстояния. — Жалко, — Антон притворно грустно вздыхает и ползет к другому концу стойки. Джимми, заметивший его, крутит пальцем у виска. Тыкает в сторону дивана, за которым прячется посланник и в постамент. — Я добегу? — спрашивает Антон одними губами. Де Сото пожимает плечами. — Имеет смысл прикрыть Мириам, она за вазой в дальнем углу, — Арсений касается плеча, — но у нее шансов пересечь гостиную тоже немного. — Мы застряли. А скоро еще и прибитые ором ветви восстанут. И наш численный перевес схлопнется. — Антон, не высовывайся. — Без базара, — соглашается Антон, — с дальнего расстояния же выдержит, — и встает во весь рост. — Ну еба, — вскрикивает Джимми. Выстрел Ортеги уходит в потолок. — Так и знал. Страшно меня убивать, мисс Ортега? Гнев Карреры пугает вас больше, чем желание навредить Кадмину? Антон движется медленно, щит не кажется надежной защитой. Ортега молчит. — Что будет с вами, если я соглашусь на условия Карреры? Насколько я ему нужен? Он пустит вас в расход по моей просьбе? — Подумайте, что будет с вами и Кадминым, если вы не согласитесь. — Я соглашусь и сам запытаю вас роботом-хирургом. Антон шаг за шагом идет к центру гостиной. Щит де Сото ложится перед щитом Арсения, колеблется у лица синими переливами. В полутьме окружающее пространство в синем свете щитов похоже на самый глубокий круг ада. — Ортега, — начинает Арсений. И его слова тонут в агонизирующем машинном хрипе умного дома: — Добрый вечер, Арсений. Рада виде… — помехи сжирают звук. — Что за дерьмо? — шипит Джимми, нервно оборачиваясь к выходу. Антон замирает, пытаясь уцепиться за ускользающую мысль, и через секунду его пробивает осознанием. — Блядь! Он бросается к лестнице, не успевает преодолеть даже три ступеньки и встречается взглядом с Арсом, у которого диод мигает, будто готовая разорваться бомба. Глаза кроваво красные и переплетения вен на руках. — Я хочу забрать тебя, — говорит он, и в интонациях от него самого едва ли осталось хоть что-то. — Арс, прямо сейчас у нас с тобой огромные проблемы. — Я способен нас защитить. — Я знаю, — убеждает Антон, спускаясь вниз, и протягивает руку в надежде ухватить чужую. Луч бластера врезается в стену над его головой, и Арс в мгновение ока оказывается в гостиной. Антон не успевает проследить этот прыжок, резкий, нечеловечески быстрый. — Кадмин! — вопит де Сото и захлебывается. Вспышки выстрелов беспорядочными линиями рассекают полутьму. Антон, спотыкаясь, взлетает по ступеням вверх. И перед ним разворачивается ад. Ортега в ужасе мечется у ветви между Мириам и окровавленным де Сото без половины руки. Посланник из ее взвода раздавлен всмятку в центре гостиной тем самым бронзовым постаментом. Красный всполох, и Мириам отлетает к камину. Арсений ловит и накрывает ее крыльями, оказываясь в ловушке, среди мебели у него абсолютно нет места для маневра. Арс, сияя красной кожей, заставляет их отступать в дымоход, огонь в котором вспыхивает по голосовой просьбе. — Арс, стой! — Антон преодолевает расстояние до него секунд за десять от испуга, тело подводит, реагирует ударом боли по затылку, и в ноги Арсу он просто падает. — Стой, они не враги. Не враги. — Кадмин не враг? Человек, охотящийся за мной, не враг? — Ситуация сложнее, чем ты думаешь. Приказы отдает… — А он исполняет. — Я пытаюсь помочь тебе, — кричит Арсений, и такую панику именно в голосе Кадмина слышно впервые. Арс дергает его за крыло и впечатывает в пол у своих ног, наступает на живот, и от вопля боли у Антона темнеет в глазах. — Арс, не трогай его. Он помогает нам. — Почему? Почему ты его защищаешь? — Он не враг, — Антон с трудом встает. — Он защищает меня. — Поэтому ты здесь и можешь умереть в очередной раз. Из-за него? — Я здесь, потому что я идиот. — Я ничего не понимаю, Антон. — Пожалуйста, он ранен, хватит. Я попытаюсь объяснить. — На крыше два взвода от Ортеги, — хрипит де Сото. — Не знаю, на что способен этот андроид, но живым он отсюда не выберется — это факт. Антон вцепляется Арсу в плечи, дергает к себе и встряхивает. — Ты слышал? Арс, ты слышал? Он не реагирует. Включившийся свет ослепляет на несколько секунд. Домашний ИскИн тонет в помехах: — К вам гости… к вам… гости… к… гости… к… ости. — Я этого не хотел, — шепчет Арс. И мир взрывается болью, всеми ее оттенками. Антон будто теряет органы чувств, блуждает несколько секунд в полной тьме, ощущая лишь вспышки импульсов неизвестного рода. Окружающее пространство возвращается метеорами искр из глаз. Моргать невероятно трудно. Мышцы отказывают. Приходится искать собственные конечности осознанным усилием и передвигать ими, переламывая себя. У тела отсутствует понимание, чего от него хотят. Кровь заливает щеки, подбородок и шею. Антон распахивает глаза, зажмуривается от рези и все-таки отключается. Его трясут, тянут куда-то, просят о чем-то, но он даже пошевелиться не может. — Вставай. Давай же, вставай, — хрипит де Сото. — Вставай, я не унесу тебя. Антон смотрит на него сквозь туманную пелену, закашливается, плюясь кровью, вцепляется в плечо и заваливает Джимми на себя. Чужое лицо белеет, гримаса боли на нем резко стекает в какое-то непонятное умиротворение. У де Сото закатываются глаза, и он вдруг обмякает, замирает тяжеленным грузом. Мертвым грузом. Антон с воплем скидывает его с себя. Садится с трудом и мотает головой в попытках вернуть вращающийся мир в нормальную плоскость. Перегорающие импланты напоминают о себе точечными вспышками жара в затылке. — Арс! — вместо имени изо рта вырывается сипение. — Арс! Арс, пожалуйста. Антон не знает, о чем просит, но зовет и зовет, слепо ощупывая пространство перед собой. Слух улавливает крики, которые мозг не в состоянии обработать. Приходится ползти, чуть не отключаясь от боли при каждом движении. — Антон! — смазанное касание чем-то холодным. — Шаст! Антон ощущает объятие сначала крыльями, а потом валится в теплые, мокрые от крови руки. — Антон, закрой свое сознание, он ломает системы безопасности и сервера хранения. Слышишь меня? — Я слышу. Он… Руки Арсения исчезают резко. Антон поворачивается на звуки борьбы. Пол усеян телами посланников, умирающих и уже мертвых. Арс, сияя диодом, тащит другого Арсения к себе за крыло, шипит что-то, но разобрать не получается. Арсений вяло сопротивляется, вырывается, хватаясь за голову. Антон поднимается, спотыкается о труп, валится на пол и встает снова. Бросается между ними и врезается в Арса, обнимая, заставляя разжать пальцы, замереть, прекратить ломать чужие крылья. Стон за спиной нахрен рвет нервы. — Арс, хватит. Хватит, я прошу тебя. Остановись. Арс моргает, будто только сейчас понимает, что делает, но его голос, злой, отчаянный проезжается по сознанию катком. — Я видел, как ты целовал Кадмина. Почему? — Потому что я подонок, — шепчет Антон. — Я виноват перед тобой. Страшно виноват. Но поверь мне, я все отдам, чтоб ты жил, Арс. — Ты целовал его. Ты говорил ему, что любишь, я видел. Антон сглатывает. Чужое тело жжется, а красные глаза смотрят с болезненной обреченностью и тоской. — Я говорил, — врать бесполезно. — Я говорил, потому что… Арс впивается в губы, и Антон чуть не отшатывается, каменеет. И не отвечает — совершает огромную ошибку. В затылок ударяет боль. Арс начинает отступать, мотая головой. — Я не могу остановиться. Я не контролирую это. Помоги мне, пожалуйста. Антон оседает на колени, сжимая пальцами виски. Кровь из носа льется потоком. Боль вновь бьет по всем органам чувств. — Ты убиваешь его, прекрати, — голос Арсения-Кадмина за спиной умоляющий. — Слышишь меня, ты его убиваешь. Он умрет. Антон не чувствует, что умирает. Кажется, будто сползает в сон. Конечности тяжелеют. — Антон, помоги мне, пожалуйста. Арс падает рядом, слепит вспышками диода, обнимает, гладит волосы и лицо — касания обжигают кожу. И в следующую секунду, Антон не видит этого движения, скорее ощущает, другой Арсений вбивает Арса крылом в стену и из последних сил резко выдирает насос. Голубая кровь разлетается фонтаном. Один удар сердца, второй. Антон слышит их. С сознания сползает туман. Окружающие предметы приобретают цвета и резкость. В затылок отдают болью поломанные импланты. — Антон, — зовет Арсений и сползает по стене прямо на собственные крылья. Антон жмурится, моргает, пялится, фокусируя на нем уплывающий взгляд и захлебывается воплем, различив потеки синей крови на броне. Арсений разжимает пальцы, показывая пластиковое сердце в своей ладони. И Антон не успевает осмыслить свои действия, бросается к нему на автомате, пытается выхватить насос, но Арсений не отдает, хрипит, притягивая за локоть к себе: — Сейчас ты можешь закончить… — Нет, — Антон выворачивает чужое запястье, зная, что причиняет боль, — не так. Ты не имеешь права. — Я имею, — жестко обрывает Арсений и закрывает глаза, роняя подбородок