Арсений Попов — человек, который изменит все. 19 января 2022 год Импровизация. Команды.
***
2499 год — Земля. — У вас в груди земля? — Я болен? Почему мне до сих пор не могут помочь? — Я здесь, чтобы помочь вам. Но выздоровление — процесс постепенный. — Я хочу поспать. — Хорошо, — легкий кивок, — я попрошу принести снотворное. Отдыхайте. Зайду к вам вечером. Как только дверь захлопывается с тихим щелчком, Антон отворачивается к стене и накрывается одеялом с головой. Голос врача едва слышен за толстыми стенами, и онемевший от недостатка сна мозг теряет мысль и смысл слов. — … Мэри Вильямс. Я психиатр… Другой голос, мужской, более грубый, но почти умоляющий, перебивает: — Я знаю, кто вы. Мне нужно увидеть Антона Шастуна. — Часы посещения… — Я знаю часы посещения. Послушайте, Мэри, у меня не получается попасть к нему уже неделю. Дайте мне пять минут, пожалуйста. Я прошу вас. — Ладно. Я вернусь ровно через пять минут. — Спасибо. Спасибо вам. Антон не находит в себе сил обернуться, когда в дверь стучат, а потом мягко зовут: — Шаст? — Я сплю. — Спи, я тихо посижу. — И просыпаться не планирую. — Меня к тебе не хотели пускать, Шаст, — устало говорит Сережа. — Может, хоть посмотришь на меня? Посмотри на меня, пожалуйста.***
2501 год — Я здесь, чтобы себе помочь. Антон выпрямляет ноги, расслабляет плечи и пальцы. Мэри смотрит внимательно. — Что вам не нравится в себе? — Не знаю. Я чувствую вину… Пауза опять затягивается. Антон уводит взгляд в пол. — Перед кем вы виноваты? — Много перед кем. — Когда вы впервые почувствовали эту вину? — Когда умер мой друг. Мэри выжидает. Ее лицо спокойно. Антон иррационально ищет там неодобрение. — Можете рассказать, какие эмоции вы сейчас испытываете? — Мне кажется, я плохой человек. — Почему? Потому что ваш друг умер? — Да.***
2017 год — Сеня, — ласково говорит Антон и смеется. Арсений, не оборачиваясь, грозит пальцем, но улыбается. Его с потрохами сдает отражение в зеркале. Сережа закатывает глаза. Старается изо всех сил игнорировать чужую игру в гляделки. Не получается. Антон сидит почти напротив, и его взгляд на Арсения, прямой и искрящийся, тяжело не замечать. — Сеня, — продолжает Антон, — а в Питере окроша или окрошка? — Ага! Греча, кура, — не выдерживает Сережа, — сосули. — Я? — Арсений встряхивается, прекращает искать в отражении бесноватый блеск зрачков Антона. — Что? — Сережа нахмуривается. — О, крошка? — Антон поднимает бровь. — Сосу ли? — выдает Арсений и зачем-то подмигивает зеркалу. — Да! Сосули, греча, кура, окроша, — не сдается Сережа. Они изрядно пьяны. И стены качаются. Раскачивается лодка Сережиного терпения. Раскачиваются эмоциональные качели. Антон на них сейчас — исключительно солнышком. — А в Питере Арсений или Сеня? Сережа икает. — А в Питере — пить, — глубокомысленно изрекает Арсений. — А в Москве? — Не знаю. Про это «Ленинград» не пел. Антон тратит некоторое время на осознание реальности и своего пьяного положения в ней, вспоминает песни «Ленинграда», но кроме «На лабутенах» ничего в голову не приходит. Арсений молчит, может, тоже об экспонатах размышляет. Антон здесь — определенно главный. Бухая дружеская тишина. И засыпающий Сережа. — Надо ложиться спать, — Матвиенко передергивает плечами и резко подрывается с кресла, — иначе на самолет просто не встанем. Глас рассудка. Но Антон в принципе не слышит голоса. Арсений кивает. По выражению лица понятно, что с места он не сдвинется. — Спокойной ночи, Сереж. — Ага, вали в душ, Арс, а потом в кроватку. — Не-а! Антон прячется за бокалом. Делает вид, что не заметил красноречивый Сережин жест в сторону двери. — Шаст, тебе в свой номер не пора? Диман дрыхнет уже часа два кстати. — Мне? Не-е-е! — Освободи кровать. — Не. Сережа снова закатывает глаза. — Собака на сене. Антон вместо ответа гавкает пару раз. — На сене, — зачем-то повторяет Арсений и ржет. — Я же просил, Сеней меня не называть. Антон гавкает еще. На всякий случай. — Арс, — стонет Сережа, — я спать хочу. Ну серьезно. — Иди к Диману. — Да вы охренели. Арсений пожимает плечами и плескает виски себе в бокал. Сережа показывает средний палец. Впрочем не спорит и из номера сваливает быстро. Будто убегает от чего-то слишком постыдного. Антон валится на кровать спустя секунду после того, как дверь за Сережей закрывается. Арсений заинтересованно пялится в зеркало, ловит отражение Антона и нервно выпивает до дна свой бокал, хотя вроде медленно цедил. — Почему не Сеня? — Антон отрывает затылок от подушки, демонстрируя все лишние подбородки. — В смысле, я знаю, почему. Просто «Сеня» — звучит мило. В смысле… Вы же зовете меня Антошей. А ты либо Арсений, либо Арс. Где уменьшительно-ласкательный вариант? Арсений задумывается. Вопрос несложный, но Арс в принципе никогда логично и прямо на вопросы не отвечает, а бухой Арс тем более ищет ответ позаковыристей. Антон решает помочь. — Арсюша… — начинает он. Арсений перебивает: — А зачем тебе уменьшительно-ласкательный вариант моего имени? — Ну-у-у… — тянет Антон, чувствуя разливающееся по телу пьяное отупение. Арсений перебивает опять: — Чтоб уменьшить и приласкать? Пьяное отупение испаряется слишком резко, до головокружения, которое приходит с рывком, когда Антон приподнимается на локтях в попытке поймать чужие глаза в зеркале. Арсений все еще сидит спиной. Взгляд излишне прямой. Поза блядская. Только побелевшие пальцы сжимают бокал. Странно, что стекло не треснуло. Антон на такое очевидное предложение не отреагировать просто не может. И не знает, что делать. — Допустим, Сеня, — получается хрипло. — Сеня — звучит не мило. Если конечно в номере не найдется какого-нибудь Семена. Но мы, насколько я вижу, в номере с тобой одни. «Какая же сука», — думает Антон, надеясь свою граничащую с одержимостью потребность списать на алкоголь. Джинсы на Арсении узкие. В зеркале помимо совершенно ебнутого взгляда и полуухмылки отражается бесстыдный изгиб талии — футболка на спине задралась выше пояса джинсов. Вряд ли Арсению удобно так сидеть. Антон бы себе точно чего-нибудь потянул. — Может, ляжешь на кровать, спать пора, — предлагает он. Арсений распутывает ноги, ставит широко. Антон рефлекторно раздвигает свои и матерится про себя. — Ты спать хочешь? — интересуется Арс и кладет руку на бедро, оглаживает его, скользя ближе к ширинке, будто бы устраиваясь удобнее. — А ты чего хочешь? Арсений открывает рот, закрывает: подбирает слова. Рука скользит к колену и уже по внутренней части бедра — обратно. — Чего я хочу… — Да, чего ты… — Арсений бросает такой откровенный взгляд, что Антон захлебывается нахрен ненужным повторением вопроса. — Есть огромная разница между тем, чего я хочу, и тем, что я могу себе позволить. Называй меня как угодно. Арсений, Арс, Арсюша, Сеня, — глаза темнеют. — Это я могу себе позволить. Антон встает с кровати, почти выпрыгивает, качнувшись. — И ничего сверх, Арсэн? — Арсэн? — Сеня! Се! Ня! — по слогам для убедительности. — А хочешь-то ты все-таки чего? К чему этот цирк? — Я клоун. Не убедить. — Актер, — Антон аплодирует, звякая кольцами, отбивая ладони до красноты. — Но я не поклонник театра. И цирки не люблю. Животных жалко. На задних лапах. После удара хлыстом. Унижаться под крики толпы. — Работа у нас такая, — голос Арсения глохнет. Прерывается вдохом. Сквозь зубы. Выдох резкий, будто Арсений получил удар поддых. Совиное уханье. Арс и похож на сову со своими кругами под глазами. Только совы в цирке не выступают. А вот собаки — вполне себе цирковые животные. Антон язык вытащил, хвостом повилял и получил по морде, потому что надо знать команды, заслужить кость и ласку. Фу, Шастун! Нельзя! Плохой мальчик! Антон, ты плохой мальчик! Нельзя хотеть своего коллегу! Собака на Сене. Фу, Шастун. — Сеня. Арсений очень медленно выбирается из кресла, мотая головой. Хватается за столик, потом за стену. Ведет ладонью по обоям. С остервенением цепляется за ручку двери и обрубает: — Я не Сеня. Антон пожимает плечами. Стоит как дурак, все еще отчаянно виляя хвостом. И оседает на кровать, когда Арсений вываливается в коридор. Через пару минут приходит Дима, заспанный и ничего не понимающий. — Я думал, что я в нашем номере уснул. — Ложись, Поз, — Антон указывает на свободную кровать и смеется. Через пару месяцев Арсений выпускает футболки «Я вам не Сеня». Антон как самая честная собака от сена держится подальше. От Сени. И все равно слышит едкое, брошенное вскользь: «Я тебе не Сеня».***
