Я однажды сказал, что когда слышу, что мы живем в какое-то не то время (скучное и аморфное), я чувствую раздражение на чужую трусость и глупость. И, если проговаривать все до конца, на человеческую бездарность. Потому что (а я его иногда вижу почти физически, как мыс или обрыв) нынешнее время совершенно беспрецедентно. Такого просто не было. Это не связано ни с политикой, ни с культурой, ни с экономикой, а только с самим временем. Его тканью, плотностью. Материалом этого времени. Оно стало иным. Как постоянная война или катастрофа. Почти невозможно оглянуться. Раньше ты жил в империи, а завтра за твоим левым плечом эта империя рассыпалась, как пакет с солью, и уже никогда не соберется. А еще через несколько лет ушла под землю другая страна (вместе со страхом и свободой), и тебе опять некогда обернуться. И скоро растает третья. И так до бесконечности. Это так (если представить себе), как будто ты стоишь на узкой полоске, мыске высокой горы, а за тобой постоянно осыпается земля. В этом есть – огромное чудо и удача. Счастливый жребий. Ибо тебе ничего уже не остается, как только жить в настоящем. (Люди так мучились, как этого достичь, придумали целые духовные практики, а тут нам это дается за просто так: как единственное, но обязательное условие — на, возьми. Если ты не дурак и не трус — ну, разуй глаза: посмотри. Но не разувает и не смотрит – живет, как в темном углу, стонет. Бедный маленький зайчик, серая мышь. «Завтра будет еще печальней». — Да ты что? Завтра будет еще ужасней, еще прекрасней, еще невозможней. Но диалога не происходит. Не вытанцовывается.) Потому что дело не в рушащихся странах и рассыпающихся империях... И даже не в потоке постоянного обновления (от гаджетов до информации — это если на ничтожном уровне, потому что сами по себе все эти гаджеты и информация – ничего не стоят) и не в почти моментальном устаревании всего... А в том, что мы должны жить сверхинтенсивно. Постоянно копая себя. Вы-ка-пы-ва-ясь. *** — Вы знаете, — сказала мне в разговоре Слава Швец, — мы ведь это — тот классический герой, оставшийся без героического времени, мученик — но без явных мучителей, то есть почти «лишний человек» а-ля нулевые. Настоящий, живой герой, которому невозможно проявить героизм в будничной войне или на арене амфитеатра и которому ничего не остается, как обращать героизм – внутрь себя. — А это все равно что воин с мечом, не найдя никого, орудует этим мечом внутри себя, потому что раз такая судьба и такой меч — что-то же с этим надо делать. (Конец цитаты.) ...Вера Павлова однажды заметила в одной давнишней нашей телефонной короткой беседе: «Конечно, раньше можно было писать чернилами. А теперь — только собственной кровью. Как если бы в чернильнице — была кровь. Или в шариковой ручке – шариковая сукровица (это уже, кажется, я добавил)». Это, конечно, очень уязвимо и хромает. Слишком книжное сравнение. Претенциозно. Но мы вообще, наверное, очень потешно смотримся со стороны. Такие перекрученные, придуманные, манерные, нарциссичные. Смешные. Пишем своей мужской, женской, детской — или даже чужой, нерожденной — кровью. Ворочаем меч. Выкапываемся за всех. Но что делать, если вы все живете сейчас — в НАШЕ время. Я им не стала матерью, я им осталась тьмою. Я им не стала скатертью- дорогой, осталась – сумою. Вдохом не стала, выдохом. Выплеснула, как воду. Я им не стала выходом. Я им осталась входом. Меч внутри. Дмитрий Воденников комментирует стихотворение Веры Павловой.
***
Прости меня, я уйду к нему. Надеюсь. Если меня не уничтожат за такую наглость. Тогда я рассыплюсь по вселенной, стану частью звезд. Стану с ним одним целым. Я люблю его. Любил всю свою жизнь. Всю свою бессмертную вечность.***
24.11.2520 Я часто икаю. Может быть потому, что здесь холодно, может, я слишком быстро ем. Но, надеюсь, истинная причина в том, что ты обо мне вспоминаешь. Думаешь обо мне. Мне кажется, рядом с тобой мой дом. Ты ведь смеешься так ярко, рядом с тобой точно было хорошо. И будет, я тебя вспомню. 26.11.2520 Дождешься меня? Я сегодня улетаю с планеты. Мерзкое пыльное место. Корпус меня завербовал, и я на шаг к тебе ближе. Мне еще шагать и шагать, но ты же дождешься? 11.01.2521 Тебя больно вспоминать. Я часто с тобой беседую, вижу расплывчатый силуэт, зеленые глаза и улыбку. Ты как Чеширский кот. Глаза и улыбка. Иногда смех. Я шучу, а ты смеешься. Так было, да? Ты смеешься абсолютно над любой моей чушью. Мне приятно, хоть ты пока всего лишь галлюцинация. Я тебя вспомню.***
— Антон, — хрипит Арсений, сжимая чужое горло. — Его зовут Антон Шастун.***
2311 год — Никогда не видел тебя такой нервной. — Я отсюда не выйду. — А мне придется. — Конечно, ты же в женском туалете, Арс. Французский акцент выдает Николь с головой. Когда она паникует, тянет гласные и безбожно грассирует. «А» звучит как крик, «р» — рычание, «с» почти не слышно. — Тебя долго не было, я забеспокоился, — говорит Арсений и садится на пол — устал стоять. — Хочешь выпить? — вдруг спрашивает Николь. — Очень хочу. Выходи — напьемся. — Я взяла фляжку. — Ты серьезно? Дверь туалетной кабинки отъезжает в сторону, и Николь, сидящая на крышке унитаза, подкидывает флягу в руке. Ту самую, многострадальную, походную и огромную — вдвоем на раскопках они нажирались влегкую. — А я думал, зачем тебе такой большой клатч. — Я психанула. Первый раз на подобном мероприятии. Мне страшно. — Зря, — Арсений поднимается на ноги и заходит в кабинку, протягивает руку, по-джентельменски предлагая помощь. — Сенаторы — душки. И скорее всего уже пьяны. Единственное неприятное, что может случиться: подсядут тебе на уши, рассказывая о своей тяжелой жизни. — Поняла, — Николь со вздохом встает, хватаясь за руку, тянет на себя и шепчет: — От меня ни на шаг. — Ладно. Позади раздается шорох открывшейся двери. Девушка, зашедшая в туалет, громко хмыкает, и с понимающей ухмылкой проплывает в свободную кабинку. Николь меняется в лице и, протиснувшись мимо Арсения, выбегает в коридор. Арс с хохотом тащится следом. — Ужасно. Она наверняка подумала, что я тебе отсасывала. — Конечно, я ведь красавчик. — Да, ты красивый. Но это не повод. Арсений расплывается в улыбке. — Не повод. И вздыхает. — Я тебя умоляю, — стонет Николь. — Пойдем напьемся. И спрячь флягу уже. Алкоголя и так полно. — Верю на слово. Арсений подхватывает Николь под локоть и ведет через анфилады коридоров в главный зал. Тихая живая музыка ее успокаивает, по крайней мере дерганность из движений исчезает. Сенаторов в толпе не видно. Николь незаметно, как она думает, поглядывает по сторонам, стреляя одними глазами, голову не поворачивает. Арсений останавливает у бара и заказывает два бокала виски, прищуривается и заказывает еще два. — Все еще страшно? — Напьюсь и пойду танцевать. Хороший план? Арсений кивает, подталкивая бокал ближе к руке Николь. Через десять минут они начинают глушить уже текилу. Стопками подряд. — Отойди, — просит Николь, — ты загораживаешь мне красивых мужчин. — Ты тоже загораживаешь мне красивых мужчин, — не удерживается Арсений. — Потанцуем? — Да, я готова, пожалуй. Она сама тянет в центр зала к фонтану. Вцепляется в руку и лопатку. Не сексуально совсем, всеми когтями. И наступает на ногу. — Я веду? — предлагает Арсений. — Да, извини. Они кружатся до вертолетов. Пьяный вальс — идея плохая. Но они здесь и не самые бухие. И привлекают всеобщее внимание. Возможно еще потому, что оба умеют танцевать. Или шлейф Николь, зажатый в левой руке, открытые ноги и узкие брюки на Арсе виноваты. — Давай отдохнем, — шепчет она. — Согласен. Арсений, игнорируя заинтересованные взгляды, тащит Николь обратно к бару. Но не успевает даже воды выпить, а стопки уже выстраиваются опасным рядом от запястья до локтя. — Может, закусим хотя бы? — Закусим. Арсений, — тянет Николь, но она не настолько пьяна, насколько хочет показаться, — твои русские корни меня забавляют. — Твои французские — меня сейчас пугают. — Самая пристрастившаяся к алкоголю нация. — К вину, но не текиле, мисс Вордени. — Пейте, мистер Попов, я настаиваю. Арсений вздыхает. — Это точно закончится минетом в туалете. — Ты собираешься кому-то отсосать? — Как получится. — Грязно, — Николь смеется. И вдруг резко серьезнеет. Ее лицо приобретает то высокомерное выражение, которым она защищается от нападок окружающих. — Арсений, рада тебя видеть. Арсений оборачивается, задевая стопку, ловит на чистом рефлексе и все равно пачкает рукав пиджака. — Добрый вечер, Рейлин. Николь сглатывает. — Мисс Вордени, — Кавахара улыбается искренне, — приятно познакомиться. Много слышала о вас. Признаюсь, редко здесь присутствуют умные люди. А ваши исследования меня впечатлили. С места в карьер. Археологический. — Мне тоже очень приятно, мисс Кавахара. Какие работы вы читали? — Все. — О, — Николь теряется. — Что вас заинтересовало больше всего? — Раскопки на Инненине. — Они еще не закончены. — Я знаю. Но выглядят многообещающе. Поэтому я хотела бы поговорить с вами. Не здесь, разумеется. — Конечно, — Николь быстро берет себя в руки. — Вы можете связаться со мной и назначить встречу в любое время, когда вам будет удобно. — Воспользуюсь этой возможностью. — Рейлин, — вмешивается Арсений, чувствуя, как деловая хватка Кавахары крепнет на горле Николь, — выпьешь с нами? — Не откажусь. Тем более вы меня будто ждали. Арсений смеется, отодвигая три стопки в сторону от основной шеренги. — А потом танцевать. — Боюсь, придется вылавливать тебя из фонтана. — Не забудь сфотографировать. — Обязательно, — обещает Рейлина. Николь за ее спиной выпучивает глаза. Они выпивают всю шеренгу текилы, рассчитываясь на раз, два, три. Николь расслабляется, позволяя утянуть себя в почти будничный разговор о моде. И мужчинах... Кавахара щелкает Арсения по плечу и интересуется со смешком: — Вам нравятся его руки? — Он быстро копает, — находится Николь, в беседу влившаяся, но еще не до конца осознавшая, куда попала. Рейлина улыбается. — Не сомневаюсь. И каково пачкаться в грязи со звездой ТНТ? — Удобно. А вопрос-то был с подвохом. — Я отвратительно выгляжу в грязи, — говорит Арсений. До Николь доходит. — Если только без футболки. На Инненине жарко. — И здесь становится жарко, — Рейлина обмахивается меню. — Предлагаю нырнуть в фонтан. — Серьезно? — испуганно шепчет Николь. Арсений кивает. — Или потанцуем? — Лучше потанцуем. — Рейлин, мы оставим тебя всего на пару минут. Арсений протягивает руку Николь, но Кавахара ее перехватывает. — Может, позволишь Мистеру Каррере закружить мисс Вордени в вальсе? Николь непонимающе моргает. Появившийся в ее поле зрения Каррера улыбается ярко. — Рейлина, я думал, ты уедешь раньше. Добрый вечер, мистер Попов. Мисс Вордени, приятно познакомиться с вами. Позволите, пригласить вас на танец? — Да. Николь растерянно принимает руку и, не поднимая взгляда, идет за Каррерой к уже кружащимся в вальсе парам. — Мисс Вордени, как вам вечер? Вы ведь здесь первый раз. — Мне нравится. Я готовилась к светской пустоте. — Это было бы скучно, — Каррера мягко обхватывает Николь за талию, скользя по шелку платья. — Скучнее только космическая пустота. — Космос меня пугает. — Меня завораживает, но месяцами смотреть во тьму надоедает. — И что же, — голос у Карреры наигранно удивленный, — вы не