***
Череп словно раскололся пополам: в одном ухе раздавался звон, второе пульсировало болью. Веки заплыли и опухли, налипли на глаза двумя мясистыми комками. Под носом стягивала кожу запекшаяся кровь, лопнувшие губы — тоже. Рик ничего не видел и едва ли слышал. Пошевелившись, он уперся плечом в ледяную стену. Дернулся в другую сторону — приложился согнутым коленом в такую же бетонную заслонку. Скрюченный и согнутый пополам, он мог разве что вытянуть шею. Любое движение приносило боль и дрожь. Он был полностью нагим. Бока, ягодицы, бедра, выпирающие кости на щиколотках и локтях — все царапалось о каменный пол, и будь Рик хоть немного худее, то вряд ли бы вынес подобную пытку. Сколько он пробыл без сознания? Несколько часов? Суток? Мышцы затекли и онемели, икры хватали судороги. Дышалось с трудом. Мысли вращались в голове медленно-медленно. Последнее, что запомнилось — серый фургон с поеденными ржавчиной дверцами. Он только-только вышел из «Грин Эйкерс», даже не успел ступить на улицу с высоткой Хейсса, как из переулка тихо вынырнула машина. Двери распахнулись, оттуда высунулся человек, а потом — удар, боль, еще удар, скрип тормозов, сумятица и снова удар. Рик не стрелял, не сопротивлялся, не убегал. Он вышел на улицу, чтобы быть пойманным, и теперь он в клетке. Чем дольше он тут сидел, тем больше убеждался, что его засунули именно в клетку. В застенки, в разы меньшие, чем карцер и уж тем более — камера-одиночка. С трудом он приоткрыл заплывшие глаза. Даже не приоткрыл — прищурился. Кругом было темно. Очень осторожно, стараясь не расчесать кожу о шершавые стены, он подтянулся на руках и коленях, сел. Видимо, до потолка было еще около метра. Интуиция подсказывала, что встать здесь в полный рост было невозможно. Как, впрочем, и вытянуть ноги. А дальше было лишь ожидание. Боль никуда не исчезла, напротив, в обездвиженности, в безвременье она стала заметней. Из-за неподвижности кровь циркулировала все хуже, и вскорости Рик начал мерзнуть. Иногда его трясло в ознобе, иногда корчило от внутренней дрожи. Ведра тут не было. Помочиться некуда. Он не мог даже встать или хотя бы опуститься на колени, чтобы облегчиться в угол. Из-за переохлаждения моча показалась обжигающе горячей. А когда это мокрое пятно под ним остыло, то, наоборот — ледяной. Чтобы не потерять счет времени, в уме он повторял все детские песенки, что когда-то пел Карлу на ночь. Сначала про маленькую звезду, потом про дом на ферме, про заблудившихся мишек, про птичку, про двух ковбоев, потом снова про звезду. Услышь он такое на повторе, непременно сошел бы с ума. Ну а пока все эти песни и воспоминания помогали ему держаться. Время шло. Рик начал замечать, что иногда отключается. Вот маленькая звезда опускалась за океан, а вот мишку уже отыскала мама. Между песнями — темнота и пустота. Его тело слабело, разум — тоже. Он бы мог сгинуть в этом подвале, и никто никогда бы его не нашел. Да и кому он был нужен? От него действительно ничего не осталось. Он помочился уже не меньше четырех раз — так он пытался измерить время. Но он больше ничего не ел и не пил. Скоро начнется обезвоживание, уже началось. Безумно хотелось пить. Повернувшись, Рик провел языком по стене, собирая конденсат. Он, определенно, был в подвале. Сыром, затхлом. Вместе с жалкими каплями воды на языке почувствовался вкус плесени. В бессилии он ударил кулаком по двери — за створкой никакого движения. Ни голосов, ни шагов. Он ударил снова, принялся молотиться, как безумный. Кое-как поднявшись на полусогнутых, стукнулся затылком о потолок — камера и впрямь была не больше полутора метров. — Эй! Кто здесь! Эй! — крикнул он во всю охрипшую глотку. — Ниган! Эй! Никто не отозвался. Тогда Рик принялся