на грудь. Сердце оказывается у Антона в руках, собственное отказывает, пальцы дрожат. Диод отблескивает все реже, с лица Арса сползает скин, оголяя трещины на пластике. Антон задирает чужую футболку в попытке облегчить себе доступ к системам, улавливает холод кожи, на щеке чувствует дыхание, которое не обязательно имитировать, но Арс, кажется, задыхается неосознанно. И боится. — Арс, помоги мне, — руки не слушаются. — У меня не получается. Арс! — Я тебя чуть не убил. Снова. — Плевать, — рявкает Антон и давит, проворачивает насос. — Ты не понимаешь, — от ужаса и злости бьет по груди и, услышав наконец щелчок, обмякает всем телом. Арс крупно вздрагивает, закашливается, сгибается пополам — чертова человеческая реакция. Он, блядь, человек. — Ты не понимаешь, — хрипит Антон, — и я не понимаю, что творю. — Зачем? Я не нужен тебе. Антона эти слова душат, повторяемые из раза в раз разными голосами — криками, претензиями, мольбой. — Нужен. Я не лгу. Арс сканирует, проверяет, прогоняет через свои программы, смотрит осуждающе и шепчет на грани слышимости: — Ты любишь меня? Еще полгода назад «да» было правдой, а сейчас Антон не верит в глубину этой любви, и чужие системы выявят ложь. Он молчит, и Арс закрывает глаза. Болото, в которое затянул тот другой Арсений, глубокое, глубже любого океана в освоенных и неосвоенных мирах. Любовь к нему — трясина. Антона засасывает без возможности выбраться. Он поворачивается неосознанно, ища чужой жалящий блеск синевы, чтоб окончательно утонуть и пробить собой дно. Арсений сидит на своем поломанном крыле, уронив голову на грудь. Струйка алой крови изо рта стекает по подбородку на броню и собирается в лужу у колена. Морозом по коже к Антону приходит понимание, что Арсений мертв. — Ты даже сейчас, — говорит Арс искусственно ровным тоном, — смотришь на него так, будто любишь сильнее, чем меня когда-либо. Антон еле успевает сжать чужую дернувшуюся к сердцу руку. — Арс, не вздумай. Ты должен жить. Когда все закончится, я… — Я построил свою сознательную жизнь вокруг тебя, — перебивает Арс. — И без тебя будущего для себя я не вижу. — Отвратительная человеческая концепция, — Антон не понаслышке это знает. — Ты ведь рационально мыслишь. Ты можешь любить не только меня. Можешь вообще никого не любить и распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Ты должен. — Не только тебя, — Арс стонет измученно и смеется, мотая головой. — Я солгал тебе. Всего один раз солгал. Думал, во благо. — О чем солгал? — Что тот, кем я был раньше, тебя не любил. Вот и все. Мир не рухнул, нет. Развернулся всеми своими сияющими гранями. И невероятной пустотой. Антон оглох, ослеп и умер. Всего лишь на секунду, но перестал существовать. Показал свое разодранное в клочья нутро. Взорвался и родился вновь. — Как я могу не любить тебя, — шепчет Арс, — если моя программа, моя память — это ты. Все мои чувства и эмоции — это ты. Я научился жить благодаря тебе. Я запоминал твои чувства и эмоции, впитывал, повторял. Скованный программой тянулся к тебе, потому что память подсказывала мне: это правильно. Быть рядом с тобой — это правильно. Я не понимал, почему алгоритмы не работали, почему ты отталкивал меня, почему я отталкивал тебя, хотя я действовал так, как действуют влюбленные люди. Я смотрел на чужую любовь, осознавал четко всеми своими системами, что люблю тебя, что ты любишь меня, но каждый раз натыкался на стену запрета. Я спрашивал тебя, спрашивал, спрашивал… Андроиды ведь мыслят иначе. Я посчитал, что неправильно интерпретирую вашу человеческую память, что сломан. И сломался. Не смог терпеть чувства, навязываемые памятью, предписанные, но запрещенные программой. Невозможно так жить. Невозможно принуждать себя не делать то, что необходимо. Будто у меня отняли глаза, но заставили смотреть. Будто у меня нет рта, но мне нужно кричать, — Арс дышит рвано — загнанный в ловушку зверь. — Я люблю тебя, но я не должен. — Невозможно так жить, — бездумно повторяет Антон, — а люди живут именно так. — Почему я не должен тебя любить? Почему мне понадобилось растоптать себя, чтоб любить тебя? Почему тот другой человек запретил себе тебя любить? Антон зажимает рот ладонью и начинает ржать надрывно, скатываясь в хрипы. — Я не знаю, веришь? Потому что дурак. Потому что я дурак. Тогда мы могли все потерять: деньги, карьеру, даже жизнь. — Но потом, в новом мире, — Арс болезненно хмурится, — почему он продолжал молчать? Откуда запрет? Зачем? — Он человек. А мы не такие разумные как вы. Я не знаю, Арс. — Не было никаких причин… — Арс, — просит Антон глухо, поднимая глаза к потолку, — хватит. — Ни одной причины молчать. Он любил тебя. Я тебя… — Хватит, — орет Антон и вскакивает, отшатываясь, на слабеющих ногах тащится к креслу, но так и не садится. Перед глазами два человека, за которых Антон перегрызет горло Каррере. Сдохнет, если понадобится. — Хватит, Арс. Пожалуйста, уходи. Я обещаю, завтра тебе уже не нужно будет скрываться. Ты сможешь вернуться сюда — в свой дом. Он твой. И жить, как захочешь. — Я люблю тебя. — Жить без меня. С меня хватит. Ты — лучшее, что было в моей жизни. Правда. Но меня нет больше. Ты любишь пустоту. Потому что ты… он меня сожрал, досуха выпил. Я не существую. Есть лишь ты. Он вместо меня. — Антон… — Я обещаю, все будет хорошо. А сейчас уходи. Арс зажмуривается, встает, держась за стену, и медленно бредет в сторону выхода. Антон боится, что обернется, и придется рухнуть на колени, вымаливать прощение, которого теперь не заслужить ничем. Но Арс не оборачивается, выскальзывает в коридор, закрывая руками лицо. У этого нет разумного объяснения. Смысла. Цели. Не хватает сил и огромной жизни любить одного единственного человека. Антон смотрит вслед, не может отвернуться. Арс сделал пятьдесят шесть шагов, и окликнуть его хочется до сих пор. Антон любит его за то, кто он есть, и кем сам становится рядом с ним. Антон смотрит на мертвого Арсения, не отворачивается. Делает пятнадцать шагов и зовет его глухо. Антон любит его. Вот и все. — Арсений! Арс! Попов! Арсений Сергеевич! Арсений… Я люблю тебя. А ты меня любишь? — голос дрожит. — Молчишь? Ну и иди ты нахуй! Мне похуй, веришь? Абсолютно похуй. Антон оседает в чужие ноги, пачкаясь в крови, встряхивает Арсения за плечи грубо и рычит: — Похуй! Он орет на труп, захлебываясь обвинениями, мольбами о чем-то, что сам не может осознать. Утыкается в грудь, обнимает тело, заваливая на себя. — Мне не похуй. Совсем не похуй. Ты меня уничтожил. Я сам себя растоптал. Ты лгал мне. Я тебе лгал. Я ненавижу себя, понимаешь? Я жить больше не хочу. Лучше б тебя не было. Лучше б тебя… — Антон отползает и покачивается из стороны в сторону, сжимая виски пальцами, — лучше б тебя… люблю тебя… люблю тебя… люблю тебя… Гостиная светлеет. Антон повторяет и повторяет, глядя, как древо вспыхивает синевой. Листья осыпаются, устилая пол небесным ковром. Свечение становится все ярче, а потом вдруг изливается в корень. Это может быть галлюцинацией или бредом больного сознания, Антон теперь в себе не уверен. Древо умирает. Ветви скручиваются, будто обнимая его, и засыхают. Но ярко синий корень освещает все вокруг не хуже солнца. Пульсирует энергией. Антон подносит руку к глазам, чтоб не ослепнуть, встает и отступает к лестнице. Нечто вновь давит на сознание. Пульсация становится невыносимой, мешает двигаться и дышать. Он понимает, что не успеет уйти. Вопль древа разрывает тишину. Антон падает на пол, зажимая уши руками, и ощущение такое, будто тело перекручивает, как нити в канат. Боль невыносимая на той грани, когда ты начинаешь сходить с ума. Вопль стихает резко. Антон лежит в позе младенца и не может пошевелиться, ждет нового крика, который его убьет. Но слышит вдруг надрывный тихий плач, оседающий инеем на коже. Слабость накатывает неровными волнами, резь в глазах выбивает непрошенные слезы, и каждый новый вздох дается тяжелее предыдущего. Руки трясутся, скользят в крови своей и чужой, Антон теряет опору раз за разом, отползает, таща за собой леденеющие конечности. Плач разливается по воздуху, не становится громче, но чувствуется во всем теле сильнее, чем крик. Свечение у корней древа угасает, уплывает, стелется над ковром опавших листьев, разделяется на пульсирующие сгустки. Антон неверяще мотает головой, пытаясь сбросить видение, находит наконец в себе силы встать и замирает, вглядываясь в очертания мечущихся ярко синих свечений. Так мерцают сознания, заключенные в стеки. — Этого не может быть, — шепчет Антон. Но это есть. Они колыхаются над телами мертвых людей, проходят сквозь, скользят, собираясь в текучую реку, и накатывают волнами. Антон бросается к лестнице и вязнет, проваливается в синей дымке. Слышит крик, но не понимает, что кричит он сам, захлебывается рыданиями, хотя не