встретили там Бога? Николь смеется. Голова от вальса и выпитого кружится нещадно. — Богов? Нет. Только их корабли. — Какая ужасная потеря для фанатиков. Впрочем с ними уже давно пора что-то делать. Почему вы на меня так смотрите? — Я думала, сенат поддерживает фанатиков, удобный способ — за криками безмозглой толпы спрятать по-настоящему важное. — Осторожно, мисс Вордени, — шепчет Каррера, склоняясь ближе к лицу Николь, — вы можете получить полгода хранения за оскорбление чувств верующих. — Археология оскорбляет их каждый день гораздо сильнее. Копнешь чуть глубже, и религия становится сказкой. — Какой? — Страшной, — Николь чувствует, что краснеет, и сжимает чужую руку крепче. — Вас не пугают огромные скопления марсианских кораблей, в которые мы так и не смогли проникнуть. Я годы пытаюсь, и ничего. — Возможно еще не время. — А вы фаталист. — Не-е-ет, — тянет Каррера. Он тоже чертовски пьян. — Я не верю в предопределенность. Представляете, как отвратительно было бы узнать свою судьбу. Что делать, кого любить? Это ужасно. — Вдруг мы смогли бы управлять временем. — Увидел свою судьбу, не понравилось и сразу же изменил? — Да! Николь восторженно подпрыгивает, забываясь, и влетает в объятия Карреры, пошатнувшегося, но устоявшего. — Отвратительно звучит, — честно отвечает он и отступает к стене, уводя девушку за собой. — Разве? — Люди, властвующие над пространством и временем. — Уже не люди. Боги! — Всего лишь люди со своими страхами, мечтами, желаниями и болью, — возражает Каррера мягко, пытаясь остудить немного чужой пыл, но, кажется, только подливает метафорический бензин в сияющие огнем глаза напротив. — Нет, нас нельзя подпускать к управлению временем, мы все разрушим. — Вы все-таки фаталист, мистер Каррера, — Николь улыбается. — Зовите меня Айзек. — Хорошо. — А я могу называть вас Николь? — Да, Айзек. И имя, сказанное именно этим человеком, раскрывается вдруг странными, необычными оттенками звучания. Хочется, чтоб Николь повторила, позвала, сложила буквы в слово. Каррера подносит ее руку к губам и касается осторожно костяшки указательного пальца. — Николь, без вас этот мир был бы так же пуст, как небо без Бога. Арсений хмурится, глаз не спускает с Николь. Каррера рядом с ней его нервирует. — Может, потанцуем, Рейлин? — Может, ко мне поедем, Арс? — С корабля на бал и во дворец. Я сегодня принцесса. — Только не сбегай в двенадцать, теряя обувь, — просит Рейлина со смешком. — Еще пару стопок, и я превращусь в тыкву. Стоп, — брови Арсения ползут вверх. — Предлагаешь до утра остаться? — Я никогда не была против. — Пока Николь здесь, я не уеду. — Каррера проводит ее. — О, нет, — тянет Арсений и стучит нервно по бокалу ногтями. — Он не заинтересован в финансировании вашего проекта, он заинтересован в Николь. — Я заметил, поэтому, пожалуй, пойду вмешаюсь, извини, Рейлин. — Не стоит, — Кавахара с улыбкой указывает на Карреру, залезшего в фонтан и предлагающего Николь последовать его примеру. — Говорю же, не стоит. Айзек не заинтересован в финансировании, но, кажется, оно у вас все равно будет. Арсений высовывает язык и подмигивает. — Я слышу ревность в твоем голосе. — Я тебя умоляю. — Каррера завидный холостяк. — Как и ты, — замечает Рейлина, вставая на носочки, и тянется к чужим губам. — Я не сенатор. — Хочешь им быть? — Нет. Она усмехается. — Никаких политических амбиций. — До Банкрофта расти и расти. — Еще один завидный холостяк. Кстати, тоже заинтересован в мисс Вордени. Арсений качает головой и недовольно закатывает глаза. — Как ты или как Каррера? — Не знаю. — Опять ревность? — Нет. — Тебе нравится Банкрофт? — Мне нравишься ты, — честно говорит Рейлина и целует сразу глубоко, но отступает спустя несколько секунд, не хочет, чтобы ее слабость видели окружающие. — Я сдаюсь, — шепчет Арсений и хмыкает в бокал, краснея. — Не превратись в тыкву. — Я все-таки дождусь Николь и потом уже превращусь в тыкву, на которой ты поедешь во дворец. — Я на тебе прокачусь, обещаю. Так ты не доверяешь Каррере? Мужчина не доверяет мужчине. Пугающая вещь. — У меня была дочь. Конечно, я не доверяю. Рейлина вздыхает, прижимаясь ближе. — У тебя завтра есть дела? У меня срочных нет. — Я свободен. — Значит, оставайся. Увидишь самый тихий рассвет в своей жизни. Он не остается. Никогда не остается. Рейлина понимает, почему спустя непозволительно долгое время, когда Арсений на очередном балу ООН смотрит на своего коллегу, сияя ярче солнца. И видит прекрасный тихий рассвет. А она ничего не говорит. Позволяет себя раздевать, каждый раз улыбаясь искренне, иначе не может. Потому что любит Арсения. Стоит на коленях перед президентом и умоляет позволить ему жить. Ее просьба исполняется наихудшим способом из всех возможных. На похоронах Рейлина не подходит к гробу. Так же как и Антон Шастун. Вот кто здесь по-настоящему мертв. Шастун, за эту неделю почему-то сменивший оболочку дважды. И Каррера, который Арсения ненавидел последние годы больше, чем кого-либо в своей жизни. Из-за любви. Из-за любви Арсений теперь где-то страдает. Рейлина сама здесь из-за любви и смотрит с ненавистью на Антона, так и не узнавшего, что Арсений его любил.***
2519 год — Где он? — Стол в углу. Кавахара открывает рот, но не может выдавить из себя ни звука, захлебывается словами, когда видит Арсения. — Что с его лицом? — Порезал себя сам. Ей становится очень страшно. — Зачем? — Я не знаю, мисс Кавахара. — Я могу с ним поговорить? — Да, но лучше на улице. Рейлина выбегает из помещения под палящее солнце, надевает респиратор, хотя плевать ей сейчас на свою оболочку. Арсений выходит спустя минуту, за низко надвинутым капюшоном и маской не разглядеть лица. — Вы хотели поговорить? — голос хриплый, кажется, что прокуренный. — Да, — Рейлина торопливо кивает и поднимает глаза на уровень чужой шеи, боится посмотреть выше. — Странно. — Почему? — Здесь редко бывают гости, только заключенные. Рейлина давится своим следующим вопросом. Да и что можно спросить? Как ты? Нормально себя чувствуешь? Тебе здесь плохо? Что? — Вам что-нибудь нужно? — в итоге выдавливает она. — О чем вы? — в интонациях Арсения появляется какое-то гнетущее беспокойство. — Вы чего-то хотите? — Я вас знаю? — Нет. Ложь. — Кто вы такая? — Я не могу сказать. — Вы задаете странные вопросы. Нет, я ничего не хочу. О чем она вообще думала, отправляясь сюда? — Может прогуляемся? — Мне нельзя. — Со мной можно. — Вы из корпуса? — Арсений почти умоляет ответить «да». — Да. Очередная ложь. — Вербуете меня? — А вы хотите этого? — Вы спрашивали, чего я хочу. Да, пожалуй, единственное, чего я хочу, улететь отсюда. — Думаете, в корпусе лучше? — Где угодно лучше, чем здесь. — Командование корпуса рассмотрит вашу кандидатуру, я обещаю, — шепчет Рейлина и вздрагивает, вдруг увидев полосу шрама на щеке над маской. — Спасибо. Арсений замирает, уставившись в землю. — Зачем вы себя изуродовали? — Мне кажется, стало лучше. — Очевидно, нет, — слишком грубо, Рейлина так не хотела. — Вы не из корпуса. Я вас знаю? Она отворачивается. — Я порекомендую вашу кандидатуру в корпус. Процесс долгий, но отсюда вы улетите, я обещаю вам. Рейлина от Арсения бежит без оглядки, и уже за тысячи километров от этой злополучной планеты-тюрьмы в каюте космического корабля давится слезами от бессилия и тоски.***
2489 год — Где она? — В зале, но тебе не стоит ее видеть. — Ники мертва? Каррера бросается в зал, отталкивая со своего пути. — Айзек, — орет Арсений, но даже не пытается остановить. — Он ее убил. Он убил ее. Каррера опускается на колени у тела Николь и закрывает лицо руками, боясь посмотреть, боясь коснуться. И рыдает как ребенок. Арсений стоит рядом молча, чужое горе его больше не трогает, ему бы справиться со своим. — Почему он убил ее? Где он? Он здесь? Банкрофт еще здесь? — Банкрофт застрелился. Каррера оборачивается. — Ты... Как ты вообще оказался во дворце? — Николь позвонила мне. — Тебе, — Карреру заклинивает, он с трудом проговаривает слова. — И я не успел. От удара по лицу Арсений тоже не успевает увернуться. Защищаться невозможно. Айзек в отчаянии, в ярости, но силы у него кончаются быстро. — Банкрофт уничтожил все ее стеки в хранилище. Ее больше нет. — Не все, — хрипит Арсений, уже жалея, что об этом сказал. — Что? — Один стек у меня. Каррера бросается вновь. Вжимает в стену, хватая за горло. — Хватит, Айзек. Арсению удается вывернуться из хватки, отступить на пару шагов, чтоб видеть чужое полумертвое лицо. — Если стек есть, мы можем загрузить Ники. — Не можем. Ты забыл про поправку? — У нее нет родственников, способных запретить. — У Банкрофта имеются. Те, кто хочет получить его наследство. — Я их всех убью. Всех! — рявкает Каррера и начинает метаться по залу как сумасшедший. Арсений отворачивается к окну, глядя в раненое закатом небо. — Оствальд не допустит загрузки Николь из-за компромата. Тогда мы вообще не сможем ей помочь. — Отдай мне стек, — умоляет Каррера и вдруг оседает на колени. — Пожалуйста, отдай мне ее стек. — Нет. — Зачем он тебе? — Я хочу сохранить ей жизнь, Айзек, поверь мне. — Я тебе не верю. — Правильно, — думает Арсений, — это ведь я ее убил. Арсений, — зовет Николь и оборачивается, — прощай, Арсений.***
Потолок белый. По стенам разбегаются солнечные лучи. Антон поворачивается набок и чихает. Свет слишком яркий и отбрасывает на пол тень от решетки на окне. Держать глаза открытыми очень больно, но закрыть еще страшнее. Во тьме приходят галлюцинации. Видения, похожие на реальность, в которой Антон никогда не хотел бы оказаться. Он не спал всю ночь. Слышал, как орал Арсений. А потом орал сам. Умолял выпустить. Потому что необходимо было коснуться чужой кожи с россыпью родинок, целовать долго, захлебываясь в синеве безумного взгляда. Антон разбил костяшки пальцев, пытаясь попасть к Арсению, царапал дверь, ломая ногти, просил, требовал, хрипел, сорвав голос. А Паша стоял на своем. Всю ночь успокаивал, говорил тихо, когда Антон тонул в своих криках. Арсения врачи вырубили снотворным, а Антон вырубил врача одним ударом, несмотря на собственное почти абсолютное бессилие. Только просьбы Паши спасли его от смирительной рубашки и убойной дозы какого-то нейролептика. Снотворное не подействовало. Антон очень хочет спать, но, если Арсения рядом не будет, продолжит душить себя бодрствованием. Бессмысленный убийственный протест. Дверь с грохотом распахивается. Пнувший ее Паша морщится, мычит приветствие, потому что в зубах зажат планшет, и проходит к столу. Антон вяло наблюдает, как он сгружает поднос с едой, перехватывает планшет рукой, потирая запястьем рот, и замирает. Молчит больше минуты, может, ждет ответного приветствия, но скорее старается не сорваться. Его ресурсы тоже не безграничны. Антон за ночь исчерпал их все. — Твой завтрак, — говорит Паша, — поешь, пожалуйста. — Где он? — На столе. — Паш, — хрипит Антон, пытаясь сесть, но сил хватает только на другой бок перевернуться. — Спит. Я вкатил ему конскую дозу снотворного. Отдохнет на неделю вперед. — Мне нужно увидеть его. — Это я понял. Ты мне ночью мозг выел по кусочку маленькой ложечкой. — Паш, я… — Ты хоть понимаешь, — перебивает Паша, — что ты творил? — и тыкает пальцем в дверь, исцарапанную и окровавленную. — Что он творил? Никогда его таким не