NF — I Just Wanna Know.
The Lumineers — Nightshade.
— Не-е-е-ет!.. Прескотт бежит, крепко вцепившись в моё предплечье и тащя меня к своему пикапу, но я всё сопротивляюсь, пихаясь и не отводя наполненного тотальным ужасом взгляда от разбившей свой перед всмятку легковушки и медленно выходящего из неё мужчины средних лет, который от слабости тут же падает на землю, отхаркиваясь кровью, — кровь из его носа, кровь на губах, на воротнике белой рубашки… Из капота машины валят клубы дыма, сам автомобиль то и дело скрипит, а в далёком лесу вновь гаркает стайка птичек… О боже. — Колфилд, блять, угомони… — Нет, мы должны ему помочь, отпусти ме… — Да замолчи ты, мать твою, хватит пихаться, идиотка херова! Нейтан только продолжает бежать, обняв меня за плечи свободной рукой, дабы я не могла пихаться, и волоча меня за собой, и в какой-то момент я всё же сдаюсь, поворачивая голову к парню, но мои ноги, подкашивающиеся от дикой слабости и дрожи, вдруг перестают держать моё тело, и… Я резко подворачиваю правую ногу, падая на землю с криком от жёстко пронзившей лодыжку боли и чуть не уволакивая прямо за собой тяжело дышашего Прескотта. — Бля, Колфилд!.. — Чёрт… — шиплю я, прикусывая нижнюю губу настолько сильно, что кончика языка тут же касается железный привкус крови. — Вставай! Нейтан сжимает мои плечи ещё крепче, стараясь быстро поднять меня обратно на ноги, однако я в ту же секунду понимаю, что просто не могу ходить, потому что боль, растёкшаяся по всей ноге, казалось, сковывает её холодными цепями, не давая мне нормально встать, и этому свидетельствует то, что я практически сразу грохаюсь снова. — Я… я не мо… — Ебануться!.. Крепко выругавшись, Прескотт сплёвывает в сторону и вдруг резко обхватывает меня, поднимая на руки, а я, тихо пискнув от неожиданности и вновь вспыхнувшей боли в лодыжке, невольно для себя краснею, чувствуя, как крепкие руки парня, держащие меня за спину и бёдра, прижимают к его груди сильнее. Дабы удержаться, я обвиваю шею Прескотт руками, жмурясь от новой вспышки боли и прикусывая губу вновь. Казалось бы… Тупее и смешнее одновременно картину просто не придумаешь, да? Но проверьте меня хоть на десяти детекторах лжи — легковушка действительно врезалась в фонарный столб, чуть не прикончив и меня, замершую у этого столба, словно ослеплённая светом фар лань, а Нейтан-грёбаный-сколько-можно-мешать-мне-жить-Прескотт, каким-то чудным и совершенно необыкновенным образом узнавший о том, что в Макс Колфилд может врезаться слетевшая с тормозов машина, очень кстати пришёл на помощь, и сейчас старается как можно скорее донести меня на руках до своего пикапа из-за того, что я не могу ходить, так как подвернула ногу в самый нужный для этого момент… Похоже на какую-то американскую подростковую драму? Нет, это реальная жизнь, и мы никакие ни актёры, а за ширмой не стоят операторы с огромными камерами, там нет их ассистентов, держащих хлопушку, и режиссёров, оценивающих, насколько хорошо идёт съёмочный процесс. Только живые эмоции. Только я. И ёбаный Прескотт — не опять, а снова. Добегая до пикапа, Нейтан первым делом открывает дверцу на задние сидения и осторожно укладывает меня на кресла, с особой аккуратностью кладя мою правую ногу, но каждое его прикосновение к моей ладыжке отдаёт острыми покалываниями по всей ноге и неприятными пульсациями в висках, от которых начинает кружиться голова. Я вновь шиплю, откидываю голову назад и вытягиваюсь на креслах в полный рост, стараясь не двигать ногой особо сильно. Прескотт же в это время закрывает дверцу, быстро перемещаясь на обратную сторону, открывает дверь, залетая на водительское сидение, и громко хлопает ею, запуская в салон прохладный шлейф ветерка. В ту же секунду парень отворяет бардачок, роясь там пару мгновений, а затем доставая оттуда свой мобильник, — видимо, запасной, раз лежит в бардачке. Все движения Нейтан проделывает с необычной скоростью, даже не кидая на меня своего слишком сосредоточенного взгляда, — я знаю, что он чрезвычайно напряжён сейчас, вот только… Новая пульсация ударяет в голову, внутри неё раздаётся смазанный звон маленького хрустального колокольчика, что словно эхом расплывается в моём разуме. Все мысли вновь возвращаются на своё законное место, смешиваются в кучу, превращаются в огромный комок перепутанных ниток, что становится лишь больше, и больше, и больше… И только сейчас до меня доходит: Какого. Мать. Его. Хера. Придерживаясь левой рукой за спинку водительского кресла, я осторожно поднимаюсь, по-прежнему стараясь не двигать ногой, но не получается. Кусаю губу от боли. Сверлю постепенно заполняющимся гневом взглядом затылок парня. — Прескотт, ты, блять… — Заткнись! — шёпотом резко осекает меня, прикладывая телефон к уху, а второй рукой сжимая руль до такой степени, что костяшки побелели и на коже нарисовались чёткие линии вен. Не успеваю я и раскрыть рот в ещё большем возражении, как Прескотт тут же продолжает говорить, только уже динамику телефона: — Алло, скорая? — глухое шипение по ту сторону трубки. — Авария на шоссе тридцать два, недалеко от проспекта Кедра, машина врезалась в фонарный столб, пострадал водитель. Ага… Спасибо. Сбрасывая вызов, Прескотт бесцеремонно бросает мобильник на сидение рядом и переключает рычаг на коробке передач, в то же мгновение нажимая на педаль, и машина стремительно срывается с обочины, да так, что сначала меня хорошо оттягивает назад, но я успеваю сохранить равновесие, вцепившись в спинку кресла ногтями. Мы уносимся всё дальше от места аварии, а внутри меня только больше