Ты станешь моей

      Дверь отворилась. Архидьякон со своей драгоценной ношей, извивавшейся на плече, сделал шаг в узкий коридор, ведущий к винтовой лестнице. Как только они оказались снаружи кельи, в надежде разбудить звонаря, девушка испустила холодящий душу, душираздирающий вопль на который только была способна. Квазимодо спал. Он спал глубоким, спокойным сном, и её крики были не способны потревожить глухого. Клод молча, быстрыми шагами продвигался по коридору. Плотно сжатые губы и нахмуренный лоб придавали его лицу жесткое выражение. Одной рукой он крепко держал Эсмеральду, а другой освещал себе путь масляным светильником.       Клод шел по безлюдному и сумрачному собору с решимостью человека, готового взять всё или ничего. Осталось спуститься по винтовой лестнице, пересечь нижний предел, а затем подняться в его башню, на самый верх, в тесную келью. Если их кто-то увидит, если кто-то придет на ее крик, они оба пропали. Вероотступник-архидьякон и ведьма, какова пара!       Архидьякон осторожно ступал вниз по крутым ступеням, и вот они вышли в нижний предел храма. Эхом раздавались шаги священника, и тени каменных изваяний плыли по стенам, словно преследуя священника несущего девушку в белом платье на своем плече. Вот и вход в его башню.       Клод осторожно толкнул дверь свободным плечом, и стал подниматься по лестнице. Он торжествовал. Несмотря на его опасения, цыганка не сопротивлялась. Шаг за шагом, он приближался к цели.       Спеша, архидьякон не стал тратить время на то, чтобы запереть за собой дверь в башню. Руки его заняты, а ключ еще надо отыскать в той огромной связке, которая утяжеляла его карман. Потом, всё потом. Сначала нужно позаботиться о любимой женщине. Клод ликовал в душе. Он чувствовал себя, как молодожен, несущий красавицу-жену на брачное ложе, взволнованный, опьяненный, полный сладостных предвкушений.       Вдруг случайность застала его врасплох. Осторожно поднимаясь по крутым ступеням башни, уже преодолев полпути, Клод наступил на край своей сутаны. Стараясь удержать равновесие, ему пришлось припасть правым коленом на ступеньку, он пошатнулся, но не упал. Лишь только пальцы его правой руки разомкнулись на секунду, ища опору. Лампа ударилась о каменную ступень, гремя полетела вниз и погасла. Всего лишь на секунду священник ослабил хватку, и этой секунды хватило, чтобы цыганка выскользнула из его рук и бросилась вниз.       Осознавая, что все её отчаянные крики о помощи тщетны, видя удаляющуюся тень спящего звонаря, Эсмеральда безвольно повисла у архидьякона на плече. Парализованная ужасом, заледеневшая, она уже смирилась со своей судьбой. Увлекаемая по темным коридорам собора, она не кричала. Мысленно, уже простившись с жизнью, с Фебом, который неизменно присутствовал во всех её мечтах о будущем. Полнейшая беспомощность, невозможность бегства, одиночество — все эти мысли и ещё множество других придавили её тяжелым гнетом. Происходящее всё больше напоминало ей бурную реку, которая поймала её в свои цепкие лапы. Бороться с течением уже нет сил, остаётся лишь держаться на поверхности, в надежде, что тебя прибьёт к берегу раньше, чем утонешь. Вдруг она ощутила толчок, что-то разбилось, и полная темнота сомкнулась вокруг неё. Казалось, хватка ослабла, тогда цыганка, чуть отстраняясь от его плеча, ощутила ногами холод каменной ступени. Не раздумывая, девушка побежала вниз, в непроглядную темноту винтовой лестницы, слыша за спиной его торопливые шаги. — Проклятие! Проклятие! — выругался священник. Он кинулся вниз, следом за цыганкой, на ощупь, спеша и путаясь в сутане, преодолевая виток за витком.       Когда святой отец ворвался в нижний предел собора, его встретила прохлада и тишина. Окружающие предметы с трудом угадывались темными очертаниями, ни теней, ни звуков. В середине зала архидьякон остановился, вглядываясь в темноту и прислушиваясь, но услышал только биение своего сердца. Налево от него была небольшая дверь, которая, если выйти в неё и спуститься по лестнице, вела на улицу, но на ночь она всегда была заперта. Направо, если пересечь залу, можно было выйти в прекрасную галерею, балюстрада которой выходила прямо на соборную площадь. Архидьякон медленно двинулся в сторону галереи. Рукой он ощутил рукоять кинжала висящего на поясе. «Творишь зло, твори его до конца, безумие останавливаться на полпути!» — думал Клод Фролло. Горе тому, кто попытается встать сейчас на его пути, будь то не к месту оказавшийся в столь ранний час слуга, причетник, решивший погулять по собору в ночи или сам Квазимодо. Тут его взгляд привлекло смутное белое очертание, словно призрак, притаившийся за одним из изваяний. Каким-то непостижимым образом они почувствовали друг друга в этой огромной, отдающей эхом зале. Он, смутно разглядев её белое платье во мраке храма, она, не видя его фигуру, скрытую черным балахоном, услышала его шаги, почувствовала его взгляд, от которого холодный пот проступил на лбу. Эсмеральда побежала. Она бежала так, как никогда не бегала в своей жизни. Так бежит газель, пытающаяся спастись от тигра, но зная, что ей не уйти. Её глаза уже привыкли к темноте, она смутно могла различить балюстраду и кинулась туда в надежде привлечь внимание жителей окрестных домов. Цыганке удалось миновать первый поворот галереи, все свои силы она отдала на попытку уйти от преследовавшего её архидьякона, и закричала только когда он настиг её. Клод схватил ее поперек талии, притянул к себе и зажал рот рукой. — Проклятие, молчи! О, клянусь, я не хочу тебе зла, девушка! Молю тебя, молчи! Если нас увидят, произойдет непоправимое.       В ужасе перед священником, от всего пережитого в эту ночь, Эсмеральда лишилась чувств. Клод взял её на руки, как берут малое дитя, и остаток пути до кельи архидьякона Жозасского прошел без происшествий.