Четвероякое лекарство

Это была долгая поездка. Самая долгая из всех. Раньше выезды занимали не больше недели. Пара дней тут, пара дней там. Ничего не нужно было решать или суетиться — тогда он просто учился. Его наставником был Гэвин: спокойный мужчина, настолько тихий и непримечательный, что казался бесцветным. Он бы мог стать первоклассным ведущим любого обучающего видео, даже если бы рассказывал старшеклассникам, как пользоваться презервативами или сообщал статистику автокатастроф в заставках к ПДД. Он был из тех, кого никогда не запоминали, и при этом чьи слова намертво въедались в мозг. Собственно, в этом и была его работа.       — Слушай, я отчитаюсь боссу. Кажется, тебя уже заждались дома, — Гэвин взглянул на часы. — Отдыхай.       — Уверен?       — Ну, если ты передумал и решился в кои-то веки выпить с большими дядями, я захвачу тебе пива.       — Иди к черту, — отмахнулся Карл. — Ты мне больше не нянька.       — Как гора с плеч. Хмыкнув, Карл еще раз пересчитал паспорта и аккуратно сложил их в коробку. Так они попадали в тюрьмы — по липовым документам. Оказалось, что наклепать подделок — сущий пустяк. Лишь бы был «исходник» — чьи-то настоящие документы. Такого добра в Салеме хватало: все новоприбывшие сдавали свои ID-карты, заграны, водительские права. Со своим удостоверением личности Карл тоже распрощался. В тюрьмах они представлялись родственниками или друзьями семьи, называли номер выбранного заключенного, а потом просто беседовали. Список потенциальных претендентов на роль «спасенных» готовил кто-то другой. Распределение обязанностей было предельно четким, и им не приходилось разгребать друг за другом дерьмо. Беседы длились не дольше десяти-пятнадцати минут. Пока Карл учился рекрутировать, говорить разрешалось только Гэвину. Тот был чем-то средним между проповедником и продавцом телемагазина: перечислял преимущества, говорил о возможностях, просил подумать и принять единственно верное решение. У всех рекрутеров была своя подача. Главное — чтобы действенная.       — Кстати, мне тут кое-кто шепнул, что следующая поездка через неделю, — тихо сказал Гэвин, достав пачку сигарет.       — Уже? Мы же только вернулись.       — Странно это. Думаешь, в Салеме хватит места на всех? А на фабрике?       — Нигану виднее, — заметил Карл. — Может, он решил расширить город?       — Хрен его. Плюс, я еще не в курсе, кого из рекрутеров и куда он отправит. Остается дождаться собрания.       — Расслабься. Завтра все узнаем. Гэвин кивнул и окинул гараж оценивающим взглядом. У них было много машин, но некоторые успели примелькаться. Каким-то предстояла покраска, на всех нужно было поменять номерные знаки, а еще позаботиться о зимних шинах. И это лишь малая часть подготовки. Как знать, успеют ли они привести все в порядок за неделю, чтобы вновь отправиться в путь.       — Ладно, я пошел. Ты тоже пошевеливайся. Похоже, по тебе очень скучали, — Гэвин с многозначительной улыбкой коснулся воротника. — Увидимся завтра, напарник.       — До завтра. Слегка покраснев, Карл ощупал оставленный на шее синяк. Однако тут же себя одернул и нахмурился. Ему нечего было стыдиться. Никто бы не посмел его осуждать. И все же, больше полугода не хватило, чтобы избавиться от паранойи. Проблема была в его отце, который опекал его так крепко, что пришел бы в ужас, узнай об отношениях с Сиддиком. И не потому что Карл завязал отношения с парнем, а потому что завязал отношения в принципе. Но пуповина обрезана. Карл исчез, и отец вовек его не найдет. Не сможет. Никому и никогда нельзя было называть адрес, штат и даже примерное расположение Салема. Даже рекрутерам, ищущим новых жителей. Особенно, рекрутерам. Ниган считал поиск города первым испытанием. До финиша доходили лишь самые отчаянные — кто нуждался в новой жизни по-настоящему. Для Карла в Салеме и впрямь началась новая жизнь. И в отличие от жизни в Джорджии, она была понятной. Нестерпимая потребность уйти появилась задолго до окончания бакалавриата. Хотя Карл вряд ли назвал бы точный момент. У этого события не было даты, его нельзя было поймать и измерить. Просто однажды Карл