Каково это — быть актером? Возможно, больно. Проживать насквозь, невыразимо, невыносимо, многие жизни, расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить свое собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно... Но в то же время — прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда более реальные бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлебываясь алчным огнем жадных, жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал. Замолчавший, забывший сделать новый вдох зал, который любил вместе с тобой, вместе с тобой плакал и смеялся, который, не взирая на пасмурный вечер на улице, обшарпанные доски сцены, увидел то же, что и ты, что-то бесконечно большее, чем просто игру в жизнь. Саму жизнь. Настоящую. Прожитую честно, откровенно, полностью, до дна. Театр как любовь, как секс с самой желанной женщиной, однажды испытав на себе это таинство, этот акт бытия, ты уже не сможешь остаться прежним. Запчасть Импровизации. Аль Квотион. — У меня был... когда-то отец. И мы жили в маленькой комнате... у воды. Он все время жаловался, что у нас нет денег. Учил меня плавать. А когда он исчез... Когда он исчез, я долгое время почти не говорил. Я оставался... Оставался несколько лет в третьем классе. Знаешь, учителя думали, я умственно отсталый. Поэтому они просто... Они разрешали мне класть голову на стол. Я не задавал вопросов, потому что боялся. Я работал день и ночь. А когда мне было 16, купил свой первый дом, в худшем квартале города. Я его отремонтировал. И купил еще два. Так и пошло. Я получил все, чего, как казалось, всегда хотел. И все-таки мне было мало. Потом... Потом появились женщины. Такие, которых привлекает успех. И для них было не важно, что я заикаюсь и едва могу говорить. И чем безразличнее я становился, тем... Тем больше им нравился. Наверно, они считали это признаком силы. И я начал играть в игры. Чтобы просто поддержать интерес. И игра стала моим образом жизни. Своего рода лабиринтом. Теперь я понимаю, что не мог из него выбраться, даже если бы захотел. Знаешь, я могу... Могу пойти в самый лучший ресторан. И сесть за собственный столик. Но не могу проглотить и кусочка. Прости, что разочаровал тебя, Эмили. Я просто не умею по-другому. — Прикоснись ко мне. — Я просто... Я просто боюсь, что ты исчезнешь. — Ты не можешь сделать этого, верно? Дикая орхидея. Залман Кинг.
***
2548 год Полумрак в кабинете не удивляет, Арсений к темноте давно уже привык. — Присаживайтесь, мистер Кадмин, разговор будет долгим, неприятным и… — Личным, — заканчивает Арсений зачем-то. Осмелел за полгода в новой должности. Каррера хмыкает и отмахивается куда-то в сторону кресла. Он лежит на диване, закинув руки за голову, и смотрит на скользящие по потолку голограммы галактик. Арсения от космоса теперь тошнит. — Хотите выпить? — Я не откажусь. — Бар в вашем распоряжении. Каррера не боится, и это Арсения напрягает. Руки слишком привычно перебирают бутылки в чужом баре. Он здесь уже был. Далмор блестит металлическими рогами герба. Арсений достает виски и тут же вздрагивает от четкого удара интуиции, оповещающей об опасности. — Нет, — спокойно говорит Каррера, — выберите себе что-то другое, эта бутылка для незваных гостей. — Я понял. — Я видел, что вы поняли. — Зачем же предупредили? Вопрос остается без ответа. Каррера вздыхает и сползает с дивана на пол. Не пытается отгородиться столом, давить, показать свою власть, унизить. Среди политиков — редкость. Арсений прихватывает Макаллан[1] и садится в предложенное кресло. Каррера расположился слишком близко, почти между ног, броня не дает их свести. — Верите или нет, — Каррера успевает перехватить затравленный взгляд, — но мне жаль, что с вами произошли все эти ужасные вещи. Я не собираюсь трахать вас. Арсений качает головой. — Вы не смогли бы, даже если бы захотели, — и продолжает без паузы: — Зачем я здесь? — Потому что ваша память вернулась. — Недостаточно. Я не помню, что связывало меня с вами. — Сакральная жертва. — Я не понимаю, о чем вы. — Не помните, — Каррера сглатывает и вдруг закрывает глаза. — Не помните. Вам повезло. — Сомнительный вывод. — Лоуренс Банкрофт — это имя вам о чем-то говорит? — Только в рамках информации, имеющейся в сети. — Вы знали, что его травили наркотиками в течение двух месяцев? — Нет, — Арсений прищуривается. — Паранойя, галлюцинации, бессонница, дальтонизм. Он видел то, чего не было. Он убил человека, которого я любил. — Почему же вы не воскресили этого человека? — Она католичка, хоть и не по своей воле. Каррера сжимает и разжимает кулаки. — Сакральная жертва. Я бы посочувствовал вам, но я не в том положении. — Из вас тоже сделали сакральную жертву. — Я меньше всего на нее похож. Арсений ставит бутылку на пол, пить все равно не сможет, бокал забыл взять. — И тем не менее. Разве вы не хотите отомстить? — Кому? — Оствальду. — Я больше не могу чего-то хотеть, я просто исполняю приказы, — горечь катится по языку в гортань и застывает там болью. — Подумайте над этим очень хорошо, вы ведь не дурак, взгляните на ситуацию шире. — Моя память — решето. Я не понимаю, о чем вы. — Вы — хороший политик, — Каррера дергано оглядывается на дверь. — И вы знаете, что в политических играх всегда есть жертвы. Такие как вы, такие как Ни… — он закашливается. — Такие как Антон Шастун. Арсений цепенеет. — Я не понимаю… не понимаю, о чем вы. — Вы точно не хотите, чтоб следующей сакральной жертвой стал он. — Нет. Истерика прорывается даже сквозь тренированную безэмоциональность посланников. Каррера кивает. — Вот теперь мы с вами говорим на равных. Моя боль и ваш страх потери любимого человека. — Вы угрожаете мне. — Нет, идиот, — орет Каррера, но мгновенно берет себя в руки. — Нет, у нас один враг. — Антон… — Я тебе не враг. Арсений вздрагивает. Он знал, что разговор будет личным, но насколько, даже предположить не мог. И резкий переход на ты испугал больше, чем любые возможные угрозы. Отчаяние Карреры — страшнее любых угроз. — Почему Антон? — Убей Оствальда! — Почему Антон? — цедит Арсений сквозь зубы. — Я не верю, что ты не смотрел в сеть в попытках найти любую информацию о нем, в попытках понять, чем он живет… — Воспоминания все еще причиняют мне боль, я, блядь, умираю, когда пытаюсь вспомнить. Так работает стирание. — … без тебя, — сухо заканчивает Каррера и отворачивается к затемненному окну. — А смерть ты заслужил. — Заслужил. — Прекрати жалеть себя. Ты мертв. Пожалей живых. Антон Шастун слишком много и резко высказывается о религии. До сих пор. Он в полиции сейчас работает. — Я знаю. — А зачем, знаешь? Ищет твоего убийцу. И неважно, что найти не сможет. Для Оствальда он проблема. За ним ведь, медийной личностью, подтянутся другие искатели