***
Рик замер посреди белой дороги. Со всех сторон непроглядной стеной роились снежинки, и все валили, валили… Он мог бы сбежать. Идти вперед по самой широкой в Салеме трассе, идти, идти, пока не покинет город. Мог бы, но посреди рыжих комков разбитых колесами сугробов он цепенел от страха. Как и на крыше, его сердце колотилось от ужаса, шею заливал пот. Он так давно не бывал снаружи и так мало помнил о внешнем мире... Все вокруг было слишком большим и далеким, а сам он — крохотным. Даже если сбежит, куда пойдет? Ни денег, ни документов. Только пробитая башка и заношенная куртка. Если его и искали когда-то, то уже давно перестали. Он бы перестал. А этот холод! Проклятый вездесущий холод, кусачая метель и подлые сквознячки, залетавшие под одежду — все напоминало о теплых мозгах Дуайта на стене, как напоминает ливень о сухой и уютной постели, но в случае Рика — о бесконечном равнодушии, об удобной ущербности, когда погодные условия беспокоят куда больше, чем вопросы этики. Интересно, он всегда был моральным инвалидом или просто утратил человечный кусочек себя вместе с вырезанной из головы гангреной? Если это была плата за жизнь, то Рик нашел ее весьма скромной и в каком-то смысле щедрой. Шутка ли, переродиться не обремененным совестью? Ради такого многие засунули бы пистолет себе в рот. Спустя час солнце поползло к горизонту. Золотые сумерки застали Рика на обочине: привалившись к пахучему стволу высоченной сосны, он пытался перевести дух. Клочок бумаги с нарисованной Таней картой промок насквозь — чернила смылись. — Дом двадцать, квартира семьдесят шесть, — Рик бормотал адрес Нигана вслух, как отправленный в магазин школьник, который до смерти боится забыть список продуктов, ведь его очень ждут дома, и надо торопиться, дома отец, и он так устал и опять не в духе. — Дом двадцать… Дом двадцать… Дом двадцать… Квартира семьдесят шесть в полузаброшенной и невероятной для этих мест высотке отпиралась самым обычным ключом. Внутри — темень и затхлая духота. Зайдя, Рик первым делом распахнул окно на кухне. Впереди застыл темной глыбой город и еще одна высотка. Сквозь белесую пелену дребезжала светом вывеска — «Грин Эйкерс». Квартира Нигана оказалась сырой и аскетичной. Все в плитке и побелке. Вещи лежали нетронутыми которую неделю. Коснешься хоть чего-то, и пыль тут же освидетельствует твое любопытство. Рик прошелся, осмотрелся: спальня, ванная, кабинет, кухня, пустые комнаты без дверей и мебели, а в конце коридора — шкаф-кладовка. Проход к нему загораживали гантели и неподъемные блины для штанги. Рик попробовал толкнуть снаряды костылем — безуспешно, для подобных подвигов сил пока еще не хватало. Желания, впрочем, не хватало тоже. Тогда он решил распаковать еду. В пакетах обнаружился стандартный холостяцкий набор из куриных крылышек и картошки. На самом дне — плотный пластиковый контейнер с запотевшими боками. Из любопытства Рик снял крышку, под ней — самые обычные макароны с сыром, причем, дешевым, порошковым и вязким. С обратной стороны крышки был приклеен стикер-записка: «Наши соболезнования. Целуем. Твои девочки». Вдруг входная дверь гулко ударилась ручкой о бетонную стену. — Сделай мне кофе, — без приветствия бросил Ниган. Краем глаза Рик видел его темный силуэт, как он проскользнул тенью по коридору и исчез в недрах квартиры. Послышался звонкий всхлип старого стационарного телефона с тяжелой трубкой и ручным рычагом отбоя, а затем — приглушенное гудение разговора. Рик не смог различить слов — лишь монотонное бормотание, похожее на гул осиного улья. Когда все стихло, Ниган появился на