2607 год — Я думал, у тебя прямой эфир. — Закончился десять минут назад. Я был рядом. Решил добежать до вас. Это логично. — Логично — моя реплика. Ты так не мыслишь. — Отказываешь мне в логике? Арсений усердно мотает головой. Диод ярко светит голубым. — Нет, конечно. — Хорошо, — говорит Антон и светит яркой улыбкой в ответ. — Я просто захотел и пришел. — Шаст, кофе будешь? — спрашивает Сережа. — Лучше чай. Время — двенадцать, а я литр точно всосал. Хватит уже. — Я, пожалуй, кофе буду, — Арс дергает Сережу за запястье. — Прогуляемся? — Давайте. У меня до съемок еще часа три есть, — Антон поворачивается на пятках вокруг себя. — Куда пойдем? — К Красной площади, — решает Сережа и, мельком глянув на кивнушего Арсения, устремляется по направлению к Тверской. Антон послушно шагает следом. Ему на самом деле все равно, куда идти. Солнце ослепляет и лишь вспышками-деталями дает рассмотреть друзей. Ветер играет темными прядями на макушке Арсения, ворошит выбившиеся из хвостика волосы Сережи. — Жара, Арс, — бросает Сережа, — а ты кофе собираешься пить. — Ага, я пью кофе всегда. Меня не остановить. Арсений резко тормозит в Матвиенко. Антон от неожиданности влетает в Арсения. — Чего ты? Арс щурится одним глазом, обозначает усмешку уголком губ и предлагает: — Селфи? — Конечно, — бурчит Сережа. — Обещаю, у меня будет максимально уродливое лицо. — А у меня — заебанное, — Антон корчит стремную рожу в резво появившийся голографический экран. — Сереж, — тянет Арсений, — ты красавчик, — и щелкает пальцами. Фотография получается милой, с солнечными бликами по углам. Антон тыкает в собственные изломанные мимикой черты. — Если б я вышел нормально, я бы удивился. Сережа от Арсения просто отмахивается, обгоняет и продолжает уверенно шагать вперед. — Ты улыбаешься, Шаст, — Арсений зачем-то касается плеча. — Когда человек улыбается, он красив. Антон сглатывает. Машины с ревом пролетают над головой. Люди переговариваются на разных языках. Грохочет строительная техника. Центр Москвы всегда шумный. Но Антон ныряет в звуковой вакуум, встретившись с Арсением взглядом. Чужая рука на плече жжется. — Ты перегрелся, — похоже на наезд, и Антон добавляет: — Корпус горячий. — Извини, приспосабливаюсь к обновлениям. В этот раз во мне кардинально покопались. Странно чувствуется. — Даже не представляю. — Вы чего застыли? — орет Сережа. Успел убежать довольно далеко. — Мы идем, — Арс прищуривается и закрывается ладонью от солнца. — Шаст, подожди меня. Я все-таки кофе куплю. Антон кивает. Перегрелся здесь больше он, чем Арсений. Его жест, естественный и абсолютно человеческий, вызывает крайне интересные эмоции. — Арс меня пугает, — заявляет тихо подкравшийся Матвиенко. — Кажется, что человек? — спрашивает Антон, мысленно радуясь, что не один такой перегревшийся. Сережа поджимает губы. — Он человек! Просто иногда его апгрейды приводят меня в ужас. — Человек, не человек, а разницы никакой. — Шаст, я тебя сейчас пну. Все давно успокоились, только ты бубнишь. Человек, не человек. Вот именно, разницы никакой. — Он может повернуть голову на триста шестьдесят градусов. — Это проблема? — Нет. Не заводись, Серег. — Не ест, не пьет… — продолжает Сережа. — Не пьянеет — это кстати проблема. — Встает на зарядку… «И подслушивает», — думает Антон, пересекаясь глаза в глаза с Арсением, который отошел метров на сто, если не дальше. Арсений отворачивается сразу. — Шастун, в общем, тему закрыли. Сережа видимо что-то говорил, но Антон прослушал, пока пялился в темноволосый затылок. — Не я начал. — Да пофиг. Закрыли. Арсений забирает поднос со стаканчиками и медленно пересекает дорогу, осторожно обходя людей. Не задевает никого, хотя это почти невозможно. Толпы в центре адские в обеденное время. — Разбирайте. — Спасибо, — Антон, чтоб скрыть неловкость, первым тянется за своим чаем и обжигается, конечно. — Бля, сука, горячо. — Как всегда, — ржет Сережа. Никакой жалости. Арс мгновенно перехватывает обожженную руку своей. Почему-то холодной. Антон вздрагивает от неожиданности и отступает на шаг. — Ого, ледяная! — Я Снежная королева. Брови Антона ползут вверх. Арсений с легкостью вытаскивает из сети старую сказку и, кажется, гордится тем, что смог правильно считать культурный контекст. Раньше случались казусы. — А я сложил слово «вечность». Арс хмурится, но решает за смыслами глубоко не лезть и не очень плавно утечь со сказочной темы: — Контролировать температуру тела удобно. — Только ладонь холодная? — спрашивает Антон и ведет по руке вверх. Предплечье и плечо просто теплые. Шея и ухо горячие: скин нагрелся на солнце. Волосы мягкие. Теперь дергается Арсений, но не отстраняется. Антон касание не обрывает. — Наверное у меня что-то не то с лицом, — Арс совсем уж неприлично закусывает нижнюю губу. — С чего ты так решил? — Иногда я не знаю, какая эмоция нужна. Диод Арсения заходится алым. — Тебе неприятно? — Антон от чужих волос руку убирает и сжимает в кулак. — Скорее непонятно. Человеческие прикосновения приятны. Ты меня ломаешь, но это приятно. Антону невыносимо хочется снова Арсения потрогать. — Ну не все, Арс, — говорит Сережа и прописывает ему поджопник. *** 2434 год Тварь смотрит мертвыми синими глазами. От этого взгляда невозможно уйти. Арсений оседает на стул и бестолково размазывает кровь по лицу, ему плевать, чья она. — Нет, — хрипит Николь. У нее дрожат губы. — Нам придется двигаться вперед. — Да мы же нихрена не знаем, что там, Арс. — Думаешь, вернуться — хорошая идея? — Ты видел нашу кровь? — Мы, блядь, уже мутировали. Николь нависает над Арсением, а потом просто дергает его за локоть, заставляя встать. — Мы умираем. — Именно потому, что я хочу жить… — Арсений зарывается в волосы и тянет с силой. — Я хочу, чтоб ты выжила. Мы должны идти дальше. — Хочешь жить? — Николь усмехается. — Сомнительное утверждение. Ты действуешь как смертник. Арсений отворачивается. Сбегает к окну и, раздраженно тряхнув щеколду, открывает его. За стеной ливня почти невозможно разглядеть свежие могилы и человека, болтающегося в петле, на дереве неподалеку. — Смертник, — повторяет Арсений. — Надо снять его, — шепчет Николь, опуская взгляд в пол. — Нет! — Арс! — Так я хотя бы буду уверен, что он не пойдет за нами. — Господи… — Ты права, мы нихрена не знаем. Не знаем даже, умрем ли. И кем станем. Николь мотает головой. — Давай вернемся. Я прошу тебя. Лоуренс и я… У нас же свадьба. Я хочу на ней присутствовать. И ты должен. Я… — она опять хрипнет. — Арс, ты считаешь, что тебе не к кому возвращаться? — Нет, — Арсений медлит с ответом. — Я боюсь человека, который вернется вместо меня. Может, мы оба уже давно мертвы, и это ад. — Никакого ада не существует. Но есть вещи и пострашнее. Например, неработающие сейчас стеки. Мы сдохнем здесь, а на Земле нас загрузят снова. А нас ли? — Не вовремя ты словила экзистенциальный кризис. А буду ли я собой без воспоминаний о последний днях своей жизни? — Днях? Мы провели в Зоне Х несколько месяцев. — Или лет, — спокойно говорит Арсений. — Какая разница? — Есть разница. — Никогда не понимал этого страха отката памяти. — Ты и умереть не боишься. Николь вкладывает в свои слова странную эмоцию, Арсений не может распознать. — Мы мутировали, Николь. Мы — не люди. Уверена, что мы — все еще мы? — Хватит, — рявкает Николь, швыряет автомат на диван и, передернув плечами, садится. — Я собираюсь сидеть молча до конца своей смены, а ты доедай себя с потрохами. Помогать тебе не буду. Приятного аппетита. — Ссора сейчас не лучшая идея. — Стервятник. — Стерва. Арсений хлопает створками окна и давит на щеколду, выламывая ее к чертям. — Да блядь! Надо подвинуть шкаф. — Двигай, — Николь растягивается на диване. — А смертник, значит, здесь я? — Теперь все, благодаря моей беспросветной тупости и твоей потрясающей тяге к самоуничтожению. Арсений вздыхает. — Поговорим? — Ты хочешь поговорить? — спрашивает Николь и указывает пальцем в потолок. — На втором этаже нанятая нами охрана — банда головорезов по факту. Кажется, от того, чтоб придушить нас, их сдерживает только жажда получить побольше денег. На улице бродят мутировавшие твари. Ливень четвертый день хлещет. И вода, я напомню, фиолетового цвета. Мы ее пьем. У тебя кровь такого же цвета. И глаза. А ты вдруг решил поговорить. Конечно, я слушаю тебя. Арсений молчит долго. Наворачивает круги по комнате. Спотыкается об обломки лестницы, которую разнесла тварь, в попытке до него добраться. И все-таки задвигает окно шкафом. Вечерняя темнота становится гуще. Николь испуганно выдыхает. — У тебя кожа светится. Арсений садится Николь в ноги. — Фонарь можно не включать. — Включи. — Боишься меня? — Да. Но не потому, что ты мерцаешь как новогодняя елка. — Тогда почему? — Я не понимаю, чего ты хочешь в Зоне найти, — говорит Николь и подтягивает колени к груди, уходя от ненавязчивого чужого касания. — Мы потеряли половину команды. Я давно просила тебя повернуть назад. Но ты продолжаешь откровенно нарываться. Ты будто себя наказываешь. Арсений потирает поцарапанное запястье, сдирая засохшую кровь, и протягивает ладонь, в центр которой стекают фиолетовые капли. — Сможешь это объяснить? С точки зрения науки. — Я не биолог. — Событие скорее религиозного толка. — Планируешь по воде ходить? Арсений криво ухмыляется. — Иронию ты не выкупила. — Ты тоже. Впрочем, даже если ты начнешь по воде бегать, я не удивлюсь. Но молиться на тебя не буду. — Какая жалость! — Не переводи тему. Что ты хочешь здесь найти? — Бога. Николь прикрывает глаза запястьем. Арсения будто бы и не заботит свечение собственного тела, но ей почти больно. — Бога? — В Зоне не работают земные законы физики и биологии. Мы должны были умереть, и тем не менее живы. Потому что каким-то невероятным образом приспособились к окружающей среде. Эволюционировали. Нечто, изменившее нас, разве это не Бог? — Нечто, изменившее нас и окружающую среду, это… не знаю… новый инопланетный вид, болезнь, вирус… — Вирус… А чем для тебя является Бог? — Ничем. Его не существует. Арсений роняет подбородок на грудь, теряя силы в попытках объяснить. — Мы с тобой существуем. Кто нас создал? Николь морщится. — Ты ищешь создателя? — Сознание, свобода воли. То, что позволяет нам действовать вопреки потребностям тела. Да, я хочу найти создателя. Нечто, наделившее нас… — Арсений умолкает, пытаясь подобрать слово. — Душой? — подсказывает