справедливости. Потому что ты стал мертвым героем, для которого люди все еще ее хотят. — Это чушь, — хрипит Арсений, безэмоциональность посланника слетает, будто и не было стольких лет тренировок. Каррера понимает, куда нужно бить, понимает, что выворачивает свое и чужое нутро до мяса и костей, не дает возможности отказаться. — Это факт. Я лишь облегчаю твои муки выбора. Хотя убивать для тебя уже вряд ли мучительно. Оствальд уничтожит всех, кто ограничивает его власть. На Антона Шастуна, если хочешь знать, собрано досье. На двадцать шесть пожизненных сроков. Не смерть, но тысяча лет забвения… — Я понял. Я понял. — Я бы на месте Оствальда договорился с Шастуном, но Оствальд — дурак. И он приказал убить тебя. — Я понял. Я согласен. Каррера выдыхает. — Спасибо. — За кровь? — Арсений качает головой. — За разделенную месть. За то, что защищал человека, которого я любил, хоть и не помнишь этого. — Месть — самая отвратительная движущая сила жизни. — Ты тоже живешь ради мести. Убиваешь, — Каррера позволяет себе понимающую улыбку, — тех фанатиков, которые присутствовали тогда на площади. — Уже нет, их было мало. Может, сотня. Сейчас я вырезаю кардиналов, архиепископов, митрополитов, муллов — всех, состоявших в духовенстве, когда на нас напали. Их много, и это надолго. — Желаю тебе удачи. Ты ведь не планируешь останавливаться? — А зачем? — Ты знаешь, что на тебя открыты частные контракты? Если выследят, отправишься на стирание. Арсений кивает. — Я не планирую останавливаться. Они же не могут вернуть мне мою жизнь. Они угрожают моим близким. Так зачем мне останавливаться? *** 2316 год Еще один такой удар и дверь точно слетит с петель. — Арсений, к вам мисс Вордени, — запоздало оповещает умный дом. — Я слышу. Открой, пожалуйста. Дверь отъезжает в сторону, и Николь испуганно застывает с занесенной для удара ногой. — О, Арс, почему ты так безбожно трезв в этот пятничный вечер? — сильный французский акцент ничего хорошего не предвещает. — Завтра съемки. — Ужасный график, Арс, — а у протяжной рычащей «р» опасное звучание. — Что у тебя случилось? — Как будто ты сам хотя бы раз сказал мне, что случилось у тебя. Ничего страшного. Николь перепрыгивает через порог, разворачивается, на ходу скидывая туфли, и прислоняется к стене. — Как прошла рабочая встреча? — осторожно интересуется Арсений. — Ненужный вопрос. Посмотри на меня. Идет мне эта алая комбинация? А пиджак? — Ты самая красивая женщина, которую я видел. — Ты всегда так отвечаешь. — Я говорю правду. — Выгляжу я прекрасно, поэтому финансирование нам дали. Очень много денег. Арсений не хотел учить ее торговать лицом, но, кажется, все равно преподал пару отвратительных уроков. — На сколько экспедиций нам хватит? А команда? — Арсений откровенно боится Николь в таком состоянии, она в хлам выносит его собранное по кирпичикам самообладание. Николь роется в сумочке, достает планшет и показывает на цифры контракта. Сумма огромная. Банкрофт щедр излишне. Им столько не надо. — Не буду сейчас считать точно. Около десяти. В команду наймем, кого хотели. Арсений сглатывает, переводить тему с опасной больше не получится. Оба рухнут с головой. — Кого-то из лингвистов? — Арс, вечер пятницы, умоляю. Я желаю предаться безудержному нытью. Можешь меня не слушать даже. Или сам поныть. В твоем случае, повыть. Мужчины не ноют, они воют. — На луну. — Как тебе удобно. Николь отталкивается от стены, пошатнувшись, и привычно протягивает руку, хотя Арсений свою даже подать не успел. — Я не один. — Ох, — девушка распахивает глаза, — здесь Антон? Он ведь должен был прилететь, прости, я совсем забыла, — голос становится тише. Антон действительно прилетал на два дня. Арсений с ним не виделся, но говорить об этом не хочет. — Нет, здесь Айзек. Николь цепенеет и замирает, сжав пальцы в кулак. — По рабочим вопросам? — Исключительно. — Я не буду вам мешать. — Мы почти закончили. Николь начинает пятиться к двери мимо собственных туфель. — Я поеду, извини. — Почему? Зря Арсений спросил. Николь опасно прищуривается. Решает, ударить ли в ответ. — По той же причине, по которой здесь нет Антона. Ей ничего и не нужно говорить, она читает Арсения как открытую книгу. — По какой же? Николь вдруг тушуется. Знает, но резать по живому не собирается. Арсений впрочем услышать не против, сказанное не им самим. Это легко отрицать. — Потому что ты дурак. — А ты… — он осекается. — Дура. Может, за косичку еще дернешь или по жопе хлопнешь намелованной рукой? — А потом из гостиной придет старшеклассник и хлопнет рукой уже меня, но по лицу. — Потому что ты молчишь. Мне кажется, все понимают, он понимает, но ты молчишь. Арс, ты всегда молчишь. А я говорю, говорю, говорю, но меня не слышат. И в конечном итоге мы оба несчастны. Николь отворачивается, опуская плечи. — Если ты знаешь, как это исправить, — хрипит Арсений безнадежно. — Я не знаю. Я просто собираюсь перелистнуть страницу и начать с чистого листа. Я устала чувствовать, я устала выворачиваться наизнанку. Я чертов лингвист, изучаю язык других существ, живших вне времени, вне пространства, но, как я смогу договориться с ними, если не могу с ним. О, вдруг он инопланетянин? — смешок Николь выдает жуткий. — Вдруг вы мужчины — пришельцы? Прилетели из далекого далекого космоса, разрушили наш мир. — Друг с другом мы договориться тоже не можем. — Прости, иногда мне кажется, Арс, женщины — это особый вид. Мужчина — просто мутация, имеющая больше мускулов и вдвое меньше нервов. Машина, умеющая только драться и трахаться.[2] — Унизила? — спокойно интересуется Арсений. — А ты чувствуешь унижение? — Каждый день своей бессмертной жизни. — Я хочу радоваться каждому дню своей бессмертной жизни. Николь бросает затравленный взгляд куда-то ему за плечо, и Арсений оборачивается. Айзек смотрит в ответ, и непонятно, давно ли там стоит. И сколько из сказанного Николь на самом деле предназначалось ему. — Я собирался уходить. Тебя проводить, Ники? — Не стоит, Айзек. Они все еще смотрят друг на друга. Арсений чувствует унижение. Жалкая загнанная самим собой тварь. Антон вчера тоже смотрел. Арсений отвернулся. *** 2036 год Антон наклоняется к сыну и шепчет укоризненно: — Это для меня он Сеня, а для тебя — дядя Арс. Арсений улыбается. — Можешь звать меня как угодно, мелкий. — Дядя Сеня? — Хорошо, пусть будет дядя Сеня. Легко согласился. — Столько лет дружбы коту под хвост, — с ухмылкой говорит Антон и треплет сына по макушке: — Поиграешь с Демидом? — Он не хочет со мной играть. — Тогда беги к маме, я скоро приду. — Подожди, я же подарок привез, — Арсений встряхивается и как-то неловко передает коробку. — Лего. Надеюсь, понравится. — О-о-о, это «Star Wars». Спасибо, дядя Сеня. Я прямо сейчас начну собирать. — Покажешь