кухне. В руках — тот самый телефон. Позади крысиным хвостом волочился бесконечный шнур. Ниган тяжело упал на стул и устроил телефон на коленях. Сигарета уже свисала из его рта. Рик кинул на стол спички и отвернулся обратно к плите со старым гейзерным кофейником. Телефон истошно задребезжал — Ниган снял трубку. — Карл? — устало ответил он и, струсив пепел с тлеющей сигареты, положил трубку на стол. — Какие новости с полей? Ты закончил с установкой блок-контейнеров? — С контейнерами все в порядке, — послышалось с другого конца. — Обсудим другое. — Не вздумай выебываться как Саймон на вчерашнем голосовании. — Ты знаешь, что я уже давно оппозиция Саймона во всех его проявлениях. Ниган сжал переносицу. — Да-да, еще одна ложка дегтя в моем бочонке меда, то же дерьмо, но только с другим вкусом. — Ну спасибо, — Карл усмехнулся. — Ты подумал о регистрации Салема как религиозной общины? Это бы многое упростило. Скоро здесь появится легальный бизнес, лесопилка — только начало. Люди не могут вечно жить в изоляции, Ниган. Рано или поздно созреет очередной бунт, появится очередной Дуайт… — По-твоему, Салем тянет на деревушку амишей? — Мы можем перестроить наш бизнес, брать деньги из других источников… — Повзрослей. Сравнивать фабрику с лесопилкой — это как хуй с пальцем. — Но ты ведь думаешь об этом? — с надеждой спросил Карл. — Хотя бы в будущем? — Конечно. Поэтому мы расширяемся. — Но в каком направлении мы двинемся дальше? — Зависит от законов. Филип занимается этим вопросом. В Салеме слишком много «но», чтобы просто взять и стать новой церковью нового спасения новых пресвятых причиндалов. Сам подумай, на какой статус может рассчитывать город бывших уголовников и зеков. — Здесь не все такие. — Да, всего-то подавляющее большинство. Ты со своим доктором — исключение из правил, в частности — ты. — Исключений может быть больше. — Даже не заикайся об этом, — отрезал Ниган. — Займись лучше стройкой. — Ниган..? — Что? — Надеюсь, ты не один сегодня. — Нет, — затушив бычок, Ниган бросил трубку на отбой. В гробовой тишине он выпил поданный кофе. Рик так и не решился присоединиться или хотя бы присесть на стул — стоял, навалившись на столешницу. В открытое окно ворвался ветер. Лампочка под потолком всколыхнулась, бросая свет на потолок, где застыло уродское пятно. Скрипнула дверца кухонного шкафа, и все вдруг показалось неуловимо знакомым. Взгляд упал на покрытую пылью книгу — «Эпос о Гильгамеше». — Две руки и обе правые, — тихо обронил Рик. — Вот, что ты имел ввиду. — Каждый сукин сын тянет в свою сторону. — Придется оставить только одного из них. Саймона или Карла? — Ампутация или смерть, — Ниган насмешливо прищурился, с интересом взглянув на Рика. — Кого бы ты оставил? — Саймон хочет быть тобой, для него это вопрос времени. — А что насчет пацана? — Потеряешь Сиддика — потеряешь пацана. Думаю, ты и без меня это все знаешь. — И все же ты так и не ответил, кого бы оставил. Нахмурившись, Рик плотнее закутался в куртку. Согреться не получалось. — Зависит от того, что производят на фабрике, — ответил он после долгой паузы. — Способность задавать чертовски правильные вопросы ты не потерял. — Если бизнес слишком опасный, то рано или поздно Салем пойдет ко дну. Тогда есть резон оставить Саймона. Он получит, что хотел и этим же подавится. Если ты уверен, что этот город — по-настоящему стоящий проект и со светлым будущем, нужно оставить Карла. Он кажется ответственным, он молод, его амбиции еще можно направить в нужное русло. Ниган одобрительно кивнул. На секунду показалось, что его настроение вновь резко скакнуло