Николь. И садится. Ей все-таки нужно видеть глаза. Голубые с фиолетовым отливом и бензиновыми разноцветными всполохами. — Мне не нравится слово «душа». Оно искажено религией. Может быть, разум? — С терминологией придется определиться. Может быть, сознание? Его существование мы хотя бы доказали. А насчет разума я не уверена. Арсений смеется. — Сознание есть и у животных. Впрочем, как и душа. Физически мы животные, но в остальном… Не относящемся к телу… — Я понимаю, о чем ты. — Будь мы животными, сейчас вряд ли бы разговаривали. Мы бы следовали инстинктам. — Ты бы танцевал брачный танец, распушив яркое оперение, — Николь нелепо взмахивает руками, изображая встреченную ими на пути птицу. — Я бы строила гнездо. — Будь я животным, — шепчет Арсений с горечью, — вряд ли бы любил мужчину, — и добавляет с ухмылкой: — Хорошо, что это не мешает танцевать брачные танцы. — Многие животные практикуют однополые… — Николь осекается, осознав, что пытается сказать, и несколько мучительно долгих секунд просто смотрит в темноту за плечо Арсения, не находя в себе сил перевести взгляд на его лицо. — Практикуют, — легко соглашается Арсений. — И это даже не противоречит эволюции. — Проблема настолько неразрешима, что ты хочешь найти создателя? — У человечества много неразрешимых проблем. А у меня много вопросов, на которые не способны ответить ни ученые, ни эволюция. — Ученые считают, что любовь — лишь древний коктейль из нейролептидов. А для эволюции любовь — это поведение, способствующее появлению чувств, помогающих нам размножаться и выживать. — Я менял тело и продолжал любить. С точки зрения эволюции я бесполезен. И выживать ради любви я не хочу. — Я не верю в теорию эволюции относительно человека. Слишком много в нас противоречий и осознанности. Странно, что мы до сих пор существуем как вид. Мы успешно уничтожаем себя и других, — Николь замолкает, отвлекшись на фиолетовое свечение, и продолжает спустя мгновение: — Своих и чужих. — Свой и чужой — часто синонимы. — Антонимы. — Антоним Шастун, — не удерживается Арсений. — Свой, чужой, неизбежный. — Судьба. — Судьба предполагает предопределенность. — Вмешательство создателя? Арсений забирается на диван с ногами, дергает шнурки, слишком пристально их изучая. — Почему я сегодня завязал шнурки именно так? — Потому что вчера они развязались, и ты навернулся в кусты? Или это был твой вопрос создателю? — Почему я, связанный с другим человеком, вообще не способен куда-то идти. Почему он постоянно швыряет меня в кусты? — Если тебе интересно, — с усмешкой говорит Николь, — я из кустов в принципе не вылезаю. Как в том старом анекдоте. Сороконожка, пошли гулять. Чего ты так долго? А я шнурки завязываю на своих сорока ботиночках. Арсений приподнимает уголки губ. — Мы с ним как плохо завязанные шнурки. Свои, чужие, неизбежно переплетенные, но движение вперед невозможно. Неужели нельзя было связать нас иначе? Стянуть крепким узлом? — Не думаю, что создатель ответит на твой вопрос. — Значит, я обречен. Вечная жизнь без возможности понять — наказание. — Ты поэтому хотел присоединиться к отреченцам? — спрашивает Николь. Неуместный интерес, но раз уж разговор стал больше похож на исповедь, останавливаться бессмысленно. К тому же если они умрут, эта исповедь канет в Лету вместе с их одноразовыми оболочками. — Создать свой мир. — Проекцию другого человека? Арсений ощутимо дергается и предлагает слишком быстро: — Давай поднимемся наверх к остальным? Николь вздыхает и морщится. Она не умеет задавать вопросы. — Давай. Тем более до конца моего дежурства меньше часа. Все равно придется лезть на второй этаж, на первом оставаться на ночь просто опасно. Впрочем, ей и на втором опасно. Арсений правильно интерпретирует заминку. — Я не позволю им тебя обидеть. — Забавное ты слово подобрал для возможного изнасилования. Иногда я думаю, что стоило делать экспедицию исключительно из женщин… — И меня. — … или с численным их перевесом. И тебя, — Николь кивает. — Ты бы конечно достал всех своими грязными шутками еще в полете на Инненин, но в остальном ты душка. — Со мной весело. — И стыдно. Хотя чаще ты молчишь. Лучше говори. — Я смогу тебя защитить. — Спасибо. Арсений забирается на спинку дивана и долбит кулаком в потолок. Из открывшегося чуть в стороне люка вырывается поток яркого света. И две до странного счастливые рожи взирают сверху вниз, ублюдски ухмыляясь. — Наболтались? — Нет, — рубит Арсений, улавливая в вопросе похабный подтекст. — Вся комната в крови, я не настолько конченый. — Поможете? Николь соскальзывает с дивана и с каменным выражением лица обхватывает чужие запястья. Арсений думает, что ему первому стоило забраться наверх. Смотрит нервно, как Николь рывком затаскивают в люк. Через несколько секунд она зачем-то протягивает Арсению руку. Хотя ясно, что поднять его не сможет. Он все равно хватается. — Кто дежурит сейчас? — спрашивает, уже закрывая люк. — График не меняли? Арсению не нравится, когда на него пялятся, взвешивая адекватность любого слова или действия, надеясь уловить неуверенность и слабость. — Нет, — отвечает вдруг Николь, — сегодня никто не погиб. Воцаряется тишина. Николь переступает через чьи-то ноги и шагает к розовой двери. Детская. На этаже есть еще три комнаты: спальня, гостевая и что-то наподобие гостиной с выходом на чердак. Этой ночью всем удастся поспать на кроватях. Спальные мешки успели порядком достать. — Тебе особое приглашение нужно, Арс? Арсений отмирает и, кивнув остальным, идет следом. — Там вроде чисто, — летит в спину. — Можно вести приятную беседу. — Буду болтать, пока язык не отсохнет. Взрыв смеха истерически громкий, а им бы вести себя тише. Даже биолог, самый нервный участник экспедиции, дергающийся от любого звука и трясущийся сейчас, кажется, постоянно, хохочет. Николь дожидается Арсения около двери, пропускает мимо себя и закрывает ее на замок, хотя они так не делают, случись что — придется выламывать. — Странное чувство, — говорит Николь, — я боюсь Зоны меньше, чем людей, которых сама же и наняла. Думала, что знаю, чего от них можно ожидать. — Военные — особый тип. Способность убивать себе подобных меняет человека. — Дело не только в профессии. — Значит, нам просто крупно не повезло с компанией. — Мы проверяли психологическую совместимость участников. — Это место всех сломало. Арсений сползает на пол. Усталость накатывает неровными волнами, но в сон не клонит, взвинченный за день мозг напрочь отказывается выключаться. А на дежурство надо встать через три часа. — Ложись на кровать, — предлагает Николь и плюхается на диван. — Джентльмен во мне негодует. — Пусть лучше поспит. — Я не смогу уснуть. — Ты попробуй. И я попробую. Николь сворачивается на маленьком детском диванчике клубком. Арсений встает и, игнорируя накатившую слабость, тащится к Николь, оседает ей в ноги. — Плед дать? Плед, аккуратно сложенный, висит на спинке кровати. Пыльный, но временем нетронутый. — Давай, — Николь приподнимается, оглядываясь. — В комнате так чисто, будто ее покинули совсем недавно. А людей из Зоны эвакуировали… — Пятнадцать лет назад, — тянет Арсений. — А на вид прошло максимум полгода, ты права. — По сравнению с тем, что здесь происходит, это даже не странно. Нечто заразило территорию. Манипулирует генами, создает чудеса мимикрии и биологии, знает, как управляться с молекулами и мембранами. Нечто видит нас насквозь. Может, мы и стареть перестали. — Думаешь, Зона — единый организм? Бессмысленный вопрос. Они изучают Зону давно, но все теории рушатся, стоит только в очередной раз ее посетить. Арсений дотягивается до пледа, ощупывает зачем-то, будто не доверяет. Здесь в принципе нельзя доверять ни вещам, ни людям. — Для меня Зона — болезнь. Рак, если хочешь. Единый организм, да. В отличие от рака — живой и мыслящий. Он умнее нас. Действует на основе столь тонких и сложных сенсорных механизмов, что в сравнении с ними все инструменты, которыми мы располагаем, все способы изучения вселенной свидетельствуют лишь о нашей примитивной природе. Возможно Зона даже не считает, что у нас есть сознание или свободная воля — по крайней мере не в том смысле, в котором она это понимает. — Еще одна инопланетная раса? — Забавно, что мы столетиями летаем по нашей галактике туда-сюда и никого кроме марсиан так и не встретили. Да и в их случае нашли только останки. Николь не спешит брать плед, задумчиво смотрит, как Арсений его мнет. — Ты читала «Солярис»? — Очень давно. — Тебе не кажется, что мы встретились с чем-то подобным Океану? — С разумом, не имеющим ничего общего с человеческим? Определенно. — И мы не сможем установить контакт. — На это уйдут годы. — Надо хотя бы понять цель. У любого существа она есть. Николь морщится. — Сомнительно. Зона выглядит безразличной. Кстати, ты мне про Бога говорил. Может, ты и прав. Бог безразличен точно так же. — Тем страшнее, — Арсений поджимает колени к груди и обнимает себя за плечи, сверля злым взглядом стену напротив. — Я два дня назад видел Антона. Он меня звал. И побежал за мной, когда я в ужасе ломанулся прочь. — Почему не сказал мне? — Об очередной галлюцинации? — Люди нам еще не мерещились. А голоса, как выяснилось, издавала та тварь внизу. — Это в любом случае не мог быть Антон, — говорит Арсений. — Фантом, как в Солярисе. — Фантом в Солярисе имел физическое воплощение. Николь вздрагивает и оглядывается зачем-то. Страх дрожью