Четвероякое лекарство

      — Сколько пальцев видишь, друг? Ты вообще видишь хоть что-нибудь? Рик отрицательно мотнул головой, и его тут же затошнило. Он не видел ничего: ни пальцев, ни приставшего к нему мужчину, тараторящего слова так быстро, как тараторят только выходцы из испаноговорящих стран. Слова пробивались сквозь трепещущий в ушах звон. Создавалось впечатление, что его заперли внутри лабиринта с таксофонами. Все звенело и тарахтело, как будто кто-то умер, и теперь ему во что бы то ни стало нужно было поднять трубку, чтобы услышать страшную весть.       — Свое имя ты хоть помнишь? А вот и страшная весть. В своем воображении Рик снял неподъемную трубку, приложился к ней ухом, однако на вопрос: «Алло, кто говорит?» ответить не смог. Его имя? Он не мог вспомнить, как бы ни старался. Он не помнил даже, на что оно похоже и как оно звучит. Бога ради, он не помнил, как звучит его собственный голос.       — Проклятье… Ты точно должен был очнуться прямо сейчас…? Кто бы знал, кто бы знал… — пробормотал невидимый незнакомец. — Позову шефа. А ты никуда не уходи, амиго. Будь паинькой. Все еще слишком заторможенный для паники, Рик никак не отреагировал. Он чувствовал себя новоиспеченным призывником, которого закинули в самый эпицентр беспощадной войны, а он сидел в окопе и тупо наблюдал, как из кружащего в небе самолета сыплются снаряды. И точно, вернувшись обратно к нему, приставучий мужчина заговорил об Ираке, о своей службе в Фаллудже.       — Данте! — послышался оклик. — Ты должен был позвать меня немедленно.       — Шеф! — радостно отозвался тот самый, что устроил допрос с пальцами.       — Когда он пришел в себя? Ты зафиксировал время? Померил пульс? Все записал?       — Он ничегошеньки не помнит, представляешь? Как младенец! Ни имени, ничего. Даже глаза не открываются!       — Это плохо… Ладно, для начала возьми кровь на анализ. Дальнейшее существование Рика было похоже на мучительные затяжные обмороки, из которых он выныривал так резко, что начинал задыхаться. Тогда ему прикладывали к лицу кислородный мешок и качали-качали-качали проклятый воздух, что застревал у него в легких, как острая кость. Иногда ему хотелось, чтобы он не просыпался. Беспомощный, пребывающий в состоянии бесконечного потрясения, он устал от собственной тупости. Наверное, так чувствовали себя немощные старики в богадельнях, ожидающие не столько визита родственников, сколько своей кончины — настоящее благословение. Пускай Рик все еще ничего не видел — зато сколько ощущений на него навалилось! Его то поднимали, то опускали, обтирали тальком и смазывали маслом, как младенца — чтобы спасти от пролежней. Его окаменевшие кости и мышцы всегда отзывались болью на малейшее движение, словно он пролежал в одном положении не меньше тысячи лет. Иногда его разминали, сгибали локти и колени, тянули шею, хлопали по груди и животу. Он не пил — ему лишь смачивали рот. Видимо, с остальным справлялась капельница. К члену ему приделали трубку, засунули прямо в уретру. Когда он справлял нужду, низ живота резало и скручивало, но самым мерзким было ощущать, как нагревается от мочи эта дурацкая трубка. Он все боялся, что она соскочит и порвется, а простыни промокнут. Помимо своего имени, он много чего не мог вспомнить. Например, какой сейчас был год? А кто президент? Из головы вылетели все имена, кроме парочки отцов-основателей. Он решительно не ориентировался во времени. Хотя недавно стал замечать, что в том месте, где он застрял, стало немного прохладней. Поначалу он подумал о плохом кровообращении, но в один день к нему пришел уже знакомый доктор — некто «шеф», и прикрыл одеялом.       — Так-то лучше, да? — с грустью спросил он, в общем-то ни к кому не обращаясь. — Надо раздобыть тебе обогреватель. Рик ничего не ответил — по-прежнему не мог. По правде говоря, он и не пытался. Все его стремления заглохли, воля к жизни увяла, как позабытый в вазе букет. Он грешил на медикаменты, которыми его накачивали. Если их эффект сходил на нет, его голова тут же начинала страшно трещать. А если лекарство снова попадало в кровь, каждый его мускул расслаблялся, становилось легко и тепло, ощущения напоминали приятное послеоргазменное опустошение.       — Знаешь, я ведь не настоящий доктор… То есть, я специализируюсь на случаях типа твоих, но мой диплом… Боюсь, он недействителен уже некоторое время. Около года, если быть более точным. «Шеф» присел на край постели и привычно начал измерять Рику пульс. Его прикосновения всегда были деликатными. Рик даже находил в них некоторую почтительность, из-за чего ненадолго представлял, что он важная персона.       — Иногда сложно понять, в сознании ты или нет. Приборы не врут, но… — «шеф» прокашлялся, принявшись шелестеть бумагой и скрежетать ручкой. — Я немного поболтаю с тобой, не против? — тише добавил он. — В этих стенах не бывает конфиденциальных разговоров. Но ты… Ты сейчас как чистый лист. Неважно, что я расскажу — ты меня не знаешь и тебе будет все равно. В последнем «шеф», определенно, ошибался, однако Рик никак не мог выразить свое несогласие.       — У меня много запретов по поводу тебя. Я не знаю, как тебя зовут и мне нельзя об этом расспрашивать. Как ты сюда попал, за что и почему. Откуда у босса такой зуб на тебя. Но… В свое время один хороший человек оказал мне большую услугу, поэтому я хочу отплатить кому-нибудь тем же, — «шеф» вздохнул. — Со мной кое-что случилось во время интернатуры. Меня обвинили в чем-то, чего я не совершал. Никто мне не верил, я никому не нравился. Никому, кроме одного человека. Он навещал меня, когда я попал в тюрьму. Чтобы выйти, мне пришлось писать чистосердечное. Я лишился диплома врача, возможности получить лицензию, поддержки родителей. Но тот человек… Он был особенным. Уговорил меня отправиться в это место. Я узнал о Салеме в тюрьме, что здесь люди получают второй шанс, вторую семью. Теперь я врач. Пускай и не вполне легально, и все же… Ничего бы этого не было, если бы я не решился приехать, если бы тот человек не уговорил меня. Кровать скрипнула — «шеф» поднялся на ноги. Рик почувствовал, как он выдернул из его вены один из катетеров.       — Сегодня я отменяю прием морфина. Считай, это моя большая услуга тебе.

***

Боль. Она расставила все по местам. Заставила бороться, хотя Рик все еще не знал, за что именно он борется. Единственное, что было ему понятно: он должен прекратить эту боль. Она была как острая шпага, пронзающая его бока и брюхо. Заставляющая извиваться, дергаться, карабкаться вверх или куда угодно, в место, где боли не будет, где она окажется бессильна и перестанет его мучить. Неважно, сколько он помнил и сколько забыл. Страх боли был заложен куда глубже, чем любые воспоминания, что делали его собой. Он мог потерять свою личность, но не мог потерять инстинкты. Поэтому он пытался спастись от беспощадной шпаги, что с каждым днем тупела, пока не превратилась в обычную палку. Это не шло ни в какое сравнение с благостным морфиновым блаженством. Без лекарства яркие сновидения исчезли, и лишившись их, он ощутил чрезвычайную потребность взглянуть хоть на что-нибудь. Вот так он однажды открыл глаза, а затем заставил себя открывать их каждое утро. Или в то время, которое он считал утром — часов тут не было. Как и всегда, Рик уставился в белый потолок — первое, что он видел по пробуждению. Он все еще не мог повернуть головы или шевельнуться — с этим ему помогали. И пока никто не пришел, он просто смотрел, куда доставал взгляд. Бог знает, сколько он так пролежал. Постепенно потолок мерк. Сгущались сумерки. Лампы не горели. Сегодня никто к нему не спешил. Наконец послышались шаги. Кто-то приближался, оставаясь где-то за пределами видимости.       — Прости, замотался, — сказал «шеф», склонившись над койкой. — Данте зайдет через час, разомнет тебя немного. Когда Рик увидел «шефа» впервые, то поразился его молодости. А еще тому, как кто-то мог обвинить этого человека в каком-то преступлении. У него были большие внимательные глаза и открытое лицо, на котором легко читалась любая его мысль. Он бы не смог соврать кому-то, даже если б захотел. Но за что Рик успел привязаться к «шефу» — тот никогда не врал. Вот только сегодня во взгляде «шефа» угадывалась странная меланхолия. Он был рассеян и забывчив. Проверил швы на затылке не меньше трех раз, хотя обычно обходился одним. В блокноте писал мимо расчерченных строк, а если начинал говорить, его голос слегка дрожал. Очевидно, он был расстроен, но Рик не ожидал увидеть слез. Одна из них скатилась по щеке и замерла на кончике носа, как росинка.       — Что… Слу-случилось…? — слабо прохрипел Рик.       — Ты разговариваешь?! Рик медленно моргнул в качестве «да».       — Но почему ты молчал?! — воскликнул «шеф». — Кстати, меня зовут Сиддик, — представился он и тут же осекся, встретившись с тяжелым взглядом.       — Поэтому… И мол-чал.       — Твое имя… Мне очень жаль.       — Пус… Пус-тяки, — Рик сглотнул. — Так… Поч... Поч… — не договорив, он зашелся сухим кашлем. Сиддик аккуратно напоил его водой, и тогда Рик продолжил:       — Почему ты… Пла-кал…?       — Ах это, — Сиддик виновато улыбнулся. — На неделе должны вернуться рекрутеры. Я немного нервничаю. Жду кое-кого.       — Так мы все-таки… На… Войне…?       — Что? Нет, конечно же, нет. Рекрутеры — те, кто рассказывает о Салеме, об этом месте. Они ищут людей, которые нуждаются, ну, знаешь, получить еще один шанс. Иногда их нет месяцами, они мотаются по всей стране. И скоро вернутся.       — А твой… Же-жетон? Рик внимательно посмотрел на цепочку, выглядывающую из-под ворота врачебного халата.       — Это не жетон, — спохватился Сиддик, достав медальон с гравировкой в виде буквы «С». — Это значит, что я часть Салема. Босс называет нас «спасителями», потому что мы, ну, мы помогаем людям. Любой может стать «спасителем», достаточно лишь доказать свою полезность, и тогда ты можешь остаться, чтобы помогать другим. И даже если не получится стать «спасителем», все равно можно остаться на правах, хм, «спасенного».       — Это… Церковь?       — Скорее, община.       — Меня тоже… «спасли»?       — Не совсем. Я не знаю, что с тобой приключилось. Ты сильно ударился головой, тебе оказали первую помощь, но тут мало врачей с квалификацией. У тебя была тяжелая черепно-мозговая травма. Случилось внутричерепное кровоизлияние, со временем в мозгу образовалась гематома. Потом вызвали меня, и я тебя прооперировал.       — Я... Ничего не пом-помню... Вообще... Нич-ничего... Что с моей па-памятью...?       — Это все гематома, она вызывает амнезию. Не могу гарантировать, что память восстановится, но… Мы поработаем с тобой, понял? Я уже занялся кое-какими исследованиями, мне должны доставить пару свежих статей на эту тему. Все будет хорошо, обещаю. Ты делаешь успехи, — с улыбкой заключил Сиддик и поднялся с постели. — Мне пора. Потороплю Данте. И распоряжусь, чтобы кто-нибудь достал кресло-каталку.       — Стой.       — Что?       — Я хочу… Какое-н-н-нибудь… Имя.       — Ладно. Но я не буду звать тебя Джон Доу¹, и не проси, — шутливо предупредил Сиддик. — Какое имя тебе нравится?       — Твое, — не раздумывая, ответил Рик.       — Тогда мы будем звать тебя Сид. Чтобы не случилось путаницы. Договорились? Рик снова моргнул, едва-едва приподняв губы — он улыбался.