потом? — Конечно. Антон даже возмутиться не успевает. Мелкий уносится в дом, на бегу стряхивая ботинки с ног. Арсений смотрит ему вслед странным нечитаемым взглядом, а потом наконец поворачивается к Антону. — Он очень на тебя похож. Так давно его не видел. — Ты и меня давно не видел, — звучит как обвинение, хотя не виноват здесь никто, а вселенскую несправедливость на скамью подсудимых не посадишь. Антон не хотел, но прямо в это мгновение ловит в голову меланхолично-драматичное настроение. И ведь не скучал же по Арсению, даже в памяти терял, по полной упиваясь работой и семьей. А настрой все равно из расслабленного предновогоднего летит прямиком в пизду. Арсений пока не замечает. Переминается с ноги на ногу. — Прости, Шаст. Съемки. Последние года два почти подряд. Мне кажется, я дышать не успеваю, — Арс вздыхает резко и выдыхает медленно, скосив глаза на облачко пара, вырвавшееся изо рта. — Арсен, надо отдыхать иногда. — Какое странное слово «отдых». Что это? — Скажи честно, ты просто не можешь остановиться? — Да. — Очень на тебя похоже, — Антон отступает на пару шагов и взмахивает рукой в сторону двери. — Пойдем в дом. Холодно. Арсений топает ногами, стряхивая снег с обуви, и натурально прыгает через порог, нормально войти — это не для него. — О, Паша уже приехал? — Ты по ботинкам узнал? — По куртке. Он в ней в сториз был. Антон качает головой, хмыкнув. Арсений раздевается медленно, будто не хотя. Шнурки развязывает почти минуту, снимает куртку и возится с плечиками, проигнорировав или не заметив, что Антон протягивает точно такие же. И замирает с шапкой и шарфом в руках. — Арс, ты в порядке? — Ты прав, — ему даже слова даются тяжело, самому себе признаться сложно, — я устал. Откровение невиданной щедрости, но только Шастуну по секрету, для остальных Арсений будет сиять. Антон отбирает у него шапку и шарф и швыряет на полку. — Сейчас отдохнешь. Еда, выпивка, кресло — все к твоим услугам. Если хочешь, иди спи наверху. — Я вообще-то соскучился. Арсений будто оттаивает наконец. Обнимает крепко, сжимая сильно аж до сбившегося дыхания. — Мы тоже соскучились. Антон не говорит: «Я соскучился». Боится вывернуться наружу всем собой. — Иди покажись остальным, тебя очень ждали. Арс хлопает в ладоши и бежит в гостиную. Наступает тишина, а потом пространство взрывается радостным разноголосьем. Девчонки визжат, парни пьяно орут. И Арсений замирает, Антон от неожиданности влетает ему в спину. — Встречайте звезду отечественного кино! — Привет, — тянет Арс. — Опаздываешь, — Паша откликается вяло, но первым лезет к Арсению обниматься. Оксана привычно чмокает в щеку, будто виделись недавно. Дима пожимает руку и хлопает по плечу. Стас отбивает пятюню, ему тянутся далеко. Начинается какая-то съемочная рутинная неразбериха. Вокруг Арса собирается толпа ни на секунду незамолкающих людей. Антон обходит всех по стеночке и забивается в угол. Мелкий напротив увлеченно собирает конструктор. Демид помогает, то и дело отвлекаясь на телефон. Ира улыбается, пытаясь обозначить свое присутствие как хозяйки дома и одновременно быстро убрать осколки разбитого бокала. — На счастье, — шепчет она одними губами, поймав взгляд Антона. — Все пьяные, — отвечает Антон. Ира пожимает плечами. — Да кто-нибудь здесь смотрит фильмы со мной? — громко возмущается Арсений. — Я смотрю, — говорит Дима. — А последний? — Он только вышел, Арс, пощади. — Почему ты еще не в кинотеатре, я не понимаю. — Дела, дела, — усмехается Паша, — дела поважнее. Антон не знает, по какой причине до сих пор не напился. Днем работал, вечером встречал гостей — увлекся. Идея — отпраздновать двадцатилетие «Импровизации» изначально была хорошей. Но сейчас он заебан. Как не любил скопления людей, так и продолжает эту интровертскую традицию. В телефоне залипает. Хуже Демида и Савины. Стас не удержался и заметил, что и по состоянию души Антон недалеко ушел. Первые сорок пять лет детства мужчины… У Арса седина, хоть он и красит волосы. У Антона и самого виски блестят. Все здесь изрядно постарели. Страшно, потому что чувствует себя Антон на двадцать с хвостиком. И в шутках не особо повзрослел. — Ты в порядке? — спрашивает Арс, глядя с прищуром. Антон на сыне залип. — В случайном. — Вот я бы мог так ответить. — Выпьем? — Да, — Арсений вздыхает, — но немного. Мне через пару часов в аэропорт ехать. — В смысле? — Съемки завтра в Калининграде. — То есть ты не останешься? — Если останусь еще и я, то будет как в сказке «Теремок». Пришел медведь, и домик рухнул. Антон качает головой, замечая, что Арс с темы пытается плавненько утечь. — Я хотел с тобой поговорить, давно не виделись же. — Давай поговорим, только алкоголь добудем. — Шумно здесь. — Ты очень точно подметил, — Арсений улыбается с абсолютно обезоруживающей издевкой. — Я умный. — Без сомнения. — Я слышу его в твоем голосе. — Ты не можешь слышать, здесь шумно. Арсений с воплем отшатывается, когда Антон щипает его за бок, легко перепрыгивает подлокотник кресла и забивается за шторку за спиной у Паши. И Паша удивленно присвистывает. — Начинается. Не убейте друг друга только. — Я слишком стар, — хрипит Арс, выглядывая из-за шторки. Антон швыряет в него пустым пластиковым стаканчиком. — На тебе еще пахать и пахать, — возражает Паша. И вытягивает Арсения к себе на подлокотник кресла. — Ну, рассказывай, как твои дела. Какие планы на жизнь? Антон возмущенно разводит руки в стороны. Арс пожимает плечами, кивая на Пашу, мол, в оборот меня уже взяли, присоединишься? Ничего лучше, чем усесться на другой подлокотник, Антон не находит. Паша переводит взгляд с одного на другого. — Давайте подкаст сделаем? — Боюсь, сейчас в тренды не залетит, — говорит Антон, рассматривая старания сына, аж закусившего губу от усердия. — Я не уверен, что время выкрою, — Арсений берет бокал у Иры, улыбнувшись. И отворачивается, когда девушка походя целует Антона в нос. — У тебя график какой-то ненормальный. — Кто б говорил, Паш. — Даже по сравнению со мной. — Я этого хотел. — Знаю, — Паша почему-то морщится. Антон оборачивается на оперевшегося ему на плечо Диму. — Арс, очень рад тебя увидеть наконец. Арсений смеется. — Кажется, я должен встать на стульчик и как стихотворение на детском утреннике рассказать о своей жизни. — А ты… — начинает Антон, но его перебивает Стас, тенью нависший над Пашей. — У меня тут приват что ли? — возмущается Воля. — Пойдемте в беседке поговорим, а то шумно. — Пойдемте, — соглашается Арсений. И Антону приходится тащиться за ним до беседки. Глупо конечно пытаться отбирать Арса у всех, но очень хотелось. Со своим рабочим графиком Антон и так пересекается с ним меньше остальных. Чаще всего на удивление с Сережей по бизнесу. Плюс Матвиенко в офисе появляется. А