ложится на кожу. — Фантом — порождение разума Океана. А вдруг Антон — послание Зоны. Арсений мотает головой. — Предлагаешь, в следующий раз с ним поболтать? — Что, если Зона так общается с нами? Что, если наши изменения тоже послание? — Тогда мы вряд ли получим это послание, не сможем расшифровать, потеряв его при трансформации. Придется довольствоваться банальными ответами. Сама сказала: все наши способы изучения вселенной здесь бесполезны. Николь закатывает глаза. — Я предположила. Куда ты плед дел? — Он где-то под моей правой ногой, — Арсений отползает чуть в сторону, ощупывает пространство под собой и вздыхает. — Он на полу. Николь свешивается с дивана, подхватывает плед и встряхнув его, накрывается с головой. — Бу! — Меня отец так один раз напугал. Визжал я громко. Правда, он и без всяких простыней на голове пугал меня до усрачки. — Очень понимаю, — Николь ежится. — А ты призраков боишься? — Прямо сейчас — да. Обычно — нет. Я бы сказал, что бояться мифических сущностей глупо, но здесь глупо их не бояться. Хочешь страшную историю? — Нет! — Я в детстве, — продолжает Арсений, не обращая внимание на возмущенный вопль, — выдумал себе друга. Родители психовали. А я готов поклясться, что реально видел его пару раз. Воображение у меня буйное. — Может, и видел. Мы должны доверять своим мыслям, Арс. Мы должны доверять своим снам. Своим предчувствиям. Мы должны начать изучать все те вещи, которые считаем иррациональными просто потому, что не понимаем их. Иными словами мы должны перестать доверять всему рациональному, логическому, нормальному, если хотим достичь чего-то более высокого, более стоящего. — Слишком серьезно ты отнеслась к буйству моего воображения. Отбрасываешь здравый смысл за ненадобностью? Николь швыряет плед Арсению в лицо и скатывается с дивана, стараясь ржать тише. — Научных методов изучения вселенной недостаточно. Предлагаю попробовать антинаучные. — Давай попробуем, — хрипит Арсений в плед и мерзко завывает. — Умоляю тебя, пошли спать. И так не по себе. Арсений раскладывается на диване в полный рост. Закидывает одну ногу на стену, другую ставит на пол. Не умещается. — Раз уж ты встала, доползи до рюкзака, принеси воды. — Ладно, сейчас. Фиолетовая жидкость в бутылке мало напоминает воду. Николь взбалтывает ее и рассматривает на свет, но далекие чужие звезды жадничают, мерцают тускло. За лампочку здесь сейчас Арсений. — Кидай. Я поймаю, — уверяет он. Николь застывает, продолжая сквозь бутылку пялиться в окно. — Арс… — Что? — Петля пустая.***
— Что тебе делать? Что тебе делать… — Паша смотрит в океан и разговаривает скорее сам с собой чем с Антоном, висящим в объятиях. — Шестьсот лет, а до сих пор как ребенок. Раненый мальчишка, — Антон мотает головой. И Паша обнимает его крепче. — Больно? — Мальчишка? — Знал, что ты возмутишься. Где болит? — Моя боль размером с целого человека. — И где же болит? Антон тыкает пальцем в сторону океана. Паша чуть выпрямляется, не расцепляя рук на чужой спине, не совсем понимает, почему Антон указал на темные воды, а не на город позади. — Я впервые увидел море, когда мне было пять. Океан — не помню. Сильно позже. — Мне было девять. Я чуть не утонул. Выплыл сам. Никто ничего не заметил. — И сейчас тонешь, Шастун, — получается грубее, чем Паша ожидал. — Кричи, барахтайся, зови на помощь, начни плыть, в конце концов. — Я устал, — хрипит Антон. — Плыву, а берега не видно. Я будто проклят. Им проклят. — Богом? — Богом. Своим собственным. Будь проклят, если не останешься со мной. Будь проклят, если останешься. И он твердит: останься со мной, останься со мной, останься со мной. Арсений твердит: останься со мной. И проклинает. Я говорю с ним, говорил, даже когда его не было. Чтоб не рехнуться. Спрашивал, как у него дела, рассказывал про свои. Спрашивал, почему он сегодня так поздно, почему не смотрит мои шоу, почему молчит. Я захлебывался своим ужасом и одиночеством. Я искал знаки, думал: все это случилось со мной не просто так. Со мной! Какова вероятность? Каковы шансы? Но это случилось именно со мной. Будто нечто ужасное против меня. Пытается меня уничтожить. А я цепляюсь за жизнь. За свет. Он был моим светом. Силой, которая защищала меня от зла вокруг. Он присматривал за мной, заботился. Даже когда его не было. Я спрашивал, почему он умер. Я молился ему, Паш! Блядь, я ему молился! Я начал видеть его. Везде. Похоже на религию, да? — Он не Бог, Антон. Он живой человек. Ты не сможешь его изменить, не перепрограммируешь как машину. Антон вздрагивает. Отступает на шаг и поднимает на Пашу твердый взгляд. — Мне нужно к Славе. — Зачем? — Паша медленно моргает, сбитый с толку. — Хочу надавить на руководство. Имею право в данных обстоятельствах. — Прости, — Паша протягивает руку снова, Антон хватается за нее мгновенно, — я не успел за сменой темы. О чем ты? — Надо перепрограммировать Арсения. Копии. Все, что сейчас хоть как-то контактируют со мной. Повторение сегодняшней ситуации неприемлемо. — Тебе не к Славе нужно, а домой. Ты устал. Попытка вразумить не срабатывает. Антон прищуривается и рычит сквозь зубы: — И мне придется продолжать его убивать. Пока деньги у канала не закончатся. Ну или пока я сам не сдохну. Такой вариант кстати представляется мне наиболее вероятным. Паша не отвечает. Антон тянет его за руку дальше от океана к огням-фарам стремительно приближающейся машины. Такси опускается на песок. Паша с каким-то странным удовлетворением отмечает, что машину вызвал сам Антон. Значит собрался. Пришел в себя. Начал думать. — Расскажешь Славе про андроида? — Не знаю. Зависит от желания Славы мне помочь. — Слава уже помогает тебе в ущерб себе. — С копиями придется что-то решать. Иначе я нанесу ущерб каналу. — Чего ты хочешь добиться? Антон подтягивает себя по сиденью к Паше и закрывает ладонью глаза. Такси набирает высоту, и огни города, едва видимые с пляжа, ослепляют. — Из андроидов должны стереть любовь ко мне. Любые романтические настроения. — Трудновыполнимо, — говорит Паша, старательно пересчитывая проплывающие за окном фонари-буйки. — Плюс Киберлайф взбунтуется. Вы их любимый проект. — Ну, Арсений в бегах. Камски от этого наверняка в восторге. Ликует, глядя не безупречное творение своих рук. Да и количество копий вокруг меня начинает напрягать общественность. — Люди сочувствуют тебе. — Знаю, — Антон кивает, съезжая ниже. Упирается коленями в спинку водительского кресла и выдыхает со свистом. — Он хотел умереть. Попытался утопиться. Но испугался. И попросил убить себя. А что я мог? Продолжать давать обещания, которые не выполню? Убеждать? Умолять? Нет. Киберлайф придется стереть часть его воспоминаний. — Часть личности, Антон, — шепчет Паша. — Любовь к тебе — часть его личности. — Его, но не их. Не копий. — Спорное утверждение. — Паш, рано или поздно копии поймут свое истинное положение, возьмутся за ручки и сиганут с башни ТНТ. — Ты прав. Антон так и сидит, закрыв глаза ладонью. — Я больше не могу смотреть, как Арсений умирает. — Ты плачешь? — Свет слишком яркий. Паша затемняет стекла, щелкнув пальцами. — Слава поможет. Поменяем условия контракта. В случае чего Каррера вмешается. Ты по большей части теперь его актив. — Я его раб. — Актив, — припечатывает Паша и легко шлепает Антона по запястью, заставляя убрать руку от лица. — То если либо неликвидное имущество, либо сверху. Паша чертыхается. Антон пожимает плечами и моргает быстро, будто свет до сих пор яркий. Зрачки разные по размеру. — Господи… — Что? — Нам нужен экзорцист. — На врачей ты больше не надеешься? — В твоем случае, — зло цедит Паша, но подбородок Антона в пальцах сжимает аккуратно, — скоро начну надеяться только на божью волю. — Божью Пашу Волю. — Смешно тебе? Антон мотает головой. — Мне окунуться в святую воду? — А пошипишь? — Плюну ядом. — Жаль, что настоящего яда в тебе нет. Не эволюционировал ты туда. — Я в целом никуда не эволюционировал. — Деградация, — Паша затягивает каждую «а», продолжая вглядываться Антону в глаза, — тоже своего рода эволюция. Зрачки становятся двумя одинаковыми точками, черными, искажающими пространство дырами. Антон не моргает. — С эволюцией не получилось, попробуем революцию. Если и с ее огнем не выйдет, сгорю как демон. Экзорцист не понадобится. Паша отдергивает руку от чужого подбородка резко. Город за окном автомобиля пылает. На крыше башни ТНТ людно. Антон оступается, падает у двери лифта. Паша не успевает подхватить. Вздергивает за локоть, отряхивает колени, оборачивается беспомощно на шепот. Слишком громкий. Антон косится тоже, слышит чужое осуждение. — Тяжелая выдалась неделя, ноги не держат, — говорит он. Шепот стихает. Взгляды продолжают давить. Паша перебирает шутки в голове, надеясь суметь разрядить атмосферу. Вспоминается только что-то мерзкое, гнетущее, под стать ситуации. Антон слабо улыбается. Заходит в лифт первым. Вздрагивает, правда, когда створки распахиваются у лица. Жмется к стене и дышит быстро. За стеклом блевотно рябит реклама. Шастун с голографических баннеров тоже улыбается. Увереннее, ярче. Несчастно. — А Слава в отпуск вообще собирается? — вдруг спрашивает Антон. К радости Паши лифт выплевывает очередную порцию людей. — Вряд ли. — А ты? — Нет. — Почему? — Я не устал. — Врешь, — с ухмылкой шепчет Антон. И девушка, стоящая рядом с ним, торопливо отступает. — Вру, — легко соглашается Паша. Выдыхает и позволяет себе несколько