***
Газон выглядел таким мягким и пушистым, что Рику захотелось разуться и погрузить в траву голые ступни. Управление салемской муниципальной школы прекрасно следило за своей спортивной площадкой. Поле было огорожено высоким забором из побеленной рабицы, за ним — пышный виргинский лес и закручивающаяся в серпантин дорога, устремляющаяся к холмам, а дальше — в горы. Рядом с восточным крылом, у новенького автомата с газировкой толпились дети в ярких спортивках. Напившись, они принимались швырять бумажные стаканчики за забор, однако никто не мог перебросить, и стаканчики падали им обратно на головы. Может быть, кругом происходило что поинтересней, но обзор Рику заслонял Дуайт. Это по его наводке Граймс приехал сюда сразу, как отогнал машину от почты. «За парковкой старшей школы через полчаса», — было в СМС. Ни подписи, ни конкретики. Рик находился не в том положении, чтобы отказываться. Хотя не особо удивился, встретив за парковкой именно Дуайта. Тот протащил его по старым сточным ходам к полю и спрятал под лавками зрительской трибуны. И как под лавками зрительской трибуны в любой старшей школе, тут стоял запашок мочи, под ногами хрустели осколки бутылок, валялись окурки и презервативы. Дуайт сидел на четвертом ряду и молча дымил сигаретой. Разминаясь, девочки-чирлидерши бегали по лавкам вверх-вниз. Их загорелые ноги в длинных белоснежных гольфах мелькали в прорезях между скамьями. Некоторые подбегали совсем близко, и их синие спортивные трусики показывались под юбками, как корзинки — под надувающимися аэростатами. То справа, то слева слышался шорох помпонов, а вдалеке — глухие шлепки бутс о мячи. — И что я должен тут увидеть? — тихо спросил Рик. — Подожди, минут через десять начнется, — отозвался Дуайт. Высидев очередную ночную смену в мотеле, он клевал носом и недовольно щурился на выглядывающее из-за облаков солнце. — В газете написали, кто-то ограбил почту. Значит, до писем уже добрался? — Да, все возвращены отправителям. Насколько я понимаю, все письма в городе читаются и проверяются? — И входящие, и исходящие. Мало кому удается прислать весточку наружу с первого раза. Или с десятого. Стационарные телефоны обслуживаются выборочно, по старой системе с телефонистами. Мобильная связь глушится, все сим-карты на учете, мобилки тоже. Интернет только в паре мест. Короче, свободно с кем-то болтать получается лишь у приезжих, да и то с попеременным успехом. — Но зачем? Кто контролирует все это? — Считай, это контролирует город. А зачем… Знаешь, чтобы вылечить больного, его нужно изолировать от здоровых. В Салеме ты об этом еще услышишь, и не раз. Кстати, — Дуайт закинул обе руки на лавку и повернулся к Рику изувеченной стороной лица, — как твои дела с Ниганом? Видел, он поймал тебя позапрошлой ночью рядом с фабрикой. — Все нормально. — А еще видел, что он увел тебя к себе. После того, как ты чуть не съездил ему по роже, — с усмешкой добавил он. — Мы все друг с другом выяснили. На самом деле, Ниган мне помог. — О, не сомневаюсь. В голосе Дуайта прозвучала издевка, и Рик моментально ощетинился: — Какие-то проблемы? — Ты трахался с ним. От тебя несет его одеколоном за милю. Не осуждаю, твое дело. Черт, с ним даже моя жена трахается. По понедельникам от нее разит точно так же. — Твоя жена…? — Теперь она его жена. Не суть. Многие влюблены в Нигана. В том или ином смысле. Он притягивает людей как магнит. Поверь, я тоже купился в свое время и не могу соскочить с крючка до сих пор. Осторожней с ним. Нащупает слабое место, и тебе конец. Возню у автомата с газировкой прервал резкий свист. Метание стаканчиков тут же прекратилось. На поле пружинистой походкой вышел высокий мужчина, одетый в майку и рабочие