не смог найти себе место в собственном доме. Отец только делал вид, что пережил развод. На самом деле, он так и не оправился. Начал дневать и ночевать на работе, а возвращался таким, что Карл перестал его узнавать. Он вообще перестал узнавать все вокруг. Учеба в колледже должна была стать отдушиной. Вот только отец едва не загнал себя в гроб, чтобы ее оплатить, пускай Карл и знал, что способен получить стипендию. Но отец считал, что «с деньгами надежней и точно доучишься». Тогда это показалось Карлу плевком в лицо, но со временем он понял, что для отца это было спасением — придуманная цель, одна из десятков таких вот целей, что заставляли отца жить дальше. Вот только рано или поздно Карл повзрослеет, и у него закончатся потребности, которые отец смог бы удовлетворить, закончатся цели, а вместе с ними — худо-бедно налаженная жизнь. Но в Салеме не нужно было изворачиваться, не нужно было постоянно держать руку на пульсе и оглядываться на разбитого в пух и прах родителя. Не нужно было следить за каждым своим словом, ходить на цыпочках, избегать болезненных тем, искать повод ускользнуть из дома или наоборот придумывать нелепые причины остаться, когда выпадала какая-нибудь годовщина, День матери, день Благодарения и еще миллион семейных праздников, что они отмечали лишь вдвоем, притворяясь за невкусным холодным ужином, будто они все еще семья и все еще понимают друг друга. С Ниганом все было не так, все было лучше. Он оказался самым проницательным человеком, что только встречались Карлу. Он легко угадывал любую мысль, любое желание. Поначалу это казалось невероятным: работа под началом провидца. Потом все притерлось, и вместо того, чтобы удивляться, Карл начал пользоваться прозорливостью своего босса: принимать подарки, знаки внимания, впускать в свою нынешнюю жизнь чуть дальше, чем он пускал остальных. Например, он принял от него лесную хижину, ключи от которой Ниган вручил ему с видом папаши, вручающего чаду ключи от первой в жизни машины. Хижина стояла в местных дебрях. За чертой города и недалеко от дороги на фабрику. От нее до Салема было всего-то пара миль, до промышленного района и того ближе. Каким-то образом Ниган понял: как бы Карл ни хотел помогать людям, их общество его тяготило. Маленькая, слегка кренившаяся на один бок, заставленная тяжелой мебелью и с клетчатыми занавесками на окнах, эта хижина и правда была домом. По возвращению в Салем Карл всегда ехал к ней неторопливо: рассматривал окрестности. Сегодня поездка по лесу была особенно приятной: падающий снег искрился в свете фар, скрипел под шинами, иногда шлепался на лобовое стекло с нависших над колеей раскидистых веток. Холодный воздух врывался в салон сквозь опущенное окно, изо рта шел пар. Сквозь шум мотора различалось уханье сов и шорох опавшей листвы под копытами непуганых оленей, что частенько забредали к ним на участок и объедали разросшийся кизил. А вот и хижина. В крошечных окошках горел свет. Карл припарковался у крыльца. Сиддик сдавал смену в шесть вечера, Карл по приезде в Салем всегда возвращался за полночь. И все равно его ждал прикрытый фольгой ужин, нагретая бойлером ванна, а главное — уверенность в том, что сколько бы он ни пропадал, дома он не услышит никаких упреков.       — На этот раз ты мне дашь поесть? — спросил Карл, едва перешагнув порог.       — Только если быстро. Сиддик с улыбкой перевернулся на другой бок. В хижине была лишь одна комната: грубый деревянный стол пересекал импровизированную столовую и кухню буквой «П», и сидящий во главе неминуемо упирался взглядом в широкую кровать. Сиддик вытянулся под пышным одеялом, одна рука свисала с постели на пол. Карла всегда завораживало, как тот выглядел на белых простынях. Их воссоединение было бурным и долгим. Лишь спустя часы они сдались. Шумно дыша, Карл расцепил хватку на вскинутых бедрах и в последний раз отерся пахом о ягодицы. Сиддик под ним в изнеможении уткнулся лицом в подушку, так и оставшись полулежать на груди, упираясь в матрас разведенными коленями. Его смуглая спина блестела от пота, волосы на затылке встали дыбом. Карл навалился сверху, пригвоздив его к кровати.       — Не устраивайся, — прокряхтел Сиддик. — Нужно сходить в душ.       — Потом.       — У меня смена через три часа. Карл скатился на постель. Его тут же заключили в крепкие объятия. Затихнув, они просто лежали. Сиддик аккуратно убрал длинные волосы с лица, открывая увечье — дома Карл не носил повязки. Единственное место, где он не стеснялся ее снять. Сочувствие, отвращение, безразличие, любопытство — с этим он встречался везде и всюду. Худшее было в Джорджии: когда отец смотрел на него и выглядел таким виноватым.       — Как же я скучал, — шепнул Сиддик. Любовь Сиддика была удивительна. Как и любовь отца она была безусловна, однако она не душила, не опутывалась вокруг шеи удавкой. Ей Карл мог наслаждаться, нырять в нее, как в теплое море, не боясь отдаться на волю течения. С Сиддиком он был свободен, и даже границы Салема не имели над ним власти.       — Может быть, я скоро опять уеду, — пробормотал Карл.       — Ничего. Я подожду. Я всегда здесь. Промурлыкав что-то на урду, Сиддик коснулся губами того места, где когда-то красовалась бровь. Кожа на затянувшейся рубцами глазнице была чувствительной, и если бы у Карла рос хвост, он бы сейчас дрожал и топорщился от удовольствия. Когда Сиддик целовал его там, ощущения напоминали покалывание миллиона крошечных игл. Губы казались горячее, дыхание — тяжелее. Никогда бы Карл не подумал, что позволит кому-то коснуться себя там и уж точно не предполагал, что ему понравится. Глаза он лишился давно, еще подростком. Несчастный случай на стрельбище, где он тренировался, чтобы когда-нибудь стать полицейским. Наверное, в тот момент, когда пуля коснулась его лица, отец проклял день, в который надел форму. Но не пуля разрушила мечты о карьере стражем порядка — просто Карл повзрослел. Жаль, отец этого так и не заметил. Десять лет пролетели для Рика одним днем, и он до сих пор был уверен, что шерифская шляпа слишком велика для лохматой макушки. Он так и не понял, что Карл из нее вырос. Из шляпы, из формы и из родительских сапог.       — Где побывал на этот раз? — спросил Сиддик. — Ты загорел.       — В Аризоне. Четыре тюрьмы штата, одна федеральная и одна частная. Сиддик хмыкнул, а подперев голову кулаком, заинтересованно взглянул на Карла.       — Что ты все-таки им говоришь? Что можно такого рассказать за пятнадцать минут, чтобы человек сорвался и начал искать это место? Со мной-то было легко, но как… Как это происходит у остальных?       — Ну… Вообще-то, — Карл отвел взгляд, — перед каждой сессией, да, мы называем это «сессией»… Перед каждой сессией я думаю о тебе. О том, что случилось именно с тобой. Помогает воссоздать события, собраться и все такое.       — А потом?       — Если меня не посылают после первой минуты, мне нужно еще шесть-семь, чтобы начать и закончить разговор. О чем я говорю? — он вздохнул, перевернувшись на спину. — Что выжить в тюрьме и выйти — это только первый этап. Что потом все будет только хуже. Если у тебя была настоящая профессия, ну, доктор, адвокат, учитель или еще что-то важное, то ты ее потеряешь и никогда не вернешь, не в этой жизни. Потом тебе придется отказаться от дома, перейти на самую дешевую страховку, найти дерьмовую работу, не спиться, не сторчаться. Может быть, пока ты сидел, твоя семья развалилась, тебя не дождались, появились дети — не от тебя. В общем, ты становишься чужаком. Ненужным, бесперспективным. Тебя презирают или боятся, тебя сторонятся, никто не хочет связываться с зэком. Что в итоге тебе придется довольствоваться крохами, и так во всем: с деньгами, работенкой, отношениями. Какой сосед будет махать тебе рукой? Если в районе случится какое-то дерьмо, сначала будут проверять тебя. Ты будешь хуже нелегала, ведь нелегал хотя бы может жить среди своих, а у тебя своих практически не останется. Ты будешь один и нигде тебе не найдется места. Нигде, кроме Салема, ведь в Салеме можно все вернуть обратно, не так ли?       — И это работает? В смысле, разве у тебя не спрашивают, откуда ты все это знаешь? Ты ведь сам не сидел.       — Спрашивают.       — И что отвечаешь?       — Что рано или поздно мы бы с ними оказались по одну сторону решетки.       — Что? Почему?       — Иногда ты просто знаешь, что одним утром встанешь с постели, выйдешь на улицу и сделаешь что-то. Сменим тему, идет? Замолчав, Сиддик уложил голову на грудь и прислушался: сердце Карла всегда билось ровно и спокойно, не в пример его собственному, что при малейшем волнении заикалось подобно сломанному метроному.       — А ведь некоторые выкарабкиваются и без Салема, — едва слышно заметил Сиддик.       — Вернуть все на круги своя получается у единиц, такие не попадают в наши списки вербовки. Мы работаем только с определенными случаями, когда у человека на свободе ничего не осталось и рассчитывать не на что. Для них Салем гарантирует результат: нашел, приехал, прошел отбор и новая жизнь на блюдечке. Есть план, есть порядок действий, есть определенность, гарантии. Кто откажется от такого?       — Все-таки не зря про тебя говорят: этот парень — один из лучших рекрутеров.       — Фигня, есть лучше меня.       — Например, кто?       — Ниган. Первых он привел сюда сам. И это была не жалкая пара человек.       — О, ты не поверишь, — Сиддик улыбнулся, — еще говорят, что он твой настоящий отец. Карл скептически фыркнул:       — Не вижу фамильного сходства.       — Разве?       — Брось, мой папа остался в Джорджии. Если бы ты его встретил, сразу бы понял, что мы родственники.       — Такой же красивый?       — Сиддик, — предупреждающе нахмурился Карл.       — А еще упрямый, — с улыбкой продолжил тот. — И, наверное, добрый. И великодушный. И внимательный ко всему, кроме себя. Ах да, еще красноречивый.       — Нет, тяжелый. Есть такие люди — тяжелые. Их не сдвинуть с места, они как скала: или рухнет, или не даст проходу.       — Но ты все равно его любишь.       — Поэтому и уехал.       — Ты никогда об этом не говорил.       — Очень трудно, — Карл сглотнул, — очень трудно оставаться рядом с тем, кого любишь и кого не сможешь спасти.

***

После визита Нигана прошло три дозы морфина. Девять дней. Сегодня Рику предстояло снова получить толику забвения. Вот только думал он совсем не об этом. Вчера он увидел свое лицо. Высохшее, с ввалившимися щеками, с натянутой точно на барабане кожей, с глубокими, врезавшимися как след зубила морщинами, блеклыми губами и такими же выцветшими бровями, его лицо росло из тонкой шеи и было лишь несуразной карикатурой на человеческое. Отросшие жирные волосы спускались до скул, путались, липли к бакам, и как бы врастали в такую же седую бороду, что клоками висела до кадыка. Рик смотрел в зеркало и думал: «Нет-нет-нет, это не я. Это не могу быть я». Он не знал, как выглядит, а в отражении не мог признать собственный облик. Пока Сиддик брил и стриг его, он отстраненно глядел в зеркало: глаза оказались единственным ярким пятном на лице этого страшного человека. Глубоко посаженные и обрамленные морщинами, из-за худобы они казались больше. Ему думалось, что у его сына, если он и впрямь существует, тоже должны быть такие глаза. Еще чище, еще красивее. Но кто даст гарантии, что все кругом не было ложью? Что у него был ребенок, что человек с обожженным лицом говорил правду? Рик не мог полагаться на собственные чувства: они давно его предали. Он не верил своим глазам, не верил ушам, и уж точно не верил безжизненным рукам, что по-прежнему не двигались и лежали поверх одеяла двумя бесполезными отростками. Единственное, чему он верил — странному настойчивому голосу. Он шел изнутри и был похож на зуд. В нем не было слов, и тем не менее, Рик прекрасно понимал его посыл. Была ли это интуиция или что-то иное, именно этот голос заставил его очнуться, когда Данте поднес шприц к капельнице.       — Стой, — прохрипел Рик. — Не надо. Вздрогнув, Данте удивленно протянул:       — И немые заговорили, слепые прозрели, а увечные сидни встали на ноги...       — Морфин не нужен.       — И давно ты…? — Данте замер, тем не менее, не убирая шприц. — Погоди, а шеф в курсе? Рик отрицательно дернул подбородком, вложив в движение все свои силы.       — Ну, я не могу ослушаться приказа босса. Он был предельно ясен касаемо твоего лечения.       — Позови его.       — Нигана?       — Да. Негромко рассмеявшись, Данте мотнул головой и воткнул шприц в катетер. Поршень медленно пополз вниз.       — Позови Нигана, иначе я скажу, что Сиддик скрыл от него мой… Мой… Наркотик действовал моментально. Рик с силой закусил щеку, ощутив на языке вкус крови.       — Мой прогресс, — закончил он. Поразмыслив, Данте убрал шприц в карман и вышел из комнаты. Рик не ожидал, что он вернется так быстро. Значит, Ниган был где-то неподалеку. Данте больше ничего не сказал — только пристально взглянул. Рик понял, что еще одна подобная угроза выйдет ему боком.       — Свободен, — раздался знакомый голос. — Далеко не уходи. Еще понадобишься. Данте кивнул и поспешил убраться из комнаты, напоследок прикрыв за собой дверь.       — Итак, — Ниган приблизился к койке, — ты хотел поговорить? Рик подождал, пока край постели не просел под тяжестью опустившегося на него веса. Цепкие пальцы схватили его за подбородок, развернули к свету. Ниган рассматривал его, и казалось, будто ему самому потребовалось несколько минут, чтобы узнать в худом изнеможенном лице человека, которого он мучил. Человека, которого он знал и которого с таким упорством пытался уничтожить.       — Память не вернулась?       — Нет, — хрипло ответил Рик.       — Чертовски жаль.       — Разве? Хмыкнув, Ниган с любопытством вскинул брови.       — Я слышал, здесь людям дается второй шанс, — начал Рик. — Я заслужил такой же.       — Я так не думаю.       — Человек, которым я был… Ты ненавидишь его. Но он исчез. Остался только я. Сделай из меня что-то новое. Что-то свое.       — Если ты еще не понял, ты и так мой. Ты принадлежишь мне и жив только по моей милости.       — Я буду полностью зависеть от теб…       — Ты уже зависишь от меня, — незаинтересованно перебил Ниган.       — Потому что я ничего не могу сам. Но если я смогу…       — Тогда что? У меня хватает верных солдат.       — Но я буду именно тем, что ты из меня сделаешь. Выпустив подбородок из хватки, Ниган потянулся к внутреннему карману. Как и в прошлый раз, он закурил, не потрудившись выдыхать дым в сторону. Похоже, он действительно обдумывал сделанное предложение. Иногда Рику казалось, что Ниган и сам не знал, что с ним делать, и Рику ничего не оставалось, кроме как выдвинуть свой вариант — предложить себя. Целиком и полностью.       — Откуда столько рвения? — нарушил молчание Ниган, — Помнится, ты не был рад моему обществу в последний раз.       — Я умираю. Хмыкнув, Ниган потушил сигарету о подлокотник.       — Разве смерть не станет для тебя гребанным избавлением?       — Не хочу умирать никем, — прошептал Рик. — Сделай из меня кого-то. Пожалуйста.       — Зачем мне это? Давай, убеди меня. Теперь ты вещь, так продай себя.       — Я уже твой. Просто не трать меня понапрасну. Может быть, Ниган принял решение еще до того, как перешагнул порог этой унылой, пропахшей мочой и лекарствами комнаты? Может быть, поэтому не отсылал Данте подальше — чтобы покончить с Риком сегодня, прямо здесь и сейчас? Убойная доза, и Рик бы исчез, тихо и мирно, забывшись сном еще до того, как остановилось бы его сердце. В ожидании он смотрел на Нигана, а тот слишком долго обдумывал ответ, словно именно в эти секунды пытался отговорить самого себя потратить ценнейший, по его мнению, ресурс — человека.       — Черт возьми, — Ниган неопределенно усмехнулся, — с памятью или без, ты все такой же. Не ищешь, блядь, легких путей, да, приятель? Ладно. Вот тебе сделка: я попридержу тебя в мире живых, посмотрим, как быстро ты сможешь чему-то научиться. Будешь жрать любое дерьмо, что я тебе скормлю: хоть про драконов, хоть про плоскую землю. Потому что все, что я говорю, с этого дня для тебя единственная истина. Это понятно?       — Да.       — Хорошо. Ниган поднялся с постели.       — Ты больше не человек. По правде говоря, ты уже давно не человек. Но с этого момента ты даже не животное. Ты меньше, чем чертова собака. Ты — вещь. Моя вещь. Помни об этом, пока я не решу, что тебе можно лаять.       — Я буду помнить.       — Молись, чтобы это было единственное, о чем ты помнишь. Сплюнув на пол, Ниган подошел к двери и дернул ручку.       — Спасибо, — как можно громче сказал Рик.       — Быстро учишься. Данте! — крикнул он, перешагнув порог. — У тебя сегодня много работы. Дальнейшие события походили на бесконечное прохождение мертвой петли в вагонетке русских горок. В отличие от прошлого «переезда», Рику не дали снотворных. Нет, его переложили на носилки, потом — на пол. Двигали, как мебель, точно он был громоздкой тумбочкой, которую некуда приткнуть. Пока ему обустраивали новое место, он лежал на худеньком матрасе прямо на лестничном пролете фабрики. Мимо него туда-сюда ходили люди; грязь с их ботинок попадала ему на лицо и отпечатывалась с рифленой подошвы на краешке выбившейся простыни.       — Как мы припрем эту махину наверх? — крикнул один из рабочих, волоча за собой треногу для капельницы.       — Надо позвать еще парней.       — Это дерьмо весит целую тонну! Кто-то подвинул Рика в самый закуток пролета. Пол вонял сигаретами и бетонной пылью. Мимо него, кряхтя и ругаясь, несколько мужчин потащили аппарат для подачи кислорода, затем —приборы жизнеобеспечения. Рик полагал, что его прошлая комната располагалась на последнем этаже, однако когда его наконец перенесли на новое место, он понял: вот последний этаж, настоящая башня, откуда Салем просматривался во всей красе. Помещение было сложно назвать спальней или кабинетом. Наверное, некогда это была часть просторного фабричного холла, который впоследствии переделали под нечто жилое. Панорамные с хлипкими деревянными рамами окна с одной стороны выходили к лесу, с другой — к городу. Голые стены заслоняли полупустые стеллажи с книгами, в углу пылился потрепанный кожаный диван. Письменный стол пришлось подвинуть, чтобы вместо него пристроить у восточной стенки койку и знакомые Рику приборы. Заправленная кровать скрывалась за ширмой, рядом с ней высился покосившийся шкаф, одну ножку которому заменяла стопка книг. Обстановка была аскетичной. Отовсюду веяло заброшенностью, словно комнату давно не использовали, а избавиться от вещей в ней не решались.       — Давно я тут не был, — войдя, сказал Сиддик. — Теперь ты здесь, да? Рик натянуто улыбнулся, моргнув в качестве «да».       — Сейчас тут закончат все устанавливать, и сможешь немного отдохнуть. Вечером зайдет Данте. Похоже, физиотерапию вернули. Босс распорядился, чтобы тебя хорошо помыли. И еще одна новость: я начну увеличивать дозу вливания жидкости и питания. Посмотрим, как отреагирует твое тело, — Сиддик сел на пол по-турецки и уложил ладонь Рику на лоб. — Знаю, сейчас ты не чувствуешь ни жажды, ни голода, но… Думаю, со временем тебя можно будет перевести на смеси. Придется провести зонд вот тут, — он сместил прикосновения к носу. — А если сможешь глотать, то начнешь набирать вес.       — Что это за комната? — настороженно спросил Рик.       — Раньше босс здесь ночевал. В начале лета сюда приезжает много новичков, и он практически живет на фабрике.       — А сейчас?       — В городе. В феврале тут прохладно. Но будь уверен, эта штука, — он кивнул в сторону радиатора, — работает как надо.       — Ты снова будешь моим врачом?       — Да, и мы будем видеться чаще. Сейчас сосредоточимся на физиотерапии.       — Я смогу ходить… Когда-нибудь?       — Данте отличный специалист. Поставит тебя на ноги, я за него ручаюсь. С проклятиями рабочие втиснули под стену аппарат искусственной вентиляции легких. Рика подключали к нему, как только он погружался в сонливое забытье. Ему было тошно даже смотреть на агрегат: мысль о том, что его легкие отказывают, вселяла панику.       — Скажи, — Рик прочистил горло, привлекая к себе внимание, — тот парень, рекрутер… Вы вместе? Как его зовут?       — Прости, но я… Я не уверен, что мне можно обсуждать это с тобой.       — У тебя много запретов. Замешкавшись, Сиддик собрался что-то ответить, однако в комнату неожиданно вошел Ниган.       — Уже секретничаете, дамы?       — Босс…       — Иди, займись другими немощными.       — Когда прислать санитаров, чтобы его искупали?       — Я сам, — отозвался Ниган, пристально рассматривая Рика. — Хочу оценить, чем владею.