секунд бестолково слепнуть, глядя на бешеную пляску городских огней, прежде чем шагнуть в фойе нужного этажа. Антон тащится следом. Какой-то маленький и хрупкий в длинном коридоре. Среди огромного количества дверей. И ни одна не ведет к выходу. А в кабинете Славы дверь нараспашку. Рядом валяется перевернутая тележка с едой. Паша переступает ее. Антон притормаживает, очень удивленный. Будто препятствий на его пути в принципе быть не могло. Слава храпит. Уснул прямо за столом щекой в планшет. Фоном бормочет ютуб. На полу под креслом разводы пролитого кофе. Но чашка все равно упрямо стоит на краю. Паша в нее заглядывает. На дне темнеют очертания кучи говна из гущи. Слава продолжает храпеть. — Согласен, ситуация пахнет дурно. — Паш? — тихо спрашивает Шастун. И наворачивается в кабинет, споткнувшись о тележку. Бьются тарелки, звенит металлическая посуда, тележка уезжает в противоположную стену. Слава подскакивает с кресла рывком, испуганно озирается и отшатывается, увидев стоящего рядом Пашу. — Блядь, ты… — Слава открывает и закрывает рот несколько раз, мотает головой и тянет: — У-у-у! Паша скашивает глаза на Антона, поднимающего конечности с пола. — Шастун, ты в порядке? — Да! Слава… — Антон осекается. И Паша не успевает даже проследить этот жест, настолько он молниеносный. Слава выплескивает первый попавшийся под руку стаканчик с кофе Антону в лицо. — Я видеть тебя сейчас не хочу. Пошел вон. Паша мгновенно загораживает Антона собой. — Слав, он… — Да плевать мне. — Ты пьян. — Меньше, чем надеялся. — Поговорим? — просит Паша. — С тобой-то? Конечно. Принеси виски из шкафа. А ты, Шастун, вон отсюда. Ты меня услышал? Антон опускается на колени. Слава закрывает руками лицо.***
Антон сплевывает красную слюну в раковину. Поднимает голову и шепчет: — Прекрасное далеко ебал я в рот жестоко. Улыбается зеркалу, обнажая зубы в оскале, как загнанное в угол животное. Десны кровоточат. Антон не помнит, когда у него в последний раз вообще были проблемы с зубами. Антон плохо помнит последние несколько месяцев своей жизни. — Еда приехала, Шастун. Вылезай, а то остынет. Паша громкий. Звуки проламывают в висках дыры. Антон мимолетно допускает, что через них когда-нибудь вытекут глаза. — Какой сегодня день? — спрашивает он, открыв дверь ванной. И сталкивается с Пашей почти лоб в лоб. Паша пожимает плечами. — Уже неделю день потного сурка. Жуткая жара. — Вчера был снег, — возражает Антон. — Неделю назад был снег. И минус двадцать. Проблемы с Солнцем три. — Да? Ну, ладно. Я еду заказывал? Паша хмурится. — Иди ешь. — Точно. Ты же только что говорил. Антон спускается по лестнице осторожно, цепляясь за перила до белых костяшек. Держаться крепко почему-то важно. Преследует смутное ощущение, что он падал с нее совсем недавно. — Паш, какой сегодня день? — Вторник. — Почему я не на работе? — Ты отдыхаешь. — А где… — На работе, — устало перебивает Паша и разворачивает Антона в сторону кухни. — Желательно съесть все. И таблетки прими. — А число какое? — Ты сам как думаешь? — Пятое? — Двенадцатое. Антон тупо моргает. — Я все съемки пропустил. — Их перенесли. — Почему? Паша издает страдальческий стон. — По техническим причинам. — Прости, Паш, я сейчас соберусь. Это из-за таблеток. — Я знаю, но… — Но я пугаю тебя, да? — Я волнуюсь за тебя. Антон садится за стол и несколько секунд просто пялится в еду. Аппетитно она не выглядит. Приготовлена прекрасно, сервирована потрясающе даже для доставки, но Антон, нормально не евший больше недели, все равно не хочет есть. Не может. — Диман придет вечером, — говорит Паша и неловко переминается с ноги на ногу. Тишина его угнетает. — Ага, футбол смотреть будем. Антон честно пытается выдавить из себя еще немного слов, ему не жалко, но попытка превращается в пытку. Мысли теряются сами собой. Уползают в другом направлении. — Кто играет? Вопрос смазывается в пространстве, пугает необходимостью на него отвечать. — Арсений и… Антон замолкает. В глазах Паши читается немое удивление. — А? — Не знаю, кто играет. Диман предложил посмотреть, и я согласился. — Вечер в приятной компании. — В приятной компании и под таблетосами. — Дополнительный бонус. Антон морщится. Вяло тыкает вилкой в лапшу, чешет зубчиками дно тарелки и морщится сильнее. — Сомнительный бонус. — Зато ты спишь хорошо. — Я овощ. — А я томат. — Я рад. — Ты кумкват. Антон зависает с вилкой у рта. Паша глумливо хихикает. — Так сегодня психиатру и скажу. Она будет счастлива. — Думаешь? — Уверен. Если я кумкват, значит у меня нет нервной системы, и ее не надо лечить. — Чудесно, что психиатр у тебя все-таки есть. — А я даже не помню, как выглядит кумкват. Паша тяжело вздыхает. — Поешь, пожалуйста, прими таблетки и не опоздай на сеанс. — А ты чем займешься? — Я пойду посплю. — Ты не хочешь прогуляться? — Антон чувствует, что звучит грубо, но не успевает себя притормозить. — Я могу уйти, если надо. — Я не в том смысле, просто ты сидишь со мной здесь безвылазно и… Паша мимолетно касается макушки Антона, ероша волосы. — Шастун, дай мне поиграть в хорошего отца. Давненько я в этой роли не был. — Мне называть тебя папой? — А мне тебя — сыном? — Я же кумкват. — Поздравляю, — очень серьезно говорит Паша. — Ты на самом деле тот еще фрукт. — Овощ, — настаивает Антон. Впрочем ему не принципиально. Он продолжает гипнотизировать тарелку тоскливым взглядом. — Ты скучаешь по отцовству? — А ты нет? — Я нет. — Я скучаю. Но потом смотрю на тебя, и у меня пропадает даже желание трахаться. — Я думал, тебя останавливает закон о контроле рождаемости, а не мое жалкое существование. — Шастун, дорогой мой, — стонет Паша, — мне и тебя хватает. Мне вас всех хватает по самую… — он рубит ладонью воздух над головой. — Хватало. Антона окатывает холодом. Ледяные иглы вспарывают кожу изнутри. Это даже не боль. Напоминание о его личной катастрофе. Не только его. Паша отмахивается. Щелкает пальцами и шепчет: — Шастун! Шастун! Мы разберемся. Ты главное кушай больше, отдыхай. Тебя покормить может? — Я сейчас соглашусь, чисто чтоб на это посмотреть. — Я тебя уже кормил с ложечки. — Когда? Паша отмахивается снова. Прислоняется к барной стойке и превращается в задумчивую статую. Антон ежится и начинает есть быстрее. Паша конечно взглядом сверлит стену, но взглядом очень жутким. Попасть под такой совсем не хочется. Лапша вкусная. Должна быть. Антон уверен, что любит именно ее, но сейчас все равно давится. — Приятного аппетита, — мрачно добивает Паша. — И тебе. В смысле спасибо. Чего загрустил? — Думаю, могла ли иначе сложиться наша жизнь. Антон пожимает плечами, хватает со стола баночку с таблетками и встает. — Если б я не знал Арсения, мне бы явно было попроще. — Ты считаешь, ты поел? — вдруг спрашивает Паша, прищуриваясь. — Я опаздываю. — Боюсь, эта тарелка сама себя не съест. Антон ставит между собой и Пашей стул, а потом, отчаявшись вымолить пощаду, бегает вокруг стола. И на сеанс все-таки опаздывает. Паша оказывается быстрее.***
— Тебе что-нибудь принести? — Принеси мне деньги, Шастун. Антон хлопает себя по карманам, выворачивает их наизнанку и вытягивает губы трубочкой, качая головой. — Кофе могу, обед могу, тапочки даже. Возможно удачу. — Сомнительно, — ухмыляется Слава и подтягивает Антона к себе за запястье. — Замри, — и стряхивает грязь с толстовки. — В глаза смотри. Ты меня расстраиваешь. — Я больше не буду. Слава издает страдальческое мычание. — Детский сад. Съемки сорвал. Пашу огорчаешь. Андроида потерял. Я очень зол, Антон. — Я это понял, когда ты выплеснул на меня кофе. Стаканчик полетел следом. Антон проморгался, вытер ладонью лицо и челку пригладил. Футболку решил не спасать. На колени встал. А потом Паша задвинул его себе за спину. Слава драматизировал наигранно, непонимающе. Паше не поверил. Отмел Антона. Буквально. Рукой пихнул, отправив домой спать, по виду определил, что лучше не связываться. Пашу оставил при себе. И, видимо, разговор был тяжелый, потому что Паша приехал бухой в хлам и завалился к Антону в кровать. Отобрал одеяло и завернулся в него, мимикрировав под шаурму. «Шаверму», — сказал бы Арсений и закусил бы курой, надев бадлон. Питерские замашки Арса Антона умиляли. Антон весь следующий день бредил. Разбудил Пашу воплем. Испугался мужика в своей кровати, спросонья не узнав. Упал на пол и на четвереньках выполз из спальни. Паша проводил его замученным взглядом и со стоном рухнул обратно в подушки. Похмелье — вещь неприятная. Каррера позвонил ближе к полудню и через минуту упоительной беседы предложил Антону посетить врача. Антон посещал и так, но на дополнительный прием записался мгновенно, потому что понятия не имел, о чем говорил Каррера. Антон бредил всю неделю. Первые несколько дней — исключительно во сне. Выписанные лекарства оказались убойными. Паша иногда будил Антона и тащил есть или в туалет. Как мешок картошки. Гнилой. Помыться бы не мешало. — Я не юморист, Шастун, я грузчик. Павел Воля меняет профессию. Сережа ничего не говорил, охуевал молча. Сидел на кровати и иногда пересказывал мемы. Зато Диму прорвало и за Сережу, и за Пашу. Советы были хоть и полезные, но воспринимались с трудом из-за лекарств. Антон засыпал. Психиатр просил повременить с работой. Каррера тоже. Жалость Карреры напрягала сильнее всего, учитывая, что до определенного момента он ее вообще не проявлял. В итоге Антон все равно больше двух недель дома не провалялся. Не