штаны. Каждый открытый кусочек его тела лоснился от пота, на вороте и под мышками застыли мокрые круги. К мужчине подскочила одна из старшеклассниц, подала ему рубашку и полотенце. — Ну вот и Саймон, — без особого энтузиазма Дуайт приподнял ладонь в приветствии. — Аккуратней с этим парнем. — Кто он? — Правая рука Нигана. — Правая рука в чем? Скажи уже прямо, что тут творится. — Не могу. Я дерьмовый лжец, а Ниган прекрасно чувствует вранье. Если спросит, кто тебе все слил, мне уже не отвертеться, и утюг — не самое худшее наказание. Вспомни Дейви. Он был живой, когда все случилось. — А что с ним случилось? — Что, так и не понял? Боже, Граймс, ответ очевиден, тебе просто не хватает духу его увидеть. Бедняга Дейви стал пеплом. Или ты никогда не бывал в крематории? По серпантину с визгом шин пронесся грузовик с крытым брезентом кузовом. Дети разом оживились, принимаясь собирать разбросанные мячи. Девочки-чирлидерши спрыгнули со скамеек, похватали помпоны и стремглав скрылись в раздевалке. Всеобщий ажиотаж набрал обороты, когда на поле вышел Ниган. Он бегло взъерошил вихры пронесшегося мимо мальчугана, а тот, обрадованный вниманием, тут же вцепился в его штанину, как готовый обмочиться от восторга щенок. Напоследок Ниган потрепал его по щеке и отправил в сторону раздевалки к остальным. Через две-три минуты поле опустело. — Мне пора, — Дуайт с хрустом размял плечи. — Уйдешь по тому же пути. Не попадись. — Эй, постой! Что происходит? Что за…? Так и не договорив, Рик ошалело уставился на гротескную процессию. Дверцы-хлопушки распахнулись, и из раздевалки вышел еще один незнакомый ему мужчина. На его кисть была намотана веревка, а на ней, как стадо повязанных овец — длинная вереница людей. Веревка держала их за шеи, глаза были завязаны черными тряпками. Босые, люди неловко переминались по газону, ступали послушно и безропотно. Мужчина шел вперед по полю, пока последний человек на привязи не шагнул на траву. — Кто это? — прошептал Рик. — Туристы. Лениво спустившись до первой скамьи, Дуайт обернулся. — Кстати, мне Ниган читал басню Эзопа, «Олень и виноград»¹. Не думай, что ты особенный, Рик. У него для всех есть своя история, книжка на любой вкус. А даже если он что-то в тебе подметил, хорошего не жди. Он не сближается с теми, кто по другую сторону закона, уж точно не с копами. Бросив окурок в прорезь между скамьями, Дуайт поднялся на ноги и неспешной трусцой побежал на поле. С трибуны не было слышно разговоров, не долетали даже обрывки фраз. Рику оставалось лишь наблюдать, как Дуайт подхватил другой конец веревки и пинками выстроил «туристов» в полукольцо. Саймон поставил каждого из них на колени. «Туристы» сидели тихо, склонили головы, как на покаянии. Дети, хоть их и выгнали с поля, прилипли ладонями и носами к окнам раздевалки. Несколько подростков вскарабкалось на крышу, некоторые устроились на козырьке и сидели там, болтая ногами. Видимо, приготовления завершились. Нигану услужливо поднесли стопку бумаг. То, что Рик поначалу принял за обычные классные журналы, оказалось чем-то вроде досье. Подходя к каждому «туристу», Ниган находил его файл. Внимательно читал, иногда возвращался к первой странице и просматривал по нескольку раз. Все шло спокойно, пока нечто в файле одного из «туристов» не привлекло внимание Хейсса. Черты его лица разом ужесточились, губы растянулись в широкую страшную улыбку. Рик уже видел, чтобы так улыбались: плотоядно, с предвкушением жестокости, что вот-вот свершится. Вот только ничего не произошло. Ниган щелкнул пальцами и указал на выбранного мужчину. Его тут же схватили, заломали за спину руки. Саймон ловко сцепил с его шеи удавку, а подбежавший к ним верзила заткнул тряпкой