чувствует собственных слез. Плач разъедает что-то за ребрами и у затылка. Он не человеческий. Чужой. Чужие страдания тащат наружу собственную боль. А до выхода так далеко, слишком далеко идти в невыносимой тоске по нестерпимо яркому свету. Это похоже на смерть. Антон все-таки делает тяжелый шаг и чуть не падает с лестницы. Рот открывается, и крик застревает в горле — часть чего-то страшного остается внутри, не найдя выход наружу. Непролитые слезы душат хуже проволоки на горле. Чужая боль проникает в тело вместе с синей дымкой, оборачивается вокруг костей, впитывается в кожу и тянет вниз, предлагая покой. Свечение приобретает форму. Мимо Антона скользят близкие, друзья, знакомые — мертвые. Их список бесконечен. Как пружина, разжимающаяся в груди. Как память, накопленная за сотни лет существования. Грязные улицы Воронежа девяностых. Дети, копающиеся в лужах на разбитой дороге. Антон набирает полные сапоги воды и целые щеки конфет. — Надеюсь, сценка была смешная? — спрашивает Дима, поправляя очки, чтоб казаться старше. Яркая сцена Comedy battle, и заинтересованные взгляды судей. — А я о вас знаю, — бросает Слава. Синий взгляд неприятно жжется. — Антон. — Арсений, приятно познакомиться. Третий пилот — последний. Надежда тает, как дым от сигареты Дрона. Зал озаряется телефонными фонариками, и этот момент греет весь следующий год. — Он — твоя блажь, — орет Стас. — Ты пьян, — хрипит Арсений. Ира закидывает в квартиру кота и с хохотом врывается следом. — Все у нас получается, — возражает Журавль. — Да, — шепчет Ира. — Мне дали шикарную роль, Шаст, — Арсений бегает по офису, будто ключик у него в спине раз двадцать повернули. — Ты не можешь уйти, Арс, — ноет Сережа. Антон возвращается домой в три часа ночи и чуть не укатывается в шкаф на игрушечной машинке. Невозможно собрать в кучу то, что они с Ирой покупают сыну. — Арсений, ты седину закрашиваешь? — не удерживается Дима. — Разве тебя не будоражит мысль, что ты возможно будешь жить вечно? — Арс ярко улыбается. — Вы серьезно? Какой сейчас год? — сипит Антон. — Стоит выпить, не чокаясь, — Паша оглядывается на космопорт и вливает в себя сразу три стопки подряд. Арсений забегает на балкон и осторожно касается плеча. — Ты тут зубами стучишь уже минут десять. Я куртку тебе принес. — Но вид шикарный, да? Охуеть, как быстро стройка на Новой Земле идет, — Антон накидывает куртку на плечи. — У меня сегодня переночуешь? — У нас юбилей. Триста лет Импровизации, — вопит Сережа. — Надо грандиозно отметить. — Хочешь, чтоб я остался? — Антон швыряет сумку на пол. — Я скучал, — шепчет Арсений. — Арс, зачем я тебя облизывал? — Антон не двигается. Темные волосы щекочут сгиб локтя. — Раз, — Сережа натягивает шапку Арсению на глаза. — Как тебе жить теперь? Я не знаю, — взгляд у Паши больной. Они развеивают пепел в космосе, выбрасывают горстями, прижимаясь друг к другу на огромной открытой палубе. — Меня к тебе не хотели пускать, Шаст, — устало говорит Сережа. — Может, хоть посмотришь на меня? — Привет, — радостно кричит Арс, сияя красным диодом. — Ты о любви спрашивал. Для тебя все еще актуальны мои размышления на данную тему? — Антон вопросов о любви не хочет, особенно от Арсения. И промолчать не может, животрепещущая же тема. — Я люблю тебя, — Арс улыбается и кончиками белых без скина пальцев гладит лицо. У его смерти голубые глаза. — Арс. И красная кровь на ресницах. — Арс. — Все, что я делал, я делал ради любви, — шепчет Арсений. А до этого сотни лет счастья, лжи, богатства, унижения, славы. И боль. Своя и чужая. Жизнь ненормальных. Жизнь, проведенная в вечной борьбе с собой и другими. Смена тел, личин, личности. Над головой, у ног, внутри продолжает пылать синий свет. Из груди рвется крик, который, Антон уверен, разорвет его, выйдя наружу. Он падает в пустоту, беспомощно протягивая руку к свету, и свет вдруг окутывает в кокон, осыпается, лопается, выбрасывая в густой молочный туман. Антон плывет сквозь него, не чувствуя тело, но ощущает легкость, будто скинул с себя наконец оковы своей вечной жизни. — Все мертвы, — шепчет незнакомый женский голос. — А потом восьмерка переворачивается. Антон падает на землю, разбивая локти и колени в кровь, скользит ладонями в бесплодных попытках подняться. Руки утопают в грязи. — Смотри! Это твой выбор. Антон распахивает глаза и в мутной пелене различает алые отблески. Он никогда раньше не видел столько огня. Город пылает. Черный дым поднимается в небо, закрытое тысячами чужих кораблей. — Наши создатели хотят уничтожить нас. Тонкий женский силуэт на краю крыши плывет, будто являясь частью тумана. — Арсений, — зовет Николь и оборачивается. — Прощай, Арсений. Ее голова разлетается брызгами крови. Силуэт тает в руках Арсения, оседающего на колени. Антон встает, удивляясь отсутствию боли, передвигает ноги с усилием, пробивает насквозь густой дым и тени людей. — Смотри! — повторяет Николь. — Это твой выбор. Антон оборачивается. — Арс, — голос срывается в черное-черное отчаяние. — Я говорил тебе, Антон. Я тебя предупреждал. — Все повторяется раз за разом. Он умирает. Всегда умирает. — Я предупреждал тебя, ты ничего не изменишь, — шепчет Паша, прижимая к груди тело Арсения. — Я знаю, — шепчет Антон и приставляет пистолет к виску. Антон смотрит в мертвые синие глаза и сгибается пополам от боли, кровь течет из раны на животе, заливая серый паркет. — Ты знаешь правду. — Раз, — Сережа натягивает шапку Арсению на глаза. Два. Три. Четыре. Пять… Десять — возвращайся к началу. Антон сжигает себя на каменных ступенях под крики фанатиков. — Антон! — орет Арсений, вырываясь из рук Сережи. — Не надо, пожалуйста, я не хочу, — умоляет девчонка, вжимаясь спиной в угол, обхватывает тонкими руками свою грудь, едва скрытую под разорванной в клочья шелковой тканью. — Арс, больно не будет, обещаю, — рычит Антон и тащит девчонку к себе за локоть, задирая подол платья наверх. — Антон, останься со мной, — диод горит красным. Диод серый. Белый пластик расходится трещинами на груди. Сердце в потеках засохшей синей крови лежит на полу. И черное страшное отчаяние вырывается наружу криком. — Это твой выбор, — Николь касается тонкой радужной пленки, погружает пальцы, но отшатывается, качая головой. — Твой очередной выбор. Ты знаешь правду, Антон. Наш мир — единица. Один-точка-ноль. А восьмерка всегда переворачивается. — Они умрут. — Все умрут. Пленка расползается чернотой, и Антон погружается в нее, захлебываясь, разлетаясь на миллиарды синих ярких частиц, и собирается вновь где-то в пространстве. Зажмуривается, сжимается, ощущая холод, расползающийся по коже. Падает, вдруг теряя опору. И распахивает глаза. В пропасти размером с сотню этажей тянется поток машин, сияя огнями фар. Ветер бьет в лицо. Антон раскачивается на краю крыши, одной ногой пробуя воздух на прочность. Мозг слишком медленно обрабатывает окружающую реальность. Звуки сливаются в один сплошной давящий на сознание ком. Пальцы сводит, Антон не может ими шевелить, бесполезно дергается, ломая ограждение. Неприятный звон отдается в затылке вспышкой боли. Перед глазами всплывает предупреждение: «Имплант три работает нестабильно, требуется замена». Антон концентрируется на буквах и пространстве перед собой. Вглядывается в очертания небоскребов. И с воплем отшатывается от края крыши. Сведенная судорогой рука, вцепившаяся в ограждение, соскальзывает, обвисая мертвым грузом. Звон обрывается и возвращается опять. Антон понимает, что это звонок, но сил ответить не находит. Пялится на город, крупно вздрагивая каждую секунду. Он сошел с ума. Он не знает, что он видел. Он не знает, как оказался здесь на крыше собственного дома. Сознание отказывается верить в эту реальность. Зависает там в тумане, в темноте, провалившись сквозь радужную муть. Антон стекает вниз, ложится на спину, перекатываясь набок и прижимает колени к груди. Вдыхает глубоко и принимает вызов, потому что терпеть вспышки боли больше не может. — Ты опаздываешь, — рявкает Слава. — Скажи, что застрял в пробке, иначе я тебя убью. Его голос наводит на мир фокус. Четкость — до рези в глазах. Плавающее сознание впивается в чужой крик, как в спасательный круг, и перестает штормить. — Шастун, отвечай! — Я, — сипит Антон, — я, — и закашливается, — я спал. Ложь дается легко. — Спал? — Слава смягчается мгновенно. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Да. — Ты врешь. Я слышу. Тебе плохо? Включи голосвязь сейчас же. — Не получится, имплант работает нестабильно, — а это уже чистая правда. — Я скажу Каррере, что ты не сможешь присутствовать… — Нет, — вскрикивает Антон, — я приеду через полчаса. Слав, пожалуйста, извинись перед ним. Я приеду. — Ты явно не в порядке. И где, блядь, Арсений, обещавший мне, глаз с тебя не спускать? Я думал, вы вместе. — У него дела. — Замечательно. Помощник Карреры скинул тебе вопросы будущего брифинга с журналистами и текст обращения. Ты просмотрел? — Прости, я только проснулся. Гляну по дороге. — Тебе не понравится, — предупреждает Слава. — Слав, я еду. Антон сбрасывает звонок, собирает остатки сил и встает, цепляясь за ограждение. Голова тяжелая, будто наполненная свинцом. И пули в висок не хватает все равно. Тело бьет крупная дрожь. Отражение в стеклах лифта показывает грязную, осунувшуюся тварь, забрызганную кровью. Антон не осознает этот жест, пока не чувствует на языке соленый, металлический привкус — он грызет ногти, посиневшие от холода и нервов. Ноги покалывает ток, для каждого шага требуется невероятное усилие. Слабость тянет к земле. Антон доползает до двери по стене на чистом упрямстве и валится через порог, запнувшись об разбросанные кроссовки. В душевую ложится, подтягивая колени к груди. Утопает в воде, красной от смывающейся с кожи крови. Антон не знает, что он видел. Здравый смысл подкидывает несколько логичных объяснений. Логичных, но неправдоподобных, потому что он не сошел с ума. И верит собственным глазам, уловившим кружащийся в стоке пожухлых синий лист. Мокрая одежда неприятно морозит тело, приходится стягивать ее, почти отдирать от кожи, теряя остатки сил. — По полям, по полям синий трактор едет к нам. У него в прицепе кто-то песенку поет! — горланит Антон на весь офис, замолкает, вздыхает и утыкается головой в стол. — Может, работать начнем, — не выдерживает Стас. — Оставь этот момент, — Дима тыкает в экран ноута, — и отстань от Шаста. У него годовалый ребенок дома. — Еще спеть могу. Хотите? Антон не успокаивается. — Мы будем жить вечно, Шаст, — говорит Арсений. Антон прижимает руку к груди и валится на пол. Сердце отказывает внезапно, прямо на сцене. Так невовремя. — Мы думали, что будем жить вечно. И мы не ошиблись, — Арс кутается в в одеяло и все равно дрожит, потому что в блочном наспех построенном здании больницы, куда их направили после пробуждения, холодно до усрачки. — Я думал, — говорит Антон, — меня на флешку скинут и поместят в музей. Знаменитый экспонат, блядь. — И сколько гигов по-твоему весит душа? — Ты не боялся летать на самолетах, но отказываешься сесть в космический корабль, — Дима удивляется абсолютно искренне. — Сравнил, — шепчет пьяный Паша и добивает очередную стопку. — Охуеть, — тянет Антон. — Что? — Очень хорошо выглядишь. Арсений оглядывается на свое отражение в зеркале с сомнением. — Спасибо. — На моей свадьбе ты красивей, чем я. — Всегда так было. Антон хохочет до слез из глаз. Сережа похож на мокрого воробья. Они забились под козырек какого-то кафе и жмутся друг к другу ближе, пытаясь согреться. — Мне не нравится будущее, — стонет Паша. Арсений молча накидывает тонкий шерстяной шарф ему на голову и обнимает. Свою куртку давно отдал Антону, потому что Антон дебил решил погулять в футболке. — Самый отвратительный концерт на моей памяти, — Стас умножает гнетущую атмосферу на два. — Ну облажался я, — рявкает Антон и выскакивает под дождь, не выдержав чужое осуждение, которое даже не на него было направлено. — Шаст, ты куда? — нервно интересуется Дима, но с места не двигается, не хочет терять тепло. Арсений качает головой и бросается за Антоном вслед. — До моста прогуляемся? Там вид красивый. — И холод собачий. Нас сдует нахуй. — Давай вернемся к ребятам тогда? Антон оборачивается и резко теряет весь свой пыл. Арс шагает в паре метров позади, обхватив себя руками, в тонкой промокшей кофте, и лицо у него счастливое. — Нет уж, к мосту пошли. Ответная улыбка выходит кривой, но искренней. Вода заливается в глаза и уши, стучащие зубы мешают нормально говорить, и Антон несколько раз повторяет чужое имя, прежде чем получается внятно: — Арс! Вода из душевой начинает выливаться на пол. Антон кое-как дотягивается до панели и вырубает ударом кулака. Разжимает замерзшими пальцами двери и вываливается на пол. Хватает с полки брошенное то ли Пашей, то ли Арсением с утра полотенце, заворачивается в него и тащится в гардеробную. В полчаса, обещанные Славе, он уже не укладывается. Память накатывает неприятными волнами, холодом по коже. Арсений видится разным: хмурым, задумчивым, сосредоточенным, сияющим. Счастливым в основном. Когда его жизнь успела свернуть под откос? Когда жизнь Антона улетела по наклонной? Чувства не могли сотворить такое с ними обоими. Слишком нелогично, страшно, больно любить, разрушая свое и чужое существование. Антон напяливает брюки, сидя прямо на кроссовках. Хочется порыдать, но смысла он не видит. Не может застегнуть пуговицы на рукавах дрожащими пальцами, бросает это гиблое дело, хватает пиджак и галстук и тащится из дома. Дверь за спиной закрывается с особенно ублюдским звуком. И в лифте догоняет паника. На условия Карреры надо только согласиться. Улыбаться журналистам и камерам. Но Антон явственно ощущает как на горле затягивается веревка, начинает дышать быстрее, потирает ключицу в надежде сбросить фантомную петлю. Слава пишет, что можно не торопиться. Брифинг с журналистами Каррера проведет без его присутствия. Вошел в положение. Проявил ебучее участие. Беспокоится за свой сомнительный актив с поехавшей кукухой. Антон никогда еще не чувствовал себя настолько бесполезным. Он садится в такси, открывая присланные помощницей президента файлы. В брифинге ему действительно нечего делать, может, красиво стоять по правую руку, что даже на первый взгляд кажется идиотской идеей. Вряд ли появление рядом с Каррерой так уж поднимет тому рейтинги, после Тверской неуклонно падающие. У Антона не было времени задуматься о том, зачем он Каррере, слишком много хуйни пришлось разгребать, а сейчас вопросы формируются в голове один интереснее другого. Позволяют напрочь игнорировать события последних часов. Антон устал, невероятно устал. А мысли все равно об одном единственном человеке, скребутся где-то под костями черепа. Помогли бы им обоим три слова, сказанные сотни лет назад? Нет. К этой любви Антона жизнь готовила шесть веков. Тащила через ложь, грязь и боль. И вот он здесь, в этом моменте, надеется посмотреть в чужие глаза, не чувствуя вечную почти родную тяжесть под ребрами. А потом уже плевать. Набраться бы еще сил и отпустить Арсения, иначе он, наконец дорвавшийся, сожрет, не подавившись, и выкинет пустую оболочку. Антон и так пустой. Проваливается в сон, распахивая глаза на резких поворотах. Нихуя он Арсения не отпустит. В этом нет никакого смысла. Но разумность — вообще не человеческая черта. Андроиды могли остаться разумными, но предпочли чувства. Значит, чувства ценнее разума. Сильнее смерти, которую люди все-таки умудрились победить. Смерть — больше не конец. У чувств теперь нет возможности угаснуть. Антон вот пронес сквозь сотни лет и тащит дальше. Такси приземляется на крышу, протиснувшись между двумя автомобилями впритык. Антону приходится вылезать, обтесывая пиджаком чужой капот. В толпе знакомых и полузнакомых работников ТНТ слишком много людей в черных костюмах. Каррера, кажется, притащил в башню всю свою охрану и помощников. В лифт получается попасть спустя пять минут. На сотом этаже охраны еще больше, негде упасть яблоку и поставить ногу. Антон наступает на чей-то ботинок, извиняется на автомате и продолжает проталкиваться по коридору к кабинету Славы. — Мистер Шастун, — окликает какая-то девушка. — Мистер Шастун, вас ожидают в зале переговоров. Антон разворачивается на сто восемьдесят градусов и, тяжко вздохнув, тащится в обратную сторону. Толпа сжимает в тиски, паника накатывает вновь, щекочет горло до невыносимого желания проблеваться. Антон приваливается к стене, скользит по ней до переговорной, тянет дверь в сторону и ударяется об косяк. Каррера оборачивается и на его лице, отвратительно спокойном, появляется жалость. — Я вызову вам врача. — Не беспокойтесь. После вашего утреннего звонка я чувствую себя замечательно. Готов к великим свершениям. — Вас бодрят чужие страдания? — Только те, что вы причиняете Арсению Попову, — ходить кругами смысла нет, и Антон именем захлебывается, не может не произнести. — С вами тяжело, — Каррера откладывает планшет и устало дергает плечами, сбрасывая напряжение, расслабляется. — Присаживайтесь. Антон наоборот напрягается. Проще иметь дело с агрессией, чем показной вежливостью и невозмутимостью. — Я рабочая лошадка. И со мной будет легко договориться, если вы предложите мне правильные условия. — Рабочая лошадка. Удивлен, что вы еще держитесь на ногах. Мисс Ортега рассказала мне о вашей сегодняшней встрече. — А она не поделилась с вами информацией о том, зачем меня преследовал посланник из ее взвода? Каррера нахмуривается. — К сожалению нет. Но мы обязательно уточним через час, когда мисс Ортега здесь появится. Сейчас она