смог. Ломанулся на работу и задвигал на серьезных щах, что работа для него — лучшее лекарство. На подкаст сходил и улыбался так лучезарно, что ему все поверили и забили в график аж целый съемочный день. — Кофе был холодный, — оправдывается Слава и добавляет устало: — Извини, Антон. — Я заслужил. — Заслужил. Антон кивает виновато. — Так тебе принести что-нибудь? Я в кафе хотел сгонять. — Бургер. — Я быстро. Антон расплывается в улыбке, разворачивается и на одних рефлексах ловит в объятия не успевшего затормозить Сережу. — Помоги мне, — умоляет Серый. — Они заебали мандеть. — Кто? — Когда мы съедаем сосиску, мы становимся новой оболочкой для сосиски? — голос у Арсения хриплый и громкий. Арсений так никогда не разговаривает. — Ты жрешь сосиску с пленкой? Господи, ты же вообще не жрешь, Арс, чего ты пристал? — возмущенно вскрикивает Дима. — Учитывая, куда потом девается эта сосиска, — влезает зачем-то Антон, — мы становимся ее оболочкой ненадолго. Арсений легко пожимает плечами. Диод безмятежно голубой, не мигает даже, ровно переливается. Антон выдыхает. Арс сегодня улыбчивый и очень спокойный. Поинтересовался, хорошо ли Антон себя чувствует, абсолютно по-дружески хлопнул по плечу и убежал к Диме. Не бросал затравленных взглядов. Не пытался касаться беспорядочно и нежно. Красивый и чужой. Подвисал иногда: измененная программа работала нестабильно. Если стирают огромный кусок твоей личности, вряд ли ты будешь стабильным. Антону легче. Часть вины осыпалась из груди каменными осколками. Булыжник все еще нещадно давил на ребра изнутри, но ощущался не так явно. — Шаст, — зовет Сережа и тыкает пальцем в живот, — ты после примерки завтра не хочешь в бар сходить? — Хочу, но мне пить нельзя. — Я куплю тебе смузи из огурца. Огурцы полезные. — Ой, спасибо. Заботишься обо мне? — Конечно, — Сережа почему-то ссутуливается. Антону не нравится, какими рядом с ним в последнее время становятся его друзья. Свои проблемы он собирался держать при себе. — Спасибо, Серый. Сережа заметно расслабляется. По крайней мере не выглядит больше, как мечущийся по клетке тигр. — Тебя Арсений не пугает? — Что? — Антон не успевает за быстрой сменой темы. — Я понимаю, андроид, но он вообще на человека не похож. Будто вынули что-то. — Всего лишь стерли некоторые воспоминания. Сережа хмурится. Знает, о чем Антон молил Славу, стоя на коленях. Вырвать кусок чужой памяти, потому что невозможно терпеть затуманенный болью взгляд. — Думаешь, это все еще Арсений? — А он им был? — Хороший вопрос. Иногда мне кажется, что Он был. Лучшей версией. То, как Сережа выделяет это «он», пугает сильнее, чем безликий пустой Арсений, непринужденно болтающий с Димой. — Сереж, давай тему сменим? Он опускает голову. Антон понимает, что надо было дать выговориться. Только тошнота подкатывает к горлу. И желание убежать становится почти непреодолимым. Сережа выпрямляется, неуютно поводив плечами. — Давай, — согласие тугое. — Расскажи мне лучше про свою новую девушку. А то я как-то выпал в последнее время из жизни. — Мы расстались неделю назад, Шастун. — О, — Антон решает общаться звуками, словами — слишком сложно. — Ты же меня знаешь, — зачем-то оправдывается Сережа. — Я не любитель разводить драму. — Парни, — орет Паша усиленным имплантами голосом, — приколюху желаете услышать? — Заинтриговал, — орет в ответ Антон. — Очевидно, нет, — бурчит Сережа. — Сюда идите. Паша сидит у стены между декорациями, подтянув колени к груди, пролистывает страницу и истерично хихикает. — Смотрите, как развлекаются журналисты. Ссылочка в общем чатике. Заметьте, даже не желтая пресса. Антон напрягается заранее. Сережа разворачивает голографический экран и, мельком взглянув на название статьи, выдает: — Бля! — Нравится? — издевательски спрашивает Паша. — Я правильно понимаю, они называют Арсения Иисусом? — флегматично интересуется Антон и садится на пол рядом с Пашей. — А их не смущает… — начинает Сережа и тут же отмахивается. — Ничего их не смущает, Сереженька, — Паша откидывается затылком на стену и поворачивается к Антону: — Ты уверовал? — Я трахал Сына Божьего, — Антон закрывает лицо руками. Паша кивает. — Учитывая количество копий, такое типо второе пришествие неограниченным тиражом, — Сережа звучит абсолютно не иронично, больше — устало. — Пиздец, — хрипит откуда-то сбоку Дима, — я почитал. Арсений у нас похож на лик с Туринской плащаницы. — Она ж истлела уже почти, — Антон поднимается на ноги, усилием вытягивает себя с пола. В последнее время практически для любого простого действия требуются несоразмерные усилия. — Времени-то прошло много. И как разглядели!? — Времечко плащаничку не пощадило, — соглашается Паша. — Вот я и ебнулся. — Чего? — Сережа непонимающе хмурится. Паша издает страдальческий стон. — Сейчас возьму суффиксы и быстро выкину куда-нибудь подальше. Я вчера детскую передачу вел, извините. Антон начинает ржать, искренне, но с надрывом, глядя, как взъебанный Паша с прической искупавшегося в луже воробья грустно дует щеки. Сережа мотает головой. — Бухать после съемок пойдем же, да? — Ну если Матвиенко зовет нас бухать, значит мы — все, — говорит Дима. — Переименовываемся. Не «Импровизация», а «Собутыльники», — добавляет Сережа с дебильной усмешкой. — Мы на бутылках сидеть будем. — Это утверждение или вопрос, Шастун? — Паша несильно шлепает Антона по бедру. — Это его предпочтения! Значит после съемок напиваемся, — решительности Сереже не занимать. — А сейчас — го работать! Иначе Слава нас с потрохами сожрет. И быстрыми шагами уходит в сторону гримерки. Дима крайне неодобрительно смотрит ему вслед. Цокает и садится на ближайший ящик с оборудованием, скрещивая руки на груди. — Всем нам надо отдохнуть. Отпуск бы взять. — Поз, — Антон протяжно выдыхает, — у меня рабочий график расписан на три месяца вперед. Курс приема таблетосов — на полгода. И психиатр — на год. — А я возьму, пожалуй. — Славу порадуешь. — Иди порадуй, Диман, — Паша настаивает, — прямо сейчас, мне нужно с Шастом парой слов перекинуться. — Ты меня прогоняешь? — возмущается Дима. — Минут на десять. Поз не спорит. Как был пофигистом, так и остался, даже развил навык за сотни лет. Паша дожидается, пока Дима свалит в зал к Славе, и тянет Антона за штанину к себе на пол. — Извини, что наорал с утра. Ты в порядке, Шастун? — Ори почаще. Мне, кажется, реально не хватает отца. Паша закатывает глаза. — Буду твоим папочкой. — Я в порядке. — Хорошо. Нам ограничили доступ в соцсети, ты в курсе? — Знаю. Ты страдаешь? Я нет. Единственный, кому было бы неприятно, Арс. Но вот беда, ему и так хуево. А он еще и Иисус теперь. — Фанатики закидали жалобами твой инстаграм и ютуб канал. — Странно, я в последнее время без указки ничего не делаю и не говорю. Как в двадцать первый век вернулся. — А тебе былое припоминают. Сейчас не говоришь, раньше говорил. Особенно, — Паша морщится, — после смерти Арсения. Тебя на цитаты расхватали. Хочешь послушать? Антон кивает. Видео, которое включает Паша, пестрит привычно блогерскими звуками и анимацией. Голос Антона тонет в тупых комментариях. Иногда пробиваются его маты и искреннее охуевание тем, насколько тупыми могут быть люди. — Блядь, — хрипит Антон, — это я говорил? — Ага, — Паша выдавливает жалкую улыбку. — Я был бухой. — Скорее всего. Ты тогда в целом трезвым на улицу не выходил. — Я бы и сейчас не выходил. — Оппозиция почему-то резко начала высказываться в твою поддержку. Ко всему прочему они в восторге от твоего отношения к религии. — Моего отношения к религии. Я абсолю-ю-ютно, — тянет Антон, — антирелигиозен. С чего бы? Может, потому что мне крики Арсения до сих пор в кошмарах снятся. — Я боюсь, Шаст, того, что происходит. Я не знаю, понимает ли Каррера, что он делает, — Паша настойчивее дергает Антона за штанину. — Сядь. Антон послушно сползает на пол, притирается с Пашей плечом к плечу. — Понимает. Каррера не дурак. — Он растит третью силу в твоем лице. Зачем? — Дом построил. Растит дерево? — Шастун! — Мне плевать, — рявкает Антон и тут же меняет интонацию, — прости. Я боюсь, что Арсений умрет. Что они оба умрут. — Он уже умирал на твоих глазах. — И мир развалился. — В детстве, — голос у Паши смягчается, — когда мне было плохо, я наливал воду в тазик, пялился в отражение и представлял себе какой-то, знаешь, другой мир, в котором мне хорошо, где все получается, сбываются любые мечты. — Другой мир в тазике? — Антон поджимает губы, чтоб не заржать. — Я тазик на улицу выносил. И в отражении видел звезды, деревья, людей. У меня был свой мир. В этом мире никто никогда не умирал. — К чему ты клонишь? — Антон, иногда полезно дать себе передышку и свалить в свою идеальную реальность. Хоть и выдуманную. Ненадолго. — Мне психиатр запрещает сваливать. Я уже добегался от себя. — Эскапизм — штука сложная, — говорит Паша, и выражение его лица Антону не нравится. — Никаких лекций. Мне Поз весь мозг и так выел. — Никаких лекций. Пойдем воды в тазик нальем. — Паш? — Шастун? — Я в нем утоплюсь. В тазике. Тазике-эвтаназике. — Хорошо, нальем в кувшинчик. Туда у тебя даже лицо не поместится. — Какой ты предусмотрительный. — Господин ведущий, — шепчет Слава, нависая над Пашей, — работать, блядь, будем? — Шастун, где моя еда? — Бля, — Паша от неожиданности шарахается в сторону. — Бля, — повторяет Антон, — я же бургер тебе обещал. Сейчас вернусь. И, обогнув Славу, срывается к ближайшему выходу