рот. Пинками его подняли с колен и под гомон встревоженных возгласов отволокли далеко в сторону. Дети свистели ему вслед, словно он был прокаженным. Кто-то метнул с крыши жестянку из-под кока-колы, и она с пустым звоном ударилась несчастному о затылок. Другие пленники заволновались. Натягивая веревку, попробовали подняться на ноги, мотали головами, пытались стряхнуть повязки. Суета прервалась громким и четким: «Сидеть!». Рявкнув на все поле, Ниган без улыбки толкнул ближайшего «туриста» носком ботинка, а убедившись, что все успокоились, вернулся к чтению. Вскорости к первому отщепенцу добавилось еще четверо: три мужчины и одна женщина. Остальные люди были освобождены и расформированы на две группы. Группу поменьше вновь связали и молча увели с поля. Людям из группы побольше позволили встать. Саймон снял повязки с их глаз. Первое, что им довелось увидеть — мелькающие перед носом досье. Ниган торжественно бросил бумажки на землю, потоптался, а потом еще и подпалил. День выдался жаркий, солнце медленно подползало к зениту. В этом пекле занявшиеся досье, наверное, грели не хуже фабричной печки. «Туристы» щурились то на костер, то на солнце. Трава под маленьким пожарищем скукоживалась и чернела, похожая на кляксу каракатицы, погубившую сочную, полной жизни зелень. С первыми пламенными всполохами дети заулюлюкали, захлопали в ладоши, будто увидели салют на четвертое июля. Ниган раскинул руки в стороны, приветствуя ошалевших «туристов», как самый радушный в мире хозяин. Пленники неуверенно заулыбались. С куда большим воодушевлением они принялись озираться по сторонам. Им вынесли обувь, высыпали ботинки из коробки прямо на землю. Одинаковые рабочие ботинки, высокие, с крепкой подошвой и хитрой шнуровкой. Когда освобожденные «туристы» обулись, Ниган сказал им еще пару слов, а затем с дружелюбной улыбкой передал в руки Саймона. Тот со свистом и хлопаньем сопроводил их с поля. Вел тесной кучкой, как скот на убой. Большинство людей Нигана ушло вместе с ними — остался только Дуайт, тройка верзил и пятеро «туристов», в досье которых Ниган увидел нечто его разозлившее. — Так, малышня, — крикнул Ниган, обернувшись к подросткам на крыше, — свалили. Детей как ветром сдуло. Напоследок Дуайт закрыл ставни раздевалки. Кругом стало тихо и пустынно. Молча пленников выстроили в линию, развязали глаза. Единственную женщину скрутили, бросив на траву за пару метров от остальных. Здоровяк Хейсса держал ее за плечи, не давая вывернуться, так, чтобы ее лицо было обращено к другим несчастным. Она пыталась что-то крикнуть, но из-за заткнутой в рот тряпки издавала лишь надрывное мычание. Гнетущие безмолвие нарушила заработавшая бейсбольная пушка. Ниган встал на позицию. Дуайт вложил ему в руки отполированную до блеска биту. Стойка Нигана была расслабленной, он легко раскачивался на носках, конец биты плавной дугой скользил у него за плечом. Первый мяч взмыл в воздух поверх голов пленников. Желтый, яркий, он пролетел как комета. Взмах биты, глухой стук — мяч упруго отскочил обратно. Одно мгновение, и он вписался прямо в лицо одного из «туристов», попал ему в челюсть, наверняка выбив пару-тройку зубов. Мужчина откинулся назад как болванчик, взвыл, забился в траве брошенным на сковородку гадом. Мячи замелькали в воздухе, звуки ударов смешались. Где мяч отскакивал от биты, а где — от головы? Кто кричал? Кто мычал? Кто хрипло клокотал? Ниган смеялся. Гулко и громко, и даже сейчас его смех был самым заразительным, что Рику довелось слышать.***