продолжают взрываться фейерверки злости, какой-то странной обиды и замешательства тоже. Я не отвожу глаз от отражения его лица в зеркале, а Нейтан лишь продолжает молчать, вперевшись в дорогу перед собой и упорно стараясь не смотреть в зеркало, чтобы не встретиться с отражением моего взгляда. — Ничего не хочешь объяснить? — сдержанно. И твёрдо. — Что мне, блять, объяснить? Его голос тихий и холодный, словно сталь, он говорит, сжимая челюсть и по-прежнему не отрываясь от дороги. Но в отражении я увидела, как на секунду блеснули его глаза. И мне почему-то хочется остановиться, хочется выскочить из машины на свежий воздух, начать кричать, срывая глотку, и плакать до тех пор, пока не опухнут веки и не закончатся слёзы, хочется покрывать Прескотта слоями нецензурной лексики, но всё что я делаю — продолжаю смотреть на него через отражение в зеркале и думать, происходит ли со мной всё на самом деле или это вообще не реальная жизнь. Похоже, у меня шок. Или что-то типо того. — Ну, не знаю… Каким хером ты, например, узнал об аварии раньше меня самой? И… что ты вообще там делал? Следил за мной, да? Невольно для самой себя я повышаю тон голоса с каждым новым предложением всё больше, дрожащие пальцы сжимают спинку кресла лишь крепче, перманентный запах травки, коим пропитан каждый уголок в этом пикапе, уже начинает кружить разум, а Прескотт не меняет позиции, с новой секундой и вылетающим из моих уст словом напрягаясь только сильнее. Я хочу взорваться, но не могу — не могу надавить на этот тяжёлый рычаг внутри себя и хорошенько высказать этому придурку всё что думаю, чувствую и всё что ещё не высказала ранее, но имела огромное желание. Однако в то же время я ощущаю, что Прескотт на данный момент испытывает то же самое противостояние внутри. Только вероятность того, что первым вспыхнет он, а не я, каждое мгновение растёт в геометрической прогрессии, и сейчас мне становится уже не до шуток. И почему я ещё не остановила себя? Почему мне бы правда просто не заткнуться и не сидеть тихонько до тех пор, пока мы наконец не доедем до Блэквелла и я не поимею возможность сбежать отсюда подальше, подальше от Прескотта, его грёбаной машинки и этого тупого запаха марихуаны, которым уже, наверное, насквозь пропитались мои лёгкие? — Что молчишь, а, Прескотт?! Секунда. Две. Три. Четыре. И Нейтан, до этого нервно дёргающий ногой, покусывающий губы и хаотично пробегающий прищуренными глазами по всему, что находится рядом, лишь бы случайно не посмотреть в зеркало, по конечному итогу сдаётся, неожиданно резко разворачивая руль и унося пикап с шоссе в левую сторону, на обочину. Внутри, кажется, словно онемели все органы, мне вновь приходится ухватиться руками за спинку сидения, а ушибленная нога съезжает, опять напоминая о себе вспыхнувшей в лодыжке болью. Слишком крутой поворот. И слишком быстрый исход событий. Но я догадывалась, что так будет. Дура. Прескотт давит на педаль, и машина с протяжным визгом тормозит, поднимая за собой клубы пыли с обочины. Покрасневший от злости, он громко саданул ладонью по рулю, и я, заметив в зеркале его налившимся бешенством взгляд и расширенные зрачки, от внезапности дёргаюсь, невольно сжимаясь и чуть отодвигаясь назад. Да. Я боюсь. Прямо сейчас, когда взбесившийся Нейтан Прескотт может сделать со мной всё что угодно, мне страшно, потому что я не знаю, что он хочет сделать. Как бы я не материла и ненавидела его у себя в голове, прямо сейчас я боюсь. А вдруг он убьёт меня?.. Хотя нет, отвечаю я себе сразу же. Навряд ли. Просто не в его интересах. Ведь, если бы действительно хотел, то не спасал бы той машины, врезавшейся в столб. Да и проблем было бы ещё больше, а как я поняла, они ему сейчас нахрен не сдались. Секундная пауза. Я, в ожидании того, что он будет орать на меня, боюсь даже выдохнуть. Я уже знаю. Точно будет. — Если ты, сука, не замолчишь, я вышвырню тебя из машины и ты будешь ковылять до Блэквелла пешком, Колфилд! — сквозь зубы цедит Прескотт, мои напуганные глаза встречаются с его прищуренными в зеркале, и под тонкой футболкой пробегает волна колючих мурашек. Но он не оборачивается ко мне. — Хочешь поговорить? Окей, мы, блять, обязательно поговорим, потому что у меня к тебе тоже не мало вопросов, только сейчас, Колфилд… Закрой рот. Последнюю фразу он произносит уже тише, на выдохе, будто устал злиться. Или устал от меня, может. И всё. Напряжённая тишина. Нейтан отводит взгляд от зеркала, вновь берясь за руль и нажимая на педаль газа. А я, обескураженая и постепенно оттаивающая от испуга, наконец отпускаю спинку кресла своими побелевшими пальцами и ложусь обратно на сидение, чувствуя, как одна громадная волна мурашек охватывает всё моё трясущееся тело. Несколько горячих слёз скатывается по щекам, оставляя за собой мокрую дорожку. Из груди непроизвольно вырывается приглушённый всхлип, но я уже не могу взять это под контроль, я слишком ослабла, чтобы продолжать пытаться показывать Прескотту, что я, мол, вот такая сильная и гордая, смотри, сама за себя постою, и ни разу я не гиканутая хипстерша. Я же, чёрт, до сих пор боюсь его такого, какая из меня храбрая героиня, путешествующая по реальностям и спасающая мир от разрушительных торнадо размером с целый город и торчков, спускающих курок пистолета из-за тремора рук в женском туалете академии фотоискусств?.. Эта жизнь — хороший такой блокбастер, только я не та актриса, кто исполнит эту роль идеально на все сто процентов. И я слишком далеко закинула удочку, когда думала, что перестроить всё в этой реальности будет легко. Нейтан кидает в зеркало последний взгляд, и он снова сталкивается с моими покрасневшими и наполненными слезами глазами. А иногда мне и вовсе кажется, что я вообще ни с чем не справлюсь.***