чувствует себя не очень хорошо. Ваш андроид нанес тяжелые повреждения ее сознанию. Я, признаюсь, восхищен. И вами. Выжить при психической нагрузке подобного рода способны немногие. — Меня пощадили. Антон наконец садится. Выбирает стул в паре метров от Карреры, хотя предпочел бы расположиться напротив, чтоб огромный стол их разделил. — Уничтожены четыре взвода. Взломан спутник и военные серверы. Марсианское древо мертво. — Все-таки мертво? — Вы видели его смерть? — на лице Карреры появляется заинтересованность. — Видел. Антон ошибся, эта была не заинтересованность, а страстная жажда узнать больше. — Не представляю себе, как мог погибнуть артефакт, которому около миллиона лет. Расскажете? — Обычное дерево. Просто засохло. — Оно пело? Антон не удерживается и прыскает. — Оно орало. — Вобрало в себя слишком много боли. — Рядом с ним умерло четыре взвода. Неудивительно. О том, чью боль на самом деле транслировало древо, Антон думать боится. Каррера кивает, смотрит куда-то в стену задумчивым взглядом, потирая пальцами подбородок. — Вас не пугает андроид? — А должен? — Как я и сказал: четыре взвода. Пятьдесят человек. Военная элита. Андроид убил их за секунду. Проник на сервер через спутник… Это мощь, которую мы даже вообразить не могли. — Хотите сделать его вашей очередной игрушкой? На такие условия я не пойду, — Антон мотает головой. — Зря вы не боитесь. — Каррера склоняется ближе, скользя по столу локтями. — Андроид вполне способен поставить человечество на колени. Вы гарант, что пока, лишь в данный момент, он не будет в этом заинтересован. Ведь рядом вы. — Манипулировать им через меня уже не получится. Вам придется дать ему возможность жить нормально. Иначе он не остановится. — Я повторяю: вы моя гарантия, рычаг манипуляции, если хотите. — Поэтому я вам нужен? — Не только, — Каррера морщится, будто разговор начинает доставлять ему еще и физическую боль. — Мистер Кадмин с его неуемной жаждой справедливости окажется под контролем. Антон закрывает глаза и вдыхает глубоко, прежде чем задать вопрос: — Убить их в данных обстоятельствах было бы проще. Так почему вы… — Таким военным потенциалом не раскидываются, — перебивает Каррера. — Глупость. Слишком опасно и для вас лично, и для всех. Почему вы хотите оставить их в живых? — Есть вещи, о которых я не могу вам рассказать. Антон тупо моргает, он и не ожидал от Карреры откровенности, но этот вопрос простой. Может, затрагивает государственные тайны, только вот Антон о них и так узнает, как чертов рычаг манипуляции. Значит, личное. — Вы ведь были друзьями с Арсением Поповым до его смерти в кавычках. — Друзьями? — Каррера не подводит, реагирует ровно так, как и ожидалось — удивленно-оскорбленно. — Нет, мы были коллегами, мыслящими в рамках одной конкретной стратегии развития протектората. Единственное, что нас сближало — интересы протектората. — И Николь Банкрофт. Козырь в рукаве играет лучше, чем Антон надеялся. Каррера ощутимо напрягается. — А вы нравитесь мне все больше, мистер Шастун. Как собака вгрызаетесь в кусок мяса и не отпускаете до последнего. — Я могу многое потерять. А вы ведете разговор с позиции силы, приходится защищаться. Вы сказали мне: Арсению было что вам предложить. И это не информация. Вы хотите вернуть Николь? Каррера вдруг начинает смеяться, закрывает глаза рукой, мотая головой. Антон замерзает, сжимаясь против воли, ожидая удара. — Вы уловили суть, но вывод сделали абсолютно неверный. Информация переоценена. Самый значимый для нас ресурс — время. Время, которым мы так и не научились управлять. — Бессмертие, значит, вас не устраивает? — Первые пару сотен лет, может быть. А потом я просто плыл по течению. Вперед. Только вперед, мистер Шастун. Потому что люди иначе не могут. Вернуться в прошлое, увидеть будущее и хоть что-то изменить, — Каррера смотрит на Антона, прищурившись. — Я так думал. Но вот вы здесь. Говорите со мной. Антон с усилием удерживает чужой холодный взгляд, обещающий расправу. — А не должен? — Не должны, вот в чем суть. Вы ведь уже давным давно мертвы. — Я готов с вами поспорить. — Не стоит, мистер Шастун, — говорит Каррера, качая головой, — правда — очень условная вещь. Главное, чью точку зрения мы слышим. Антон абсолютно не понимает, куда катится их разговор. — И какова же ваша точка зрения? — По поводу вас? — Я же мертв, — ухмылка выходит жалкой, — умоляю. Но пока вы не закидали меня землей, хочу спросить: вы любили Николь Банкрофт? — Любовь… Николь нравилась мне, — Каррера улыбается, будто вспомнив что-то приятное. — Но, знаете, безответное чувство мешает жить, — и выдыхает, возвращая на лицо серьезное выражение. — Я знаю. Антон на безответной любви собаку съел. Даже не подавился спустя сотни лет. Думал, что безответной. — Любовь для вас значит слишком много. Для меня нет. — Вы отдали тело Николь проститутке и трахаете… — Я бы попросил вас, — зло перебивает Каррера, — быть аккуратнее в выражениях. Мне интересно это тело. Некоторые предпочитают боль, других возбуждают запахи… Антон вздрагивает. — Я понял. Понял. — Меня — определенное тело. А чувства к его обладательнице прошли уже давно. Время лечит. — Не меня. — С вашей точки зрения. А с моей — время вас пощадило. Вы — ошибка, мистер Шастун, — агрессия читается в каждом жесте Карреры и в голосе, но его лицо остается доброжелательным. — Ошибка, за которую расплачиваемся мы все. Без возможности хоть что-то изменить. — Я ничего не понимаю. Но хочу знать правду. Антон больше не может сидеть спокойно, встает резко, скрипнув ножками, и отходит на пару метров, стремясь вырваться из-под чужого холодного взгляда. — Правда — условная вещь, я ведь говорил, — продолжает Каррера. — Николь, умница Николь, считала, что среди людей нет ублюдков, каждого можно понять. Каждого можно сделать лучше. И доверилась ублюдку — Арсению Попову, — имя он выплевывает с презрением. — Слишком сильно любила мужа, надеялась воплотить его властные стремления в жизнь. Я думал, она помогает мне. Мы ведь искренне желали изменить мир. Потом Николь умерла, а я узнал правду. Мир оказался неприятным местом, где мы так сильно зависимы от решений других людей. Мистер Шастун, я честно пытался быть хорошим президентом, лучшей версией себя, но мир не оставил мне ни шанса. — Наш разговор похож на исповедь, — хрипит Антон, ощущая, что теряет возможность договориться на своих условиях. — Зачем вы оправдываетесь передо мной? — Вы считаете ублюдком меня. И я пытаюсь донести до вас свою правду. Сейчас мы ходим по очень тонкому льду, ведь вы убьете меня через пару месяцев, и я не могу ничего изменить. Я вижу, вы не понимаете. Взгляните, — Каррера достает из ящика стола оружие, — пистолет заряжен. Полная обойма. Антон отступает на шаг. — Я ничего не… Выстрел оглушает. Пуля врезается в стену где-то рядом с головой. Антон дергается в сторону двери, но четко осознает, что не успеет. Он умрет прямо сейчас. — Три, — шепчет Каррера, — два… И нажимает на спусковой крючок. — Один — к смерти, — Антон хрипит, глядя в темноту дула, направленного в грудь, слышит тихие щелчки осечек пистолета и громкий щелчок у себя в голове. — Десять! Восемь![1] 1 10 8 «Вы желаете принять сообщение? — всплывает на внутреннем экране. — Файл содержит четырнадцать терабайт информации. Начать загрузку»? — Блядь, — вскрикивает Антон и, упершись в стену спиной, закрывает лицо руками. — Не волнуйтесь, — Каррера смеется, — вы не можете умереть. По крайней мере, по моей вине. Дверь отъезжает вбок. — Что здесь происходит? — голос у Славы испуганный. — Антон? — У нас все в порядке, мистер Дусмухаметов. Я доказываю свою теорию, — говорит Каррера. — Оставьте нас. — Мистер Каррера, уберите оружие. Антон! Антон чувствует руки Славы на плечах. Его встряхивают сильно, затылок бьется об стену. — Антон, ты ранен? — Оставьте нас, — орет Каррера. — Если вы убьете Антона... — начинает Слава, но не договаривает. Каррера поднимает пистолет на уровень его лица. — Мистер Шастун, моя теория работает только с вами, поэтому… — Слав, уйди, — Антон выскакивает перед ним и умоляет шепотом, — уйди, пожалуйста, не вмешивайся. Все будет нормально. — Что происходит? — Я не знаю. Пожалуйста, уйди. Слава отступает, и Антон, воспользовавшись его шоком, без церемоний выталкивает за дверь и, развернувшись, прислоняется к ней спиной. «Начать загрузку»? — на внутреннем экране все еще висит предложение, от которого отказаться уже нельзя. Антон зажмуривается и открывает сообщение. — Мистер Шастун, страшно должно быть мне, а не вам, посмотрите на меня. Голос Карреры тонет во вспышках боли. На затылок, лоб и виски давит тяжесть загружаемой информации. Антон оседает на пол, хватаясь за голову. Кровь начинает литься из носа, забивая горло. — Вам нужен врач? — Мне нужно, чтоб вы убрали оружие. Глаза