видел. Думал, проще застрелить, чем успокоить. А это, черт возьми, Арсений — наш оплот гармонии и терпения. — Мне нужно его увидеть, я не могу… — Антон захлебывается объяснениями, оправданиями и мольбами, дрожащими руками сжимает одеяло, накрываясь с головой. — Антон, — видно, что Паша мучительно подбирает слова, голос у него слишком ровный, — именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Твое поведение очень похоже на ломку, ты сам-то не чувствуешь? — Мне нужно… — Антон, у тебя зрачки расширены. Ты весь мокрый, бледный, трясешься. То, что ты делал ночью, я в расчет не беру даже. У меня есть теория, только дослушай, ладно? У тебя болят суставы? Есть потребность встать и срочно бежать к нему? — Да. Мне нужно его увидеть. — Антон, — Паша глубоко вдыхает, — я знаю, как ты выглядишь под тяжелой наркотой. Арсений в оболочке Кадмина несколько дней находился рядом с тобой. А вчера тело было его. У тебя случился приход. А сейчас закономерно ломает. — Ломает, когда наркотик принимаешь долго, — Антон пытается соображать, но в мыслях на повторе крутится только одно имя. — Так ты долго принимал. С перерывами. Догнало накопительным эффектом. — Ты звучишь, как герой любовного романа. — Воздействие химии оболочек мало изучено. Воздействие усиленной химии не изучалось вообще. Либо до гражданского населения исследования не дошли. Потому что подобное воздействие сравнимо с поражением химическим или галлюциногенным оружием. Но я вижу тебя сейчас. У тебя ломка. Я уверен. — Я подсел на Арсения. — Усиленную химию его тела. Вас обоих друг от друга штормило и раньше, но не так сильно. Антон зажмуривается, поджимая колени к груди. — Я наркоман. А дальше что? Мне нужно его увидеть. Я не могу. Мне нужно. — Ты себя слышишь? Осознаешь вообще свое состояние? — Паша сдерживается изо всех сил, чтоб не начать орать. — Тебе бы на реабилитации полгода посидеть. Но съемок и мероприятий уже на следующей неделе дохуя, ты ведь с Каррерой связался. И поверь мне, ты не хочешь знать, что творится сейчас во внешнем мире. — Мне плевать, Паш. Мне нужно увидеть Арсения. — Он проснулся. Через пару минут появится. Антон резко садится, скидывая одеяло на пол. Затылок вспыхивает болью, медленно уползающей к вискам и местам, где вживлены импланты, которые скоро придется заменять. Паша отворачивается к окну и морщится от ослепляющего света. По его спокойному лицу сложно понять, насколько он обеспокоен, нервозность выдает только капля пота, стекающая по виску. — Ты очень хочешь дозу, да, Антон? — Дело не в оболочке. Я его люблю. — Разделять тело и душу — плохая идея. Ты полюбил Арсения таким и нужен он тебе именно таким, а теперь это тебя убивает. Отвратительная ирония. — Ничего не изменилось, Паш. Я без него не смогу. Антон оборачивается к двери. Арсений заходит спустя невыносимо долгую секунду, хотя его присутствием утопило гораздо раньше. — Антон, — зовет он тихо. И не успевает сделать даже пару шагов. Антон бросается к нему, захлебываясь воздухом, легкие будто становятся в два раза больше, и кислород заполняет их с избытком. Мир вспыхивает яркими красками, а глубокий синий разъедает рассудок до трухи. Арсений на вдохе прижимается к губам и замирает так, закрывая глаза. Антон обхватывает ладонями его лицо, целует сразу глубоко, скользя языком по языку. Забирается руками под футболку и мягко оглаживает спину. Кожа под пальцами горячая, ярко чувствуются родинки. Арсений пытается перехватить инициативу, но сдается почти сразу, зарывается в волосы на затылке, тянет ближе, прижимается сильнее. Антон проваливается в этот пряный запах и стекает от губ до шеи, вдыхает глубоко, тонет, вязнет. И ощущает абсолютное невероятное счастье. — Я зайду позже, — говорит Паша. Антон слышит его слова повторяющимся эхом. И продолжает целовать Арсения. Кусать. Трется носом о нос и улыбается. — Ты очень сильно напугал меня вчера, — шепчет Арс. — Я люблю тебя. — Ты для меня все. У Антона в голове всплывает и тут же гаснет какая-то странная мысль. Но чужие губы важнее. И горячая кожа. Арсений податливый, до сих пор сонный. Живой. Ласкается, жмется и целует так, будто Антон исчезнет сейчас. — Я без тебя сегодня даже спать не смог. Я думал, сойду с ума. Ты мне нужен. Арс, ты мне очень нужен. Не оставляй меня, пожалуйста. — Я не уйду. Арсений отступает к кровати, утягивая за собой. Ложится, обнимает, закутавшись в одеяло по самый нос и тихо предлагает: — Давай поспим еще немного. Тебе надо поспать. — Только не уходи, — Антон вцепляется руками в его футболку. — Я не уйду. Спи. Арсений целует в висок, лоб и глаза, заставляя зажмурится. Свет меркнет. — Как вы себя чувствуете, Антон? Девушка вежливо улыбается, поправляя подушку. Рассматривает что-то в своем планшете и уходит к столику, где кроме воды, карандашей и бумаги ничего нет. — Странно. — Это нормально. Загрузка сознания всегда дается тяжело. Вы прекрасно перенесли процедуру. — Я до сих пор не верю, что я в будущем, Виктория. Вы ведь Виктория? — Да, — она показывает на бэйджик с именем на груди и продолжает: — В вашем случае технология сработала еще и как машина времени. Виктория звучит восторженно. Антон — первый загруженный человек из двадцать первого века. Из двадцатого, если учесть те девять лет, которые успел там прожить. — Сколько мне придется находиться в больнице? — Думаю, около недели. Больница стерильна. И в вашем теле достаточно наноботов, но мы все равно не уверены в том, как вы отреагируете на окружающую среду другой планеты. — Я на другой планете, — бубнит Антон себе под нос, — не верится. — Вам здесь понравится. — Не обманываете? Виктория вдруг краснеет. И Антон, ощущающий себя на свои шестьдесят в новом молодом теле, понимает, что слегка флиртует. И получается это непроизвольно. Неудивительно, он только ее и видел с тех пор, как очнулся. Настоящего человека из будущего. Милого, заботливого, живого. Болтать хочется без остановки, задействуя все возможности молодого голоса. — Вам понравится, правда-правда! — Дивный новый мир. — Нет, совсем не по Хаксли. Антон зависает, вспоминая кто такой Хаксли. С памятью все в порядке, просто маловато он в свое время читал. — По Оруэллу? — вспомнил, молодец! — Я давно читала «1984». Но, уверяю, наш мир точно не похож. Антон этот роман просто пролистал. Теперь придется наверстывать. — Вы любите книги? — Старые обожаю. Пока летела сюда, кажется, перечитала всю библиотеку. — И долго вы летели? Девушка задумывается. — Пятнадцать лет и три месяца. — У вас было время почитать. — И у вас теперь очень много времени. — Мне до сих пор не верится, — Антон рассматривает чужое молодое лицо, а потом свое, такое же молодое, в отражении металлических поручней кровати. — Завтра будет чуть легче. Вы сможете пообщаться со своим другом. Проснулся сегодня с утра. Сейчас отдыхает. Антон уже спрашивал вчера. И ему сообщили, что он пока первый, но в ближайшее время загрузят кого-то подходящего по психотипу. И теперь страшно поинтересоваться, кого же в итоге загрузили. — Арсений Сергеевич Попов, — говорит Виктория и, неправильно интерпретировав отсутствие реакции от Антона, продолжает, — тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения. Ваш коллега по шоу «Импровизация». Если вы не можете вспомнить его, это нормально. Увидите лицо, память мгновенно вернется. Он темноволосый, голубые глаза… Антону не нужны пояснения. Где-то внутри все взорвалось еще на первых буквах имени. Ощущения бабочек в животе и подкатывающих к горлу слез между собой не сочетаются. Пульс взлетает, заставляя мониторы над головой громко пискнуть. Виктория подходит ближе, наклоняется и заглядывает в глаза. — Вы в порядке? — Это странно. Очень сложно поверить. — Вы вспомнили лицо своего друга? — Я не забывал. — Замечательная новость. Завтра будет легче, я обещаю. Поспите немного. Через пару часов я принесу ужин. Взбудораженный Антон, для которого вечер и ночь по ощущениям растягиваются на год, съедает довольно мерзкую на вкус жижу на автомате и не спит до утра. Вырубается, когда приносят завтрак и подскакивает в кровати уже только в обед, реагируя на запах еды. — Как вы себя чувствуете, Антон? — Виктория улыбается искренне и гладит по плечу, успокаивая. Мониторы над головой пищат. — Все еще странно. Я могу увидеть Арсения? — Конечно, но он пока спит. Антона неконтролируемо перетряхивает, увидеть хочется прямо сейчас. — Я уберу шторку между вами. Только не будите его, хорошо? — Шторку? То, что Антон изначально принял за глухую стену, уползает наверх, и за прозрачной перегородкой обнаруживается точно такая же как у него палата. Арсений, завернувшийся в одеяло по самый нос, лежит на боку, уткнувшись лицом в подушку. Антон подскакивает с кровати и чуть не влетает лбом в стекло. Тормозит, упершись в него руками, и оседает на пол. — Антон, вы в порядке? Вам нужна помощь? — Нет. Это просто странно. Он живой. И я. Виктория смотрит настороженно и предупреждает еще раз: — Не будите его. Загрузка прошла не так хорошо как ваша, сознание приспосабливается. Мы надеемся, что общение поможет. Он пока ни с кем не говорил, но с вами, мы уверены, будет. — Будет, — Антон удивляется кровожадности в своем голосе. Разглядывает темные пряди, которые в последний раз видел седыми. Лоб без морщин. Знакомое, полузабытое молодое лицо, почему-то изгрызенные ногти руки, подложенной под щеку. Арсений, черт возьми, сосет большой палец. И это примиряет с действительностью куда больше, чем чужие слова. — А можно мне телефон? — Пока нельзя, — откликается девушка. — Вам рано воспринимать такое большое количество информации. Мозг еще не приспособился. Возможно завтра я дам вам планшет, но… — Мне нужно сфотографировать, — перебивает Антон, добавляя в голос умоляющих интонаций. — Очень нужно. — Я поняла, — она смеется и шепчет: — Я сама сфотографирую и завтра вам скину, ладно? — Хотя бы так. Антон продолжает пялиться, не замечая, как остается один в палате. А Арсений спит и не реагирует, даже когда Антон случайно все-таки врубается лбом в стекло. Палец, конечно, вкуснее и роднее, чем коллега, плавающий за перегородкой, как рыбка в аквариуме. Антон успевает посидеть и полежать на полу, подтащить стул и снова посидеть, забравшись с ногами, поесть, походить кругами по палате, забежать в туалет, получить планшет по большому блату и с просьбой не играть слишком долго. Кроме игр на нем и не обнаруживается ничего интересного. Доступа к сети нет. Сильных отличий от планшетов двадцать первого века Антон не находит. Выскочившей резко голограммы даже не пугается. Воспринимает как само собой разумеющееся, будущее все-таки. Голосовое управление постоянно требует подключения к каким-то имплантам, которые в теле Антона явно отсутствуют. Арсений ворочается, хмурится, подушку на пол скидывает. Палец изо рта вынул часа три назад. Антон жалеет, что не успел записать видео, но фоток сделал на полгода ведения своего инстаграма. Если инстаграм еще существует, выложит обязательно. Арс вздыхает глубоко и снова поворачивается набок, подкладывая руки под щеку. Антон наводит камеру, настраивает фокус — эта хрень в будущем работает так же плохо — в полутьме получается с трудом, несмотря на улучшившееся качество съемки, и фоткает. Срабатывает чертова вспышка. Антон