***

Кто бы мог подумать, что вскорости его посадят в кресло-каталку? Не прошло и недели, как в комнату ворвался Данте и принялся стаскивать его с койки. Сильно потерявший в весе, Рик чувствовал себя соломинкой в руках этого огромного человека. Вот только оказавшись в кресле, Рик был моментально позабыт. Сиддик бросил взгляд в окно, а увидев там что-то, бегло извинился и пулей выскочил вон. Данте поспешил за ним. Никто ничего не объяснил, и Рик так и остался сидеть в каталке напротив постели, обмякший точно сырая отбивная.       — Тук-тук-тук, — раздался чей-то голос. — А вот и ты. Все еще не в состоянии держать собственную голову, Рик тупо смотрел в пол. Он дождался, пока ботинки и обтянутые джинсами ноги появятся в поле зрения. Вдруг мужчина перехватил его за подбородок, а медленно приподняв голову, вынудил посмотреть на себя. Рик не знал, кто это. Визитер был высоким, среднего возраста, с проницательными глазами и улыбкой настолько выразительной, что хотелось отстраниться, как невольно отстраняешься, завидев направленный в тебя пистолет.       — Черт возьми, ты и правда нихрена не помнишь. Придется представиться еще разок. Я — Ниган. Твой бог и благодетель на ближайшие хуй-знает-сколько. Надеюсь, на целую вечность. Разжав пальцы, Ниган сделал шаг назад. Голова Рика безвольно упала на грудь. Не успел он прийти в себя, как Ниган уже оказался сзади. Кресло качнулось из стороны в сторону, сделало разворот и покатилось вместе с ним в сторону окна. На подоконнике лежали бритвенные принадлежности: Сиддик собирался укоротить его бороду, может, заодно и подстричь. Ниган небрежно отодвинул чашку с помазком и распахнул шторы.       — Наверное, гадаешь, почему мой золотой доктор тебя бросил? — Ниган обхватил голову Рика обеими руками и направил в сторону окна. — Смотри. Снаружи шел снег. Он укрыл собой все: деревья, прилегающие к зданию строения, дома, склады, дороги, горные склоны, виднеющиеся из-за поворота. Все кругом было белым и безликим — ничего не разглядеть, да Рик и не пытался: его взгляд был прикован к каравану из семи машин, медленно-медленно подбирающемуся к воротам по нерасчищенным сугробам. Во внутреннем дворике — забетонированной въездной площадке, окруженной бочками и ящиками с металлоломом — собрались люди. Совсем немного, человек десять. Мимо них деловито сновали рабочие, которым, казалось, не было дела до этого переполоха. Присмотревшись, Рик узнал в столпотворении Сиддика: во врачебном халате тот сливался со снегом, но их разделяло не больше пары этажей, поэтому можно было разглядеть, как обычно спокойный «шеф» переминался с ноги на ногу и беспрестанно поправлял волосы.       — Здесь редко бывают зимы, — заметил Ниган. — Так что, этот день особенный вдвойне. Как только первая машина остановилась у ворот, пара рабочих подскочили к сторожке с пультом управления, и створки разъехались в стороны. Дворик был небольшим: людям пришлось потесниться, некоторые прильнули к стене, дожидаясь, пока все машины не заедут на площадку. Последним припарковался крытый грузовик. С места водителя выскочил молодой парень. Его лицо скрывали длинные растрепанные волосы. Подбежавший к нему Сиддик смахнул локоны на бок и крепко прижался губами ко лбу. Рик успел увидеть глазную повязку, очевидно, скрывавшую страшное увечье.       — Любовь. Разве это не выворачивает твое нутро наизнанку? Бабочки, птички, пчелки, все поют и трахаются, — Ниган коротко рассмеялся. — Мой лучший рекрутер и мой лучший доктор. Этот союз был скреплен на небесах, не иначе. Ладонь Нигана скользнула на шею: теперь он держал Рика всего одной рукой, небрежно сдавливая горло. Это не было больно — просто грубо. Рик закашлялся, на что Ниган не обратил никакого внимания, а затем еще и закурил. Он не потрудился выдыхать дым в сторону. Едкая поволока щипала Рику глаза, хотя он все равно рассматривал две фигуры, замершие в крепких объятиях. Хотел бы он порадоваться за «шефа», однако вместо этого почувствовал знакомую шпагу. Ее острие ткнуло точно в грудь; внутри все свернулось, затрепыхалось, к горлу подступил сухой ком. Он никак не мог разобраться, отчего ему стало так тошно и невыносимо.       — Готов поспорить, ты хочешь узнать их историю. И я прощу твое любопытство, ведь их история чертовски хороша. Постепенно внутренний двор пустел. Прибывшие воссоединились со встречающими, рабочие принялись загонять машины по гаражам. И только Сиддик со своим парнишкой-рекрутером не спешили прочь. Из окна было видно, как они уединились за ржавой цистерной: держались за руки, что-то наперебой рассказывали, а умолкая, украдкой целовались. Это выглядело по-детски наивно, даже трогательно. И все равно Рик чувствовал во рту горькое послевкусие. Что же с ним такое? Может быть, отголоски человека, которым он когда-то был? Кто-то нетерпимый, а может, ревнивый или настолько одинокий, что любое проявление внимания в сторону другого считалось личным оскорблением? Не то чтобы сейчас вокруг него было много людей, и тем не менее, среди них Сиддик был единственным, кто обращался с ним как с человеком, независимо от того, были ли глаза Рика открыты или закрыты, хрипел ли он слова или же молчал, изображая мертвого. Вот только сглатывая горечь, Рик смотрел не на Сиддика — на рекрутера.       — Я давно присматривался к этому мальчишке, — начал Ниган. — Смышленый, внимательный, честный. Но главное — у него есть яйца. Я бы на месте его сверстников до него не доебывался, это уж точно. Папино сокровище. Черт, да я бы и сам не отказался от такого сына. Жаль, с детьми не успел, — холодно добавил он. Рик ничего не ответил: для всех, кроме Сиддика, он оставался немым.       — Забавно, но я все еще не знаю, кто кого из них двоих завербовал первым. Мальчишка изучал в колледже социологию, доктор проходил там же интернатуру. Богом клянусь, это было блядским совпадением. Кто бы мог подумать, что дети не совладают со своими гормонами? Доктор угодил в тюрьму за мутки с наркотиками, там его завербовали мои ребята, ну а влюбленный в доктора мальчик… Я бы все равно прибрал его к рукам, у меня давно были на него планы. Но он пришел ко мне сам. Вынюхал, выследил, грезил написать о Салеме дипломную, нет, ты можешь поверить в такое дерьмо? — Ниган удивленно хмыкнул. — Я знал, что сопляк далеко пойдет. Сейчас он мой лучший парень. А ему всего-то двадцать один. Хотя, нет, скоро уже двадцать два. Как быстро они растут, да, приятель? Замолчав, Ниган убрал руку с горла — Рик снова ударился подбородком о грудь. Исподлобья он наблюдал, как Сиддик отобрал у своего рекрутера подкуренную сигарету, а швырнув ее подальше, тут же бросился от цистерны со всех ног. Вслед ему полетел снежок. Оба парня смеялись и резвились в снегу, как дети. Им не было никакого дела до людей вокруг, до двух мужчин, застывших у окна. Их не тревожил усилившийся снегопад и налетевший ветер. Нет, они просто играли, не обращая внимания на мрачные фабричные стены. Однако стоило им подойти к окну слишком близко, как Ниган тут же задернул шторы.       — Как бы я хотел, чтобы ты все помнил, — процедил он, — глядя на это.

***

Вскорости после визита Нигана Рика перевезли в другое место. Он не помнил дорогу: ему вкололи снотворное. Однако новая комната была холоднее и меньше, а еще выше — из огромного окна открывался вид на город, окруженный горами, лесами и холмистыми склонами. Снег быстро таял. Все кругом становилось грязным, унылым. Лежа в койке, Рик мог видеть затянутое зимними тучами небо и коричневую мешанину из верхушек голых деревьев и оползших колей. Разве можно было стать еще более оторванным от мира, чем прежде? Оказалось, можно. Похоже, Нигану ничего не стоило щелкнуть пальцами и закинуть Рика в самый пыльный угол своей общины. Сиддик больше не приходил. Морфин вернули. Раз в три дня Рик получал свою дозу забытья, а выныривая из наркотического марева, до следующей дозы приходил в себя, чтобы все повторилось по новой. Его память так и не восстановилась. Для самого себя он оставался «Сидом», хотя имя «Джон Доу» начинало казаться все более и более подходящим. Он по-прежнему с трудом верил в «общину», где «спасали» и раздавали «вторые шансы». У него эти шансы лишь отбирали. Иногда его навещал Данте. Дружеская непринужденность между ними исчезла. Кое-как он разминал его тело. Всегда молча и глядя в пол. Дверь за собой он не прикрывал, и иногда Рик видел старуху-уборщицу, елозившую грязной тряпкой по коридору. Она никогда не заходила к Рику и никогда у него не убирала. Вскорости он начал замечать, как на громоздких приборах жизнеобеспечения толстым слоем оседала пыль. Если бы его не мыли, он бы и сам покрылся пылью, забытый, ненужный и впавший в немилость местного бога — Нигана. Лучше