Буквально через минут десять в окнах наконец показывается здание академии и парковка перед ней. К тому моменту, как мы добрались до Блэквелла, на улице уже начинало постепенно темнеть, и ветер стал ещё холоднее, чем был, а апельсинового цвета солнечному кругу не хватало ещё немного шагов до линии горизонта, чтобы спрятаться окончательно. Во дворе перед академией зажгли фонари, и студенты мало-помалому начинали разбредаться по общежитиям, но некоторые ещё оставались на улице, наслаждаясь беседой с друзьями или, наоборот, вечерней тишиной, что изредка отдавала лёгкими шуршаниями листьев и хитрых белочек, резво перебегающих с дерева на дерево. Припарковав пикап на стоянке и заглушив двигатель, всё такой же молчаливый Прескотт выходит из машины и уже через секунду открывает дверь на задние сидения, с маской простого беззразличия на лице оглядывая меня и мою ногу, а затем без слов протягивая мне ладонь. Я продолжаю в неком ступоре смотреть то на самого Прескотта, то на его протянутую руку, не понимая, чего ему нужно от меня и действительно ли это то, о чём я думаю сейчас. Подождите… Он серьёзно собрался нести меня через весь двор и общежитие прямо на глазах у других студентов, которые, конечно, прекрасно знакомы с характером Нейтана Прескотта и тем, какие у него отношения с «легендарной хипстершой» всея Блэквелла Макс Колфилд?.. Ха. Скорее, нанесёт слишком сильный удар его репутации. Не поверю. — Ты так и будешь, блять, весь вечер пялиться, Колфилд? — будто в подтверждении отвечает мне Нейтан, демонстративно вздыхая. — Я делаю это только потому, что твои попытки доползти до общаги самой выглядели бы очень жалко, не обольщайся. Ну… или поверю. В конце концов, он сказал правду в какой-то степени (ага, я просто не хочу признавать даже у себя в голове, что Прескотт прав не «в какой-то степени», а полностью), ведь добирайся я до комнаты одна, сей процесс занял бы немного (не немного, а очень даже прилично, Макс) времени, чем делай я это с Прескоттом. Я фыркаю. Хах, как благородно с его стороны. Да будет послан он куда подальше. И неспеша пододвигаюсь к Нейтану, беря Прескотта за руку и периодически прикусывая губу от ноющей боли в лодыжке — она уже не такая сильная, какой была, но в любом случае бегать и прыгать без чьей-то помощи я сейчас навряд ли смогу. Чувствую смесь странного смущения с каким-то необоснованным стыдом и как щёки автоматов начинают гореть, только Нейтан поднимает меня на руки, захлопывая за собой дверцу; рука сама обвивает его шею, сжимая пальцами ткань алого бомбера, чтобы на подсознательном уровне чувствовать ещё большую поддержку. Нейтан проходит через парковку, поднимаясь по бетонным ступенькам, проносит меня через дорожку к двору перед зданием академии, где оставшиеся студенты отсиживали последние десять минут перед комендантским часом, ни на секунду не останавливаясь и лишь продолжая держать путь к общежитиям. Первые взгляды. На нас оборачивается какая-то парочка, тихо воркующая на скамейке. Я задерживаюсь на них глазами, ощущая, как под ладонью моей правой руки, которую я положила на грудь Нейтану, в хаотично быстром ритме стучит его сердце, хотя на лице Нейтана словно застыл весь холод, что он излучает, и посмотрев на него, не скажешь, что этот парень сейчас волнуется или типо того. А может, он вообще не волнуется. Просто устал меня нести. Тяжело, например. Ага. Тяжело. Ну да, Макс. Прескотт ведь не умеет испытывать ничего кроме вечной злости и ненависти к окружающему миру, так? Но даже если он волнуется сейчас, неся меня на глазах у немногочисленных студентов на кампусе, которые, стоило бы добавить, с лёгкостью могут распустить слухи об этом, и завтра весь Блэквелл будет жужжать обо мне и Прескотте, будто рой неугомонных пчёл, жаждущих всё больше грязных сплетен и драмы (о, боже, почему до меня это дошло только сейчас?), то как раз-таки не из-за того факта, что происходит на данный момент? Но чёрт, по сути, так и есть. Трудно поверить в то, что Прескотт не боится обмарать свою «золотую» репутацию популярного мальчика-всегда-при-деньгах об данную ситуацию. Я ведь не «его» уровень, скажем так… Второсортная девочка. Скучновата. И «дохуя правильна», как он выразился однажды при диалоге с Викторией на уроке. Честно, лучше бы этим вечером я осталась у себя в комнате. Было бы хоть поменьше причин проводить глубокие раскопки у себя в мыслях, особенно тогда, когда совсем не этого хочется сейчас делать. Хм, и всё же, почему я выбрала именно профессию фотографа, а не строителя? Ведь у меня отлично получается заниматься самокопанием. Ха-ха. Шутка. Тупая, правда. За спиной уже начинают слышаться какие-то шёпотки, и я, сглатывая, оглядываюсь, осознавая, что теперь помимо той парочки на скамейке на нас глазеет небольшая компания ребят, сидящих под деревом, и… О, нет. Тейлор Кристенсен. Своеобразная «прислужница» Виктории. Она, лежащая на траве под деревом и релаксирующая под музыку в наушниках, уже давно сняла их и чуть привстала на локтях, теперь сопровождая нас с Нейтаном своим дерзким прищуром, ядовито сверлящим во мне и парне глубокую дыру. Зашибись. — Они смотрят на нас… — еле шевелю губами, глубоко вдыхая, но даже этот пресловутый способ а-ля «вдох-выдох и всё пройдёт» не унял дрожь в моём голосе. — Не слепой, Колфилд. — Раздражённо морщится Прескотт. Но говорит он тоже шёпотом. — Просто закрой глаза и представь, что тебя несу не я, а, например, твой гиканутый педик Грэхэм. Даже тут эта задница не удержалась от такой выгодной возможности поиздеваться надо мной. Очень, бля, остроумно. Хотела бы я уведомить тебя о том, что твой сарказм как всегда к месту! Я вновь вздыхаю. Однако по «ценному» совету Нейтана всё же решаю прикрыть веки. И почему мне кажется, что должна пройти целая вечность и ещё столько же сверху, дабы мы наконец дошли до заветной точки икс — общежитий, иными выражениями? И всю дорогу до них я держала глаза закрытыми, одновременно с тем стараясь контролировать ситуацию и не уснуть совершенно случайно на руках у Прескотта. Вот уж было бы иронично.***