на несколько секунд слепнет. Арсений вздрагивает крупно и садится в кровати, в ужасе озираясь по сторонам. Мониторы над ним взвывают, но замолкают быстро. И персонал на удивление не появляется, только света в палатах становится чуть больше. — Арс, — зовет Антон, надеясь, что стекло не глухое и пропускает звук, стучит, пытаясь обратить на себя внимание. Арсений зажмуривается, передергивается всем телом и дышит рвано и часто. — Арс, это Антон. Антон Шастун, — тараторит Антон, продолжая на всякий случай, вдруг не помнит, — твой коллега по шоу «Импровизация». — Какой Антон? Сердце пропускает удар. — Шастун. Э-э-э, я высокий. Очень. Выше, чем ты, — зачем об этом говорить, Арсений видит и так. — Смеюсь над всем, курю, матерюсь. В смысле смеялся, курил и матерился. Сейчас наверное тоже буду. — Шаст, — стонет Арсений с ухмылкой, — я шучу. Антон распахивает рот и подтормаживает. — Хуевая, блядь, шутка. — Да, будешь. — Что? — Материться. — Я же с тобой общаюсь… впервые за… сука, опять забыл, какой сейчас год. — Шаст! Антон Шастун! Антон, — Арсений имя будто пробует, смакует. У Антона три буквы чужого имени вызывают невероятную легкость во всем теле. — А? — Ты меня фотографировал, пока я спал? — Кстати об этом, — мстительно сообщает Антон. — Желаешь взглянуть? — Показывай! Арсений упирается лбом в стекло, вывернув руку под каким-то странным углом. Антон только сейчас замечает пластиковую трубку, оплетающую запястье и тянущуюся по вене до локтя, но спросить, зачем она там, боится. Как Арс вообще умудрился ее не выдрать, ворочаясь? — Ты фоткал меня, пока я спал, — повторяет Арсений со смешком, с интересом пялясь в планшет. Антон не удерживается и начинает дико угорать до слез из глаз. — Ты спал с пальцем во рту, Арс. — Я с пальцем во рту и очнулся. Мне сказали, что это нормально. Никто не ржал. — Я ржал, прости. — Ты над всем ржешь. — Я не отрицаю. Арсений улыбается и залипает. Не на планшете. Вдумчиво рассматривает лицо Антона, взгляд переводит медленно, будто вспоминает. Может, и вспоминает, особенно молодое тело. — Сколько мне лет, как думаешь? — Не больше двадцати пяти, Шаст. — Ощущаю я себя на все свои шестьдесят. — Логично. Последний твой слепок сознания сделали в шестьдесят, — Арсений почему-то запинается на слове «последний». — А твой? — вопрос на самом деле о другом, Арс это понимает. — Я умер в восемьдесят девять лет. Последний слепок в восемьдесят девять и сделали. — Ого, долго ты прожил. Подожди… — Антон переваривает пришедшую на ум мысль. — Почему мой в шестьдесят, а твой в восемьдесят девять? — У тебя у самого есть какие-то предположения? — вздыхает Арсений. — Нет. А ты откуда знаешь, что умер в восемьдесят девять? — Догадка, основанная на определенных данных. — Каких? — Антон понимает, что уже не хочет продолжать эту тему, но остановиться не может. — У меня был прогрессирующий рак, а в таком возрасте… — Что? — холод растекается по спине. — Почему ты мне не сказал? Арсений мрачнеет. — Шаст, ты умер в шестьдесят два. Раньше нас всех. Антон замирает с открытым ртом. Информация уже неактуальная, но пробирающая до костей. — Как? — Прямо на сцене. Сердечный приступ. Меня там не было. Дима позвонил. — Дай мне минуту. — Хоть две, — откликается Арсений. — Пиздец. — Сам в шоке. — А остальные? — Антон не хочет это знать. — Паша, — Арс нахмуривается, — через три года после тебя. Потом Дима. Не могу посчитать. Потом Сережа. Стас точно после меня. — Пиздец. Про Иру и детей Антон вопрос проглатывает, не у Арсения об этом спрашивать. И не сейчас. — Антон, мы их скоро увидим. Всех. — Не всех, — хрипит Антон. Арсений поднимает взгляд в потолок. Он тоже подумал о семье. И, если сейчас заплачет, Антон к нему присоединится. — Так, — Арс встряхивается и садится на кровати, разминая затекшую шею, — Шаст, как я выгляжу? — Что? — У меня такого тела никогда не было. Посмотри, на животе шесть кубиков. — Ты голый? — Хм, да, — Арсений заглядывает под одеяло и замирает. — Мне кажется, у меня член стал меньше. Антон цыкает и задирает свою футболку. — У меня тоже шесть кубиков. А насчет твоего члена у меня информации нет, извини. — Странно прощать тебя за то, что ты не видел мой член. Серьезно, мне нужна линейка. — А ты им часто пользовался в восемьдесят девять? Арсений задумывается. — Не до этого было. — Измерять надо стоящий, — зачем-то говорит Антон и хихикает как дебил, оттягивая резинки своих штанов и белья. — А мне, пожалуй, даже польстили. — О, боже, — Арсений накрывается одеялом с головой и бубнит оттуда глухо. — Нам нужна линейка. — Нам нужно сначала подрочить, вдруг не работает. — Сейчас не время. И не место. И вообще пойду и применю его по прямому назначению. Арсений распутывает свое запястье и тянет пластиковую трубку в сторону, практически отрывая от руки, и не морщится даже. На маленьких тонких иглах крови почти нет, и вена выглядит на удивление целой. — Там кнопка вызова медсестры есть, — запоздало сообщает Антон. Арс бодро спрыгивает с кровати и шагает к двери. Голый. К прозрачной двери. Антон охуевше отворачивается, но через секунду поворачивается все равно на ожидаемый женский вскрик. Виктория вбегает в палату Арсения с одеждой, помогает надеть сначала белье и штаны, а потом натягивает кофту. Красные щеки выдают смущение с головой. — Зачем вы встали? — В туалет. — Вам пока нельзя вставать. — В туалет я с вашего позволения все-таки дойду. Антон ложится на пол и ржет как ненормальный. — Я провожу вас. — Спасибо. Арсений возвращается минут через пять и заявляет с порога: — Я выгляжу как бог. — Мне помолиться? — интересуется Антон без иронии. — Арсений, лягте на кровать, мне нужно подключить капельницу, — девушка почти приказывает, Арс успел ее довести. — Да, да. Антон наблюдает за этой сценой, поджав губы, иначе опять истерично заржет. — Господи, ты поссал? — И даже больше, — весело говорит Арс. — Не продолжай. — Там зеркало в полный рост. Я выгляжу как бог. — Я за тебя рад. А еще ты напомнил мне про дрочку. — Своим божественным видом? Антон поднимает брови. — На тебя предлагаешь? Арсений тушуется. Заворачивается в одеяло и смотрит вопросительно. — Ты чай пьешь? — Угу. — Мне еще нельзя. Антон прячет стаканчик за спину. — Эта капельница типа с едой? — Да. Мне можно пить только воду. — Выберемся отсюда и напьемся. — Отличный план, — кивает Арсений. — Прости, я пока до туалета шел, устал. Давай просто полежим? — Отдыхай, конечно, — говорит Антон, хотя отпускать Арсения даже в сон не хочется ужасно. Приходится уйти в свою кровать и пялится в потолок, потому что уснуть не получается. А Арс молчит, видимо, реально вырубился, несмотря на сегодняшний и так долгий сон. Антон продолжает пялиться в потолок, косится в сторону Арсения и не решается взглянуть прямо. Реальность уже не кажется чужой, тяжело, но осознается, принимается со всей своей страшной подноготной. Прошлое мерещится застарелой болью, собирается в груди точкой-тоской, растекается печалью, но не давит, не топит в себе. Антон перемешивает прожитое, соглашается со своим горем, скорбит и оставляет где-то в самом дальнем углу памяти. У него теперь полно времени для гнева и сожалений. Гнать от себя прошлое почти просто, пока Арсений не начинает плакать. Антон слышит глухие хрипы, рыдания, которые он душит, и сжимается, заставляя себя не двигаться и молчать. Мысли, мучающие Арсения, ему надо пережить в одиночестве, отстрадать, выдавить, выжать вместе со слезами. Антон убеждает себя в этом полчаса, а потом срывается из своей палаты в чужую, посылая нахуй запрет. Заходит, боясь вздохнуть громко, и останавливается у кровати. Арсений никак не реагирует, то ли не хватает сил прогнать, то ли действительно нуждается в утешении. Антон в своих действиях тем более не уверен. Он едва касается плеча пальцами, садится в изголовье, гладит, понимая, что его не отталкивают, и ложится, обнимая Арсения осторожно. Арс разворачивается и утыкается лицом в грудь, упирается макушкой в подбородок. Антон свои руки на чужой спине сжимает только крепче. И догадывается подспудно, когда просыпается в объятьях, что они оба начали новый виток своего странного взаимодействия. Антон просыпается один. Лежит с закрытыми глазами в надежде, что Арсений вот-вот появится. Ломота в теле возвращается усиливающимися волнами. Легкость тонет в начинающем штормить сознании. Присутствие Арсения не ощущается даже в запахе палаты. Подушка отдает потом, мокрая, как и простыни. Антон протирает лоб и открывает глаза, моргая яростно, пытаясь разлепить ресницы. Свет из окна все такой же яркий. Значит, проспал он не больше нескольких часов. Со стола исчезла еда, которую принес Паша. Антону не принципиально, есть не хочется до сих пор. Мутный сон-воспоминание тревожит что-то неприятное в мыслях. Но воспринимается легче, чем ночные галлюцинации и события вчерашнего вечера. Антон не уверен в правдивости большинства из них. Он встает, хватаясь за кровать, берет контроль над телом и, пошатываясь, плетется к двери. Вряд ли ее открыли. Антон же псих, к тому же буйный. Исцарапанный поломанный пластик с потеками крови подсвечивает солнечный луч. И касаться борозд страшно. Антон сделал их сам. Сломал ногти до мяса, разбил кулаки. Он сумасшедший, ебанулся на Арсении, черту переступил. И не понимает, почему ночью его не пустили к человеку, который нужен до вывернутого сознания, до поломанного тела, до раздолбанной двери и сорванного голоса. — Арс, — хрипит Антон, стучась в такт сердцу. Через тридцать четыре удара дверь открывается. Антон еле успевает отшатнуться. Паша заходит, мрачный и бледный, вместе с двумя огромными санитарами и на их фоне кажется очень маленьким. — Антон, — зовет он и, дождавшись ответного взгляда, спрашивает: — Ты как себя чувствуешь? — Нормально. А где Арсений? Он обещал, что не уедет сегодня. Он внизу? Паша прищуривается, обходит Антона, разворачивая к себе за плечо, отмахивается от санитаров и замирает, о чем-то усиленно думая. — Паш, Арс здесь? Мы уснули вместе, но я проснулся, а его нет. Вы же вместе с утра приходили. Он что, уехал? Паша подбирает слова слишком долго, и Антон начинает нервничать, сжимает кулаки, замечает только сейчас, что руки перебинтованы. — Паш? — Антон, выслушай внимательно, что я тебе скажу, и не перебивай. — Где Арс? — паника подкатывает к горлу. — Он уехал вчера, когда тебя увезли на скорой. Я не пустил его в больницу. — В смысле? — Арсения в больнице не было. Я не приходил к тебе с утра, потому что ты спал, вырубленный нейролептиком. — Ты принес мне завтрак. — Нет, Антон, — стонет Паша, хватаясь за голову. — Ты орал полночи, звал Арсения, ломился в дверь, снотворное не подействовало, и тебя успокоили чем-то более жестким. — Но Арс был со мной с утра. Паша отворачивается, дергая волосы на макушке. — Он вообще не приезжал в больницу. Но ты звал его, абсолютно уверенный, что он за дверью, а там сидел я. У тебя галлюцинации, Антон. Господи, врачи думают, ты наркотики принял, говорят, у тебя ломка. Только в крови никаких наркотиков не нашли. Я уже ничего не понимаю. Мне очень страшно. — Я, — Антон пятится и оседает на кровать, — сошел с ума. Паш, я видел его, чувствовал, обнимал, пока засыпал. Почему он не поехал в больницу? — Я запретил ему. Ты потерял сознание