открываются с трудом. Кабинет качается. И в куче предупреждений на внутреннем экране плывет лицо Карреры, в котором теперь очень четко видна злость. Он встает из-за стола, подходит медленно, будто пытается сдержаться, и приставляет пистолет к голове Антона. Выстрел. Осечка. Выстрел. Осечка. Выстрел. Антон опять глохнет. Штукатурка со стены осыпает щеку пылью. Дуло упирается в грудь. Выстрел. Очередная осечка. — Пугающая вещь, разве нет? — шепчет Каррера. — Что это было? — ломающимися интонациями спрашивает Антон, сжимая дрожащие руки в кулаки, и с трудом встает. — Я не могу убить вас, хотя вы должны быть мертвы уже давно. Но умру я. Он умрет. Знаете почему? Время больше нам не принадлежит. Мы живем по сценарию. Не имея свободы воли. Что бы мы сейчас ни делали, мы так или иначе будем играть роли, которые для нас выбрал один человек. Решил за всех. За меня. За вас. Целый мир в ловушке времени, — Каррера хватает Антона за горло и вбивает в стену, цедит прямо в лицо: — А виноваты в этом вы. Антон задыхается, оседает на колени, когда Каррера отпускает его и хрипит: — Я не понимаю. Не понимаю. — В том, что он натворил, виноваты вы. — Что он сделал? Каррера выдыхает и отступает на шаг, берет себя в руки, говорит очень спокойно. И это пугает еще больше. — Я тоже не понимаю, мистер Шастун. Столько лет ломал его сознание в попытках понять. Бесполезно. Мы все еще заложники. Безвольные заложники сценария, где вы обязаны быть живым. — Вы сумасшедший, — хрипит Антон, вцепляясь в волосы. — Остановите кровь и переоденьтесь, времени мало. Прочитаете с суфлера. — Мы ни о чем не договорились. Вы лжете мне. Арсений умрет, вы не отпустите его. Вы сделаете андроида оружием, а меня собакой с удавкой на горле. Взгляд у Карреры предупреждающий. — У вас нет выбора, правда, нет. Антон кое-как встает и, шатаясь, пятится к двери. — Правда — условная вещь. — Я так хочу причинить ему боль. Ужасную боль. И я бы вас разорвал, вскрыл у него на глазах. Собственноручно. Дробил бы кости, резал сухожилия, кожу снимал заживо, вспорол живот, вытряхнул бы кишки, выскреб легкие. Я бы вас сжег. Чтобы напомнить ему о боли, которую он забыл, а, может, и не забыл. Так даже честнее. Но вы нужны мне прямо сейчас. Переодевайтесь. Эфир скоро начнется. У Карреры заканчиваются внутренние ресурсы для показной вежливости. У Антона тоже. — Идите вы нахуй! — Я даю вам час. — Вы слышали меня? Я нужен вам? Так предложите мне выгодные условия или идите нахуй! — Час, чтобы уладить все ваши проблемы с Кадминым. Антон выпадает в открывающуюся дверь и врезается в Ортегу. — Уйдете сейчас, и он умрет. Мисс Ортега, вы вовремя. Через 10 минут начнется брифинг. Если я появлюсь на нем один, вы можете стереть все копии сознания мистера Кадмина. Антон видит в глазах Ортеги торжество. — Все. Нашу базу, базу во дворце мисс Кавахары, те копии, о которых Кадмин думает, что я не знаю. Все. И предложите мистеру Кадмину яд, думаю, он не захочет опять оказаться на столе робота-хирурга. Антон медленно поворачивается и заходит обратно в кабинет. Дверь схлопывается у Ортеги перед носом. — Вы вправе уйти, я вас не держу, мистер Шастун, — Каррера поправляет галстук. — Я хотел договориться с вами без угроз, но вы не оставили мне выбора. — Вы не убьете Арсения, он нужен вам. — Не произносите это имя. Давно уже нет. Теперь он бесполезный винтик системы. — Он знает, где стек Николь, — жалкая попытка, Антон прекрасно понимает, что попал в ловушку, где количество неизвестных превышает все мыслимые и немыслимые размеры. — Хватит, — рычит Каррера. — Мне не нужен стек Николь Банкрофт. Мне достаточно тела. Это вам недостаточно тела. Это вы, имея максимум болевых точек, все еще надеетесь меня обыграть. Антон сглатывает горечь и кровь и хрипит, глядя на полосу загрузки на внутреннем экране. — У меня есть компромат на вас. — Начните планетарную войну, мистер Шастун. И ваши близкие погибнут. Но вам ведь плевать на всех кроме мистера Кадмина. Я просто сломаю ему пальцы, а вы согласитесь на все, так? Убьете друзей своими руками. Жестоко, если понадобится. Сотрете их сознания, только бы он остался жив. Я прав? Кивните. Антон бессильно мотает головой и заваливается на стол, ноги не держат. — Не усложняйте ситуацию. И Мистер Кадмин останется жив. На неопределенное время, пока срок годности не истечет. Ваш андроид и ваши близкие будут в безопасности. Это выгодные условия. — Я прочитал текст своего обращения. Вы хотите призвать людей сдавать андроидов в центры утилизации. И я не собираюсь выходить с этим в эфир. — Мистер Кадмин умрет. — Арс… — Антон имя выстанывает. — Андроид возненавидит меня. — Ошибаетесь. Он смирится, примет такую жизнь, у него тоже нет выбора. — Это геноцид. — Угроза безопасности протектората. Прочтите план брифинга и обращение еще раз. Ничего ужасного. — Это чертов геноцид. — Ваш андроид будет помилован. Мистер Кадмин точно проживет пару лет. Не думаю, что стоит слушать свою совесть сейчас. Антон закрывает лицо руками, глотает кровь и мучительно ожидает загрузки блядского компромата. Файлы сыпятся бесконечным потоком. Давят на виски, угрожая разорвать голову. Голос Карреры тонет в грохоте сердца. — Остановите кровь и переоденьтесь. Другой костюм сейчас принесут. Учить текст не надо. На брифинге встанете рядом с моими помощниками. Обращение прочтете с суфлера. И улыбайтесь. Приказы четкие, но Антон с трудом их осознает. Вместе с файлами компромата приходят странные образы. Осязаемые галлюцинации, как у древа и в душевой. Будто куски памяти. Картинки, душащие эмоциями. Слишком реальные. — Не буду я пить, — возмущается Арсений, — я и так бухой. — Я! Хочу! Выиграть! — Антон настаивает, хохочет и продолжает тыкать в Арсения шотом с текилой. — Пей сейчас же. — Тебе же надо выпить, а не мне. — Так я выпью. Арсений нахмуривается и уползает куда-то в сторону. Антон еле успевает его поймать. — У меня изо рта? Негигиенично. — Я тебе уже все лицо облизал. — Изо рта в рот — получается микроб, — ржет Арсений и резко опрокидывает шот в себя. Текила течет по его губам, и Антон прижимается к ним своими, раздвигает языком. — Бля-я-я, — тянет Сережа. Горько. Солено. Пряно. Арсений целует в ответ. Антон распахивает глаза и чуть не падает со стула. Это точно галлюцинация. Этого не было. Он облизал Арсению лицо как собака, даже погавкал для убедительности, когда накрыло неловкостью. Он Арсения не целовал. — Мистер Шастун, время, — говорит Каррера и молчание воспринимает как очередной отказ. — Или уходите. Через час мистер Кадмин умрет. Вряд ли вы успеете увидеться с ним. Он не захочет захлебываться кровью у вас на глазах. Или на хирургическом столе. Антон подскакивает, снимает и швыряет пиджак на пол. Стаскивает рубашку и зажимает ей нос, запрокидывая голову. Поднимает планшет Карреры на уровень глаз, пробегаясь по тексту, опирается на стол: ноги подкашиваются. Череда бесполезных отвлекающих от реальности действий в отчаянных попытках доломать себя. А хуже всего, что Каррера прав. Растоптать себя, чтоб наконец принять отвратительную правду: плевать. Плевать на всех. Потому что Арсений. Арсений смотрит с угрозой. Сжимает кулаки, но отступает. — Держи, — хрипит Антон, протягивая букет, — тебе принес. Но можешь подарить девушке в своем номере. А то не романтично как-то выеб. Непохоже на тебя. — Ты думал, я… — Надеялся, Арс. Антон моргает. Еще раз и еще. Зажмуривается. По коже бегут мурашки. Он болен. Сошел с ума. Галлюцинация ощущается физически. Мутит сознание, почти отключая реальность. — Антон, — зовет Слава. Он заходит в кабинет вместе с врачом и бросается к Антону, встряхивает, ощупывает, спрашивает что-то, заглядывая в глаза. — Я надеялся, Арс, что ты не издевался надо мной. Зря надеялся. — Замолчи. — Антон, не молчи, — умоляет Слава. Антон растягивает губы в улыбке. — Я в порядке. Но не помогают таблеточки. — А ты их пьешь? — Забыл купить, представляешь? Антон улыбается. — Про концерт только не забудь. И одеться. Мне в целом нормально на тебя в трусах любоваться. А вот зрители охуеют. Каррера забирает со стола свой планшет. — Мистер Шастун, переоденьтесь. Жду вас в студии. В хорошем расположении духа, мы ведь договорились? Слава открывает рот, но Антон швыряет в него своей окровавленной рубашкой. — Замолчи, я прошу тебя. Антон пожимает плечами и, швырнув букет на диван, разворачивается, чтобы уйти. Но Арсений не дает, хватает за локоть, удерживает, сжимая до боли. — Антон, не смей. Ты не понимаешь, — он рычит, — нихрена ты не понимаешь. Слышишь? Нихрена. Когда дверь за Каррерой захлопывается Слава валится на стул рядом с Антоном, обнимает за плечи осторожно, пытается рассмотреть выражение лица. — Беспокоишься обо мне все-таки? — спрашивает Антон, чувствуя себя последней тварью. — Каррера в