водить ладонью по двери. Может быть, какой-нибудь стык? Щелка? Ненадежный болт? Нет, все было намертво приварено, как будто его поместили в банковский сейф. Неожиданно пальцы наткнулись на неглубокие царапины. «Чьи-то ногти? — с отвращением подумал Рик. — Что это…?». Едва касаясь, он провел кончиками пальцев по щербинкам и выемкам. Кто-то определенно был здесь. Но для хаотично располосованной ногтями стены след был слишком четким. В нем угадывалась какая-то система. Послание? Это была надпись? Сосредоточившись, Рик нашел начало строки, обвел первую букву, затем — слог. — Б.. Бла… — прошептал он вслух, нащупывая буквы. — Бла-го… Благо.. Лег…ко… Благо легко до.. до… до… Проклятье! Из-за жажды, боли и слабости мысли едва поспевали за происходящим. Под ноющим от боли черепом роились пчелы. Все жужжало, пульсировало, отвлекало. По привычке Рик попытался проморгаться. Хотя какой с этого толк, если в камере было так темно, что эта темень резала глаза? Он словно смотрел в белый шум на отключенном от сети телевизоре. — До… До… — он снова попытался прочесть, но слово было длинным, а буквы — нечеткими. — До… С… Дос? Поврежденное ухо пронзила острая боль. Рик сдавленно вскрикнул, схватился за голову. Локти ударились и оцарапались о стены. Качаясь из стороны в сторону, он все пытался припомнить песенку про маленькую звезду, но слова напрочь стерлись из памяти. Сердце колотилось и пропускало удары, виски сдавило неподъемным хомутом. Когда он мочился в последний раз? Несколько часов назад? Вчера? Он не помнил. В полном отчаянии он принялся шарить ладонями по надписи, будто она могла спасти его от мучительной смерти. Он не узнавал ни единой буквы, все спуталось, а оборванная на полуслове фраза медленно блекла, пропадала, как струящийся между пальцев песок. Неожиданно дверь распахнулась — по глазам ударил тусклый свет, после непроглядной тьмы полоснувший по зрению не хуже стадионного прожектора. Инстинктивно Рик забился, вжался в угол, заслонившись от всего локтями. Сознание неумолимо меркло, и где-то там, на призрачной грани между забытьем и явью, промелькнуло выдолбленное послание: «Благо легко достижимо» — последнее, что он увидел, вяло бросившись к двери. Каких-то полметра, и он все равно не успел. Вместо дверного проема и коридора Рик попал во мрак.***
Светло, как же кругом было светло — ни одного спасительного уголка, никакой тени. Он был словно микроб под микроскопом. Открытый на всеобщее обозрение, все еще нагой и дезориентированный. Собирался ли кто-то его препарировать? Сквозь прутья решетки мельтешили ноги в рабочих ботинках, пару раз пронеслись детские босоножки и маленькие белые кроссовки. Никто не остановился и никому не было дела до голого мужчины в стальной клетке три на три метра, спрятанной в ряду точно таких же клеток, только пустых. Вероятно, он очутился здесь, когда потерял сознание. Тело ощущалось ватным и слабым, мутило, как после анестезии. Может быть, его и впрямь чем-то накачали? Рик помнил, каково это проснуться после операции: перед глазами плывет, ноги не слушаются, а во рту стоит привкус желчи. Ощущения были схожими. Чтобы подтвердить свою догадку, Рик пошевелился и тут же замер — от любого движения кружилась голова. Да, сомнений не было: его продержали под дрянным наркозом. Клетка отличалась от прошлой камеры своими размерами. А еще наличием прутьев, сквозь которые можно было смотреть на бесконечные ноги. Ни ведра, ни матраса, ни хоть какой-то тряпки, чтобы прикрыться. Рик лежал прямо на полу. Опять холодный бетон. Его подлатали, кое-где наложили швы. На сгибах локтей расплылись синяки, скорее всего, от капельниц и уколов — единственной милости, которой его одарили. Зато теперь можно было следить за