К тому времени, как мы наконец достигаем общежитий и поднимаемся до моей комнаты, я действительно чуть не засыпаю, но вовремя одёргиваю себя и раскрываю глаза, когда рядом слышится лёгкий скрип открывающейся двери, и Прескотт переступает порог моей берлоги, а тело в одночасье окутывает приятное тепло, и в ноздри мягко впивается знакомый запах у кокосовых свечек, которые я очень часто любила зажигать утром или перед сном. Неужели этот момент правда настал? Я в своей комнате. Святая овсянка. Нейтан быстро проходит вперёд, ногой толкая за собой дверь, и осторожно опускает меня на кровать, помогая положить подвёрнутую ногу. Я аккуратно облокачиваюсь спиной об стену, чувствуя, как тут же всё моё тело словно растекается по всей постели, мышцы расслабляются, а из груди непроизвольно выскакивает облегчённый выдох. Прескотт, тем временем, под моим наблюдением шагает к рабочему столу, включая там настольную лампу, — комнату сразу наполняет желтоватый рассеянный свет, и здесь становится на порядок светлее, от чего сначала даже немного побаливают глаза. — Ну у тебя тут и вонища. Я закатываю глаза и вздыхаю. Не трудно догадаться, что под словом «вонища» Нейтан имеет в виду аромат моих кокосовых свечек, которые ему явно пришлись не по вкусу. Безусловно, у него же в комнате совсем не этим воняет — там, скорее, смесь и сигарет, и травки, и одеколона, и ещё чего-то чисто «прескоттского», от чего так и горит желание проблеваться. — Вообще-то это мои кокосовые свечки. — Похуй. С таким девизом он отодвигает жалюзи на окнах и чуть приоткрывает окно, судя по всему, чтобы проветрить комнату. Ну и пошёл в задницу. Далее Нейтан, разворачиваясь, снимает на ходу свой бомбер и, бесцеремонно кидая его на спинку моего диванчика, плюхается туда же, тяжело вздыхая. Хорошо устроился, я смотрю. Комната моя, а хозяйничает в ней так, будто в любой чёртов момент может ворваться ко мне сюда, чтобы чаёк, например, заварить. Это, наверное, и есть одна из отличительных черт Прескотта — он везде и всегда строит вид главного, «босса», который выше всех правил и законов и которому плевать, чья это комната — твоя, не твоя, да хоть чья. Если ему нужно, он бросит свой дурацкий бомбер на спинку дивана, и при этом ты не посмеешь сказать ему что-то в противовес. Бесит. Но всё же лучше выбрать вариант промолчать и лишь тихо продолжить наблюдать за ним скрипя зубами от злости. Сами знаете, что обычно происходит, когда начинаешь высказывать Прескотту своё недовольство — оно грозит стремительно перерасти в конфликт. А у нас они чуть ли не каждую минуту могут случиться. Нейтан так же откидывается назад, зрительно обводя пространство вокруг, и тут я с накрывшей меня волной мурашек осознаю, что за весь сегодняшний безумный день я только сейчас полностью заметила, насколько его взгляд измучен и разбит. В это мгновение его глаза, с явной усталостью изучающие мою комнату, кажутся какими-то стеклянными пустышками… И от этого мне серьёзно становится не на шутку жутко и одновременно печально. У него совершенно другая жизнь. Та, о которой я никогда не думала, и та, которой я никогда не хотела бы жить. Я не могу сказать, насколько глобален масштаб проблем Нейтана по сравнению с моими, потому что для каждого человека проблема имеет разное значение, но одно, что я знаю на все сто процентов — их ему до жопы хватает. — Там была Тейлор, — я решаю тихо прервать повисшую между нами паузу, по-прежнему не отрывая глаз от нервно дёргающего правой ногой Нейтана. Парень поднимает на меня свой тяжёлый взор, и он словно пронзает моё тело ледяным копьём. Я даже невольно ёжусь. — Тейлор Кристенсен. Она видела нас и может рассказать всё Виктории. — А ты что, боишься Вик? — Нейтан издевательски усмехается, не переставая смотреть на меня. Теперь я увидела в его зрачках лёгкий намёк на насмешку и… улыбку? Видимо, показалось. — Нет, просто… — сглатываю, непроизвольно сжимая пальцами край кофты. — Ты ведь игнорируешь её сейчас — она сама говорила мне, что уже миллион раз пыталась дозвониться до тебя, но ты ни разу ей не ответил. Видно, как после моих слов Прескотт заметно напрягается, сжимает челюсть, нахмурившись и играя желваками. Секунд десять молчания. Я уже приготовилась к тому, что сейчас он вновь взбесится, начнёт орать, мол, я вечно сую свой грёбаный нос куда не надо, его личная жизнь меня не касается и тому подобное, но Нейтан лишь тихо цедит: — Тебя это не должно ебать, Колфилд. Ну, конечно. Я забыла. Хрен он что расскажет мне о своих отношениях с Викторией. Наше общее молчание вновь наполняет комнату, делая каждую утекающую секунду всё напряжённей. Одна часть меня горит желанием придумать, что сказать Нейтану, чтобы разорвать эту паузу, придумать хотя бы единственное слово, которое смогло бы понизить нарастающий накал между нами, но другая искренне желает, чтобы Нейтан сам сказал это слово