вверх, однако спустя несколько мгновений на его лице снова застыло выражение скучающего разочарования. Очевидно, он заставлял себя находиться здесь и сейчас, ему хотелось уйти, а вот куда — он и сам не знал. Рик успел распробовать это чувство, пока лежал в койке, мог узнать его из тысячи и прочитать в любом человеке. — Мерзнешь? — заметил Ниган. — Сразу видно, кто из нас южный мальчик. — Я с юга? — Голос свой слышал? — Я перестал различать акценты. — Не велика потеря. Разговор увял так же стремительно, как и завязался. Ниган отослал Рика в спальню, где разрешил снять куртку с ботинками и закутаться в ворох пледов — их затхлая вонь наверняка отпечатается на аккуратном постельном белье. Как и вся квартира, спальня выглядела пустой: кроме кровати, тумбочки и книжных полок тут ничего не было. Плазма на стене выглядела неуместно — эдакий БМВ посреди набитой сеном конюшни. Рик присел на край кровати и тупо уставился в темный экран. Костыли остались в коридоре на коврике. Пикнула микроволновка, и Ниган появился в проеме с пластмассовым контейнером и бутылкой бурбона. Не глядя он щелкнул пультом от плазмы. Шло кулинарное шоу «Худший повар Америки». Ниган плюхнулся на кровать и с отрешенным видом прилип взглядом к телевизору. Блики расползались по комнате разноцветными змеями. Звук был убавлен до минимума, Рик едва различал слова ведущих. Участники были разделены на красную и синюю команду. Их декорации и фартуки — сплошное смешение красно-синего. Спальня Нигана напоминала сцену преступления, окрашенную полицейскими мигалками, не хватало разве что воя сирен. Однако вместо сирен у них была лишь давящая тишина, бесконечная как пропасть и глухая как удары сердца. — Ты похоронил кого-то сегодня? — Рик осторожно развернулся на своем краешке. — Не сегодня — несколько лет назад. Сегодня годовщина. Моя жена. — Почему она умерла? Ниган дернул желваками: — Рак. После затянувшегося молчания он вдруг сказал: — У нас уже был этот разговор. В этой же спальне, на этой же кровати. — И что я ответил? — Что тебе жаль. — Многое изменилось. — Чертовски. — Теперь твоя очередь жалеть? — Кого? Тебя? — Ниган усмехнулся. — Не смеши. — Тогда почему здесь я? Не твои приятели, не твои подружки, не подчиненные. Ниган перевел взгляд с телевизора на Рика. — В Салеме только ты напоминаешь мне о ней, о моей Люсиль. — В прошлый раз ты тоже это говорил? Здесь, на этой кровати? — Нет. Я тебе отсосал. Рик оторопело моргнул: — Что..? — Как твоя бывшая жена никогда тебе не отсасывала. Ты был в восторге. Утром бегал с щенячьими глазами, ждал продолжения. Не могу тебя винить, я бы и сам себе отсасывал, если б мог. Талантливый человек талантлив во всем, да? — Подожди… — Видишь ли, все, что с тобой произошло и происходит до сих пор — сугубо по твоему желанию. В прошлый раз ты сам пришел в эту квартиру, сам лег в эту постель. Ты сам приехал в Салем, сам выскочил на улицу с пушкой наперевес. Чего ты ждал? Что я позволю тебе разгуливать вот так? Угрожать всем этим милым жителям вокруг? Ты бы мог спокойно сидеть в клетке и ждать моего решения. Но нет, ты предпочел разбить себе башку. И снова сам. Ты предложил себя мне. Сам. Поэтому, будь так любезен, сотри со своего лица выражение поруганной, блядь, невинности, — усмехнувшись, Ниган достал что-то из карманов джинсов. — На, — он кинул блестяшку, — с годовщиной. Рик подобрал медальон на цепочке. Знакомая гравировка в виде буквы «С». — Новое начало, — сказал Ниган и прибавил звук на телевизоре.***