временем: рабочие сдавали смены, одни люди уходили, другие приходили. Рик долго пролежал без движения, и все-таки он наблюдал. Помещение, где расположились клетки, было огромным — настоящий фабричный цех. Если тут в центре когда-то и стояло оборудование, его демонтировали и вынесли. Посреди цеха вообще ничего не было — пустой клочок пространства, окруженный лабиринтами станков. Кругом что-то постоянно гремело, звякало, стучало, скрежетало — работа спорилась. Лежа было сложно разобрать, чем именно занимались окружающие его люди. Изготавливали детали? Но какие и зачем? Или это было обычное потоковое производство, обеспечивающее Салем работой и прибылью? Дети, не старше лет шести-семи, носились кругом как угорелые. Сначала Рик подумал, что они играли роль подмастерьев. Однако понаблюдав еще немного, понял, что ребятня служила своеобразным телеграфом. Гул в цеху стоял невообразимый, и вряд ли кто-то слышал болтающийся на каждой стенке стационарный телефон. Обычно на производствах рядом с ними крепили аварийные лампы: если они мигали, значит, кто-то звонил. Но тут никаких ламп не было, и дети носились с записками между рабочими, передавая одни бумажки и тут же убегая по крутой лестнице наверх с другими. На Рика малышня не обращала никакого внимания, как будто им каждый день доводилось видеть запертого в клетке человека. Как знать, может, так оно и было? Остальным тоже было на него наплевать. Вдруг прозвучал длинный гудок, и все люди начали потихоньку собираться на выход. Пользуясь всеобщим оживлением, Рик осторожно сел и отполз к задней стенке клетки. Уходя, ни один из рабочих не удостоил его взглядом. Наоборот, все как-то принужденно отворачивались, избегали, словно он был дикой мартышкой, что в любой момент бросится на прутья. Когда цех опустел, дребезжащие под потолком лампы потухли. Рик снова оказался в темноте. Просидел он так недолго. По крайней мере, по сравнению с заточением в подвале, здесь время текло куда быстрее, его хотя бы можно было уловить. Спустя пару часов послышались шаги и металлический звон. Рик напрягся. На ступенях лестницы появился круг света — фонарик. Кто-то медленно приближался. Рик разобрал тяжелый степенный шаг, а чуть в отдалении — шлепанье босых ног. Свет фонаря достиг клетки, прыгнул на лицо — Рик зажмурился. — Без фокусов, — предостерег его незнакомец. В замочной скважине скрипнул ключ. Внезапно в жалком клочке света промелькнула нечеловеческая фигура. Что-то лохматое, оборванное, мечущееся точно дикое животное. Оно скулило и хныкало, билось о прутья, словно пара секунд пребывания в клетке ввергло существо в состояние дикой необузданной паники. — А ну успокоилась! Тихо, мать твою! Займись делом! Ошалевший, Рик вжался в стену так крепко, что услышал хруст собственных лопаток. Существо успокоилось, и Рик с ужасом узнал в нем женщину, ту самую женщину со стадиона — единственную, кого не коснулась бита. Чумазая, грязная, одетая в лохмотья, она на носочках подкралась к выходу из клетки, достала что-то из темноты и поставила в угол. Алюминиевое ведро. — Твой сральник, — обратился к нему мужчина. Лицо и половина фигуры «надсмотрщика» (как мысленно окрестил его Рик) скрывались в темноте. Были видны лишь ноги и запыленные ботинки. На запястье звенела намотанная цепь, второй конец которой тянулся к ошейнику на женщине. Сгорбившись, она снова поползла в темноту, а вернувшись в клетку, бросила рядом с ведром пластиковую бутылку и бутерброд. — Жри. Кормежка только раз в день. Рик не сдвинулся с места. Тогда надсмотрщик дернул цепь и выволок женщину за собой. Дверь клетки захлопнулась, снова проскрипел ключ. — Где Ниган? — едва слышно спросил Рик. Горло было таким сухим, что он мог говорить лишь