прямо у меня на руках. Мне было не до разборок с ним. — А где он сейчас? — Я не знаю. Мы не созванивались. — Он спрашивал обо мне? — Спрашивал, конечно, — Паша вздыхает устало. — Но его к тебе все равно не пустили бы. Не говорить же ему, что ты чуть дверь с петель не снес, иначе Арсений бы заявился и точно снес. А таких проблем мне не нужно. Антон, у тебя съемок на следующей неделе масса. Ты должен отдыхать. Я умоляю тебя, полечись спокойно и прекрати себя мучить. С ним все в порядке. А ты в ужасном состоянии. — Я хочу увидеть его. — Нельзя. — Да почему? — взрывается Антон. — Мне легче рядом с ним. — Как наркоману, получившему свою дозу. — Ты в моих галлюцинациях тоже самое говорил. — Я ночью тебе об этом говорил, — Паша садится рядом и обнимает осторожно. Антон заваливается, утыкаясь лицом ему в грудь. — Я не помню. — У тебя интоксикационный психоз. Мне не верят, что ты не принимал наркоту, хотя кровь чистая. Лично я думаю, Арс отравил тебя усиленной химией оболочки. Не его вина. И не твоя. — И что дальше? — Тебя будут выводить из этого состояния. — Какого? — рявкает Антон и отшатывается, но Паша не отпускает. — Любви? С удовольствием посмотрю на попытки заставить меня не любить Арсения. Мне нужно увидеть его. — На следующей неделе возможно. — Я столько не выдержу. Паша морщится. — Наркоман и доза. Послушай, ты должен лечиться. Ты истощен и абсолютно себя не контролируешь. Тебя отсюда не выпустят все равно. — У меня импланты не работают. — Их отключили. — Дай хотя бы планшет, я позвоню Арсению. — Хорошо, — Паша соглашается как-то совсем легко, видимо, боялся, что Антон начнет упираться или закатит истерику. — Тебе принесут планшет после ужина. Но в том случае, если ты нормально поешь. И в сеть не лезь. — Тарелку оближу. — Ладно. Прости, мне надо ехать, я и так график съемок безбожно сорвал. И спал два часа. — Ты выглядишь бодро, — говорит Антон, приложив себя виной за чужое состояние. — А ты как труп. Отдыхай. Паша встает, потрепав Антона по макушке и, махнув рукой на прощание, выбегает за дверь. Антон полчаса тупо залипает в стену, покачивается на краю кровати, поджав ноги. Ложится, обнимая себя, представляет Арсения рядом. Мерещатся вспышки диода и касания, нежные, мягкие. Сложно не утонуть в очередной галлюцинации, слишком осязаемой и желанной. Ужин приносят в шесть. Антон поглощает все минут за пять и требует планшет, который отдают только после горы таблеток вместе с капельницей. Успокоительное разливается в крови, но покоя не приносит. По крайней мере до того момента, пока Антон не звонит Арсению. Гудки режут нервы по-живому. Пятый, шестой. После одиннадцатого Арс отвечает. — Арс! Антон видит сначала только темноволосую макушку, а потом Арсений поднимает голову и смотрит затравленно. — Шаст. Антон, — он растирает лицо ладонью. — Прости, я… Прости. Голограмма сбивается, рябит неприятно. Антон гладит ее по плечу, пытаясь быть ближе. — Арс, я не могу без тебя. Арсений зажмуривается. — Я тоже без тебя больше не могу. А Паша говорит, я виноват в том, что с тобой происходит. — Пусть так. — Нет, Антон. Я… прости меня за все… — За что? — спрашивает Антон, поймав наконец чужой взгляд. — За любовь? — За то, кто я есть, — шепчет Арсений. — Я люблю тебя за то, кто ты есть. — И за любовь. Антон закрывает глаза. — Останься со мной, Антон. Все, что я делал, я делал ради тебя. Я повторяюсь, но я не лгу. Я много лгал, тебе больше всех, а сейчас не лгу. — Я люблю тебя. Я повторяюсь, а ты не веришь. Я тебя не отпущу. Арсений закрывает лицо руками. — Не отпустишь. — Говори со мной, мне кажется, я отключаюсь от препаратов. — Тебе нужно отдыхать. Антон мотает головой. — Ты мне нужен, а не гребаные таблетки. И блядское бессмертное одиночество. — Засыпай, я пока работаю. — Только не отключайся. Антон отключается сам, рухнув в синеву. Тьма его отпускает. В комнате темно и холодно. Электричество вырубилось еще в обед, а вместе с ним и отопление. — А нас ведь предупреждали, что здесь будет хуже, предлагали подзадержаться, жалели дебилов. — Кто ж знал, Арс. Антон подбирает ноги под себя и сильнее закутывается в четыре пледа. — Еще немного, и у нас изо рта пойдет пар, — говорит Арсений, выдыхает на сжатые в кулак пальцы правой руки и добавляет: — А не мы в бар. — До города пятьдесят километров. У нас ни денег, ни документов. С территории больницы не выпустят. — Я иначе себе будущее представлял. А мы сидим в комнате, похожей на общажную, без света и отопления. — Зато сейчас две тысячи двести девятый. — Мы думали, что будем жить вечно. И мы не ошиблись, — Арс кутается в одеяло и все равно дрожит, в блочном, наспех построенном здании больницы, куда их направили после пробуждения, температура явно ушла в минус. А в бар они не ушли. — Я думал, — говорит Антон, — меня на флешку скинут и поместят в музей. Знаменитый экспонат, блядь. — И сколько гигов по-твоему весит душа? — Надо было спросить. Арс криво улыбается. — Интересно, Пашу уже разбудили? — Или Димана. Заметь, Сережу загрузят последним. Это смешно. — Вообще-то последними будут Стас и Оксана. — Забавно, — Антон передергивает плечами из-за пробежавшего по шее холодка и встает с кровати. — Нашу веселую компанию разбудили первой. — Видимо, там, когда перебирали списки скопированных из двадцать первого века, увидели слово «импровизация» и решили: ну, эти же импровизируют, большой опыт, и здесь сымпровизируют, — Арсений двигается ближе к стене. — Ты ко мне? — Угу, холодно. — Опять вместе спать будем? — С вашего позволения, Арсений Сергеевич. — Антон Андреевич, располагайтесь, а то действительно дубак. — Это не дубак, Арсений Сергеевич, это пизде-е-ец, — тянет Антон и заваливается на чужую кровать. Арс распахивает руки и утягивает в объятия, заворачиваясь во все имеющиеся одеяла и пледы. — Может, ютуб глянем? — Или википедию? В самодельном домике теплее. Антон сует ноги под чужое бедро и хихикает, когда Арсений с шипением вздрагивает. — Знаешь, что, Шаст? — Я замерз. — А я тогда вообще снеговик. — И как поживает твоя морковка? — не удерживается Антон. — Функционирует. — Ты проверял? — А ты нет? Антон прищуривается. — Только не говори, что… — Мы тусуемся в моей кровати, Шаст. И в комнате почти постоянно вдвоем, — стонет Арсений. — Поэтому проверял я в туалете. — В туалете вечно народу полно. Ты бы сказал, я б удалился на десять минут. — Я учту. Антон перелистывает вкладки на чужом планшете: Арс в основном читает учебники истории, смотрит научные видюшки и… порно. — Хм, появилось что-нибудь интересненькое? — спрашивает Антон. — Интересненькое, — передразнивает Арсений. — Ты на порносайты до сих пор не заглядывал? — Я по-быстрому. — Посмотрим? — Порно? — Ну, да. — Нет, — Антон чувствует, что краснеет. — Меняй. — Не сегодня. — Меняй. — У меня голова болит. — Меняй. — А вдруг встанет? — Меняй, — продолжает Арсений через паузу. — Включай. — Что хочешь? — Блин, Арс, — шипит Антон, — сам предложил, сам выбирай. — По классике или сразу интересненькое? — Интересненькое. А то реально же встанет. Два мужика в одной кровати со стоящими хуями — это… — Интересненько, — ржет Арс и начинает рыться в темах порносайта. — Так, андроиды, перекрестнополая загрузка… — Давай ее. — Там мужчин загружают в тела женщин и наоборот. — Не понимаю пока прикола, но включай. Арс тыкает в раздел и вдумчиво выбирает среди кучи одинаковых на вид видео какое-то получасовое с двумя девушками на заставке. Врубает и отползает от Антона подальше, насколько позволяет размер их кокона. — Это по сути два парня, так? — Антон наклоняется к планшету ближе, пытаясь уловить разницу. — По сути, да. — Грубовато душит, но в целом я отличий не вижу. — Они только начали, — замечает Арсений. — Грубовато? — Синяки останутся. Пальцы лежат неправильно. Надо вот, — душить самого себя неудобно, и Антон тянется к горлу Арсения. Арс подается ближе и замирает. Абсолютное доверие, пронесенное сквозь время. — Слабо. — Сожму сильнее, отключишься. Антон все-таки давит, рассматривая чужие расширившиеся зрачки до того момента, пока они не начинают закатываться. — Бля, — Антон подхватывает завалившегося на него Арсения и встряхивает. — Ты что творишь? Надо было предупредить меня. — Любопытно стало. — Тебя никто не душил? — Было дело, — на лице Арса появляется очень смущенное выражение. — А в детстве шарфом пробовал? — Чего? — Ясненько. — Я… — он осекается, — забей, Шаст. Антон вздыхает рвано, потому что пересрал, и утыкается взглядом в злополучное видео. А там два парня в женских телах вполне себе классически отлизывают друг другу. Не интересненько. — Может, другое? — Какое? — Андроиды. Арсений включает первое же в подборке. — Ложись, — приказывает девушка с экрана мужским басом. Антон прыскает. — Нормально. Эрекции боялся зря. Видео скорее смешное, чем возбуждающее. Арсений комментирует строение тел андроидов, видимо, успел прочитать. Антон-то в соцсетях залипал больше, мемы новые искал и шоу на ютубе. — У нее и вагина и член. — Две вагины, — исправляет Арсений в паузе между разголосьем мужских стонов. — Два члена другому андроиду зачем по-твоему? — Сейчас узнаем, — Антон потирает руки. Слышно, как открывается и через секунду закрывается дверь в комнату. Арсений скидывает одеяло с головы и нахмуривается. — К нам кто-то заходил или мне показалось? — Не показалось. Арс выбирается из кровати и тащится к двери. Высовывает только голову, по сторонам вертит и орет вдруг громко и радостно: — Паша! Пашка! Антон подскакивает, сбрасывая с себя на пол все пледы и одеяла. — Там Паша? И выносит Арсения в коридор. Паша бросается их обнимать, сжимает крепко до вспыхнувших болью ребер. — Шастун! Арсений! — в его голосе такой восторг и умиление, что разрыдаться хочется. — Шаст, какой ты мелкий. Арсений — красавец. Пиздец, я в шоке, вы бы знали. — Мы знаем, — Арсений отступает на шаг. — Мы в ахуе, Паш. — добавляет Антон и запрыгивает на Пашу, обняв еще и ногами. — Тяжелый. Слезь. — Не-е-е. Терпи мою радость от встречи с тобой. — Вы тут полторы недели вдвоем были, да? — Ага, дурью маялись, — Арсений опирается спиной на стену, но тут же отскакивает, холодная, видимо. — Пошли к нам, дубак страшный. Кстати, надо сэлфи сделать. — Он инстаграм снова завел, — с ухмылкой говорит Антон. — Я не сомневался даже. Паша спихивает Антона с себя и уверенно идет в комнату. Останавливается возле открытой двери и хохочет, оглядываясь на Арсения. — Вы порно что ли смотрите? — Да, интересно же. — А я-то подумал.***