Арсений зависает на съемках и живет в Питере. Точек схода никаких. — Курить будешь? — вдруг предлагает Поз. Антон кивает на автомате. Арс скрывается за дверью беседки. — Ты какой-то хмурый, Шаст. — Немного устал. Послезавтра съемки еще весь день. — Чего ж тебе не отдыхается, — вздыхает Дима, — Арс тоже выглядит, как будто вагоны разгружал. — Ему пятьдесят три, умоляю, — стонет Антон, — должен же он уже начать стареть. Поз прищуривается, открывает рот, но не говорит ничего, замолкает до конца свой сигареты, а потом машет рукой в сторону двери. — Зайдем? — Я телефон забыл, через пару минут присоединюсь. Антон сбегает в дом. Не понимает, что на него нашло. Виснет в инстаграме почти полчаса. Отсылает спрашивающих об Арсении друзей в беседку. И не допив даже стакан виски с колой, проигнорировав диван, плюхается рядом с сыном. — Помочь? — Ага, найди вот такую детальку. У Антона зрение недавно начало портиться. И мелкую деталь конструктора в итоге находит Демид. — Я могу лампу принести, — предлагает Ира, коснувшись плеча. Антон вздрагивает. — Принеси, пожалуйста, ничего не видно. Света на самом деле достаточно. — Тебя парни в беседку зовут. Сказать им, что ты собираешь конструктор? У Иры ласковая усмешка в голосе. Конечно, у нее ведь по факту двое детей и неважно, что одному из них сорок пять. — Я через пару минут подойду в беседку, — обещает Антон, а сам продолжает бессмысленно копаться в деталях Лего — своеобразный антистресс. Больше мешает сыну сейчас, но сдвинуться с места физически сложно. Непонятно, зачем так загнался и из-за чего. И был бы еще смысл каждый раз мучать себя, пробовать в мыслях все эти «если», «бы», «мы», «могли». Взрыв голосов на фоне мутно-тихих разговоров не приводит в чувство. Антон оборачивается и убивает Арсения взглядом мгновение спустя. Арс сам виноват, тоже смотрел в упор. Хуже всего, что они оба понимают, в чем дело. Дуэль насмерть. Антон сжимает детали пальцами, трясет головой, расправляет плечи, выдыхая. Прятаться он от Арсения пытался, и раньше ведь не получалось. — А мы думали, где ты потерялся, — усмехается Паша. У него снег блестит на волосах и седина. Антон бесполезно цепляется за лица друзей, боится ухнуть глубже в чувства, от которых вроде успешно бегал последние несколько лет. Арсений разворачивается, забирает, почти вырывает у Димы сигареты и уходит на улицу, хлопнув дверью. Не специально. Не удержал. Парни удивленно переглядываются. Антон с остервенением принимается за Лего, собирает несуразную башню. Сын рядом пыхтит, но не комментирует внезапную заинтересованность отца в детских играх. Во взрослые Антон сейчас отчаянно не хочет играть. И проиграть в очередной раз. Телефон вибрирует пришедшей смской. — Понравился конструктор? — интересуется Арсений. Предыдущее сообщение от него датируется аж девятнадцатым апреля. — Очень, — отправляет Антон, встает и, отдав сыну кривую башню, проталкивается через друзей в прихожую. Надевает куртку, на улице все-таки минус двадцать, выходит, ловя какую-то нервную дрожь, и замирает, уставившись на чужой отчаянно красивый профиль. — Не замерз еще, Арс? — Слегка. Его дыхание отдает табаком. — Конструктор отличный, спасибо. — Собрал звездолет? Арсений криво улыбается. Тянет капюшон на лоб, и теперь только и остается, что разглядывать улыбку, глаза пропадают в тени. — Я скорее мешал собирать звездолет, — хмыкает Антон. Они оба замолкают. Арс вытаскивает сигарету из пачки зубами. Оскал жуткий. Антон чувствует чужую злость жаром по телу, и собственная накатывает резко, захлестывает через край. Он вскидывает подбородок и смотрит с вызовом. — А я неплохо поболтал с ребятами, даже не думал, что успел так по всем соскучиться, — Арсений говорит спокойно. — Мало успел рассказать, конечно. Редко видимся. — Редко. Дым как и слово горчит на языке. — Я поеду через полчаса. — Хорошо. — Главное на самолет не опоздать. — У тебя есть в планах посетить нас еще раз в ближайшее время? — спрашивает Антон, и голос предательски глохнет, усталость и злость — отвратительная смесь. — О своих планах я тоже рассказывал, пока ты Лего собирал. Чего ушел? А вот и злость Арсения начинает прорываться. — Настроение было такое, понимаешь, звездолеты строить. — С подарком я угадал. — Спасибо. — Рад, что понравилось. Арс тушит сигарету в снегу, кидает в стаканчик и делает шаг к двери. Антон хватает его за плечо, но отпускает тут же. — Подожди, я… — Я знаю, о чем ты думаешь, — перебивает Арсений. — Будь добр, спрячь эти мысли поглубже, раз избавиться от них ты за столько лет оказался не способен. — А ты, значит, смог? — Антон почти рычит. — Я отбросил за ненадобностью. Ощущается как выстрел в висок. — Ты молодец, — интонации полумертвые. — Посмотри, у тебя любимая жена, сын, прекрасный дом, завидная карьера, деньги. А почему? Потому что свою блажь ты держал при себе. — Блажь! Слово-то какое. Позаимствовал у Стаса? Арсений нахмуривается. — Что? — Он — твоя блажь, — шепчет Антон, сжимая кулаки. — Я слышал это так много раз, что поверил. — Стас прав. — Нет! — Я не хочу продолжать этот разговор, Антон. — Ты счастлив, Арсений? Арсений отворачивается, стучит пальцами по стене, соскребает ногтями кусочек льда и прячет руку в рукав. — Счастлив. Пока тебя нет рядом. Антон сгребает Арсения за капюшон и тянет на себя. Даже не успевает осознать свои действия. Распахнувшаяся дверь бьет по спине. — Пап, смотри, я собрал. Правда… — сын испуганно осекается. — Вы чего? — Дурачимся, — хрипит Арсений. — В снежки играли, — и выворачивается резко с присущей ему грацией, отступает в прихожую, будто боится, что Антон за ним погонится. А Антон вслед взглянуть боится. Страшно до тошноты. Противно от себя до тошноты. — Можно с вами? — Мы уже наигрались. — Да? Жалко. Смотрите, какой я звездолет собрал. Но это самый маленький из набора. — Мощно! — Арсений пытается прокашляться, голос безбожно срывается в низкие ноты. — Быстро ты. Молодец. — Звездолет крутой, — шепчет Антон. — Идите в дом, холодно. — Сейчас, пап. Дядя Сеня, хотите покажу вам имперский крейсер? — Хочу, конечно. Антон хочет сдохнуть. Может, и умолял бы, но у Арсения своя правда, пусть он и лжет. У них нет завтра, у них нет будущего. Есть синяя шапка Арса в руках Антона. Шерстяная, под цвет глаз. Есть разбитые давно мечты. И сердце. Антон сейчас соберется, только в шапку покрепче вцепится. — Интересный ты человек, конечно, Арсений, — сообщает Паша, обходя его, и врезается в Антона плечом. — Шастун, я всегда рад твоей близости, но дай мне пространства. Арсений стряхивает куртку на вешалку и позволяет себя утянуть. — Извини, Паш. — Хватит курить, иди лучше Лего собирай. Антон выдает истеричную улыбку. Паша отпихивает его в сторону и все равно встает