Нет-нет-нет, это не могло быть правдой. Рик зажал рот ладонью, но его все равно стошнило. Рвота брызнула между пальцев. Горячие струйки попали на несущие столбы трибуны, что-то затекло под манжету рубашки, что-то ляпнуло на сапоги. Его трясло и крючило, в клетке скамеек ему стало душно, мерзкая опустошающая воронка слабости зашевелилась между желудком и бедрами, высасывая из него силы и толкая на колени. Увиденное было отвратительным. Куда более отвратительней вони переваренного тоста, который он съел совсем недавно, этим чертовым утром, и приготовлен он был человеком, что секунду назад размозжил головы четырех мужчин бейсбольной битой фирмы «Луисвилл». Ему показалось, что все случилось в одно мгновение, но разве хватит мгновения, чтобы степенно пройти через поле и в восемь широких взмахов растрощить несколько голов? Каждый удар отзывался в ушах стуком кирки о рыхлую породу. Как толчки размеренного пульса, эти восемь ударов прокручивались в сознании Граймса снова и снова. Его тело сотряслось ровно восемь долбанных раз, выталкивая из себя и тост, и кофе, и желчь — все подряд. Размякший и опустошенный, он подполз к прорези в первом ряду лавок. Избитую мячами женщину Ниган аккуратно стукнул по затылку рукояткой биты — она повалилась навзничь. Дуайт напялил на нее грязную робу, а затем поволок с поля как собаку. Наверняка, прибираться за Ниганом будет кто-то другой. Вся процессия покинула поле, а Рик, не желая задерживаться тут ни секундой дольше, пулей выскочил из-за трибун. Зачем-то он подбежал к месту казни, обогнул его по кругу, словно боялся нарушить невидимую границу, преступив которую, все случившееся станет слишком реальным. Четыре изуродованных тела, четыре бурых пятна с мешаниной из мозгов и осколков черепов. Кусок сорванной кожи попал в маленькое пепелище от сгоревших досье. Там, где валялась женщина, трава была смятой и мокрой. Да, Рик был копом, повидал всякое. Но как и любой коп, он попадал на место зверства и трагедии, когда все непоправимое уже произошло. Он ни разу не наблюдал, как люди потрошат друг друга, как увечат и глумятся. Увидеть подобное воочию он готов не был. Ему нужно было обратно к лазу сточных ходов. Но что он за полицейский, если покинет место преступления так просто? Кто были эти люди и почему случившееся случилось? Оглянувшись, он попытался выискать хоть одну зацепку. Белесое виргинское солнце прекрасно освещало все вокруг. Деталей было слишком много: пестрые школьные плакаты и уныло повисшие от безветрия флажки, мигающий автомат с газировкой, брошенные в траву помпоны — все отвлекало. «Успокойся, успокойся, успокойся, — твердил себе Рик, озираясь и вертясь на одном месте. — Вот оно!». Взгляд нашарил пять оставленных досье. Файлы «провинившихся» Ниган не тронул. Они валялись на скамейке, наверное, их заберут вместе с телами. Итак, первый «турист». Первый в стопке бумаг и первый, ударивший землю обмякшим телом. Питер Брайер, сорок восемь лет, родился в Уотертауне, штат Флорида. Приговорен к десяти годам за изнасилование. Выпущен из тюрьмы Санта-Роза три недели назад. Второй — Майкл Маккефри, тридцать четыре года, Маммот, Калифорния. Приговорен к тринадцати годам за изнасилование несовершеннолетней. Выпущен из тюрьмы Мул Крик две недели назад. Третий — Леонард Клойд, тридцать один год, Татл, Северная Дакота. Семь лет за изнасилование. Четвертый — Джим Рид, пятьдесят три года, Матл Рок, Айова. Двадцать лет за изнасилование с отягощающими. Пятая и все еще живая — Фелиция Брайн, тридцать пять лет, Милуоки, Висконсин. Приговорена к четырнадцати годам за жестокое обращение с детьми и пожизненно лишена родительских прав. Из раздевалки послышались шаги — Рик бросил досье обратно на скамейку и нырнул в пышные кусты, скрывающие лаз. В ушах все еще стучал звук ударов. Руки тряслись, сердце падало вниз и возвращалось обратно, как крутящееся на веревочке йо-йо. Вцепившись