из павильона. На улице подозрительно тихо для активного съемочного дня. Курилка пустует. На веранде кафе, прислонившись к тумбе, стоит официантка-андроид. Антону поза кажется странной, слишком свободной, но дальше мысль развить не получается. Он валится за первый попавшийся столик и поднимает руку. — Можно меню? Девушка кивает. Аккуратно подхватывает меню с тумбы и мелкими ровными шагами идет к Антону. — Пожалуйста. Может быть хотите сразу что-то заказать? — Да, давайте бургер с собой и бутылку воды. Антон пробегается взглядом по меню. Есть не очень-то и хочется, но тихая боль в голове напоминает, что все-таки надо. Хотя бы иногда. Он залипает на увитый искусственными цветами заборчик и черную матовую громаду здания Главкино, с которой бы слиться в этой своей черной сценической одежде и исчезнуть. — Ваша вода. Бургер будет готов через десять минут. Вы что-нибудь выбрали? Антон промаргивается. — Спасибо. У вас сегодня мало людей. Только я. Девушка улыбается вежливо. — Все съемки резко отменили. — Не знаете, почему? — Нет. — Спасибо, — Антон делает мысленную пометку, поинтересоваться, а не из-за него ли перенесли съемки других проектов. — Посоветуйте, пожалуйста, что-нибудь из еды, сам не могу выбрать. Девушка склоняется к меню. Будь она человеком, ее позу стоило бы истолковать как готовность к ненавязчивому флирту. Но это лишь программа в отвратительном исполнении. Впрочем Арс исполнял гораздо хуже. Потом он набрался опыта, но Антон свою порцию испанского стыда получить успел. — Среди твоих родственников случайно не было Иеронима Босха? — Моих? — спрашивает Стас тут же. Остальные реагируют на общий чат чуть медленнее. — Давай, Арс, я жду продолжения, — пишет Сережа, — работать не могу. Быстрее. — Я предположу, — предупреждает Дима. — Тогда почему я в саду земных наслаждений? — Тогда почему вокруг меня целый корабль дураков? — Ты наш капитан, Шастун, — мгновенно откликается Сережа. — Арс, быстрее. — Он сидит позади меня на мотоцикле и держит ногой пакет с одеждой. — А руками? «После твоего вопроса начал щекотать меня», — думает Антон, но в чат не отправляет. — Ты не боишься щекотки? — спрашивает Арс в личке. — В пуховике? Антон понимает, что зря поинтересовался ровно в тот момент, когда Арсений лезет рукой под куртку. — Мы ебнемся, — собственный вопль в шлеме оглушает. Отбиваться в узком пространстве тяжело. Толкаться нельзя. Щипать и щекотать андроида в ответ бесполезно. Ситуация патовая. Антон просто верещит сквозь ржач, крепче цепляясь за руль. Арсений успокаивается быстро. Но общий чат взрывается потоком сообщений. Антон начинает подозревать неладное, увидев третий подряд Сережин стикер с фэйспалмом. — Тогда почему меня искушает Антоний? — и покрасневший смайлик. А следом: — Ну как вам? — Как тебе, Шаст? Готов пойти с ним на свидание? — Сережа глумится изо всех сил. — Технически мы уже на свидании, — Арсений даже не пытается сделать ситуацию проще. Он мир познает, ему некогда отвлекаться на человеческие рамки приличия. — Мы гуляли в центре, потом ели в кафе с красивым видом, потом купались в фонтане, кормили голубей, посетили музей, походили по магазинам. Антон купил мне странные цветы. Этот набор действий — стандартное свидание. — Антон! Антоша! — опять Сережа. — Серый, прошу! — Антон готов умолять. — Пригласи меня на свидание, Антон. — Уговорил, жду у фонтана. Только Арса отвезу. Не забудь корм для голубей. — Шаст, а ты Арса зачем до дома провожаешь? — спрашивает Дима. Какой ублюдский вопрос. Антон вырывается из потока к первому попавшемуся небоскребу. Удивляется, что вслед не матерятся и не гудят. — А мы, Шаст, работаем, — Стас предпочитает не комментировать предыдущие сообщения. Дима присылает голосовое: — Я завидую, Шаст. Свидание отличное. — Мы можем все вместе сходить на свидание, — предлагает Арсений. Антон тормозит резко. Но аккуратно. Он же не больной. Арсений утыкается головой в куртку и недовольно бурчит. — Арс, — из-за шлема получается глухо, Антон решает снять. — Арс, хочешь честно? — Надень шлем, мы еще не закончили движение. — Я припарковался. Арсений скептично смотрит вниз на крышу небоскреба. — Очевидно нет. — Ты же в курсе, как работает человеческая психика. Я сейчас из чувства противоречия оставлю мотоцикл болтаться над парковкой. А сам уйду. Без шлема! Арсений все-таки поднимает стекло собственного. — Тут около шести метров. — Боишься неудачно приземлиться? — Боюсь, что ты приземлишься неудачно. А мне не хотелось бы портить сви… — Я сейчас прыгну, — перебивает Антон и успевает даже ногу перекинуть. И Арсений вцепляется в него так, что ребра трещат. Объятие смерти. — У слова свидание есть подтекст, о котором я не знаю? — Друзья не ходят на свидания. — А мы друзья? Антон выпучивает глаза. — Сейчас отпустишь меня, и я тебя тресну. — Тогда я предпочту тебя не отпускать, — говорит Арсений и ржет. — Ты издеваешься, да? — Нет, я очень серьезен. — Никогда не понимал, в какие моменты ты по-настоящему серьезен. Зато Арсений прекрасно понимает, что речь уже не о нем. И отворачивается. Антон мысленно отвешивает себе мощного леща. — Друзья и цветы друг другу не дарят, — замечает Арсений. — Я дарил тебе цветы. А вот теперь с мотоцикла хочется прыгнуть вниз головой. Ему не дарил. И психологи Киберлайф настоятельно просили не разделять личность Арсения на прошлую и настоящую. Но по факту разделяли все. Андроид тоже лелеял свое я. Жаль, не яростно. Разорался бы хоть раз, но нет, молча терпел. Прямо как прототип. — Я подарил тебе цветы, потому что ты на них смотрел. Антон пытается исправить ситуацию и получается отвратительно. — Я смотрю на все, так работает моя программа. — На эти цветы ты смотрел заинтересованно. — Они достаточно редкие. Растут только на островах и… Слава Богу Арсений переключается быстро. — И красивые. Ты удивился. А тебя в последнее время мало что удивляет. — Красивые, — и быстрый взгляд на цветы, аккуратно сложенные поверх одежды в пакете. — Спасибо, Антон. — Я рад, что тебе нравится. — Мы можем поехать ко мне домой? — Приглашаешь? — Я просто хотел бы поехать домой, мы висим над парковкой уже довольно долго и… Антон, я боюсь, что ты навернешься. — Блин, прости. Сейчас поедем. Антон с огромным трудом перекидывает ногу обратно через руль. Над растяжкой стоит поработать. — Сережа написал, что собирается в центр. Ответь ему, — Арсений все акробатические манипуляции переносит спокойно, будто ничего странного не происходит, но добавляет, больно ущипнув за бедро: — Надень шлем, пожалуйста. Антон потирает бедро. — Надену. Я надену. Чего там у Сережи? Сережа в общем чатике веселится: — Шаст, ты чем занят? Я собрался к тебе. За кормом для голубей заскочу в магаз. Что брать? — Хлеб, — пишет Антон. — Я с вами, я тоже не занят. Хлеб не надо, лучше гречку, — вклинивается Арсений. Антон оборачивается к нему: — Ты же домой хотел. — Пакеты положить. Но я свободен. — Шастун, ты же подаришь мне цветы? — продолжает глумиться Сережа. — Самый большой букет, Сереж, не сомневайся. — Как Арсу? — Как Арсению не выйдет. Те цветы я все скупил. — А чего не целый магазин? — Налички не было. — Или ты боишься, что он завалит свой инстаграм селфи с букетами и отметит тебя? — Арс, — говорит Антон вслух, — сделай селфи с букетом и отметь меня в инстаграм. — И продолжает снова в чате: — Сереж, мы с Арсением уже выбираем тебе огромный букет для самого потрясающего свидания. Поэтому гречку купи получше. — Парни, если вам нечего делать, можете помочь мне, — предлагает Стас осторожно. — У нас свидание, — отбивает Сережа голосовым. — Сереж, — Антон тоже записывает голосовое, — а среди твоих родственников случайно Магритта не было? Потом Антон зашел в магазин и купил к букету пару яблок, чтоб запустить Сереже в табло. Потом Антон еще год в интервью объяснял, что случилось с инстаграмом его коллег в тот день. — Вы хотите блюдо с мясом? — спрашивает официантка. — Наверное, — Антон понятия не имеет, чего хочет. — Возьмите бургер. Разнообразие меню сегодня просто поражает воображение. — Э-э-э, ладно. — Скоро будет готово. Антон кивает и разваливается на стуле поудобнее. Тишина угнетает. Он устал от тишины. И от одиночества в толпе тоже устал. А Арсений занят. Изо дня в день отписывается стандартным: «Я работаю». Не врет. В новостях часто мелькает, сверкая лысой головой. Антон жаждет по ней настучать. Официантка напоминает о себе стуком каблуков по деревянным доскам настила. — Ваши бургеры. Приятного аппетита. — Спасибо. Можно счет? — Конечно. Я сейчас вернусь. Антон тянется к еде, заваливается на стол и, врубившись коленями, нахер его переворачивает. Конечности победили здравый смысл. — Бля! Ну значит не поем. Девушка удивленно оборачивается. — Ничего страшного. Я помогу вам. — Извините, работаю без выходных, — про бессонницу в данном случае стоит умолчать. Она подходит и начинает собирать приборы. Антон умудряется наступить в улетевший под стул помидор. — Вам приготовить еще бургер? — Не надо. Вряд ли я успею съесть. — Тот, что с собой, хорошо упакован. Его точно успеете, — с улыбкой говорит девушка и протягивает коробку с бургером. Антон забирает на автомате. — Это не мне. — Не вам? Если хоть раз чувствовал реальную угрозу жизни, уже невозможно игнорировать сигналы тела об опасности. Антон отшатывается, уворачиваясь от ножа. Падает вместе со стулом и ногами отшвыривает его в официантку. С андроида сползает