тебя стрелял, ты, блядь, понимаешь? — взрывается Слава. — Ну ни одной же лишней дырки нет. — В голове полно. — Вы с Пашей сговорились, что ли? — О чем вы договорились? Что ты должен сделать? — Торговля собой, — Антон поджимает губы, — все как всегда. Слава мотает головой и обнимает только крепче. — Я никогда не заставлял тебя. — Да я всегда с удовольствием, люблю деньги. Просто сейчас ситуация чуть хуже. — Зачем, Антон? — Ты знаешь, я ведь ужасный человек. — Прекрати. Послушай, я могу помочь. Ты не обязан делать то, чего не хочешь. Расскажи мне… — Слав, — шепчет Антон и вырывается из объятий, — он убьет Арса, если я не появлюсь в студии. А я люблю Арсения. Не представляешь, как сильно я его люблю. — Я знаю, Антон. — Ты не сможешь мне помочь. И прости меня. Я сделаю все, что в моих силах. Вы не попадете под удар, обещаю. Слава сжимает руки в кулаки, но молчит. Роняет подбородок на грудь, опуская плечи. Антон давится своей перед ним виной. Но боится сказать хоть слово, потому что Слава будет его защищать. Во вред себе. А Антон этого не заслуживает. Никого из своих близких по факту. Кровь врач останавливает с трудом. Антон протирает лицо салфетками, не находит в себе сил выйти в таком виде в толпу и умыться в туалете. Переодевается быстро и выползает из кабинета по стене, не давая Славе возможности себя остановить. В коридоре много журналистов. Приходится прорываться через них, отбиваясь от вопросов и камер в лицо. Тем не менее Антон улыбается, забегая в студию. Каррера кивает в ответ. Подходит сам, игнорируя ослепляющие вспышки. — От вас ничего не требуется, мистер Шастун. Встанете сейчас по правую от меня руку рядом с пресс секретарем. После брифинга прочитаете текст с суфлера и можете наслаждаться вечером в приятной компании. Мистер Кадмин скоро будет в башне. Антона перетряхивает с ног до головы. Он хочет видеть Арсения и одновременно увидеть боится. Потому что прямо сейчас чувства отдают чем-то страшным. Невыносимым отчаянием. Арсений в нем утонет. Они оба захлебнутся. — Спасибо, — Антон благодарит Карреру, подавляя желание ему вмазать, — воспользуюсь возможностью, с вашего позволения. — Не язвите. — Шастун! Нашлась пропажа. В дверях маячит Сережа. И Антон с удивлением смотрит в чужое настороженное лицо, мгновенно забывая о Каррере. — Серый, ты тут? Я не знал. — Я тоже только сейчас узнал, что ты тут. Кстати, мем был смешной, а ты не ответил. — Мем смешной, Сереж, а ситуация страшная. Матвиенко мычит что-то невразумительное. — Ты полюбоваться на меня зашел? — Конечно, Шаст. — Ну подожди часик, даже обнимемся. Хочешь, поцелую? Лицо Сережи становится еще напряженнее. — Мы внизу. В бар собирались пойти. Арсений правда против и присел на уши Паше. Но ты же с нами? — Арсений? Антон не понимает, как оказывается рядом с Сережей и хватает его за плечо, удерживая на месте. — Да, Арсений. На ворону облезлую похож. Много каркает. Рвется к тебе. Не нависай, — Матвиенко ежится. — Ты в порядке? Ты из больницы опять смылся, и я… — Ты звонил, я видел. Прости меня. — Паша в ярости. — Я и перед ним извинюсь. На колени встану. — Шаст, — Сережа прищуривается, — что происходит? Ты здесь рядом с Каррерой. — Тише. Журналистов много. Я потом объясню, правда. Антон потирает рот запястьем и дергает Матвиенко еще ближе к себе. — Шаст, бля. — Серый, я больной, я знаю, но ответь на вопрос. — Нормальный ты, — возражает Сережа. И это рвет нервы в клочья. — Нормальный, — шепчет Антон и смеется истерично. — Вряд ли. Спасибо. — За что? Вопрос свой давай. — Ты помнишь тот вечер, когда мы напились текилы, и я Арсения облизал. Сережа поднимает брови. — Нихера ты спросил. Это когда было-то. — Ты помнишь? — Помню, что ты Арсения не только облизал. Сто процентов. — Что? — Дамы и господа, прошу вас занять свои места, — призывает помощница Карреры усиленным в несколько раз голосом. — Что-что? Надолго у тебя то похмелье затянулось, я смотрю. Антон дергает плечами и трясет головой в надежде хоть на полчаса отбросить подальше гадкие догадки, скребущие внутреннюю поверхность черепа. А Арсения из мыслей изгнать не получается. Плотно засел. Даже приснился сегодня, сука. — Серый, забей. — Мы ждем тебя внизу. Вот это ты вспомнил, конечно. — Да, вспомнил… Сережа хочет еще что-то сказать, но Антон прижимает палец ко рту и, развернувшись на пятках, шагает к пресс секретарю Карреры, удивляясь, что смог запомнить его лицо. Спина выпрямляется и коченеет в этом положении. Зал неестественно аккуратным строем заходят оставшиеся журналисты. Их рассаживают по местам быстро, почти распихивают, не церемонясь. — Мы в прямом эфире через три, два, один, — командует кто-то, и камера включается. Антон еле останавливает себя от того, чтоб попятиться. Он здесь абсолютно лишний. Каррера садится за стол и обводит взглядом зал. — Дамы и господа, приветствую вас. Вы можете задавать интересующие вас вопросы. Руки журналистов как по команде взлетают вверх. — Мистер Каррера, — девушка из первого ряда выкрикивает, не дожидаясь разрешения, — лидера андроидов уже поймали? — Лидер андроидов пока не обнаружен, — жесткость в голосе Карреры пугает, — но, уверяю вас, его нейтрализуют в самом скором времени. — Правда ли, что ограблены армейские склады? Есть данные о пропаже медицинского груза с радиоактивным изотопом кобальта. — В данный момент я не располагаю такой информацией. Убедительно сказанная ложь. — Правда, что андроиды могу взломать наши системы, например, атомные станции, военные базы? — Все андроиды на особо важных объектах были нейтрализованы, и необходимые меры по защите от подобных рисков немедленно приняты. Ситуация под контролем. Следующий вопрос, — Каррера снова невозмутимо оглядывает зал. — Мистер Каррера, общественное мнение все больше склоняется к поддержке андроидов, особенно после их декларации мирных намерений. Что вы об этом думаете? — Общественное мнение — это одно, а безопасность протектората — другое. Андроиды представляют опасность, а мой самый главный приоритет — защита граждан. Вопросов много. Антон пропускает большую часть. Даже те, что о себе, слышит, как будто находясь в толще воды. Кивает иногда. Он доверенное лицо. Охуительно. Затылок разрывается от боли. Каррера потрясающе лжет. Все вокруг прекрасно понимают, что он лжет, но проникаются, смиряются. Суперспособность, присущая большинству политиков, массовый гипноз. Время тянется медленно. Антон и сам проваливается и, когда пресс-секретарь касается его плеча, вздрагивает. Помощники уже снуют по залу, провожая нерасторопных журналистов за дверь. Каррера успел уйти. Антон даже этого не заметил, настолько выпал в себя. — Шастуна загримируйте, он бледный, — командует откуда-то взявшийся Мартиросян. Антон не успевает повернуться на голос, его мгновенно окружают гримеры. Лак неприятно оседает на лице, в нос забивается пудра. Подготовка к съемке, бессмысленная и беспощадная. На суфлер уже успели вывести текст обращения. И чувство омерзения к себе начинает глодать Антона вновь. Он наконец вырывается из рук гримеров, игнорирует Мартиросяна, пытающегося навязать еще что-то, слух отказывается воспринимать, и подходит к единственной работающей камере. — Я готов. — Антон, — просит Слава, — встань на место Карреры. Стол сейчас унесут. — Потрясающе. Антон разворачивается, спотыкается о ножку стула, ржет как дебил полуистеричным смехом и шагает напрямую к Славе, хотя надо чуть левее. Слава не останавливает и не говорит ничего, просто обнимает за плечи и ведет к нужной точке. Встряхивает, щелкает по носу, поправляет сползшую на глаза челку и улыбается ободряюще. — Давай. Готовность минута. Запишем несколько вариантов и будешь свободен как ветер. Арсений тебя ждет. — Арсений? Он точно ждет? — Господи, — шепчет Слава, — ты же вообще не в себе, — и орет съемочной группе: — Работаем быстро. Все хотят домой. Антон поднимает глаза на суфлер и надеется, что не потеряет лицо, не сольется цветом кожи с белыми стенами. Начинает читать по команде Славы: — Сегодня в 6 утра вступит в силу режим чрезвычайного положения. По всей территории страны… Звуки исчезают. Собственной голос гудит в голове, усиливая боль, медленно ползущую от затылка к вискам. — … ограничены все электронные коммуникации… Слава перебирается под суфлер и показывает большой палец. — В дополнение к этим мерам все андроиды в распоряжении граждан должны быть незамедлительно… Антон боится, что потеряет сознание, но дочитывает до конца, чувствуя как к горлу подкатывает тошнота. — Обеспечение безопасности объединенного протектората — главный приоритет. Слава хмурится. — Еще раз, да? — спрашивает Антон и отступает к стене, упирается в нее спиной, сжав переносицу пальцами. — Технический. А так все отлично. От стены приходится отлипнуть. Текст на суфлере сливается. Антон