шепотом. — Ниган? Мы все здесь Ниган. — Что... Что это значит? Мужчина раздраженно выдохнул и присел на корточки. На его широком обветренном лице застыло выражение крайней неприязни, почти отвращения. — Здесь живут только хорошие люди. Люди, которые захотели и смогли измениться. Но ты… Если ты и впрямь тот, о ком я думаю… Ходят тут слухи... Такие как ты не меняются. Пустая трата времени. Даже собачьей жратвы на тебя жалко, — скривившись, он сплюнул между прутьев. — Ты ведь даже не понимаешь, какого хрена тут оказался. — Так скажи мне! — Нет уж. Хочу посмотреть, как ты корчишься. Может, повезет, и увижу, как ты подохнешь, так и не поняв, за что. Хлебнешь своего же дерьма.***
Все последующие дни были похожи один на другой. Рик наблюдал за рабочими, по окончанию смены ему приносили еду и меняли ведро. Каждый раз его обслуживала скованная цепью женщина. Кормили собачьими консервами, какой-то желейной лепешкой, с двух сторон сжатой черствым хлебом. Бутылки с водой всегда были вскрытыми и помятыми. Наверное, в использованную тару просто наливали из-под крана. Ни помыться, ни одеться. С каждым днем зловоние от его тела становилось все явственней, и все равно никто не обращал внимания. Ему так и не выдвинули каких-то требований, не огласили правил. Что можно, а что нельзя Рик узнавал на собственном опыте. Однажды в соседнюю клетку посадили нового пленника. Он тоже был избитым и голым. Какой-то обрюзгший мужчина с брюшком и одутловатым лицом. На вид ему было под шестьдесят, жидкие седые волосы обрамляли блестящую лысину. Он заикался и дрожал, шарахался от каждого проходящего мимо рабочего. По ночам истерично плакал. Почти не ел и не пил. Такими темпами он бы скоро угас, слишком старый, напуганный и слабый, чтобы держаться. Напрасно Рик пытался его разговорить. И хоть он выяснил, что другой пленник в прошлом был копом, это не стоило возвращения в подвальные застенки. За разговоры налагался штраф: трое суток в подвале. Когда Рика вернули из сырой камеры обратно, соседняя клетка пустовала. Больше Рик никогда не видел несчастного. Бог знает, где он был теперь: гнил в подвалах или отправился в крематорий. Как-то раз он все же спросил у надсмотрщика, что же случилось с мужчиной. Ответ был коротким: — Каждый грязный на руку коп тут кончает одинаково. После этого Рика снова отправили на три дня в подвал — за один единственный вопрос, он тоже считался разговором. В сырости и темноте у него не было других занятий, кроме как думать. Он все пытался понять причину своего пребывания здесь. Никого из увиденных людей он не знал, Нигана — тоже. Он не был «грязным на руку копом». За всю жизнь не коснулся ни одной взятки, не сделал ни одного послабления. Исправно отрабатывал смены даже в самые трудные времена — в период развода. Так в чем же была его вина? «Ни в чем ты не виноват, черт возьми! — иногда ему приходилось самому себе повторять. — Не позволяй им заставить себя думать, что ты виноват. Не в этой жизни». Вот только дни шли, складывались в недели. Рик чувствовал, что слабеет. Ему всегда было холодно. Постоянно хотелось есть и пить. В нем лишь поддерживали жизнь, не более. Скармливали крошки, чтобы он не погиб. Он стремительно терял вес, ходил с трудом. Чтобы сохранить силы, двигался как можно меньше. Дошло до того, что он специально глядел, как дети-гонцы жевали на ходу конфеты и шоколадные батончики. Из-за этого у него во рту скапливалась слюна, которую он глотал, чтобы промочить горло. Дети никогда к нему не подходили, а смотрели с испугом, как на злого плохого дядю. Добра от него не жди. Только подойдешь — откусит руку или утащит куда-нибудь. Единственное, что было понятно, так это значение надписи на двери подвала. Благо легко