Маленький деревянный домик. Уютный, с тонкими тряпичными ковриками и полосатым диваном, уже изрядно продавленным, но все равно мягким. Диван запомнил формы наших ленивых задниц. Розовый закат. Занавески трепещут на душистом весеннем ветерке. Снаружи цветут деревья, сквозь их мелкие веточки в дом сочится свет; стоит деревьям покачнуться, и солнечные потоки рвутся на десятки заплаток — их кружит по полу, бросает на стены и занавески в мелкий узорчик. В доме женщина с размытым лицом. Играет телевизор. Все то же кулинарное шоу, название которого вдруг напрочь вылетело из головы. Женщина смеется с набитым ртом. На ее коленях — пустая кастрюля из жаропрочного стекла. Моя детка никогда не была худышкой. — Ты уверена насчет второго захода? — слышится голос Нигана. Он забегает в домик в распахнутой куртке. Женщина смотрит телевизор и не замечает, как Ниган достает из кармана обручальное кольцо, а затем надевает его со скоростью и ловкостью фокусника. Всегда был любителем присунуть в каждую свободную дырку. — Это последняя упаковка, в магазине больше нихрена нет, — и он трясет в воздухе пачкой макарон с сыром. По пестрой расцветке легко узнать фирму — Trader Joe’s. Их коробки можно было разрезать только острыми кухонными ножницами. Какой-то хреновый маркетинговый ход. Сейчас такую дрянь уже не найти на магазинных полках. Ниган оказывается на кухне. Он выглядит как обычно, не старше и не моложе, все в той же кожаной косухе. На его рукаве кровь — пятно замечает Таня, всплескивает руками, но никак не может оторваться от готовки. Она варит макароны и трет сыр, сверяясь с рецептом на нераспакованной коробке Trader Joe’s. — Ну и мерзость! — констатирует она, пробуя свое творение. — Все как ты хотел. Я старалась, чтобы было похоже. Ниган благодарно улыбается. Ему тепло рядом с женщиной с размытым лицом. Они смотрят свое шоу и обнимаются на диване. Ниган что-то тихо шепчет женщине на ухо, толкается носом, кусает мочку. Она врала, что ненавидит щекотку. Та ласково чешет его под подбородком как любимого кота. На экране все рукоплещут, становится шумно до звона в ушах. На кухне невидимой публике кланяется Таня. Наверное, моя любимица из всех салемских девиц. Пустая бутылка бурбона выглядывает из кармана ее платья фасона «тюльпан». Пышный подол задевает холодильник — фотографии на слабых магнитиках падают вниз. Дверца открывается. Из холодильника выходит парень по имени Карл. Обе его глазницы пустые, в них растет иней. Он ничего не видит, но все равно стремительно движется к выходу. У него в руках револьвер с длинным стволом, кажется, это кольт. Карл исчезает в саду, и наступает непроглядно черный вечер. — Макароны с сыром — наша маленькая традиция, — говорит Ниган, ни к кому не обращаясь. Рик знал: это видения, всего лишь видения, далекие воспоминания, надиктованные вязким чарующим голосом лидера Салема, пока они ели холодные макароны с сыром и смотрели шоу в необжитой квартире. Это сон, точнее, третья стадия медленного-дельта сна, когда грезишь и можешь проснуться. Все реально и нереально, зыбко, тонко, нужно совсем чуть-чуть, чтобы заставить себя сжать одеяло. Это разговор, который случился у них с наступлением ночи. Разговор о счастливых днях, о дешевых макаронах с сыром, потому что холодильник всегда пустовал, ведь Ниган с его Люсиль были беспечными и недальновидными, что добавляло их жизни той легкости, какую способны ощущать лишь взаимно влюбленные. Даже не верится, что Люсиль медленно угасла от рака, а Ниган вышел не на свободу — сразу на кладбище. Весь Салем как одно огромное кладбище с монументальным надгробием-фабрикой. Рик ест макароны с сыром во сне и ел их наяву. Его затошнило. Мираж