бы, чтоб все это было войной, а Рик — простым контуженным бедолагой. Тогда бы он мог получить билет домой. Тогда бы ему сказали его имя, откуда он родом и кто его ждет. Лучше бы так, чем медленно превращаться в наркомана, у которого нет права голоса и права на собственную личность. Если бы он был мемуарами, то его стерли, а переписывать заново вдруг передумали. И теперь он — чистая тетрадка, что никогда не будет заполнена снова. В дни без морфина он почти не спал — просто лежал, наблюдая, как сгущаются ранние сумерки, как комната постепенно погружается во тьму. За окном, далеко-далеко, сверкал огоньками город. Ему не включали свет: лампа над потолком не зажигалась на его памяти ни разу. Иногда он мечтал: «Скорее бы лето», ведь летом нет туч, а ночи становятся прозрачными, и тьма исчезает, и становится тепло, и не так уж страшно, что он пробудет здесь до самого лета. Хотел бы он и сегодня погрузиться в сладкие грезы о душном июле. Но шли третьи сутки без морфина, и абстинентная боль делала его рассеянным и раздражительным. Он силился уснуть, однако его уединение прервал щелчок зажигалки. Кто-то замер в пороге и курил. Потом клацнул выключатель — комната заполнилась резким холодным светом. Рик зажмурился.       — Так это все-таки ты… К койке подошел мужчина с обожженным лицом. Оглянувшись, он подтянул к себе табуретку и сел.       — Рик, это ведь ты? — ошарашенно спросил он, однако ответа так и не получил. Молча он докурил сигарету, достал вторую.       — Скажи что-нибудь. Скажи, что это ты. Черт, ты выглядишь… Ты видел себя? Блядство, — он бросил окурок, — сколько ты весишь сейчас? Фунтов сто²? Меньше? Глядя на свои запястья и острые колени, Рик предпочитал думать, что он всегда был таким худым. Хотя кого он обманывал? Он перешагнул порог между худобой и истощением. Наверняка, выглядел, как обтянутая кожей жердь.       — Я думал, ты свалил из города. Или познакомился с нашим крематорием. Сгнил на собачьей жратве, в конце концов, но это… Что произошло? Какого хрена он держит тебя здесь? Да скажи уже хоть что-нибудь! Знаешь, меня не должно быть здесь, так что, я ненадолго, а тебе пора начать говорить.       — Я ничего не помню, — прошептал Рик. — Кто ты?       — В смысле не помнишь? Серьезно?       — Гематома в голове после удара.       — Пиздец. Они помолчали, пока очередная сигарета не дотлела.       — Ладно. Я — Дуайт. Мы были знакомы, пока ты не ударился башкой.       — Ты мой друг?       — Нет, и даже не союзник. Скорее, проводник в чудесный мир Салема. Я делал на тебя большие ставки, мужик, — он вздохнул. — Ты был не первым придурком, который приперся сюда кого-то разыскивать, но первым, до которого снизошел Ниган. Черт, да он от тебя не отлипал. Свечку не держал, но вы, ребята, провели вместе парочку веселых ночей.       — Что это значит?       — Вы трахались. Хотя, какая уже разница. Ты в полном дерьме, и толку от тебя ноль.       — Помедленней, — Рик облизал пересохшие губы. — Кого я…       — Слушай, — нетерпеливо перебил его Дуайт, — я не знаю, какого черта Ниган все еще держит тебя в живых. Хотя, жилец ты ненадолго. Очнись, Рик. Такими темпами ты скоро сдохнешь. Не то чтобы мне не плевать, но… Я и впрямь надеялся, что ты-то его уделаешь.       — О чем ты говоришь…?       — Ты был копом, Рик. Судя по всему, отличным копом. Не просто пожирателем пончиков, а настоящей занозой в жопе.       — Я — полицейский…?       — Ты приехал, чтобы найти своего сына.       — У меня есть сын? Он здесь? В Салеме?       — Да, но ты этого не знаешь, ясно? Меня здесь не было и больше не будет. Разовая акция. В знак согласия Рик вяло кивнул.       — Тебя зовут Рик Граймс и ты был копом. Если уж подохнешь тут, то хотя бы будешь знать, что напишут на надгробии. Дуайт шаркнул по полу, смахивая окурки под кровать, а затем поднялся со стула.       — Я много успел повидать здесь, но одно знаю наверняка: люди — ресурс для Нигана. Он не разбрасывается ими, избавляется только от худших. Ты либо батрачишь тут до конца своих дней, либо отправляешься в крематорий. Но то, что он делает с тобой... Не знаю, такого еще не было, — тихо сказал Дуайт. — Все-таки, ты оказался особенным. К сожалению. _______________________ 1. Джон Доу — под этим псевдонимом подразумевается неопознанный труп мужчины. 2. Фунт — 0,45 кг. 100 фунтов равняется примерно 45 килограммам.