в руль, Рик бесцельно кружил по Салему. На улицах бурлила жизнь. Ему показалось, или сегодня сонный городишко весь разом ожил? Будто бы все люди вдруг устремились под солнце. Повыскакивали из своих домов, с особым рвением бросились за скучную работу? С каких пор в Салеме пахло свежей выпечкой? Была ли вообще эта булочная открыта на прошлой неделе? Была ли она тут вообще? — Смотри, куда прешь, придурок! Протяжный гудок подрезавшего его бьюика ударил по мозгам не хуже затрещины. Рик резко затормозил — машину повело. Он попробовал вписаться в поворот, скользя на шинах, которые надо было сменить еще три года назад. Лишь каким-то чудом он не сбил вывеску-раскладушку «Сегодня стрижки за пятнадцать баксов». — Что ж вы творите! — заорала на него старушка, выскочившая из парикмахерской. «А вы?! Вы что творите?!», — отчаянно захотелось ему крикнуть в ответ. О, никто здесь не обманет его безмятежностью, этим ярким небом и благоуханием ванильных кексов. Нет, все в Салеме были каким-то образом причастны к происходящему в каждом его уголке безумию. Рик тоже чувствовал себя причастным. Прошлой ночью и этим утром Ниган оставил на нем следы, что уже никак и ничем не отмыть. Прикосновения въелись в кожу, запах его дыхания ощущался во рту. Отпечатки пальцев Рика остались на ладонях, сжимающих биту. Его слюна — на мелькающем между обнаженных зубов языке. И какого черта его хваленая интуиция нашептывала, что Карл мог оказаться где-то поблизости? Насколько же извратились его чувства, что он искал своего ребенка здесь, в этом проклятом месте, где в фабрике сжигали людей, а на школьной площадке казнили отбывших свой срок зеков? А что, если… Нет! Рик мотнул головой, отгоняя от себя образ биты, проламывающей череп сына. Его мальчик был слишком добрым, слишком отзывчивым, он никогда бы и мухи не обидел, ничего серьезного, кроме пары школьных драк. Его мальчик никогда бы не совершил чего-то настолько дурного, чтобы кто-то посмел поставить его на колени. Не существовало ни одной причины, по которой кто-то бы измывался над ним, сделав живой мишенью в любимой игре всей американской нации. Голова его мальчика никогда не послужит посмертным аутом², нет, ни за что. Одно лишь допущение подобного исхода вызвало в Рике приступ жгучей ненависти. В эти секунды он ненавидел Нигана — человека, втянувшего его в это зверство и теперь небрежно носившего на себе следы их близости, как если бы он носил в руке перчатки, которые ему так и не пригодились. Гонимый этой яростью, Рик ворвался в «Грин Эйкерс», с грохотом хлопнув дверью. Тяжелыми шагами он добрел до стойки регистрации, а не обнаружив там хозяйки, грохнул по ней кулаком. Звоночек вместе со статуэткой кошки подскочил и невнятно звякнул. — Господи боже, мистер Граймс, что за представление? — холодно отозвалась Джадис, выглянув в холл. — Вы знаете, что в моих апартаментах стоит телескоп? — Знаю. — Когда его установили? — Давно, очень давно. Может быть, — она задумчиво поднесла ко рту сигарету, — лет семь назад? Дернув желваками, Рик подкурил ей от спички. — Ниган Хейсс имеет к этому какое-то отношение? — К телескопу? С чего бы это? — Джадис рассмеялась. — Хотя он любит внимание. — Значит, вы в курсе, что телескоп направлен на окно его квартиры и не сдвигается с места? — Вас смущает то, что вы видите? Тогда просто не смотрите. ___________________________ 1. Басня Эзопа «Олень и виноград» — повествует об олене, который спрятался от охотников в винограде, и думая, что опасность миновала, принялся объедать виноградные листья. Охотники заметили оленя и убили. Мораль басни: неблагодарные к своим спасителям люди обязательно будут наказаны высшей силой. 2. Аут — вывод игрока из игры.