достижимо. И правда, сиди тихо, не выкидывай никаких глупостей, и тебя будут исправно кормить и поить, а через три дня вернут в клетку. Если шуметь, биться, пытаться вырваться или донимать надсмотрщиков, срок в застенках увеличится. Это Рик тоже выяснил на собственном опыте. Вот только, что ему нужно было сделать, чтобы выйти из клетки? Как достичь этого блага? Нигана он больше не видел. Сколько он уже пробыл в цеху? Месяц? Дольше? Его щетина превратилась в косматую бороду, на груди начали проступать кости. К зловонию собственного тела он привык, как привык справлять нужду в ведро и питаться дрянным собачьим кормом. Даже несколько десятков глаз, следящих за ним из-за станков, и те уже его не коробили. Ему было все равно. Он просто хотел выйти, чего бы это не стоило. А чего он не хотел, так это думать, что его сыну пришлось пройти то же самое. И в одну ночь он попытался освободиться. Бросился на скованную цепью дикарку. Боролся с ней, все силился накинуть цепь на тонюсенькую шею. Вот только ее содержали куда лучше, она была сытой и крепкой. А разнявший их надсмотрщик и вовсе поставил точку в этой короткой и бессмысленной драке. Никогда Рик не думал, что поднимет руку на женщину. А еще никогда не думал, что в его руках не окажется силы, чтобы переломить ее хрупкую шею. Но даже это не заставило Нигана показаться. Как будто этого человека вообще не существовало, и воспоминания о нем были всего лишь фальшивкой. Рик многое начал забывать. Он тупел. Все в нем постепенно лишалось былой остроты. Иногда он не замечал, что вывихнул палец или неудачно подвернул ногу. Теперь он мог легко споткнуться на ровном месте — его все время качало из стороны в сторону, и лишь врожденное упрямство заставляло его ходить на двух ногах, а не ползать.***
Это было раннее утро, рабочие только заступали на смену. Рик прислонился грудью к решеткам и спокойно наблюдал, как люди надевают перчатки, протирают защитные очки, перебирают инструменты. До включения станков оставалось ровно пятнадцать минут — Рик давно высчитал неменяющееся расписание. В последний раз он провел ладонями по прутьям, ухватился, а откинувшись назад, расправил плечи и локти. Царящая в цеху тишина была нарушена гулким ударом. Все обернулись в сторону клетки. Рик лежал неподвижно. Он был еще в сознании. Чувствовал, как под затылком медленно растекается горячее пятно. Пока никто не опомнился, он зашевелился, сел. Голова кружилась, на шею затекала кровь. Но Рик не сдавался. Снова он поднялся на ноги, и чтобы не упасть на колени, вцепился в решетки. Как и перед первым падением он выпрямил спину и откинулся назад. И снова стальные прутья выскользнули из пальцев — Рик снова упал назад, ударился головой о бетон с высоты своего роста. На этот раз перед глазами мелькнула вспышка. В ушах зазвенело. Но он все еще мог повторить. Верил, что мог. Верил, что сейчас поднимется. Он даже смог сесть. — Эй! Позовите кого-нибудь! — Да! Быстрее! Пока этот чокнутый не убил себя! — Тимми, пошевеливайся! Беги! Передай, чтобы его угомонили! — У кого ключи от клетки?! Перед тем, как прибежал надсмотрщик, Рику удалось упасть в третий раз. Отбиваться от охраны не было сил. Единственное, что он сделал напоследок — с размаху ударился затылком в пол, пока лежал. Смешно, но боли действительно не было. Пустота и темнота вернулись, похожие на черные стеганные одеяла, куда он нырнул, в который раз погружаясь в небытие.***