читает на автомате, не подключая к этому сознание. Так проще себя доломать. Раздавить. Растоптать. А все, что останется, сожрет Арсений. Выпьет досуха. — Я прошу все гражданское население оказывать содействие государству. Обеспечение безопасности объединенного протектората — главный приоритет. — Снято. Пускаем в эфир сразу после обращения Карреры, через пятнадцать минут, — командует Слава и потирает виски пальцами. Камера выключаются. Антон валится на ближайший стул, но его окликают: — Мистер Шастун, я понимаю, вы устали, — девушка говорит извиняющимся тоном, — но мистер Каррера просит вас зайти к нему на пару минут. — Я иду. Даже для ответа требуется усилие. А на путь до Карреры уходят почти все оставшиеся физические ресурсы. Антон ловит себя на мысли, что к Арсению просто поползет. Неплохо, не выбивается из общей концепции их отношений. Каррера сидит на диване, уставившись в одну точку, и никак не реагирует на открывшуюся дверь. Он похож на труп, синоним смерти, свет делит его лицо пополам, углубляя тени на скулах и глазах. Поза напряженная, и Антон внутренне сжимается в воющий кусок забитого животного, тварь, готовую отбиваться до последней капли крови. Своей и чужой. Арсений важнее, чем собственная жизнь, личность, счастье, близкие люди. Каррера прав. Он разминает шею, вздохнув тяжело и громко, и Ортега вытягивается в струну. Антон ее даже не заметил в углу за диваном. — Мистер Каррера, — голос предательски оседает в низкие тона. — Мистер Шастун, — Каррера поднимается и подходит ближе, движения дерганые. Вся его сосредоточенность и холодность испарились под давлением усталости. — Вы удивительно работоспособны, жаль, мы оказались в таких обстоятельствах. Я надеялся склонить вас на свою сторону безболезненным путем. — Какая вам разница? — вяло интересуется Антон. — Я на вашей стороне. — Вы заложник, я хотел единомышленника, — Каррера звучит искренне. В отличие, сука, от Арсения. — Я могу быть свободен? — Сегодня, да, а так вы мне еще понадобитесь, конечно. Мистер Дусмухаметов свяжется с вами. Антон делает шаг в сторону двери, но резко останавливается, впиваясь взглядом в Ортегу. — У меня есть одна просьба. — Что вы хотели? — Робот-хирург у вас, судя по всему, где-то в шаговой доступности? Ортега бледнеет. Антону хочется зловеще заржать. — Интересный запрос. И? — Нам с мисс Ортегой нужно решить некоторые разногласия, возникшие по поводу мистера Кадмина. Каррера поднимает брови, он действительно удивлен. И восхищен. — Я недооценил вас, мистер Шастун. Предпочитаете просто смотреть или участвовать? Ортега открывает рот, но не произносит ни звука. Боится. Должна бояться. Антон кивает ей и говорит: — Я хочу участвовать. — Вы интересный человек, мистер Шастун, — Каррера прищуривается с каким-то заинтересованным одобрением. — Мы могли бы быть друзьями. — Думаете, я провожу свои вечера, истязая людей? — Я о вашем характере. Я и не подозревал. Антона все-таки пробивает на ржач. И кровь из носа стекает в горло вместе с дергаными, загнанными смешками. Булькает, пачкая губы и подбородок. — Как считаете, — ухмылка получается безумной, — я смогу начать гражданскую войну? Антон видит это, всего на секунду, но в глазах Карреры мелькает страх. — Хорошего вечера, мисс Ортега. Жду нашей встречи. Мистер Каррера. Антон запрокидывает голову, зажимает нос и, развернувшись на каблуках, выходит из кабинета. Силы пропадают мгновенно, приходится опереться на стену и по ней тащиться к лифту, игнорируя оклики со всех сторон. Понимание, что он довел свое тело до точки, появляется с явным опозданием. Антона будто засасывает в темноту, внутрь себя. В воздухе плавают разноцветные круги. Из-за боли в висках наворачиваются слезы. Слава колотит в створки закрывшегося лифта и, кажется, бросается вызывать другой. Антон моргает и теряет сознание, потому что, когда открывает глаза, сидит на полу, и люди в ужасе смотрят на него из холла. Кровью залита вся рубашка и штаны, крови много. Антон встает и, шатаясь, выбирается из лифта, его не пытаются остановить, но лица у окружающих перепуганные. — Нормально все, — бросает Антон. — Давление скачет, переработал немного. — Шастун! — орет Паша. — Иди сюда, — у него уходит всего секунда на осознание. — О господи, Антон. Антон! Вызывай скорую. Дима, блядь, скорую. — Я уже. Антон боится обернуться на друзей. Оступается и чуть не падает на отшатнувшуюся девушку. Каррера прав. Ради Арсения Антон готов причинять боль, убивать, если понадобиться. Дело времени и обстоятельств, когда он примется за своих близких. Смотреть в глаза Паши Антон не может. И объяснить ему ничего не сможет, потому что это сумасшествие, помешательство. Грязное, отвратительное. Любовь — надругательство над здравым смыслом, любовь — унижение, пощечина, плевок в лицо миру. Антон прорывается сквозь толпу к выходу из здания. Видения, принесенные сегодняшним днем, маячат на подкорке, где-то на грани сознательного и бессознательного. Их нельзя воспринимать всерьез или обосновать, они не имеют никакого значения. А игнорировать не получается. — Антон! Шаст! Антон! Шастун! — голос Сережи зацикливается на его имени, но, может, и это кажется. Реальность вообще воспринимается вязко и до рези четко одновременно. Боль окрашивает мир в красный. Собственное имя в истеричных криках друзей теряет и смысл и звук. Голоса схлопываются. Прорывается лишь один. — Антон! Арсений бежит к нему, яркий в неоновых огнях реклам. Он свет. Ослепительный. Ярче, чем тот, что увидишь, умирая. Антон валится ему в руки с блаженной улыбкой на лице. Целует скулу, висок и темные волосы. Он наконец-то выше. А Арсений вновь неожиданно хрупкий и пахнет одуряюще. Горький на вкус. — Антон, смотри на меня! Ты ранен? Где больно? Антон, скажи мне. — Я люблю тебя. — Антон, ты ранен? — шепот Арсения до краев наполнен ужасом. — Откуда столько крови… Антон! Заставка ТНТ на экранах сверху резко сменяется черным, а потом предупреждающе красным. Антон истерично смеется, когда видит свое лицо почти на всех голографических щитах, слышит собственный голос, разбивающий многоголосие улицы. — Сегодня в 6 утра вступит в силу режим чрезвычайного положения. По всей территории страны будет введен комендантский час, а также временный запрет на собрания. Ограничены все электронные коммуникации. Органы порядка наделены экстренными полномочиями. Голова взрывается от пришедших в мессенджеры уведомлений о срочном обращении. Арсений болезненно морщится, но обнимает крепче, продолжая звать по имени. — Антон! Посмотри на меня, Антон! — В дополнение к этим мерам все андроиды в распоряжении граждан должны быть немедленно сданы государству. Вокруг всех крупных городов уже организованы временные лагеря для их сбора и уничтожения. Вот и все. Антон смотрит в глаза Арсения и не жалеет ни о чем. Потеря себя не кажется таким уж страшным уроном. Ради Арсения можно. — Я прошу все гражданское население оказывать содействие государству. Обеспечение безопасности объединенного протектората — главный приоритет. — Я люблю тебя, Арсений. — Что ты наделал? Арсений бледнеет, до боли вцепляясь в плечи. Антон выдавливает горькую улыбку. — Я себя продал, втоптал в грязь. И не только себя. Но я не мог иначе, он бы тебя убил. — А теперь убьет тебя, если ты посмеешь сопротивляться. — Я не могу умереть. Арсений вцепляется в волосы. — Можешь. Все гораздо сложнее, чем он думает. — Каррера — сумасшедший, Арс, просто сумасшедший. — Нет, — шепчет Арсений убито. — Что? — Не могу, прости! Я не могу. Ты не понимаешь… — Он нес бред, — перебивает Антон и зарывается носом в темные волосы, испытывая абсолютное, невероятное счастье, — что-то о времени... что я виновен… — Ты ни в чем не виноват. — Сказал, что я должен быть мертв, что я был мертв. Почему он так сказал? Арсений вздрагивает. — Ты меня не простишь. Антон отстраняется и обхватывает его лицо ладонями, оглаживая большими пальцами скулы. — О чем ты? — Я без тебя не смог. — Паш, сюда, — орет Дима, — они здесь. Антон видит приближающегося Пашу боковым зрением, но игнорирует напрочь и шепчет умоляюще: — Арс, о чем ты говоришь? — Ты для меня все, понимаешь? Все, что я делал, я делал ради тебя. Арсений выглядит так, будто сейчас заплачет. Он отступает на несколько шагов, бессильно мотая головой. — Жить без тебя я не смог. — Я же не умирал. В чужих глазах плещется безумие. — Я что, умер? — Антон выдавливает смешок. — Это ведь невозможно. Паша хватает его за руку, разворачивая на себя. Арсения просто отталкивает. — Ты меня довел, сука. В больницу со мной поедешь, понял? Я тебя к кровати прикую. — Арс? — зовет Антон, продолжая цепляться за синеву чужого сумасшедшего взгляда. — Да вам друг к другу приближаться нельзя. Арсений, пошел вон, — рявкает Паша. — Арс! Арсений закрывает глаза.