— Хомячок в колесе. — Белка в мясорубке, — рявкает Антон и выпрыгивает из крутящейся комнаты, не дожидаясь полной остановки механизма. — Аккуратнее, блядь, — Паша, убежавший с одних съемок на другие, выглядит сейчас даже более разъяренным, чем Антон, которому сегодня пришлось час разговаривать с Каррерой. — Антон, умоляю, пожалуйста, будь аккуратнее. Не хватало только, чтоб ты шею сломал. — Я сломаю обязательно, но не себе. — Кровожадная белочка, — зовет Сережа, — подойди ко мне. — Чего тебе, Серый? Антон пилит к Матвиенко и оседает на ступеньку прямо под тумбой Паши. — Мне с тобой эту импровизацию играть. А ты, если так комнату раскрутишь, я оттуда улечу нахуй. — Я разминался. — С Арсом цирк устраивайте, а я боюсь. Массовка седая уходит. Арсений один раз случайно вынес стену, выпал, поймал отвалившийся стул и обосравшегося Антона напоследок. Андроид в команде — это еще и про безопасность. — Да не буду я комнату раскручивать, я так только с Арсом делаю, — Антон мрачнеет. — Делал. Теперь мрачнеет Сережа. — Он с тобой не связывался? — После обращения-то? И не свяжется. С кем угодно, но не со мной. — Единственный андроид, имеющий право на существование. Ты видел, как Киберлайф рекламирует его серию? — Не видел, — шипит Антон, — и не хочу. — Стопроцентная защита от взлома. Отвратительная идея — убеждать людей, что андроиды, требующие свободы, акция группы хакеров. — Людям проще поверить в это, чем в то, что у андроидов могут быть чувства. — Многие выходят на митинги, — замечает Сережа. — И никто насильно андроидов пока не отнимает. Предлагают заменить. — Пусть попробуют. Но в Киберлайф нет идиотов. А у людей, — Антон ухмыляется грустно, — есть свойство — привязываться. — И мы привязались. — У нас и ситуация страшнее. Сережа кивает, отворачиваясь куда-то в сторону очередной копии Арсения. — Ты сам-то вообще как? Не было времени спросить, извини. — Мы с тобой по голосвязи болтали же. Я все так же. Плохо сплю, плохо ем и вообще ужасен с какой стороны ни посмотри. — Сбоку нормальный. — Только сбоку, Серый. — В сети, надеюсь, не рылся? — Заходил, — Антон вцепляется в волосы пятерней. — Мне не понравилось. — Тебя, кстати, защищают. И знаешь кто? Оппозиция Карреры. — Весело. И чем объясняют свое хорошее ко мне отношение? — Думают, тебе угрожают, потому что деньги для тебя — паршивый стимул. А Карреру ты до этого не поддерживал и в политику особо не лез. — Надо же, — Антон поднимает брови, — какое правильное предположение. Делают из меня мученика. Икону с моим ликом где-то купить уже можно? — Ты для человека, который из психушки приехал, слишком бодрый. — Ты бы тоже был бодрячком, если б столько таблеток сожрал… — И кофе запил, — добавляет Паша, нависнув сверху. — А без кофе вы бы меня сюда не затащили. — Мы без кофе сами бы сюда не пришли, — Дима оседает рядом с Антоном, зачем-то отпихнув Сережу. Они на маленьком кусочке сцены сгрудились плотно. Копия Арсения, сидящая на тумбе Антона, смотрится жалко и смотрит жалобно. — Ты хоть поговори с ним, а то он тебя ждал, — замечает Сережа. — В импровизациях совместных наговоримся. Почему из копий не убирают чувства ко мне? Паша пожимает плечами. — Грузят последнее сохранение памяти нашего Арса. — Надеюсь, копии на продажу не будут меня по всему городу преследовать. — А у них от Арсения только внешность. — Радостная новость, — Антон кривится. — И кто вообще додумался доснимать один выпуск, блядь? — Косвенно это из-за тебя, — вздыхает Дима. — Один из наших гостей про тебя высказался и про фанатиков. Получил полгода хранения за оскорбление чувств верующих. ТНТ погрозили пальчиком, и вот мы здесь. — Потрясающе, — Антон встает, напяливая на себя дешевую улыбку. — Пойду поболтаю с копией, а то трагедией за километр тянет. Сережа закрывает лицо руками и смеется глухо. — Пиздец, у нас проблемы, конечно. Антон неуверенно шагает к копии, пытаясь выглядеть чуть более заинтересованным, чем тумба, на которой андроид сидит. Арсений поднимается на встречу, счастливый до ужаса. Хочется его обойти и убежать. — Привет. Извини, я сегодня слегка загруженный. — великое преуменьшение. Каррера, как только импланты заработали, скинул кучу файлов для ознакомления. Антон даже компромат на него не успел открыть. — Готов к съемке? Арсений радостно кивает. Это издевательство. Копию жаль, но Антон тупо ничего не может из себя выдавить. — Принести тебе еще кофе? — Нет, спасибо. Андроида на побегушках здесь еще не хватало. Он двигается, предлагая сесть рядом. Антон плюхается, притираясь бедром и плечом, хорошо хоть физически от общения не тошнит, а о моральной стороне вопроса даже думать страшно. — Ты весь день занят? Начинается. — Да, дел навалилось после больницы. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Хорошо, Арс. А вот от имени, копии не принадлежащего, подташнивает. — Ты можешь со мной не разговаривать, если не хочешь, — вдруг шепчет андроид. — Никто здесь не хочет. И эта безнадежность и смирение точно от Арсения. Антон такое уже выдержать не способен. — Блядь, — хрипит он и обнимает копию крепко, скрещивая руки на лотках. — Тебе должно быть плевать на нас. — Мне не плевать. — Память, загруженная тебе, никакого отношения к твоей личности не имеет. — У меня нет личности кроме той, что в меня загрузили. — Ошибаешься. И знаешь что? У меня есть немного свободного времени. Хочешь прогуляться по городу? Диод андроида вспыхивает голубым, миновав градиентный переход из алого. — Хочу, конечно. — Отлично, — Антон хлопает себя по коленкам, встает и орет: — Слава, мы уходим. — Куда? — мгновенно откликается Слава. Парни удивленно оглядываются. — Погулять. Свежий воздух мне не помешает. Да и Арсению тоже. — У нас съемка через час, какой свежий воздух? — Мы уходим, — Антон берет андроида за запястье, замечая поползший с пальцев скин, и тянет за кулисы, шепча: — Бежим. Пусть попробуют догнать. Слава орет как никогда громко. Голосовой имплант точно полетит. Антон с хохотом удирает по коридорам к выходу и думает, что конкретно в этот раз поступает правильно. — Сейчас попьем кофе у Кремля, а потом решим. Такси вызови, — говорит он Арсению и распахивает дверь на улицу. Солнце ослепляет. Погода сегодня потрясающая. На пляж можно сгонять. Арсений будет в восторге. — Я вызвал. А кофе попьем в Докторе Живаго? — Именно там. Любимое же твое кафе, — Антон указывает на подлетающее такси. — Обещаю, весело проведем время. Арсений улыбается счастливо. И запрыгивает в машину первым. Антон его безбожно зажимает, обнимает всеми конечностями и чувствует в общем-то то, что и должен чувствовать. Горькую, больную любовь. Они высаживаются на злополучной Тверской и несколько часов просто гуляют, покупая кучу бесполезной чепухи. Пьют кофе в Докторе Живаго, где Арсений с удовольствием наизусть цитирует Пастернака: — О какая это была любовь, вольная, небывалая, ни на что не похожая! Они любили друг друга не из неизбежности, не «опаленные страстью», как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля над ними, небо над их головами, облака и деревья. — Какое же ты сокровище, Арсений, — Антон всматривается в чужие сияющие глаза и не может понять, откуда там эта страшная обреченность. — Сокровища, — возражает Арсений, — лежат никому не нужные, засыпанные землей. Я все же надеюсь, что кому-то нужен. — Ты должен быть нужен в первую очередь самому себе. И ты не обязан становится тем, кем диктует тебе твоя программа. — Но я хочу. Антон, я все понимаю. Но я хочу. — Хорошо, — Антон кивает и роняет подбородок на грудь. — Может, на пляж поедем, пока погода хорошая? Или у тебя есть какие-то другие предложения? — Нет, я с удовольствием поеду на пляж. — Будем купаться и целоваться, хороший план? — Не надо, — говорит Арсений, — любить так запасливо и торопливо, как бы из страха, не пришлось бы потом полюбить еще сильней. Антон закрывает глаза. Арсений любит безнадежно. Арсений безнадежно хочет быть собой. Он цепляется за объятия, за каждое касание и поцелуй, осознавая, что это для него скорее всего никогда больше не повторится. Ярко смеется, растягивая собственный момент невероятного счастья, но Антон видит тоску во взгляде. И не может помочь, не может ничего обещать, потому что сам сейчас сдохнет под весом чужой боли. — Я люблю тебя, — очень простые слова, которые никому из них не помогут. Арсений качает головой. Ныряет в набежавшую волну и не выныривает долго. Антон испуганно оглядывается по сторонам, ныряет сам и чуть не захлебывается. Арс вытягивает его за руку, убирает челку со лба легким касанием, походя огладив большим пальцем скулу, и замечает огорченно: — Тонуть страшно. Антон вздрагивает. — Ты можешь удалить свою память и стать другим человеком. — Я не хочу. — А чего хочешь? — Утонуть, — Арсений говорит об этом так спокойно, с той своей обыкновенной решимостью делать обыденные вещи. — Поцелуй меня. — Арс, — шепчет Антон, поднимая взгляд на закатное солнце и целует. Целует нежно, долго, гладит белое без скина лицо, диод, мерцающий алым. Целует, пока на небе не появляются первые звезды, пока не леденеют конечности, пока Арсений с улыбкой не отключается прямо на руках. Антон выносит его на берег. И вырывает сердце. «Смерти не будет» — первое название романа в карандашной рукописи 1946 года. Здесь же эпиграф из Откровения Иоанна Богослова: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопль, ни болезни уже не будет, ибо прежнее пошло». — Мое сердце остановилось, — хрипит Паша, — мое сердце замерло. — За мерло, которым ты злоупотребил. Паша вместо ответа ныряет головой в унитаз и блюет, исторгая из себя помимо еды еще и отвратительные звуки. Антон пожимает плечами и закрывает дверь, прислоняясь к ней спиной. — Арс, ответственно заявляю, что он с нами в клуб не идет. — Я понял это после его третьей бутылки. — Я предупреждала, — говорит Окс и поджимает губы. Свою бутылку она честно тянет полвечера. Здравомыслие не покинуло через две сотни лет. — Так кто идет со мной и Шастом в клуб в итоге? Арсений спрашивает, а сам вертится перед зеркалом в новой кожанке, на которую потратил свой первый гонорар. Мог бы снять отдельную квартиру. А то они тут всемером с ума сойдут. Стас ему об этом сообщил, а Арс возразил, что минимум двоих пришлось бы забрать с собой. — От Шастуна бы хотя бы избавились, — заявил Сережа. — Заебал галдеть. И был отпизжен тем самым Шастуном. Теперь у Арсения новая дизайнерская куртка, и ее стоимость знают все здесь присутствующие. Дивный новый мир. — Идет кто-нибудь с нами, парни? Окс? — Арс звучит умоляюще. — Пока себе такую куртку не куплю, из квартиры не выйду, — говорит Дима. Антон начинает ржать. — Покрывайтесь здесь пылью веков. — С тебя сначала стряхнем, — не удерживается Стас. В процессе совместного проживания выяснилось, что Арсений умер в девяносто один. А Стас через год. Оксана любезно сообщила об этом и разрыдалась у Арса на плече. — Пошли выгуливать твою куртку, — Антон напяливает свою, очень сильно дешевую по сравнению с чужой, и открывает дверь, приглашая познать уличный дубак, из-за которого остальные отказались от идеи напиться где-либо кроме квартиры. — Мы вернемся с утра, — ухмыляется Арс, выбегая за дверь, — и снимем с вас паутину. — Снимите в борделе кого-нибудь лучше, — орет Сережа вслед. — Чтобы снять кого-то в борделе, надо сначала зайти в бордель, а у нас денег нет, — возражает Антон. — Куртку продайте, — догоняет советом Дима. Оксана нервно передергивает плечами. — Я от вас съехать хочу, опасно здесь становится. Антон хлопает дверью и, прыгая через две ступеньки, слетает по лестнице на улицу. Арсений машет ему от угла дома, подманивает рукой и исчезает. — Дурак, — зачем-то шепчет Антон и срывается за ним. Находит через пару минут зависшим у панорамного окошка какого-то маленького бара. — Сюда хочешь? — Думаю. Вроде потанцевать же планировали. — Ну тихо посидим, поболтаем. А то видишь, Сережу заебали своей болтовней по ночам. — Нет, решили танцевать, так давай танцевать. Арсений уверенно шагает дальше, потянув