На лоб опустилась тяжелая ладонь. Ощущение показалось Рику знакомым, только он все никак не мог припомнить, кому и когда позволял оказаться рядом с собой так близко. Он бы многое отдал, чтобы вернуть себе воспоминания, чтобы снова мыслить ясно, а не блуждать в собственной голове, как по запутанным улицам Салема. — Так и знал, что ты что-нибудь выкинешь, — послышался низкий голос. — Меньшего я и не ожидал. Рик со стоном пошевелился — ладонь никуда не исчезла. Он дернулся было смахнуть ее, но его руки оказались скованны. Тогда он приоткрыл глаза и посмотрел вниз. Кожаные ремни, его запястья стягивали кожаные ремни, словно он оказался в пристанище для душевнобольных. — Что? Не ожидал примерить на себя роль долбанного психа? Черт, после всего тебя по-другому и не назовешь. — Ниган… — невнятно пробормотал Рик. Говорить мешали засунутые в нос трубки. — Богом клянусь, ты умеешь удивлять. Сколько раз ты чуть не распрощался с жизнью? Два? Три? Я ценю такие жертвы, поверь. Меня всегда в тебе подкупала эта жертвенность. Кстати, как твоя голова? Знаешь, ты был вот на столько, — он щелкнул пальцами, — близок к смерти. Еще один удар, и мы бы тут не болтали. — Благо легко достижимо, да? — Рик невпопад усмехнулся. — А зло легко переносимо. Наконец-то Ниган отнял руку, а удобней устроившись на стуле, пристально посмотрел на Рика. Было в выражении его лица что-то такое, отчего Рик внутренне содрогнулся. Ни привычная самодовольная улыбка, ни собравшиеся в углах глаз морщины не могли скрыть нечто, слишком хорошо знакомое самому Рику — ненависть. — Итак, ты хотел моего внимания. Ты его получил. Что дальше? — Зачем я здесь? — А зачем ты сюда приехал, Рик? Помнишь? — Карл. — Верно, Карл. Поднявшись, Ниган обошел койку по кругу. Комната была просторной и пустой, и кроме стула с кроватью ничто не занимало пространство. Окно скрывали жалюзи, на светло-серых стенах ничего не висело. Дополнение к скромному убранству — штатив для капельницы. На нем болталось два пакета: трубка из первого была засунута Рику в нос, из второго — воткнута в катетер, а тот — в руку. Все кругом было светлым: постельное белье, обои, двери, хромированный штатив. И только смазанная фигура Нигана нависала сверху огромным черным силуэтом. По сравнению с исхудавшим Риком, поджарое тело Хейсса теперь выглядело внушительным и широким. — Единственный недостаток маленьких городишек — тут чертовски мало магазинов, — Ниган поправил катетер и отошел от койки. — Когда наступает Хэллоуин, наши дети буквально слетают с катушек. И тут мамаши начинают суетиться, шить костюмы Суперменов, Чудо-женщин… Но я всегда предпочитал на Хэллоуин классику. На свой первый я нарядился гоблином. Потом — колдуном. А как-то раз у меня был костюм шерифа. Такой дешевенький, с бутафорскими наручниками из пластика и шляпой. И это дерьмо все еще продается в магазинах, представляешь? Усмехнувшись, он нагнулся и достал из-под койки мусорный пакет. А из него — шляпу шерифа с оторванной звездой. — Как настоящая, да, Рик? — Где ты ее взял…? — Я же сказал — купил. Смотри, даже бирка осталась, — он небрежно бросил шляпу на койку. — Пришлось немного поколдовать, чтобы придать сходства. Но, судя по выражению твоего лица, справился я, блядь, на пять с плюсом. Ниган извлек из кармана сложенный в несколько раз листок, расправил и поднес к лицу Граймса. Это оказалась фотография Карла, одна из тех, которые он возил с собой и показывал со словами «не видели ли вы этого парня». На снимке ему четырнадцать. Такие же как у Рика голубые глаза внимательно смотрят из-под пол видавшей виды шляпы шерифа. Звезду пришлось снять много лет назад, когда Карл был еще малышом и вместе со звездой шляпа была для него слишком тяжелой. — Что для тебя значит твой мальчик? — Все, — выдохнул Рик, неотрывно глядя на исчезающую обратно в чужом кармане фотографию. — Чувствуешь? Ты теряешь это. Теряешь все. ______________________ 1. Элмер Уэйн Хенли — пособник серийного убийцы Дина Корлла, который сам чуть не стал его жертвой.