и нам обоим стало намного легче. По правде говоря, мне не помешало бы поблагодарить его. Хотя бы за то, что он спас меня от смерти внезапной и добровольно донёс на руках до общежитий… О боже, Макс, серьёзно? «Хотя бы»? Бросай свою гордость и скажи уже ему «спасибо». Это обыкновенное «спасибо». Просто благодарность. Ладно. Скажу. Через минуту. Нет. Сейчас. Я прикусываю нижнюю губу и заправляю выбившуюся прядь волос за ухо, ощущая жар на веснушчатых щеках. Фух. Это просто «спа-си-бо», трусливая ты задница. — Кстати, я… — Нейтан снова одаривает меня своим устало-вопросительным взглядом, намекая продолжить, а мои щёки лишь горят сильнее и в горле пересыхает. Мне нужна вода. — Я хотела сказать спасибо за… за это. Ты… правда помог мне. — Вот и всё, ад пройден, можно снова зарыться в свою воображаемую пещерку и продолжить лежать напротив сидящего на диване Нейтана Прескотта, боясь произвести и звука, но в то же время вожделея зажать уши пальцами, спрятаться под слоями подушек и одеял, закопаться под землю или исчезнуть из этого мира к чертям, лишь бы эта скверная тишина перестала так сильно давить на виски, но сердце только ускоряет темп, оголтело носясь по грудной клетке, а лоб покрывается тонкой плёночкой прозрачных капелек пота, когда Нейтан, запрокидывая голову, выдавливает краткий смешок и ухмыляется, так устало и легко, словно вдруг вспомнил что-то забавное, а вслед за этим адресует мне фразу: — В следующий раз постарайся, блять, избегать проблем, а не нестись к ним навстречу с объятиями. И да, — Нейтан опускает голову, его взгляд возвращается ко мне, но измученная полуулыбка чуть опускается, и я невольно замираю, понимая, что если сейчас отведу глаза от его глаз, то признаю свой проигрыш, признаю свой страх, эта гонка, можно сказать, с неудачей провалится, а я всё ещё хочу выглядеть стойко перед ним, даже если от моей стойкости уже не осталось и следа. Всё-таки я слишком упёртая. Дура порой, честное слово. — Чтобы передать мне свои благодарности, не обязательно писать «тайные записочки», — обозначает свои слова воздушными кавычками, — на доске у двери моей комнаты, достаточно просто подойти ко мне или настрочить СМС. А то парни из «Циклона» доёбывались, — конец предложения превращается в ещё один смешок, и Нейтан пропускает свои растрёпанные волосы сквозь пальцы, пока я, замершая в прежней позе, сижу и продолжаю пялиться на него, вспоминая свой странный порыв написать Нейтану благодарность за то, что он спас меня тогда у «Двух Китов», на доске у двери его комнаты и даже не понимая, как на это отреагировать. — Я… я не знаю, зачем это сделала, если честно… Прескотт хмыкает, оставляя мой ответ без своих едких комментариев и запуская пальцы в карман синей кофты, чтобы что-то достать. Интересно, он стёр эту мою «тайную записочку» с доски или нет? Не то чтобы я горю желанием спросить у него это сейчас (я вообще забыла про ту надпись, говоря по правде), ведь вероятность того, что ответ будет отрицательным или типо: «Колфилд, ты ебанулась, конечно я это стёр!» составляет примерно девяносто девять целых девяносто девять сотых процентов (и куда постоянно девают этот один процент в каких-то рекламках про зубные пасты или чистящие средства?), а плюс ко всему, я и так его знаю. Не стал бы он это моё «Спасибо» как сувенир на память оставлять. Тем временем Нейтан достаёт из кармана зажигалку и пачку сигарет, открывая её и вытаскивая оттуда одну никотиновую палочку, а я, только сейчас вылетевшая из своей задумчивости и заметившая в поле своего зрения сигареты, чуть ли не срываюсь с кровати вместе с протяжным криком, но, благо, сразу вспоминаю, что моя лодыжка навряд ли мне позволит. — Эй-эй, ты же не собрался курить прямо тут?! Нейтан, уже засунувший в рот сигарету и собирающийся зажечь её, прерывается, медленно поднимая на меня свой «эксклюзивный» томный взгляд, что словно сквозь зубы шипит мне напротив: «Ну какого тебе ещё надо?» — Не смей курить здесь, открой хотя бы окно! Прескотт, демонстративно вздохнув, всё же поднимается с дивана вместе с сигаретой во рту и зажигалкой в сжатых пальцах, и когда я вновь собираюсь запротестовать против того, чтобы не превращать мою комнату в грёбаную курилку, он с новым вздохом поворачивается ко мне и поднимает руки, типо говоря, что уже всё понял. — Ладно-ладно, хипстерша, я открою окно, только, мать твою, не ори! Будет твоя вина, если нас услышат. Подходя к окнам, Нейтан сначала отодвигает на подоконнике бутылку с водой для Лизы и переставляет на пол миниатюрный обогреватель, а потом поднимает окно вверх полностью, несколько раз чиркает зажигалкой, дабы зажечь сигарету, и высовывается наружу, опираясь локтями на подоконник. Он затягивается, убирая палочку от губ и выпуская клубы едкого дыма на свободу, потом затягивается вновь; несколько порывов холодного ветра залетают через открытое окно в мою комнату, я ёжусь от морозного воздуха, натягивая одеяло на подпирающую подбородок левую коленку, и морщу носом от тошнотворного запаха сигарет. Чёрт. Наверное, все вещи в комнате провоняют. Нет, всё-таки я никогда не буду курить. Даже пробовать не стану. — Почему мы не остались с тем мужчиной на дороге? Задаю этот вопрос без какой-то задней мысли — он просто совершенно случайно выскакивает из моих уст, потому что я думала над ним практически всё время, как мы ехали до Блэквелла после той аварии. Раз уж Прескотт здесь, чтобы поговорить, и явно не собирается уходить сейчас, то, по-видимому, настало время узнать то, чего я ещё не знала в этой чёртовой реальности и не