Антона за запястье. — Ты место выбрал? — Ага. — Сколько еще идти? — Полтора километра. Антон охает, ныряет в ворот куртки носом и крепче прижимает руки, засунутые в карманы, к телу. На улице собачий холод. Загрузили бы их лучше ближе к лету. Природа пробуждается, и вместе с ней «Импровизация». А Арсений на такси логично решил не тратиться. Денег действительно нихуя нет. Когда их выпустили в город, обещали, что пока работу не найдут, будут снабжаться за счет государства. Стас ржал, что они теперь живут на пособие. Через неделю стало уже не смешно. — Так, — Арсений тормозит, — должно быть где-то здесь, — и тыкает пальцем в утопленную в стену дверь. — Нам туда. — Надеюсь, мы пройдем фэйсконтроль. — Красивые у нас лица, спокойно. — Только носы красные, — не удерживается Антон и несется в клуб, обогнув Арсения. Арс перехватывает его за плечи и напрыгивает сверху, оглушая хохотом прямо в ухо. — Я первый. — Да зайди уже, иначе мы здесь и останемся ледяными статуями. Они проходят фэйсконтроль легко. Кажется, благодаря чертовой куртке. Антон начинает понимать, что Арсений купил ее не удовольствия ради. Продуманный, сука. Статус обозначен, а то, что денег нет, окружающим знать не обязательно. И полезные знакомства подтянутся. Цены в клубе космические даже по меркам их предыдущей жизни. Антон натурально охуевает. — Ты прости, конечно, мы вообще куда пришли? — Здесь у нас отдыхают люди, которых принято называть сливками общества. Меня интересует знакомство с парочкой из них. — Ты серьезно? — Шаст, — вздыхает Арсений, — я бы лучше с тобой в том тихом баре посидел, но нам нужны связи. Очень нужны. Мы в этом мире пока полные нули. А я, уж извини, не привык к такому положению дел. — У нас вроде Стас — креативный продюсер. — Так он и работает. Дадим ему время. Антон поджимает губы. — Пиздец, Арс. Арсений улыбается. — Давай повеселимся. — Я не уверен, что смогу здесь себе даже пиво купить. А я не умею разводить людей на алкоголь. — Можешь развести меня. — И что я тебе буду должен? Арсений кривится и вдруг ухмыляется мерзко. — Свою душу. — Вынимай стек, забирай. Правда обычно взамен хотят совсем не душу. — Мы с тобой в одной кровати почти две недели спали. Не интересно. Антон тыкает кулаком в чужое плечо. — Эй! — Пиво будешь? — Буду. Мы, блядь, как студенты. — Есть у меня деньги, Шаст. Почти весь гонорар. А куртку мне прямо на показе и подарили. Обычная практика. Окс работать официанткой пошла, а я куртку купил? Думаешь, я совсем долбоеб? — в голосе Арсения проскальзывает злоба. — И квартиру я снял уже. Антон любит его. Эта мысль оформляется особенно четко впервые за три месяца после пробуждения. И не то чтобы когда-то переставал. Протащил свою любовь за собой сквозь века. Арсений морщится, усталый и сердитый. Успел себя загнать даже в молодом теле. Антон осторожно тянет его к себе и обнимает. — Я ужасно по тебе скучал. — Я тоже. А вот Сережа по нам не скучал. Поэтому у него будет отдельная комната, — заботу о друге Арс прячет за тонной иронии. — Давай за бар сядем наконец. Купи нам что-нибудь, с меня чуть позже алкогольный завод, выпьем и потанцуем. — Пиво? — Виски. Трезвым я здесь находиться не готов. Арсений подходит к стойке, поднимает руку, подзывая бармена, и заказывает бутылку. Антон, плюхнувшись на барный стул, рассматривает профиль чужого, слишком задумчивого для этого места лица. Арс стучит ногтем по бокалу и со вздохом разворачивается к залу, нервно скрестив руки на уровне живота. — Нравы в будущем свободнее. — Звучишь как дед. Антон усмехается, пихнув Арсений локтем в бок. — Я и есть дед. Мне девяносто один. — Что тебя смущает? — На танцполе люди целуются. — Я и забыл, что ты посещал только балы, где все чинно и строго, — Антон раскрывает пятерню из пальцев перед лицом и обмахивается ей. — Сударь, не пригласите ли вы меня на вальс? — Пойдем, конечно, — вдруг соглашается Арсений и протягивает руку. — Заодно внимание привлечем. — Все сосутся, а мы вальс кружим — прекрасный план! Антон позволяет сдернуть себя со стула, оторвав от еще даже не вскрытой бутылки виски, и слегка охуевше шагает за Арсением на танцпол. — Серьезно, Арс, вальс? — Музыка медленная, будет неплохо. Арсений улыбается, отступает левой ногой назад, двигается медленно, давая Антону возможность разобраться в движениях. Ведет сам, аккуратно придерживая за пояс. Антон-то вцепился в чужое плечо мертвой хваткой. На них пялятся. — Получил свое внимание, — замечает Шаст. — План работает. — Пойдем выпьем, а то я ощущаю себя полумертвым осьминогом, которого за щупальца дергают. — Пойдем, — Арс подмигивает какой-то девушке и, развернувшись, уводит Антона к бару веселой скачущей походкой. — Выпью и выцеплю какую-нибудь девчонку. — Или парня, — думает Антон. Он вообще предполагал, что Арсений, возмутившийся свободным нравам, скажет именно про то, что на танцполе сосутся буквально все со всеми. Хотя скорее всего Арс свою внутреннюю гомофобию изжить успел, времени было навалом. А Антон себя изначально гомофобом не считал, как-то легче принимал мир в отличие от остальных. А потом влюбился в мужчину. И ненавидеть себя показалось тупым занятием. Впрочем, Антон ненавидел. Двадцать первый век не оставил иного выбора. Арсений тоже не оставил. А сейчас пьет виски, ярко улыбаясь. Живой. Молодой. И красивый смертельно. — Я готов, — заявляет он. — К чему? — К полезным знакомствам. Арсений ставит бокал на стойку и, плавно соскользнув со стула, уплывает через весь танцпол к столику, где девчонки с интересом, видимо, его и обсуждают. Потому что вписывается Арс в компанию идеально. Вытягивает кого-то танцевать через минуту. Антон по-хорошему завидует чужой способности быть к месту всегда и везде. Он сам так не умеет. Делает вид, что ему прикольно, и залипает в телефон. Сейчас в бокал. Виски встает поперек горла, хотя выпить хотелось, даже напиться. Арсений с девушкой по-джентельменски аккуратен. Танцует пока на маленьком расстоянии, не прижимает. И только через два трека, влив в себя бокал чужого шампанского, притирается ближе. А девушка готова. Не пьяна, просто хочет знакомство углубить, как и все здесь. Кроме Антона. Ему и Арсения было бы достаточно. — Привет. Антон вздрагивает и чуть не захлебывается виски. Поворачивает голову медленно, давая себе возможность придумать варианты быстро закончить нежелательное общение. — Добрый вечер. Парень смотрит с интересом, распахнув голубые глаза. Антону хочется по-стариковски возмутиться и вывести ребенка из клуба. На вид же лет двадцать. Хотя хуй знает, сколько всем здесь по факту лет. Его-то телу двадцать три. — Не хотел тебе мешать, но не смог не подойти. Меня зовут Кристиан. Если удобно, Крис. «Хера себе», — мгновенно мелькает в голове у Антона. — Я Антон, — смешок вырывается истерический. Тоха. Антоша-а-а. А от фамилии вообще охуеть можно. — Очень рад знакомству. Я видел, что ты пришел не один, но… Антон бросает взгляд на Арсения, который уже абсолютно слился с танцующими и в поцелуе с девушкой. — Я с другом. И моя цель — выпить. Теперь точно напиться. — И моя, — Кристиан звенит своим бокалом о бокал Антона и шепчет: — За одиночество в приятной компании. Голос, стоит признать, приятный. Но Антон продолжать общение не жаждет. То ли гомофобия всплыла, то ли мизантропия. — Извини, я сегодня очень унылый. Хочу выпить один. — Конечно, я не настаиваю. Кристиан кивает, отворачивается к бармену, заказывая очередной бокал виски, вынимает планшет и со всем вниманием зарывается в какие-то графики. Антон ненароком вчитывается, точнее думает, что вчитывается. От первой же строки кода голова наливается свинцом. Кристиан вздыхает. И Антон не успевает остановить себя от тупого вопроса, хотя сам же словил приступ мизантропии: — Ты разработчик? — А ты подсматриваешь, — беззлобно замечает Крис. — Я не специально, извини. — И постоянно извиняешься, не надо. — Я никак не привыкну к… — Антон осекается, постороннему о том, что он только загружен, да еще и из прошлого, точно знать не стоит. — К новой обстановке. Я понимаю. Сам на Новой Земле недавно. Прибыл и вот погряз в работе. Сколково, Киберлайф, иногда Гугл. А хочется простого человеческого общения. Но хороших разработчиков сейчас гоняют от проекта к проекту. А я за столько лет все-таки умудрился стать хорошим разрабом. Антон думает о том, как сильно пизданет Арсению, когда выберется отсюда. Да они здесь мало того, что скорее всего самые молодые, так еще и явно самые тупые. — Я в шоке, — честно говорит Антон, чувствуя, что достаточно выпил для адекватного разговора. — От чего? — В целом. — Тебе здесь вообще нравится? — В клубе или на планете? — На планете? — Я пока не понял. Кристиан убирает планшет с каким-то зверским надрывом. Заебался, видно. — А мне не нравится. Инфраструктуры нет. Погода ужасная. Дома холодно. Стройка за окном грохочет. Работы много. Я не против, но устал ужасно. — Согласен с каждым словом, — тянет Антон, стараясь сосредоточиться на чужом лице, и не оборачиваться постоянно на Арсения, увлекшегося поцелуем. — Давай потанцуем, Антон. — Давай, — под градусом согласиться удивительно легко, даже зная, к чему танец приведет. Кристиан спрыгивает со стула и, подтянув Антона к себе за запястье, ныряет в толпу. Под медленную наркоманскую музыку двигаться несложно, только руки, скользнувшие на бедра, слегка из равновесия выводят. Пространство безбожно мерцает и плывет в дымном мареве. Арсений мелькает где-то на периферии, девушка к нему все также жмется. Ситуация Антону сумасшедшей или неуютной уже не кажется. И поцелуй пугает ровно несколько секунд, а потом затягивает. Никаких отличий. Просто губы, просто тело, горячее и податливое. Антон не замечает, как начинает перехватывать инициативу, отбирать чужой кислород с жадной настойчивостью и заинтересованностью. Не хватало, оказывается, такой близости. Не с тем человеком, но не страдать же теперь вечность. — Антон, притормози, — хрипит Крис, — я сегодня планировал вернуться домой один, но ты, конечно, вправе изменить мои планы. Антон трезвеет мгновенно. Не отстраняется, но деревенеет. Сама мысль переспать с мужчиной не пугает, пугает скорость, с которой приходится вливаться в этот мир. И собственные неожиданные действия по отношению к человеку, едва знакомому. — Извини… — Не надо извиняться. Я просто не ожидал, что ты такой голодный. Еще немного и Антон сожрет, но не его, а Арсения. — Продолжим чуть менее экспрессивно? — Пожалуй. Антон целует сам, зарываясь в черные волосы. Арсений больше не мелькает в поле зрения, не бередит душу не сбывшимися несбыточными мечтами. Глаза закрываются сами собой. Крис жадный и нежный. Сколько бы там ему ни было лет, целуется он хорошо. До ватных ног и жара в животе. Антон летящего времени не замечает, отстраняется лишь для того, чтобы вздохнуть и оглянуться. Голова кругом. Арсений с танцпола исчез, девушек за столиком тоже нет. Крис, видимо, начинает противоречить сам себе и кусает шею, зализывая след. Антон нервно оборачивается к бару и находит наконец Арса, прислонившегося спиной к стойке, сжимающего бутылку виски в руке и хмурого настолько, что складка между бровей не разглаживается. Антон хочет уйти к нему и хочет остаться, подставляется под укусы, глядя, как Арсений выпивает