рядом. — Я уже башню построил. — Я рад. А чего лицо кислое? — Лимон невкусный. — Шастун, — тянет Паша, оглядывает с ног до головы с каким-то усталым видом и морщится, — шапку хоть надень. — Это не моя, — Антон пугается собственного хриплого голоса. — А чья? — Арса. Паша тупо моргает. — Ясно. И замолкает. Антону неуютно. Повисшее молчание хуже разговора. И заебанный Паша первым его не продолжит. Хмурится только, рассматривая наледь под ногами. — Чем народ дома занят? — выдавливает Антон. — Кажется, нашли гитару, — Паша отвечает не сразу, но продолжает резко: — Он сейчас уедет, Антон. — Кто? — Кто? Арсений. — А, да. У него самолет же. — В семь утра у него самолет. Время — одиннадцать. Антон кивает. И Паша вдруг наклоняется, сгребает снег в ладони и швыряет ему в лицо. Мелкая крошка холодом оцарапывает кожу, оседает на голой шее. Антон даже не вскрикивает, просто отступает на шаг и вжимается в стену. Паша продолжает швыряться снегом, срывает капюшон, напихивает за воротник. Останавливается, когда наконец перехватывает мутный взгляд Антона в одну точку, выдыхается сам, выдыхает морозный воздух обреченно: — Смотри, Шастун, следы. — Арсений наследил, — вяло откликается Антон. — Нет, это твоя жизнь проходит мимо. Дверь открывается, и Паша шарахается в сторону. — Антон, — Ира высовывается по пояс и вздрагивает от холода, — Арс куда-то собирается, а парни сказали, что он ночует у нас. Я запуталась. — Ир, — Антон надеется, что злость в голос не просачивается, — Арсений не останется. Ира неуверенно кивает и исчезает в доме. Антон ее любит, господи, как же он ее любит. А Арсений — просто неизлечимая болезнь. Антон сдохнет с мыслями о нем. Паша поджимает губы. А потом встряхивается, очищает снег с себя и Антона. Почти больно, достаточно, чтоб привести в чувство. — Уроборос, — говорит он тихо. — Змея кусает свой хвост, пока не поглотит саму себя. — Паш, — шепчет Антон умоляюще, — можно без философских изречений? — Ваш убогий сценарий, повторяющийся из раза в раз. Я устал смотреть на огонь, воду и этот сценарий. Ира снова появляется на пороге. Кутается в куртку и смотрит удивленно-непонимающе. — Эм, Арс попросил попрощаться с тобой за него. Передал, что было приятно увидеться. Антон не удерживается и поднимает брови вверх. — Зачем? — спрашивает Паша. — Он же через нас все равно пройдет. — Такси подъехало к другой калитке, которая со стороны сада. — О боже, — Паша подносит ладонь к губам, — Шастун, у тебя два входа. Один парадный, другой… — Не продолжай, — умоляет Ира и хлопает дверью. Антон пялится на дверь как баран на новые ворота, переводит взгляд на Пашу и выдает: — Уробороситься — проходить заново все круги эмоционального ада. — Без философских изречений, Шастун. — Бля, шапка! Антон срывается по тропинке к ближайшей калитке, скользя на утоптанном снеге, вышибает ее плечом — хорошо, что закрыта не была — и вылетает на дорогу прямо в яркий свет фар, приближающейся машины. Он успевает выматериться и захлебнуться своим «блядь», когда такси его сбивает. Глаза у водителя круглые от ужаса. — Еб вашу мать, — вопит Паша. И наворачивается на льду, до Антона не добежав. Антон несколько секунд тупо ловит приход. Темнота и далекая боль пульсируют за веками, топят, не желая выпускать. — Антон! Антон Шастун! Шаст! Блядь! Сука! Шаст! Блядь! Антон! Ало! — Арсений неприятно орет. — Сбила машина. Не меня. Я… Я не знаю. Какой адрес? Адрес… адрес… адрес… — Жуковка, сто восемьдесят один, — хрипит Паша. — Жуковка, сто восемьдесят один, — повторяет Арсений. — Я не знаю, не знаю, не понимаю, — и срывается в истерику: — Я спокоен. Я не понимаю, не знаю. Может, сломано. Я не знаю. Шаст! Блядь, Шаст! Антон чувствует касания холодных рук на щеках и лбу и распахивает глаза. Слепнет из-за света фар, жмурится от продирающей от ног к затылку боли и наконец фокусирует взгляд на чужом лице. Арс замирает статуей, дышит рвано и трясется. Молчит, хотя губы двигаются, повторяя имя. Выглядит страшно. — Шапка, — шепчет Антон. — Ты забыл. — Шапка. Нахуй шапку. Нахуй, блядь, шапку, — Арсений срывает голос и следующие слова сипит: — Нахуй шапку, Шаст. — Не нравится, я заберу. — Забери. — Плюсом к Лего. — Я подарю тебе грузовик Лего. — Из Лего? Арсений припадочно смеется. Дрожащими руками продолжает гладить лоб и голову. Антон удобнее устраивается в сугробе. — И грузовик шапок. — Договорились. Отмени вызов. Я в порядке. Слегка ушибся. — Я не… — Арсений, не отменяй, — стонет Паша. — Я ногу сломал. И, кажется, руку. — Бля, Паш, — Антон садится, охнув, — мы сейчас. Арсений осторожно подхватывает его под спину, утягивая на себя, и обнимает, утыкаясь лицом в шею. — Я тут пока полежу, Шастун. Арсений, не опоздай на самолет. — Нахуй самолет. — Правильно, Арсений. Нахуй самолет и эти ваши уроборосы. *** 2021 год Антон не может долго злиться на Матвиенко, но каждый раз разъебывается до скрученных кишков и тянущей дыры в груди. А с чего еще разъебываться, если не с комментариев друзей о собственной никчемности. Сережа вряд ли имел ввиду именно то, что сказал, но сказал же. Его в последнее время заносит часто. В сторону Антона в основном. Впрочем и Арсению сегодня прилетело. Арс стоически выдержал поток чужих эмоций, а потом вытащил Сережу из офиса. Антон дал им на разговор десять минут и пошел следом. Этаж большой, но безлюдных мест на пообщаться по душам практически нет. Прямо по коридору к лифтам, направо в другой коридор, где обжитых офисов очень мало. Антон тормозит, услышав голоса, и через секунду видит Арсения в зеркале сбоку на стене. — Тебе не надоело? — Да он рассекает по офису как гусь важный и не делает нихера. — Антон-то, — Арсений нервным жестом разглаживает бровь, — нихера не делает? Это мы по сравнению с ним нихера не делаем. — За себя говори, — зло бросает Сережа. — Он устал. Почти каждый день какие-то съемки. — Мне его пожалеть, предлагаешь? — Предлагаю, не отыгрываться на нем за свои профессиональные неудачи. Сережа судя по звуку захлебывается словами и замолкает. Антон решает вмешаться. Арсений в этот момент поворачивает голову к зеркалу, и в отражении они встречаются взглядами. — Серый, прости, я не хотел тебя… — А ты, — рычит Сережа, — может, прекратишь во всех своих любовных неудачах винить его? Антон пялится на отражение Арсения в зеркале, в его побелевшее лицо и распахнутые глаза. — Не стоит продолжать эту тему. — Ну раз уж ты затронул тему моей профессиональной несостоятельности. Давай поговорим о проблемах друг друга. Я вот свои решаю по мере возможности. А ты на месте топчешься. Сказал бы ему, мол, Шастун, такие дела, я, кажется, в тебя… — Серый, — рявкает Арсений, — замолчи. — … вкрашился, — добивает Сережа. Слово-то какое, из тик тока набрался. — Замолчи. Антон