хотела бы, говоря по правде, но у меня особо нет выбора, потому что наш разговор, в конце концов, должен был произойти. С самого начала, с самого женского туалета в академии и с той бабочки с волшебными голубыми крылышками, не залетевшей туда, у меня были подозрения, что мы с Нейтаном как-то и чем-то связаны здесь, в этой параллельной реальности. И если я знаю одно, то он… может знать совершенно другое. Знать то, что являлась бы недостающими звеньями для того паззла, который я должна собрать воедино, чтобы целостная картинка наконец прояснилась и я поняла, что мне нужно сделать, дабы не наворотить временных петель ещё пуще прежних. Знать то, что поможет нам обоим. Я, наверное, именно для этого и тут — помочь себе и, как бы глупо не звучало (а это прозвучит), Нейтану тоже. Ха-ха. Услышала бы я себя нынешнюю буквально месяц назад, когда в корень презирала разных Нейтанов, Викторий и остальную элитную свиту сея Блэквелла (читайте как клуб «Циклон»), дышать не могла без вдохновения и идей для новых снимков, ещё писала свой чёртов дневник, который теперь одиноко валяется где-то под диваном, заброшенный примерно на странице с датой 04.10.13, когда краской заливалась при одном взгляде на самого Марка Джефферсона в коридорах академии и в основном жила далеко и верно в своих наивных девичьих фантазиях, где всё мило и прекрасно, то наверняка бы прыснула от истеричного смеха и закатилась в истерике, ведь теперь я абсолютная противоположность. Теперь я не веду дневник, идеи для оригинальных снимков давно иссякли — мозг в последние дни зациклен совсем не на творческом развитии, теперь я ненавижу Джефферсона и всё что напоминает мне о нём, ведь я знаю треклятую правду и не по наслышке знакома с Проявочной (мои ежедневные кошмары на этом моменте помахали мне ручкой), теперь из глубин своих мыслей мне всё чаще приходится возвращаться в реальность, потому что вещи тут не менее интересные и неожиданные, а ещё… Я помогаю Нейтану Прескотту. Вон он, у моего окна курит, привет передайте. — М? — вопросительно мычит парень, лениво кидая на меня взгляд через плечо и в очередной раз затягиваясь сигаретой. Холод, залетающий через окно, пробирает до мурашек, заставляя подтянуть одеяло чуть ли не до подбородка. Хоть бы он уже закрыл это дурацкое окно. — Ты вызвал скорую тому мужчине на обочине, когда мы сели в машину, — голос мой тих и спокоен; сейчас совершенно нет желания кричать или влезать в какие-то разборки с Нейтаном, из которых потом ещё выпутываться будешь дохрена-плюс-один, что, уверена, не нужно ни мне, ни Прескотту тем более. — Но мы ведь могли остаться с ним, подождать скорой… Почему ты сразу уехал? Нейтан не отвечает сразу, молчит — может, думает над ответом или тем, как пооригинальней меня послать, а может, сначала решает докурить свою противную сигарету, но, тем не менее, он всё ещё молчит, когда наконец выбрасывает окурок, закрывает окно, засовывает зажигалку обратно в карман кофты и проходит к моей кровати, где лежу я, медленно садясь на её край и облокачиваясь на деревянную спинку кровати, а матрас под тяжестью его тела чуть прогибается. Где-то на задворке сознания проскальзывает мысль, что это уже третий раз, когда Нейтан находится достаточно близко ко мне, настолько, что сейчас я могла бы прикоснуться к его коленям, которые он, «великодушно» сняв обувь (хоть на том спасибо), прижал к груди, обхватив руками; но одновременно с тем я не ощущаю напряжения между нами, скорее потому, что мы оба хорошо измучены недавним дерьмом, чтобы волноваться о расстоянии. — Вместе со скорой приехали бы ебучие копы, репортёры и вся хуйня, — Прескотт не смотрит на меня, а лишь упирается покрасневшими глазами в невидимую точку где-то впереди; я замечаю, как его пальцы нервно теребят тонкий чёрный браслет из кожи на левом запястье, и в голове быстрой строчкой пробегает мысль о том, что Нейтан Прескотт впервые разговаривает со мной нормально, если он до этого вообще разговаривал с кем-то так. — Я не хочу шумихи вокруг себя, не хочу светиться… — Не хочешь светиться? — мне это показалось довольно странным, учитывая, что Нейтану особо и не нужно бояться чего-то в Аркадии, ведь здесь всё и даже больше проплачено его богатенькой аристократичной семьёй, что жопу рвут, лишь бы завладеть всем городом и поставить его людишек на колени перед собой. — Мой отец… — Нейтан вздыхает, а потом безразлично отмахивается, видимо, решая всё же не делиться со мной: — Да забей. Ага, прямо так и сделаю, мистер. Ну уж нет. Мы сюда разговаривать пришли, а не отмазываться от объяснений и заполнять мою комнату запахом сигарет. Правда нужна не только тебе. — Послушай, Прескотт, — тихо, но более решительно, чем прежде. — Я уверена, ты ведь тоже догадываешься, что здесь что-то не так. Что со мной что-то не так. И с тобой. Ты должен рассказать мне всё, потому что… — Откуда ты, маленькая феминаци, можешь знать, что со мной не так?.. — челюсть Нейтана сжимается, а интонация становится более жёсткой и с каждым новом словом более громкой. Ещё чуть-чуть, и ситуация, возможно, выйдет из-под контроля окончательно. — Вы все, каждый блядский человек в этом блядском городе, думаете, что поможете мне, но только вы ошибаетесь, ве… — Я тоже знаю про торнадо. — осекаю его, но внутри всё словно стягивается верёвками, когда взгляд Нейтана, который накрыло цунами различных эмоций: гнева, печали, шока, — останавливается на моём лице так, будто хочет просверлить сквозь него дыру. Я замираю. Нейтан тоже. А потом резко вскакивает с моей кровати и начинает быстрым