разбился. Ему стало так дурно, что закружилась голова. Перед глазами застыла поволока. Путаясь в одеяле и собственных ногах, он сполз с кровати. В окна бил холодный свет редких фонарей промышленного района, уже ничего не напоминало о погожем и нежном весеннем вечере. Панические спотыкаясь, держась за стены и сбивая все подряд, Рик наугад двинулся в сторону ванной комнаты. Никак не получалось сориентироваться, и тогда он привычно упал на колени. Как жалкий червь, он полз вперед по коридору, выставив вперед голову. Засаднили старые раны на коленях и локтях. Как только под ладонями оказалась мелкая заплесневелая плитка, он открыл рот. Первый раз его стошнило на пол. На второй он успел нащупать туалет и, закинув локти на скользкий ободок, с облегчением опорожнился снова. Медальон впился в шею тонкой удавкой. Внезапно зажегся свет. — Сплошной, блядь, перевод продуктов, — сонно протянул Ниган. Живот сжался от резкой саднящей боли. Рик скрючился над унитазом. — Пошел ты, — процедил он между вдохами. — Где же вся хваленая южная вежливость? — Пошел ты к черту! — Сказал парень, который сидит в собственной блевотине и моче. Боюсь-боюсь. Ты обмочился, ты в курсе? — Блядь! Пошел ты! Ты и весь твой город! — в животе лопнул натянутый до предела шар боли, и Рик глухо зарычал. Его опять вырвало. Унитаз забрызгало комками макарон и кровавыми сгустками. — Хрена ты от меня хочешь…? — он изнеможенно опустил голову, пытаясь скрыть истерический смешок. — Твоя жена умерла, пока ты сидел в тюрьме? И что дальше? Ты вышел, всего-то пара, блядь, лет… — Я нихрена не сделал, — голос Нигана прозвучал опасно низко. — Что это вообще была за статья? А? Какая-то хрень, из-за… — Изнасилование. — Что же, я не удивлен. Договорить Рик не успел — после жесткого рывка его ударило лбом о поднятую сидушку унитаза. Ниган оказался так близко, что его дыхание обжигало щеку. Рик поднял на него взгляд и тут же отвернулся. Поджатые колени дрогнули. — Изнасилование ребенка, — прошипел Ниган. — Ребенка! — Тебя оправдали, это была всего лишь ошибка. — Она стоила мне чертовски многого. От таких ошибок не отмываются. — А теперь ты кормишь меня макаронами и печально ностальгируешь раз в год? Это жизнь, Ниган, мы все что-то теряем. — Вот только не каждому дается второй шанс. И знаешь, охуенно иронично, что второй шанс достался именно тебе. Ты так удачно обнулился, ебанулся головой и теперь жрешь у меня с рук. У меня! — Мне что, извиниться, что я был копом? Да-да, Ниган, я в курсе, как меня звали и кем я был. Теперь мстишь каждому, у кого есть значок? Серьезно? Я должен ходить под себя и ползать на коленях, потому что я был копом и напоминаю твою жену?! — Ты даже не помнишь. — Я нихуя не помню! Это у тебя в голове есть спасительная гавань с твоими шоу и персиковым садом! У меня ничего нет! Ничего! Я даже не помню, как выглядит мой сын! Мне некуда бежать, Ниган, ни снаружи, ни внутри для меня ничего не осталось! — Ты и тогда не помнил. — Не помнил что?! — Это был ты. Твоя ошибка. Не системы, а просто твоя. — Какая к черту ошибка? — Ты отнял у меня последние месяцы с Люсиль, мой дом, мою работу, мое честное доброе имя. — Что ты несешь..? — У тебя был тяжелый месяц. Развод, адвокаты, торги за имущество. Ты сорвался. Не появлялся на сменах, пил, бросался на задержанных, превышал полномочия, подписывал протоколы не глядя. Полный произвол. Тогда против тебя еще начали внутреннее расследование, — Ниган перехватил его за подбородок и с силой сжал пальцы. — Что, не вернулась память? Рик шумно сглотнул. — Ты посадил меня, Рик. И даже не вспомнил этого.