перестает дышать. Пялится на Арсения в отражении, не моргая. Надеется, услышать любые отговорки или смех, но Арс закрывает глаза, вжимает голову в плечи, проседает всем телом, будто Сережа взвалил на него гору. — Не нравится правда? Я вот сказал, а ты не можешь. Антон зачем-то топает ногой и театрально закашливается, все силы уходят на то, чтоб вернуть лицо до состояния важного гуся, поворачивает за угол и останавливается за пару шагов до Арсения, ближе подойти моральных ресурсов не находит. Сережа вздрагивает и с диким ужасом смотрит на Арса. — Парни, Стас нас в офисе ждет. Придумал что-то, проверить хочет. — Не подкрадывайся, Шастун. Я чуть заикой не стал. — Буду пугать тебя чаще, — мерзко сообщает Антон и спрашивает тихо: — Мирись, мирись и больше не дерись? — Драться точно не собираюсь, — обещает Сережа, глядя с подозрением. — Ты давно там стоял? — Где? — Антон тупит вполне натурально. — Мир, Шаст. Протянутый мизинец Антон принимает на автомате, старательно пялясь на Сережин хвостик. — Мир. — Пошли тогда. Что Стасу опять надо? — Серый, ты иди. Антон, на пару минут, — просит вдруг Арсений. Сережа издает звук раненой чайки и улетает за угол с небывалой для него скоростью. Антон бы за ним с удовольствием припустил. Но к полу как примерзает. Арсений делает шаг в сторону, закусывая палец, разворачивается, прислоняется к стене, трясет головой и опускает взгляд в пол. Антон следит за его метаниями боковым зрением, выдыхает и предлагает: — Может, пойдем в офис. Стас ждет. Нихуя Стас не ждет. — Нет, подожди. Ты ничего не хочешь сказать? — Я? Нет. Арсений откидывается затылком на стену. Смотрит полубезумно. — Точно? — Арс, пойдем. — Шаст! — Мне нечего сказать. — Ты же слышал. Зачем он продолжает настаивать? — Слышал. Арсений сглатывает. — И? — Это что-то меняет? — Ты мне скажи. — Мне нечего сказать. Разговор тупого с тупым. — Точно? Антон закатывает глаза. — Мы играем в «Вопросом на вопрос»? — Меняй. — «Перемотка». Начнем с момента, когда я пошел за вами. Я свернул в туалет. Меня здесь не было. Я ничего не слышал. Антон разворачивается, чувствует касание на предплечье спустя мгновение — кожа к коже. Арсений отдергивает руку, будто обжегся. — Антон… — Спасибо, что поговорил с Сережей. Он меня, если честно, заебал в последнее время. А сам я заебался. Пойдем в офис. — Антон, я не хочу, чтобы мы… — Арс, — перебивает Антон, рваным выдохом заглушая «с», — я устал. У меня нет сил даже осознать то, что ляпнул Сережа. А уж обдумывать и пользоваться этим я не буду точно. Спи спокойно. Арсений проходит вперед, перекрывает собой пути к бегству, и на лице его такая безнадега, что впору повиснуть в петле где-нибудь в офисе. — Сережа сморозил чушь. — Ага. — Лучше вообще не воспринимать всерьез, что он несет. — Ага. — Я просто не хочу, чтоб ты думал… — Я не думаю. Еще немного и Антон выйдет из себя или в окно. — Шаст… — Мы сейчас что пытаемся выяснить? Глухой ли я? Или тупой? Нет. Я тебя услышал. Я тебя понял. Я пошел в офис. Судя по лицу Арсения, никуда Антон в ближайшее время не уйдет, пока Арсений хуй пойми в чем не убедится. — Подожди. Дай мне сказать. Ты… — Арсений замолкает, открывает рот, закрывает, подбирая слова. — Я Антон Андреевич Шастун, тысяча девятьсот девяносто первого года рождения, овен по знаку зодиака, тварь божья… — Наказание. Антон перехватывает чужой взгляд и не может решить, засмеяться или все-таки в окно. — А ты наказываешь себя за меня? Арсений сдавленно рычит, проходясь своим низким тембром по нервам. — Ты… Почему ты такой? *** 2497 год 0 — Мне кажется, я стал таким потому, что всегда думал о смерти. Ладно, не думал, а как-будто бы имел ввиду. Люди умирают внезапно. Неожиданно. И я старался быть хорошим со всеми. Вдруг умрут, и мои слова — последнее, что они услышат, а я их обидел. С близкими еще страшнее. Поэтому я неконфликтный. — Оптимистичное начало рабочего дня, — Сережа даже не отрывается от голографического экрана, его лицо едва видно за текстом новостной ленты гугла. Арсений шмыгает носом и снова утыкается в салфетки. — Прости, Шаст, продолжай. — Ты заболел? — Не знаю. Вечером выясню. Антон приземляется на стул рядом с Арсом и протягивает свой чай. — Горячий еще, будешь? — Давай. — Ты к чему про мой характер спросил? — Продолжаешь удивлять спустя сотни лет, — Арсений улыбается, прячась за стаканчиком. — На тебя буквально орали, а ты так спокойно выслушал, хорошего дня пожелал. — Решил себе его не портить. Кстати мне иногда жаль, что мы не знаем, когда умрем. Я бы хотел иметь возможность закончить свои дела, поговорить с близкими в последний раз. — И что бы ты сказал? — Ну, — Антон задумывается на пару секунд, — сказал бы, что я их люблю. — А сейчас почему не сказать? — Бывает сложно. Плюс я бессмертный теперь. Арсений кивает. — Пошли ближе к сцене, — командует Стас, — десятиминутная готовность. — Мы еще ничего не делали, а я уже устал, — жалуется Дима, но смиренно поднимается со стула. Сережа пихает его локтем в плечо и бодро бежит за Стасом на улицу. Антон дожидается, пока Арсений выскользнет за дверь, тянет за руку Поза и вылезает сам. Солнце ослепляет. Погода сегодня прекрасная. В такие дни хочется либо упиваться вдохновением, либо лежать без дел и счастливо отдыхать. Антон бы предпочел отдыхать, но они сегодня до вечера ведут мероприятие. — Какая импровизация первая? — без интереса спрашивает Сережа. — «Вечеринка», — Стас даже не оборачивается, рассматривает сцену внимательно, выглядывая из-за колонны, — потом «За спиной». Парни, придется ужаться, места мало. — Зато как в Колизее, — весело замечает Арсений. — Будем импровизировать до последней капли крови, — усмехается Антон. Дима вздыхает. — Отгадай меня первым, Арс. Я на тумбе посижу. — А вот ничего не обещаю. Зрительный зал на открытой площадке ресторана по рассадке напоминает старый «Камеди клаб»: ряды столиков и каменные ступени-сиденья амфитеатра. Сцена длинная, но очень узкая, можно увлечься любимым делом и навернуться прямо в тарелки. — Стас, ты начнешь или дождемся публику? Арс договаривает, сразу отворачивается и чихает. — Начну, пожалуй, — Стас на Арсения косится, — а то заразишь еще. И выбегает в зал. — Тишина-а-а, — тянет Сережа и ржет. — Вам наверное интересно, где Паша Воля? — голос Стаса, усиленный имплантами, эхом разносится по огромной площадке амфитеатра. — Оля, оля, оля, — вторит эху Арсений и прыскает в кулак. — А Паша в LA загорает, я хочу к нему. Желание работать у Поза явно стремится к нулю. — Диман, — Антон хлопает друга по плечу, — в LA сейчас минус десять, к тому же Паша на съемках. — Встречайте наших актеров! — А Стас долго размусоливать не стал. — Арсений Попов! — У нас жара, может, искупаться успеем