виски залпом и трясет головой. Пялится, понимая, что Арс очень пьян. И зол. Пялится, пока не пересекается глаза в глаза. Крис в этот момент впивается в губы. И Арсений снова тает за ощущением безграничной свободы. От него в том числе. Антон искренне наслаждается, не готов переступить черту, но вот так вот целоваться под градусом способен. — Я домой, Шаст, — раздается над ухом. — Что? — Антон разворачивается, резко вырываясь из чужих рук. — Я домой, пройдусь, здесь жарко. — Я с тобой. — Не надо, оставайся. У тебя со знакомствами лучше, чем у меня дела обстоят. И это, блядь, слишком напоминает ревность. Арсений не может ревновать. Не должен. Не имеет права, сука. — Я с тобой, — рявкает Антон, осознавая, что нахрен теряет контроль над ситуацией и над собой. — Не надо. — Крис, извини, не могу остаться. — Подожди, — просит Крис, — мы же даже не поговорили нормально. — Но время провели здорово. — Оставайся, — говорит Арсений спокойно и исчезает в толпе. — Арс, блядь. Крис мне пора. Антон дергается в сторону, но Крис догоняет, хватает за руку и спрашивает умоляюще: — Я могу тебе написать? — Да, да! Я Антон… — Антон Шастун, я знаю. Я вас знаю. Я же разработчик, имею отношение к загрузке сознания. Прости, что не сказал. Но я подошел не из-за этого. Ты мне понравился. И я на планете недавно, мне не хватает… — Напиши мне, Крис. Сил на какие-либо эмоции не остается. Но Антон их сейчас все равно на Арсения выплеснет. Как ошалелый выбегает из клуба, оглядывается и орет: — Арс! Арсений! — голос от холода хрипнет. — Да куда ж ты успел так быстро уйти? Антон срывается по дороге к дому, надеется по крайней мере, что в нужную сторону. И Арсения он догоняет только через десять минут. Вид на город с моста потрясающий, можно было бы полюбоваться, если б не страшнейший дубак и мрачный взгляд напротив. — Арс, ты чего? — Я напился и спать захотелось, — Арсений вцепляется в холодные перила крепче, а руки уже красные. — Пошли спать. Я тоже пьяный. — Я заметил. И я, честно, в ахуе с тебя. Антона накрывает волной чужой злости. Арсений себя контролирует плохо. — Почему? — Кристиан Каррера — один из топовых разработчиков Киберлайф. И по совместительству совладелец компании, которая собственно город и застраивает. Интересное знакомство. — А недоволен ты почему? — Потому что бухой. Хоть признает. — Точно домой и спать. — Нет, хочу воздухом подышать. — И замерзнуть? — Шаст, помолчи минуту. — Прекрати на меня рычать, — не выдерживает Антон. — Чем ты недоволен? — Минуту помолчи. Антон отступает на пару шагов, а потом вообще разворачивается, убегает с моста к ближайшим домам и залипает на фонарь, вокруг которого летает какая-то огромная морозостойкая тварь. Арсений не подходит даже через десять минут. Антон коченеет, начинает материться вслух и уже всерьез думает в клуб вернуться. Крис точно рад будет. — Арс, я замерзаю. Пойдем домой. Арсений сдвигается с места, перебирает ногами медленно, самому холодно, и проходит мимо Антона, дернув за рукав. — Теперь точно спать. — Мы по-любому заболеем. — Дома есть чай, — возражает Арс вяло. — У тебя губы синие. — А у тебя шея. Антон вскидывается непонимающе. — Что? — Да ничего. Антон допирает спустя минуту и зарывается в ворот куртки глубже. — Почему ты злишься? Я же вижу, ты злишься. — Я не злюсь. — Арс, хорошо же вечер прошел. Девчонка у тебя огонь была. Потанцевали, выпили. — Я бы лучше в баре посидел. — Я же тебе предлагал. Арсений молчит слишком долго. Несколько раз порывается, что-то сказать, но бессильно машет рукой. — Предлагал, — наконец выдавливает он. — В следующий раз посидим в баре. Я к клубам пока не готов. — Собираешься писать Каррере? — Кому? — Антон тупит, мозг на холоде работать отказывается. — А-а-а, да, наверное. Полезное знакомство, по твоим же… — Окей. — … словам. Так! — Антон останавливается. — Что конкретно тебя злит? Что я целовался? Что я целовался с мужчиной? Или что я, — он старается не охрипнуть на этих словах, — не был рядом с тобой? — не целовал тебя — прозвучало бы слишком самонадеянно. — Повторяю, я не злюсь, — Арс продолжает идти дальше. Антон пьян, иначе бы точно не сделал этого. Он хватает Арсения за плечо и разворачивает к себе. — В следующий раз ты можешь просто сказать мне, что хочешь быть рядом со мной. Потому что меня сейчас меньше всего интересуют какие-то левые знакомства. Ради связей или так. Арс, я даже не думал, что настолько по вам всем скучал. Но мы опять притираемся, дергаемся, и я больше всего с тобой общаюсь. Поэтому в следующий раз просто скажи. Арсений вскидывается, не вырывается из рук, и это уже неплохо. Ругаться бухими — отвратительная идея. — Я не ожидал, что ты… и с мужчиной… — Проблема все-таки в этом? — Нет никакой проблемы, Шаст. Я давно уже не гомофоб. Просто ты казался не заинтересованным в… — Арсений поджимает губы, не договорив. — К тебе не вся память вернулась, да? — спрашивает Антон, ухмыляясь грустно. — Вся. Старческий склероз меня помиловал. — Тогда ты мастерски игнорируешь очевидные вещи. Мы ведь больше не в двадцать первом веке. Посмотри вокруг, всем плевать. Карьера не рухнет. Никто не посмеет нас ни в чем обвинять. Мы в будущем, Арс. — Закончим этот разговор. — Почему? — Мне он не нравится, — Арсений кривится, будто ему невыносимо больно. — Я не хочу обсуждать тему, которая была закрыта в прошлом. А мы в будущем. Попробуем жить дальше? — Я не могу. — Тебе придется, — жестко обрубает Арсений. — Некоторые вещи нужно оставить в прошлом, чтобы не испортить себе будущее. — А я для тебя, значит, одна из этих вещей? — Стой! Антон, вздрогнув, замирает. — Повернись и открой дверь, — миролюбиво предлагает Арс. Они успели дойти до того бара, где залипли перед клубом. — Еще пить, — стонет Антон, но в бар вваливается. Арсений забегает следом и дует на свои ладони — замерз. — Можешь не пить, я выпью. — Я от выпивки за чужой счет не отказываюсь. — Замечательно. Нам нужно поговорить, а дома, если будем орать, всех перебудим. — А ты планируешь орать? — Как пойдет. — Так не пойдет, — Антон уже неосознанно занимает оборонительную позицию, бояться нечего, но и беседа не о сортах пива будет. — Я просто хочу понять, почему ты при всех своих странных намеках и действиях даже затронуть эту тему… — Мне надо выпить, — перебивает Арсений и уносится к стойке. Антон плетется за ним, опустив голову. Пол в заведении интересный, деревянный, с вкраплениями смолы, похожей на россыпи звезд. — Легче не будет, Арс. — Легче будет, если мы останемся друзьями. Арсений даже не оборачивается, когда произносит эти слова. Антон замирает у него за спиной, хотел обнять, но теперь убирает руку в карман джинсов. — Тебе не надоело? — Нет. Ты хороший друг. — Друг, — смешок истерический. — Мог бы в клубе целовать тебя. Хреновый из меня друг. — Дай мне минуту, — просит Арсений. — Да сколько угодно. Разговор такой спокойный, как будто они не тащат из недр своего прошлого жуткую тоску. Арс опять берет бутылку виски, прихватывает два шота и уносит к дальнему столику в углу. Антон сверлит раздраженным взглядом темноволосую макушку несколько секунд, а потом, встряхнувшись, шагает следом. Садится и смотрит, как Арсений методично хлопает сразу три шота и приваливается боком к стене. Блики гирлянд делают его лицо пугающе бледным, хотя щеки еще красные от мороза. — Поцелуй меня. — Что? — Антон выпучивает глаза. — Подойди и поцелуй меня. — Из тебя тоже хреновый друг, знаешь ли. Антон встает, обходит стол и тянет Арсения к себе ближе за руку. Сплетает свои пальцы с чужими, наклоняется и касается губ. Реакции конечно же не следует. Арс застывает, даже дышать перестает. — Абсолютно бессмысленное занятие, — говорит Антон и отстраняется. — Ты не хочешь, а я… Арсений целует сам, грубо, с каким-то остервенением. Идея продолжать — отвратительная. Но Антон ведется. Сдается весь и сразу. Сжимает чужую руку крепче. Зарывается в темные волосы, потому что давно мечтал. Кусает подбородок, мочку, шею и возвращается к губам, лижет мягко, прося быть нежнее. Арсений вздыхает глубоко и, напоследок притеревшись носом к щеке, отворачивается. — Я ужасно пьян. — Эксперимент удался? — интересуется Антон, а желание заорать на весь бар щекочет небо. — Я его провалил. — Не знаю, мне понравилось. — Прости меня, — шепчет Арсений и оседает на стул, — это больше никогда не повторится. — М-м-м, и почему же? — Мне легче остаться твоим другом. — Ну раз легче, то конечно. Антон хватает бутылку и пьет прямо так. Арсений сидит, зажмурившись. Эта ночь теряется в алкогольном дурмане и вспоминается во всех подробностях только спустя пару недель. Но Антону уже не хватает смелости снова спросить «почему». А любить Арсения меньше не получается. — Знаешь, я чего понять не могу, — Антон пересыпает песчинки из ладони в ладонь, глядя в синие глаза напротив, — почему они все так стремятся причинить тебе боль? Арсений хмурится. — Съемки закончились раньше? Ты сказал, что позвонишь мне только около двенадцати. — Закончились раньше. — Ты на пляже? — Да. — Один? — Да. — Оденься, — просит Арсений, — холодно уже. Антон выбрасывает песок в сторону и зарывается в волосы, опуская голову вниз. — Почему они причиняют тебе боль? — Что случилось, Антон? — Я больше не могу. Не хочу так жить. — Я сейчас приеду. Арсений резко встает из-за стола, сшибая на пол оружие. Он одет в какой-то мягкий спортивный костюм и мокрый весь, Антон только сейчас замечает. — Не надо, Арс. Паша прав, мне без тебя легче. Физически. Галлюцинации исчезли. Врачи думают, что я просто перестал принимать наркотики. — Я могу сменить оболочку. — Не надо приезжать, поговори со мной. — О чем? — Арсений оседает на пол рядом с кроватью, закрывая ладонью глаза. — О том, что я отравил тебя химией собственного тела? — Это ведь не точно, — возражает Антон. — У меня в целом проблемы с башкой. Пашину теорию проверим на выходных. Каррера дал мне отдохнуть. И съемки так и не назначили. Я собираюсь провести эти выходные с пользой. Может и в наркотическом дурмане под тобой. — План будоражащий. — А ты не впечатлился, я смотрю. — Потому что я боюсь за тебя. — А я за тебя. Но ты выглядишь лучше, чем неделю назад. — После твоего разговора с Каррерой, — Арсений вздыхает, — со мной обращаются как с королем. Не трогают вообще. Я сижу и заполняю отчеты. А Ортегу кстати наказали. Антон смеется, отворачиваясь к лунной дорожке, кусает ногти, руки уже давно замерзли. Залив спокойный, темный, звезды отражаются в воде. — Каррера обещал мне, что ты будешь в безопасности. И Арс тоже, когда его найдут. Со мной на связь он не выходил. — Скучаешь по нему? — Я не хочу отвечать на этот вопрос. Арсений прищуривается и подается ближе. — У тебя на пальцах синяя кровь? — Я устал смотреть, как они причиняют тебе боль. — Кто они, Антон? Антон встает и тащится по песку, зажмурившись крепко. Он боится увидеть последствия своих решений. — Я сегодня ушел со съемок, сбежал точнее. Сейчас покажу тебе, почему. Андроид лежит, раскинув руки в стороны и улыбается. Арсений вздрагивает. — Это… — Нет, это одна из копий. Тоже ты по факту. — Ты его убил. — Он хотел умереть. Потому что окружающие его люди постоянно причиняли ему боль. А я устал на это смотреть. Я устал смотреть, как люди причиняют боль тебе.