шагом ходить туда-сюда по комнате, сжимая пальцами растрепавшиеся волосы, тяжёло дыша и лихорадочно тараторя себе под нос одно и то же: — Нет, Колфилд, ты не можешь знать о том ёбаном торнадо, это просто мои глюки, мои ебучие глюки, о торнадо никто, сука, не знает, и уж тем более ты, его не существует, нетнетнет… Клянусь, сейчас Нейтан походит на какого-то внезапно взбесившегося сумасшедшого, и мне становится до того жалко его и одновременно жутко, что всё тело ударяет морозная дрожь, а губы сами шепчут: — Да, это правда, я знаю про шторм, но только его нет в этой параллельной реальности, он… — Не неси бред, Колфилд! — Прескотт тормозит, повёрнутый ко мне лицом, и грозно машет пальцем в воздухе, и лишь в этот момент я замечаю, как блестят его гневные глаза от проступивших слёз. — Какие нахуй параллельные реальности, ты умом тронулась?! Это только мои глюки от наркоты, ничего больше! Он уже начинает почти кричать, и я понимаю, что его нужно остановить, успокоить, пока сюда не сбежались мои соседки, недоумевающие от того, какого хрена в моей комнате делает Нейтан Прескотт, но мне еле-еле удаётся поднять своё тело с кровати. Кажется, будто все мои конечности онемели, и уже даже больная лодыжка не беспокоит меня так сильно, как-то, что происходит сейчас. Хотя наступать на правую ногу всё ещё больновато. Поверить не могу, что это действительно случилось. Нейтан Прескотт знает о том, что я видела шторм. Впрочем, он сам его тоже видел. Заебись. — Прескотт, хватит, ты сам сказал, что нас могут услышать! Не кричи! Подойдя ближе, я всё пытаюсь дотронуться до метающегося туда-сюда Нейтана, но он лишь отмахивается, в конце концов разворачиваясь и крепко хватая меня за запястье. Шипит: — Да как же ты меня заколебала за эту неделю, грёбаная ты хиппи! — трясёт мою руку, прожигает стальным взглядом мои широкие глаза, а я, зажмурившись от испуга, просто замираю, как вкопанная, на месте и даже не стараюсь сопротивляться. В этот самый момент лучше ничего не говорить и не делать, чтобы Нейтан не раздавил тебя полностью, потому что ты знаешь — он в любом случае окажется сильнее. — Запомни одно: я тебе не ёбаная подружка, чтобы меня успокаивать! Ты немедленно сядешь и расскажешь мне всё что тебе известно, иначе я сам выпотрошу из тебя правду, ясно?! Господибожеспаситеменя… Ощущение, будто он сейчас сломает мне запястье, будто я сама скоро разломаюсь пополам под натиском его ядовитого взгляда. Его ядовитых слов. Я боюсь. И ситуация докатилось до такого абсурда, что я даже не скрываю это — мне, кажется, плевать. Я ни хрена не сильная. Каждый раз, когда я что-то проёбываю, я начинаю думать о том, чтобы сразу поднять белый флажок и упасть на землю без сил, закрыть веки и не проснуться больше никогда. Всё, крышка, конец, «гейм овер» — подходящее подчеркнуть. Макс Колфилд сдалась. Макс Колфилд больше не хочет играть. Макс Колфилд выходит из вашей игры под названием «жизнь», только ах, как жаль, это не сделать вот так просто. Облом. Я слабая внутри. И Нейтан тоже. И это странно, херово и одновременно странно, потому что мы оба довели всё до тупизма, мы оба такие «гордые», такие «сильные», «Да пошёл ты на хуй, Прескотт», «Тебе туда же, Колфилд», он делает вид крутого безжалостного парниши из той семьи, что вместо еды на завтрак жрут стопки зелёных долларов и наверняка живут в таком особняке, в котором состаришься быстрее, чем найдёшь входные двери, крутого бесжалостного парниши, для которого жизнь — это груда чего-то непонятного, калейдоскоп из наркоты, вечных тусовок, вешающихся на шею девушек, сыплющихся на голову денег и ещё бесконечной петли боли, страданий, крови и раздирающих глотку криков в пустоту. А я притворяюсь супергероиней, борющейся со злом восстановления справедливости ради, которая не существовала и никогда не будет, хотя буквально совсем недавно я просто плыла по привычному потоку своей скудной жизни, вообще даже не представляя, что мне уготована такая судьба, где придётся изрядно поскитаться по альтернативным вселенным, приобрести возможность мотать время и тут же её потерять, а ещё находиться в одной комнате вместе с сжимающим моё запястье Нейтаном Прескоттом, который до предела взбешён тем, что меня в последнее время стало невероятно много. Раньше в моём приоритете стояло совсем не то, чем занимаются большинство моих ровесников, мне была важна учёба, общение, саморазвитие — всё типично, только о каком саморазвитии или школе может идти речь, когда сейчас я сознательно плюю на оценки и домашку, вру своим лучшим друзьям, таскаюсь за Прескоттом, будто его личная собачонка на поводке, и падаю в бездонную пропасть, полностью понимая это, но не делая ровным счётов ничего, чтобы попытаться стабилизировать хотя бы что-то в этом хаосе? Мы с Нейтаном слишком разные, полные противоположности друг друга, антитеза, вода и пламя, солнечный день и грозная ночь, называйтекакхотите, но в то же время мы абсолютно одинаковы. Мы связаны. Идиотизм? Не поверите, я так с этим согласна. Но я бы и не заикнулась об этом, если бы не видела сейчас те опухшие глаза Нейтана напротив, тонкую жилку, бьющуюся на его шее, те слёзы, скатывающиеся блестящими дорожками по его худым щекам, и если бы сама не давилась своими. — Я… Я не… Не могу, пожалуйста, нет… — Почему ты такая трудная, Колфилд?! Почему из всех ты, блять, единственная, с кем у меня завязалось столько дерьма, почему ты просто не можешь исчезнуть из моей жизни и больше никогда там не появляться?! Почему ты пялишься на меня в коридорах, почему ты постоянно в моей