вечером, — подбадривает Арс и после толчка Сережи в спину вылетает из-за колонны на сцену под аплодисменты зрителей. — Жара, а шапку нацепил, — ухмыляется Серый. Диму приходится выпихивать, сопротивляется он конечно в шутку, но усиленно. Подбежавшая Оксана успевает чмокнуть его в щеку и, погрозив пальчиком, выпроваживает в зал. Сереже подмигивает, прощается, как будто на войну отправляет, когда Стас произносит его имя. Антон ярко улыбается Окс, оборачивается на парней и слепнет на секунду. Солнечный свет мешает разглядеть лица, а силуэты горят так, что уверовать можно. — Антон Шастун, — орет Стас. Антон выпрыгивает на сцену, раскинув руки в стороны. Он счастлив в это мгновение. Рядом с лучшими друзьями. Занятый любимым делом. Ловит счастье за хвост сейчас, потому что знает, каким мимолетным оно может быть. Сережа протягивает свой кулак и ждет касания — ритуал, которому пять столетий. — Поприветствуйте наших актеров в полном составе! — Стас отбивает барабанную дробь по тумбе ладонями и поднимает брови, будто намекая. Зрители взрываются аплодисментами, кричат, и это, пожалуй, хороший показатель — публика здесь сегодня искушенная деньгами в основном, встреча могла быть и холодной. — Давайте лучше порадуемся хорошей погоде, — говорит Арсений лениво, как поплывший на солнце котяра. — Неделю уже солнце жарит, — замечает Дима, — а мы не купались. Антон разглядывает первые три ряда столиков, звезд много, но лица незнакомые. И нахрен пропускает вопрос Стаса. — А Шастун поплавился, — ржет Сережа, — заменяем. — Я с вами, — Антон хлопает себя по коленкам. — На зрителей засмотрелся, сияют ярче солнца между прочим. — На этой прекрасной ноте и начнем, — предлагает Стас. — Арсений, душа моя, лови свои наушники. Арс подрывается с тумбы и подхватывает наушники у самого пола, проехавшись на коленках. И жалуется в общем чате: — Я колени стесал. — Дурак, — пишет в ответ Сережа. Дима с кряхтеньем встает со своего места, протягивает руку Арсению, помогая подняться, и шагает к краю сцены. — «Вечеринка», — объявляет Стас, — конечно же ваша любимая «Вечеринка». Арсений наденет наушники и ничего слышать не будет, а мы пока загадаем персонажей, которые придут к нему в гости. — Подожди, он еще без наушников. Посмотри на него, — Антон обводит силуэт Арса рукой. — Потрясающе. Арсений накрылся ладонью как козырьком, прислонил один наушник к уху, светится весь — стоит на солнечной стороне — и двигается в такт музыке. — Арсений надевает наушники, — с угрозой в голосе повторяет Стас. — Да-да! Работайте, я не мешаю. Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу… — Все лежу и лежу и на солнышко гляжу, — тихо себе под нос допевает Антон. — Не лежу, а сижу, — бурчит Сережа. — Это ты сидишь, а я лежу. — Сидишь, дебил. Антон встает. — Уже нет. Серый подрывается следом. Стас отметает варианты персонажа Поза со скоростью автоматных выстрелов. Дима бродит по краю сцены, опустив голову. — Слушайте, а почему мы постоянно ему что-то загадываем? — интересуется он. — Может, ради разнообразия в этот раз не придумаем персонажей. У нас же Арс самостоятельный, сам придумает. Стас скептично щурится. — А давайте, — поддерживает идею Антон, — пусть выкручивается. Сережа поворачивается к залу и подносит палец к губам. — Только тихо. Обещаем, получится смешно. Зрители неуверенно хлопают, и Стас, сдавшись, идет к Арсению. — Тебе не понравится. Арс снимает наушники и удивленно смотрит в скорбное лицо Шеминова. — Что? Мы здесь надолго? Вы сами постарались, извините. Антон выныривает из-за плеча Арсения, раздувает темные волосы выдохом и шепчет загробным голосом: — Пора устроить вечеринку! — Спорим, отгадаю. — Попробуй. Арс подмигивает и с улыбкой шагает к центру сцены. — Идущие на смех, приветствуют вас, — обращается он к залу. — Пора… — Прячемся! — орет Сережа. Арсений принимает правила игры мгновенно. — Раз. *** 2649 год — Хуже всего, когда хороший человек ломается. Делает вещи, ему абсолютно несвойственные. С контролируемой яростью. Осознавая последствия. Почему ты не кричишь, не плачешь? Почему ты так спокоен? Антон продолжает водить пальцем по песку, вырисовывая незамысловатые фигуры. Паша прилетел десять минут назад. Молчал минут пять, а потом взорвался, как начиненная металлом бомба. Антона пробило насквозь, но сил реагировать не осталось. — Я, Шастун, пытаюсь понять, куда ты движешься в своем потрясающем саморазрушении. Еще упорно так. Твое упорство бы да в нужное русло. Антон ближайшее время принимать участие в разговоре не собирается. Скребет пальцами по песку в надежде, что эта реальность растворится и на ее место придет другая — счастливая, без боли, сумасшествия и поглощающей изнутри пустоты. В голове и груди будто копается невидимая рука, давит на ребра и череп, заполняет черной жижей до краев. Антон не знает, как сделать, чтоб жижа наконец излилась, как оттолкнуться подальше от края, за которым мягкие белые стены палаты в психушке. — Я понимаю, Антон, почему ты его убил. Он не Арсений. Он даже не человек. — Он меня попросил. — Что? — Паша распахивает глаза, нахмуривается, ждет ответа терпеливо почти минуту и, не дождавшись, выдыхает шепотом: — Попросил. Пусть так. Антон равнодушно смотрит в темные спокойные воды океана. Не собирается разубеждать Пашу, к каким бы отвратительным выводам он сейчас ни пришел. — В конечном итоге, Шастун, ты останешься с тем, что натворил, один на один. А ты ведь хороший человек. Сожрешь себя. Паша поднимается на ноги и очень медленно, увязая в песке, тащится к телу андроида. Покачав головой, хватает его за лодыжки и начинает пятиться в океан. Антон отворачивается. Он не жалеет о том, что сделал. Он жалеет, что за собственным безумием не увидел проблему раньше, не предотвратил. — Отлив унесет андроида на пару километров вглубь залива, а течение выбросит в океан, — Паша стоит по пояс в воде и потирает ладонью лоб. — Скажу, нашел тебя здесь одного. Ты ври, как хочешь. Антон горбится сильнее, утыкается носом в колени и закрывает глаза. Зачем врать? Зачем спасать репутацию? Убийства андроидов закон все равно игнорирует. Но Паша видит толк в своих действиях, бессмысленно было его останавливать. — Поговори со мной, Шастун. Мне важно понять, что с тобой происходит. Ты дорог мне. Я не смогу отстраниться и отсиживаться, зная, что ты себя уничтожаешь. Паша дрожит от холода, выходит на берег, обхватив плечи руками, шагает, хлюпая кроссовками, к Антону и оседает рядом, притершись к спине. — Не нужен тебе этот мир без него? Зря. Красиво вокруг. Раньше я бы сказал, что жизнь коротка, но теперь-то она длинная, не умещается на ладони. Бесконечное количество возможностей, неограниченный выбор. Во всем. Но это абсолютно не значит, что стоит тратить