скин, обнажая трещины на пластике. Антон получает по плечу брошенным обратно стулом. И боль отрезвляет охуевший мозг. Забор под спиной скрипит, Антон давит сильнее, заваливается вместе с ним на асфальт, запутываясь в цветах. Андроид обрушивается сверху, и откатиться получается едва-едва. Антон отползает в надежде найти возможность подняться на ноги. Тягаться с машиной, сила которой явно превосходит человеческую, изначально бессмысленное занятие. Нож рассекает воздух где-то в опасной близости от живота и оставляет царапину на предплечье. Антон воспринимает происходящее будто в замедленной съемке. Кадр за кадром уходит уверенность, что он сейчас не сдохнет. Титры напишут на надгробии. Андроид наседает, скручивает руки, не позволяя защищаться. Лезвие застывает в паре сантиметров от груди. Силы на сопротивление кончаются. Антон делает рывок, и нож утыкается в асфальт. Андроид резко заваливается на бок, а потом его голова отлетает, забрызгивая синей кровью все пространство в радиусе нескольких метров. Антон замирает, тупо пялясь на дергающееся в конвульсиях тело и провода торчащие из шеи. Адекватные мысли не оформляются долго. Он сглатывает, сжимая дрожащие руки в кулаки, облизывает губы и закашливается горечью чужой крови. Тириум капает с волос, стекает по лицу, жжется. Кроме собственного загнанного дыхания и бухающего сердца Антон не слышит ничего. Тишина умиротворяющая. — Почему ты без охраны? Голос у Арсения родной и очень злой. Антон оборачивается. — Арс… Диод на секунду тухнет. — Где твоя охрана? — Я же в Главкино. Здесь своя охрана. Я же просто поесть вышел. — Приятного аппетита. Антон сплевывает тириум. — Спасибо. Арсений замолкает на несколько секунд, глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз и продолжает тихо: — На тебя напали из-за меня. — Кому я еще не угодил? — Тем, кому не угодил я. — И много их? — Много. — Потрясающе. Антон поднимается на ноги, морщась от боли, и замечает, что Арсений начинает медленно отступать. — Арс, подожди! Арсений останавливается и явно принимает какое-то неприятное для себя решение. Антону не нравится выражение его лица. — Я хочу знать, что Каррере от меня нужно. Посланники больше не преследуют меня, из чего я делаю вывод: ты с ним договорился. О чем? — Чтобы тебя оставили в покое. Ты хоть сейчас можешь зайти в павильон и начать сниматься. А вечером вернуться в пентхаус и… — И сделать ремонт, — перебивает Арсений. — Гостиная разрушена. Бассейн протопил шестьдесят этажей. — Сделаешь ремонт. Смена обстановки. — Что Каррере от меня нужно? — Ты можешь вернуться домой, Арс. Просто зайди в павильон и… — Для Карреры я не более чем удачная инвестиция, которую он собирается использовать, не ограничиваясь никакими нормами морали. Не могу я вернуться домой, — Арсений говорит тихо, но голос звенит, как разбивающееся стекло. — Это даже не мой дом. Дом не мой. Я не настоящий Арсений. У Антона в голове ощутимо щелкает. Ярость из груди сейчас польется огненными волнами в пространство. — Не настоящий? А Сережа так не считает. Сережа, Паша, Дима, Слава — они ждут тебя и плевать им на обстоятельства. — Я не хочу быть Арсением. Я не хочу больше чувствовать. В том, чтобы иметь чувства, нет ничего хорошего. Не спорь, — Арсений предупреждает выпад в свою сторону, — мне есть с чем сравнивать. Я не хочу им быть, потому что тогда я просто очень дорогая инвестиция. Оружие для Карреры. Игрушка со знакомым лицом для… — Замолчи, — ярость жжет даже глаза. — Замолчи. Ты мне нужен. — Замолчи. Я на самом деле не хочу тебе что-то доказывать. Я вообще не хочу с тобой говорить. Не заставляй меня. — Нет, говори. Ты говори. Именно ты, — затылок разрывает вспышка боли, Антон не морщится. — Прямо сейчас. — Для тебя я напоминание. Как шрам. Как фотография. Как надгробие. Живой мертвец. Но я не тот, кто тебе нужен. — Решил за нас обоих. Молодец! — Это не только твоя привилегия. Я теперь тоже могу принимать решения. К сожалению. Чувствовать могу. К сожалению, — Арсений стирает каплю синей крови, бегущую по шее. — Антон, хватит. — Ты мне нужен. — Это ложь. Ты сам себе противоречишь. В прошлую нашу встречу ты сказал, что я должен научиться жить без тебя. — Почему я так сказал? — Я не знаю. — Я не помню, почему я так сказал. Я нихрена не помню. У меня импланты сгорели. Я еще умудрился несколько часов проходить буквально с прожаренными мозгами. В больнице валялся две недели. Импланты потом меняли хирурги. Часть имплантов. Некоторые извлечь нельзя. И с памятью проблемы. Я не помню, что я делал вчера, с кем говорил, о чем. Арс, я нихрена не помню. Пожалуйста, поверь мне. — Я опять сжег тебе импланты. — Нет! — Это сделал я. И я даже сейчас… Ноющая боль в затылке исчезает резко. Антон от облегчения чуть не оседает на асфальт, еле удерживается на ногах, качнувшись в бок. — … в твоей голове, — заканчивает Арсений и отступает на пару шагов. — Что я с тобой сделал? — Это не ты. — Ты вообще больше не можешь менять оболочки. Твое сознание… Антон чувствует покалывание на коже. — Полетевшие импланты никакого отношения к моему сознанию не имеют. Ты ничего мне не сделал. — Твое сознание угасает. Волоски на руках встают дыбом. Воздух гудит, будто Антон сдуру заперся в трансформаторную будку как в детстве. Потрескивает и искрит ограждение Главкино. — Я в порядке. — Врешь. Ты не в порядке. Из-за меня, — шепчет Арсений с горечью. — Видишь, я опасен. Я не контролирую себя. И границ тому, что я могу сделать, кажется, нет. Поэтому, если я попаду в руки ООН, я предпочту себя отключить. — Арс, даже не думай. — Я продолжаю бороться, но результат плачевный. Скажи мне, ты ведь долго живешь, требуется война, чтобы изменить хоть что-то? Иначе нельзя? — Война ничего не изменит кроме портретов на стенах. Господи, какое тебе вообще дело до других людей? — И андроидов. Ты человек, я андроид. Я правда хочу, чтобы все было хорошо. Все было как раньше. — Просто вернись к нам, — умоляет Антон. — Я не могу. — Арс, дай руку, мы пойдем вместе, ладно? В павильоне что-то взрывается. Антон испуганно оборачивается на звук. — Я себя не контролирую. — Там парни, Арс. Что мне сделать? Хочешь, уйдем отсюда прямо сейчас? — Я уйду один. Только успокоюсь, — Арсений закрывает глаза. Дышит тяжело и дергано. — Сейчас. Пару минут. Электрические разряды искрятся в воздухе. Антон оглядывается, смотрит наверх и от ужаса цепенеет. Над головой в нескольких десятках метров висит идеально круглый шар, и искры, становясь тонкими яркими нитями, сбегаются к нему. — Арс, все хорошо. — Я уйду сейчас. Я не хочу причинить тебе вред. Разряды болезненно ударяют по коже. — Все хорошо. Ты не причинишь мне вреда. Дай мне тебя обнять. Станет легче, правда. Антон подавляет зарождающуюся панику. Игнорирует боль. И подходит. — Я не могу, — хрипит Арсений. — Прости. Антон хватается за руку и глохнет. Слепнет на несколько секунд. А когда зрение проясняется, и он наконец ощущает себя в пространстве, Арсения нет. Вокруг только пепел. И давящая тишина.***
— Он меня догнал и заставил есть. — Хотите сегодня обсудить это? — Хорошо ли я кушаю? — Нет, родительскую фигуру. — Ну, Паша худой. Антон радуется чужой улыбке. Ему важно начать сеанс с какой-нибудь дурацкой истории или шутки. Потому что потом образ счастливого клоуна сползет, и настоящий Антон с угрюмым лицом будет сидеть, поджав ноги, и ожесточенно думать, а могла ли его жизнь сложиться иначе. — Как вы? Как прошла эта неделя? — Я в порядке, — говорит Антон и замолкает. — Я рада, что вы в порядке, Антон. — Я тоже рад, Мэри. Она кивает. — Есть ли что-то, что вы хотите сегодня со мной обсудить? — Не знаю, — Антон пожимает плечами. Он посещает сеансы с того момента, как проснулся в будущем. Сначала групповые, потом индивидуальные. Новый мир — новые проблемы. Когда планируешь жить вечно, да еще и в развитии отстал на полтора века, приходится начать договариваться с самим собой. С Мэри Антон знаком около двухсот лет, но все равно слова сейчас даются с огромным трудом. Сложно каждый раз. — Вы работали на этой неделе? — Ходил на подкаст. И все. — Как вы проводили свое свободное время? Антон срался с Каррерой. В своей голове. Так-то Каррера был душкой. Интересовался самочувствием. Прислал еду пару раз. Антон предпочел думать, что Каррера сам ее готовил. В белоснежном фартучке. Приставил охрану. От вида посланников у двери можно было обосраться. И Паша испугался. В целом Каррера иногда напоминал заботливую жену. Но образ рушился стоило только увидеть где-нибудь в сети злое лицо Кадмина. И усталое лицо Арсения — у себя на кухне. И в гостиной. И в спальне. Голограмма плавала за Антоном повсюду. — Ел, смотрел сериалы, спал, болтал с друзьями. — Вам комфортно в той обстановке, которую вы себе создали? — Вроде. Мэри снова кивает, но Антон почему-то улавливает неодобрение. — Хорошо! — она задумывается. — Всего ли вам хватает? — Не понимаю вопрос. — Я переформулирую. Вы сказали «вроде». Вы испытываете недостаток в чем-то? — Семантика, — бурчит Антон. — Что сейчас с вами произошло? — Все в порядке. Нет. Ладно, я разозлился. — Что вы чувствуете кроме злости? — Я думаю… Мэри не перебивает. Задает вопросы в затягивающихся паузах. Пока Антон в них тонет. — А чувствуете? — Злость. — На меня? — На себя. Мне кажется, я плохой человек. — Почему? — Мои близкие страдают. По моей вине. Я пытаюсь это исправить, но становится только хуже.