голове и делаешь вид, будто тебя так ебут мои личные проблемы?!.. Объясни мне, что происходит с тобой и со мной! — Прости, я…я не… Это п-правда тяжело, Нейтан… — его имя срывается с моих уст обрывистым всхлипом, и только через несколько секунд я понимаю, что действительно плачу. И мне даже плевать, что я назвала его по имени первый раз за всё наше «общение», которое общением особо не назовёшь. Что-то в его выражении лица меняется. Что-то словно щёлкает внутри него, будто по выключателю спектра всех имеющихся эмоций, что-то, говорящее ему медленно расжать пальцы вокруг моего хрупкого запястья, что-то, что ластиком стирает агрессию в его взгляде и заставляет понизить голос до хриплого шёпота. — Я знаю, Колфилд. И я сыт по горло тем, что произошло за эту, мать её, неделю. Ты, думаю, тоже. Мне нужны лишь объяснения того, какого хуя ты делала в том туалете и почему тебя вдруг стала интересовать моя жизнь. Дай мне объяснения. Ощущение его ледяных пальцев исчезает с кожи, и когда Нейтан садится обратно на кровать в позе йога, я чувствую, как по каждой клеточке тела разливается физическая слабость, будто из-под рук убрали единственную опору, которая ещё позволяла мне держаться, однако в то же время… Я ощущаю некое облегчение, крошечным огонёчком колыхающееся в груди. Даже не знаю, от чего — от слов Нейтана или от того, что промелькнуло в его глазах на краткую секунду, когда он смотрел на мои слёзы и тщетные попытки выговорить внятные предложения. Кажется… впервые рядом с Прескоттом мне стало легче. Я молча отхожу назад, тоже садясь на кровать, и пододвигаюсь к стенке, опираясь об неё спиной и поджимая ноги к груди. Немыслимо. Я собираюсь рассказать всё Нейтану Прескотту. Просто вдумайтесь — буквально через несколько минут, когда я наконец раскрою рот и выдавлю из себя всё, благодаря чему Прескотт наконец поймёт масштаб имеющейся катастрофы, я выдам свой самый главный секрет. И кому? Уоррену? Кейт? Нет. Лучше. Нейтану Прескотту. Иногда мне кажется, что моя крыша потихоньку начинает съезжать со своего законного места. Иногда я делаю тупую хрень, прекрасно осознавая, что она тупая. Я задаю себе вопросы. «Зачем ты это делаешь, Макс?», «мозг предназначен для того, чтобы думать им, ты это знаешь?», «понимаешь, какие будут последствия той хрени, что ты творишь?» И не то чтобы я сейчас нахожусь в какой-то прострации, не то чтобы я боюсь, что сделает мне Прескотт, если я не выполню его «требования», — я осмыслила… Копить все эмоции и события внутри себя порой бывает очень вредно для психического состояния. В такие моменты ты действительно думаешь, что у тебя шарики за ролики заехали. Что ты потерял себя. Я хочу рассказать это Нейтану. Я расскажу. И посрать, какова будет его реакция, посчитает ли он меня ёбнутой, посмеётся, бросит тут в тихой комнате одной — пле-ва-ть. Бьюсь об заклад, что буду жалеть о принятом решении на следующий день, пусть прокляну все существующие сорта овсянки и самого Прескотта заодно, пусть выкричу глотку и выплакаю глаза… Блять, я расскажу. Немыслимо. Говорю же, полный пиздец. Однако спустя минуты три взаимного молчания, я всё-таки начинаю свой пересказ. Поначалу осторожно, тихо, порой запинаясь и подбирая подходящие слова в голове, но с течением времени невысказанные чувства и мысли становились чётче, выплывали из моего рта спокойнее, сливаясь в общий рассказ, а внутри меня всё больше отпускала та душевная тяжесть, будто с сердца потихоньку скатывался массивных размеров булыжник, мешающий мне нормально дышать те предыдущие дни. Не знаю точно, сколько прошло часов с того момента, как я начала пересказывать Нейтану часть своей «прошлой» жизни из альтернативной реальности, но чем глубже я уходила, тем больше ночная темнота накрывала пространство вокруг, громче квакали лягушки и сверчки стрекотали снаружи, приглушённее становились голоса других девушек в коридоре, что постепенно разбредались по своим комнатам, и тяжелее пленительный сон давил на глазные яблоки. Я рассказала Нейтану всё: начиная с седьмого октября прошлой недели прошлой реальности, включив убийство Хлои Прайс в женском туалете академии, мои силы перемотки, первую встречу с Хлоей спустя пять лет, все наши приключения, и заканчивая треклятым маяком, фотографией синей бабочки в моих дрожащих и мокрых от ливня пальцах и тем, как я по итогу оказалась здесь — в до безумия перепутанной и совершенно отличающейся от всех других реальности. Скрыла от парня лишь подробности того, что Джефферсон сделал с Нейтаном после того, как вскрылась правда, посчитав это пока опасным для его восприятия. Всё это время Прескотт безмолвно слушал, ни разу не подняв на меня своего туманного взгляда, но наряду с тем он вообще не перебивал меня. На лице Нейтана сохранялась некая отстранённость от всего внешнего мира, однако порой я могла наблюдать за тем, как хмурились его брови, дёргались уголки губ, которые он иногда кусал, перекатывались желваки, и в те секунды ловила себя на мысли, что опять анализирую Прескотта, хотя сама обещала себе — правда, когда-то очень давно, — что найду занятие попродуктивнее, чем смотреть на этого мудака. И как же парадоксально, что тогда, в те моменты «откровений Макс Колфилд или рассказов, как сойти с ума лишь за одну неделю без СМС и регистрации», Нейтан не казался мне таким. Обычный парень. Заебавшийся парень. Со своим дерьмом. Алло, приём-приём, станция Земля вызывает прежнюю Макс Колфилд и просит срочно вернуться, там хорошо слышно? Нам кажется, Макс Колфилд теряет себя. И походу не особо хочет это менять.