ее на сожаления, ненависть к себе и другим, на скорбь о былом и просранных возможностях. Когда я проснулся в этом новом мире, пообещал себе, что наверстаю все упущенное за прошлую короткую жизнь. А потом мы полгода прокрастинировали, помнишь? — Паша смеется, пихая Антона локтем в бок. — Я смотрел на себя в зеркало и вообще не понимал, что я здесь делаю. Я боялся будить Ляйсан и детей, потому что больше не мог дать им то, чего они достойны. Я был их не достоин, я был никем. Я смотрел на себя в зеркало, а потом на вас с Арсением. Вы бегали, как сумасшедшие, мельтешили перед глазами, вы в новом мире нашли то, чего вам не хватило в старом, друг друга. Наверстывали упущенное. Вы работали вместе, отдыхали, радовались, плакали, ссорились — вы все время были вместе. Вы как-то наорали друг на друга и разбежались дуться по углам. Я к тебе на кухню пришел, а ты в окно пялился с абсолютно счастливым видом. Я думал, убиваешься сидишь. Помнишь, что ты мне тогда сказал? — Охуеть, Паш, весна. — Длинный был февраль. — Тридцать шесть дней. — Я все никак не привыкну к новому календарю. — А я все никак не привыкну к… — Антон тыкает пальцем в окно и с улыбкой отмахивается рукой. — Арсений курит опять. Вроде раньше так много не дымил. — Чего не поделили? — На ноль. Паша поднимает бровь. — Концепцию бытия, значит? — Разумеется. — Интересные вы человеки, конечно. Совместное бытие, знаешь ли, всегда подразумевает некоторые разногласия. — Ага, — Антон поднимается из-за стола, — пойду их решать. — Правильно. Только лицо попроще сделай. Сияешь ярче весеннего солнышка. — Зачем? Я счастливый до пизды. — По работе какие-то подвижки? Паша вообще-то с Антоном поговорить хотел о работе как раз, но наткнулся на Матвиенко, а потом на злющего Арсения. — Никаких. — Откуда тогда столько радости? Со мной бы хоть поделился. — Весна, Паш, — Антон продолжает счастливо улыбаться. — Чувствую небывалый прилив сил, горы готов свернуть. — Отсыпь мне своей дури, Шастун. Я что-то наоборот взгрустнул, — Паша нелепо взмахивает руками и губы поджимает. — Когда только проснулся, фонтанировал идеями. Подумал: обалдеть, я в будущем. А ты о чем, думал? — Я охуел, а потом, — Антон оборачивается к окну, — а потом я увидел Арсения. Мне кажется, я проснулся с мыслями о нем. И я, ну, счастлив. Паша качает головой. — Опять без куртки выперся. Сейчас вернусь, Паш. Антон уносится в коридор, шуршит одеждой, хлопает дверью, по ступеням грохочет как сумасшедший. Паша садится за стол, щурится от солнечных лучей и смотрит на Арсения, абсолютно спокойного, стоящего в объятиях Антона, который куртку на него накинул и сверху собой припечатал. Подбородком лег на плечо и повис. И Арсений со своим недовольным лицом явно счастлив. Паша смотрит и думает, что пора будить Ляйсан. — Ты сказал мне, что проснулся с мыслями о нем. Ты весь мир любил и его. А теперь только его. Расскажи мне, что он сделал с тобой? Расскажи мне, почему этот мир без него тебе больше не нужен? Антон поднимает подбородок с коленей, распрямляет затекшие ноги, мажет ладонью по песку, расчерчивает пальцем бессмысленные косые линии. И молчит. Нет у него ответа для Паши. Любовь — не решение. Если бы можно было решать, кого любить и зачем, мир был бы чудесным местом. Паша кивает вяло и рисует на песке круг. Антон зачем-то рядом крест. Над крестом появляется еще один круг. — Я вряд ли смогу понять, что с тобой происходит, — шепчет Паша. — Но я очень четко понимаю, что это не любовь. У вас был шанс, наверное был. Я долго так думал. Сейчас, Антон, вы друг друга просто уничтожаете. Ты его тоже. Да. Ты больше не жертва. Жертва перестает быть жертвой, когда начинает отвечать и не уходит, не отпускает. Я знаю, что уйти и отпустить сложно. Выбраться из подобных отношений сложно. И он не сможет. Ты должен решиться. Антон с нажимом чертит крест. Паша — очередной круг. — Арсений — твоя кукла-марионетка. А ты — его. Разница лишь в том, что ты свои нити видишь. Откажись от роли мнимого спасителя. Прекрати дергать его нити, он трепыхается на них как рыба, выброшенная на берег. Прекрати. Прекрати все это, пока еще не слишком поздно. Иначе ты уничтожишь его. Сам. Антон ставит жирный крест, последний по диагонали, и проводит жирную линию. Крестики-нолики — хорошая игра. Правила понятные. А Арсений втянул в игру, правила которой не объяснил. Дал сделать первый ход. Антон сказал: «Люблю». И проиграл в ту же секунду. — Помни, я всегда буду на твоей стороне. Даже если ты окажешься не прав, я приму твою правду. Паша отряхивает песок с пальцев и протягивает руку. Он хочет помочь подняться во всех смыслах. Антон ему благодарен. Хватается за руку, вытягивает себя будто из-под толщи воды и обессилено опадает в чужие объятия. Паша сжимает крепко и выдыхает. — Ты ведь все понимаешь, дурак. Мне жаль, мне так жаль. *** 2497 год 0 — Содомит — какое потрясающее слово. Звучит кстати как церковный сан. Вы против абортов и содомии? Где здесь логика? Я люблю мужчину. Понимаете, к чему я веду? Гарантирую, с моей стороны ни одного аборта не будет. — Этот маф умрет в назидание остальным. Вы все умрете. — Вам позволено любить существо, которое вы сами себе вообразили, а мне, значит, не позволено любить мужчину, имеющего плоть и кровь, — орет Антон. — Раньше мне говорили, что я не должен любить мужчину, это грех, и я попаду в ад. А теперь вы заявляете, что у меня нет души, и я вообще не могу любить. Но я любил и все еще люблю. — Молитесь за неверного, твари без души. Огонь очистит его. — Полюби ближнего своего как себя и сожги нахуй. — Молчи, сумасшедший. — Один сумасшедший человек — проблема, конечно, а вот много — уже религия. — Да защитит нас Бог, — В безумных глазах фанатика отражаются отблески костра. — Неверующий умрет прямо сейчас. — Почему это я неверующий? Я давно создал свою религию. Антон чувствует, что его несет, но после стольких лет молчания и лжи, зачем ему останавливаться. — Порождения дьявола не должны жить вечно во плоти как бессмертные души. — Я молюсь своему Богу. Что он сказал Арсению? Последние в жизни слова. В «Опциях». «Сам жри свои макароны». Такое себе наставление на будущее. — Первые божьи крылатые создания — и ни следа стеков памяти в тех немногих мумифицированных телах, которые до нас дошли. Новые оболочки — зло, порожденное в черном сердце человеческой науки, шаг прочь с тропы к загробной жизни и от божьего присутствия в нас всех. Богомерзость.[3] Антон пытается поймать блуждающий, невменяемый от боли взгляд Арсения. И не может. Арс продолжает шептать свою молитву. Она читается по его разбитым губам так ясно, что мир перестает существовать: — Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю ятебялюблюятебялюблюятебялюблюятебялюблю